Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

Лариса Тимофеева, 2021

Маленькая узнаёт об измене Сергея. Она вновь беременна, но принимает решение расстаться с мужем. Восемь лет Сергей ждёт возобновления отношений. Всё это время они родители и только. Маленькая вновь бросается в объятия любимого, но Сергей признаётся, что никогда её не любил. Маленькая ставит на отношениях окончательную точку. Сергей решает покинуть этот мир. Оба попадают в туннель смерти и там обретают Могущество. Эпилог раскрывает интригу переплетения судеб всех персонажей романа.

Глава 2. Разлука

День первый

— Паша, мне обязательно надо купить этот шарф, иначе, завтра вместо празднующей свой юбилей Маши, мы получим Машу, оплакивающую свою судьбу. — Разглядывая в окно бункерообразный шедевр современного градостроительства, я проворчала: — Лишь бы в этом торговом центре было то, что нужно.

— Хорошо, Маленькая, давай заедем. Народу сегодня много — суббота, место на парковке придётся искать.

Мы долго стояли в очереди на поворот к торговому центру. Потом кружили по паркингу, наконец, нашлось свободное место, и Паша припарковал машину.

— Ну вот, всего-то сорок минут, и мы с тобой у цели. Выезжать отсюда будем столько же, если не дольше. — Он помог мне выбраться из машины.

Мы ехали домой, когда я вспомнила, что не купила Маше палантин. На праздничный ужин в честь дня её рождения, мы подобрали ей открытое вечернее платье. В магазине туалет Маше понравился, поблёскивая глазами, она долго крутилась перед зеркалом и щебетала:

— Я же хороша ещё, Маленькая? И не скажешь, что пятьдесят пять. А? Посмотри со спины, красиво?

Я кивала, любуясь её сдобной красотой. Платье визуально вытягивало её, одновременно подчёркивая манящие изгибы форм.

Дома, демонстрируя наряд Василичу, Маша вдруг разглядела увядающую кожу на руках, тотчас решила, что обнаженные руки и глубокое декольте не годятся для её возраста. И как ни восхищался Василич женой, Маша осталась непреклонна:

— Не надену, сказала! Надену моё любимое, в горошек которое. А это надо в магазин обратно сдать, поди, и дорогущее. Меня и Маленькую в этом самом отделе, знаешь, как обхаживали!

Я искала глазами по сторонам — ни одного бутика, торгующего аксессуарами, не попадалось.

— Подожди, Маленькая, этак мы до вечера ходить будем, надо спросить у кого-нибудь.

Павел направился к представителю охраны торгового центра, на вопрос Павла, тот развёл руками. Паша зашел в ближайший бутик, сквозь витрину я увидела, как оживилась скучающая девушка-продавец. Отвернувшись, я подошла к перилам, окружающим атриум здания, и тоскливо посмотрела наверх. «Мы на втором, вверх ещё три этажа. Прав Паша, и до вечера не обойти!»

Я скользнула взглядом вниз. По площадке атриума шёл Серёжа. Перегнувшись набок, он вёл за руку мальчика лет трёх. По другую сторону от малыша шла темноволосая женщина, в обтягивающем её стройное тело комбинезоне и ботфортах на высоких каблуках. На плече женщины висела большая сумка.

«Из последней коллекции LV» — машинально отметила я. Мальчик, вероятно, не хотел идти ножками и капризничал. Серёжа остановился и повернулся к женщине. Нахмурившись и выговаривая что-то, он наклонился, взял ребёнка под мышки и сунул в руки женщине. Принимая ребёнка, та, видимо, отвечала Серёже в его же тоне. Закатив глаза, Серёжа повёл ими и… увидел меня. Замер. На лице промелькнуло выражение, какое бывает у нашкодившего мальчишки, застигнутого на месте преступления. Я взмолилась: «Нет, милый, не надо так реагировать. Я знаю тебя сильным, взрослым, уверенным в себе мужчиной!»

Павел шумно дышал рядом.

— Ты знал? — скорее утверждая, чем спрашивая, произнесла я буднично, абсолютно спокойным тоном, и медленно повернула к нему лицо.

Не смея взглянуть на меня, он кивнул.

— Я хотел сказать… много раз хотел… — на лбу у Паши выступили маленькие капельки пота. — Ты была так счастлива в своём неведении…

«Он-то за что страдает?» — подумала я и успокоила:

— Паша, я понимаю, я не виню. Я себе удивляюсь — не в первый раз в моей жизни мой мужчина имеет близкие отношения с другой женщиной, а я годами пребываю в счастливом неведении. Что со мной не так, Паша?

— Маленькая, поехали домой.

Я усмехнулась

— От этого, — я кивнула головой в направлении новой семьи Серёжи, — не уедешь домой. И вообще никуда не скроешься, Паша.

Серёжа так и не изменил позы, всё так же стоял, неотрывно глядя на меня. С его лица сошёл страх, на лице появилось новое выражение. «Ты сейчас со мной прощаешься, Серёжа? Я не могу разглядеть выражения твоих глаз. Что же ты наделал? Твои глаза теперь всегда будут далеко от меня».

Женщина оглянулась, и я мысленно ахнула: «Карина?!», но в следующую секунду поняла — женщина слишком молода, чтобы быть Кариной, и повернулась к новой семье моего мужа спиной.

— Паша, я знаю, что мы купим Маше. Не понимаю, как я сразу не подумала об этом? — Я вновь усмехнулась. — Хотя, знаешь, не будем сожалеть о времени — время мы потеряли не зря, по крайней мере я.

Павел не знал, как себя вести — не знал, куда деть руки, не знал, что сказать. Ухватив за руку, я решительно потащила его в меховой бутик по другую сторону атриума. Недолго выбирая, я купила норковый палантин — достойное дополнение к роскошному туалету Маши.

Меня удивила моя первоначальная реакция, вернее, её отсутствие. Будто ничего неожиданного и не произошло, будто я давно ожидала подобной развязки. И только в груди было пусто, и сердце ныло не на своём месте, а где-то высоко за грудиной. «Сейчас бы заползти в укромную норку, спрятаться от всех, никого не слышать, не видеть виноватых и сочувствующих взглядов. И нельзя! Уже сегодня надо принимать решения о дальнейшей судьбе моей семьи. Самое сложное — Катя. Доченька моя, как ты переживёшь новость?» Не заметив, я тяжело вздохнула. Паша уставился на меня в зеркало заднего вида. Я покачала головой: «Всё в порядке».

Боль в груди ширилась и росла. «Только бы не расплескаться слезами до времени. Доберусь до спальни, там дам себе передышку. Самое сложное — Катя, но самое важное — детки. Нужно защитить деток от самой себя, ради них я должна справиться и с обидой, и с болью. Ради них должна простить. Он их отец. Ровно половина в них — он. Отрицая отца, я покалечу детей. — Внезапно накативший страх заставил прижать руки к животу, укрывая, защищая деток. Опамятавшись, я вновь усмехнулась: — От себя за руками не скроешь! Господи, дай сил и мудрости не сотворить беды! Детки мои нерождённые, обижена я. Но, как бы я не была обижена, я люблю вашего отца! Люблю!»

Беременность Максимом и Катей Серёжа почувствовал раньше меня, о новой беременности я хотела рассказать ему сегодня. «Ну да! Привык иметь дело с беременными женщинами, вот и чувствовать перестал! Сколько же у тебя детей, милый? — Я вспомнила Серёжу, сующего мальчика в руки женщины, и опять испугалась. Ребёнок хныкал. Он его ни разу не поцеловал, ни разу не заговорил с ним, ни разу не прижал к себе. — Что с тобой сталось, Серёжа? Кто он для тебя, этот малыш? Случайный ребёнок? Я знаю тебя, как лучшего отца в мире! Неужели твоё совершенное отцовство исчерпало себя на первенцев? А как же детки во мне? Для них у тебя найдётся любовь? Или для них будет лучше, если они никогда не узнают своего отца? — И опять накатившая волна страха затопила меня, грозя бросить в черноту отчаяния. — Нет! Я не верю, что Серёжа может не любить своих детей. Не верю! И никогда не поверю!»

Паша ещё не остановил машину, а из дверей дома уже вышел встречать Максим. Широким отцовским шагом он пересёк террасу, спустился по ступенькам. Открыл дверцу с моей стороны, подхватил, выудил меня из салона и прижал к себе.

— Мама. — Зарывшись лицом в мои волосы, глубоко вдохнул.

«Ты, Серёжа, ушёл из моей жизни, а привычки свои оставил сыну. И я пока не знаю, радует это меня или печалит».

— Как ты, мама?

— Поставь меня на ноги, Максим.

Он поднялся по ступеням, опустил меня на террасу и заглянул в лицо.

— Отец звонил, беспокоится.

— Да? — Я помолчала. — Я не знаю, что сказать, сынок.

— Я всё знаю, мама.

— Я не сомневаюсь, родной. После такой встречи, это понятно без слов. Вопрос у меня один: сколько времени ты всё знаешь?

Максим опустил глаза. Я вздохнула.

— Я никого не виню, Макс. Умом понимаю, обвинять не в чем. Вот только чувствую я себя одинокой. Я, а напротив все вы — знающие и молчаливые, и, заметь, любящие меня люди. Никто не хотел причинять боль слепцу, все только наблюдали. Я пойду в спальню. Пару часов мне дайте, сейчас не хочу никого видеть. — Я повернулась, чтобы уйти. И опять вернулась к сыну. — Максим, обстоятельства складываются так, что главный мужчина в семье теперь ты. О своём решении скажешь при встрече. Дед уже знает?

— Я не говорил.

— Хорошо.

Я зашла в дом, в гостиной, к счастью, никого не было. Поднимаясь по лестнице, я открытой ладонью остановила, выбежавшую из кабинета, Катю.

— Мама, наконец-то! Я жду…

— Катюша, не сейчас. Обо всём потом, позже.

Слёз не было. «Наверное, на жизнь человеческую отпускается нормированное их количество. Исчерпал ресурс, добавки не будет. Полгода назад, я точно так же стояла под струями воды, прощалась с тобой, обливаясь слезами, билась в тенётах вины. Я, и правда, была виновата — моя неловкая попытка при помощи поцелуя оставить Стефана в семье, не допустить его одиночества, тебя рассердила. А в это время у тебя уже была новая семья, и ты родил ребёнка. А, может быть, ты хотел использовать мой поцелуй, как предлог для расставания, и пожалел меня, пожалел и не довёл дело до конца? — Я потрясла головой. — Не о том думаю, всё, что было вчера, перестало иметь смысл, теперь это всего лишь прошлое. Надо думать о том, как моя семья будет жить дальше».

Я сосредоточилась на матке. Две крошечные точечки приветливо светили мне и, как будто одна чуть более ярким светом, чем другая. В уме всплыли два имени — Сашенька, Андрей. Я улыбнулась. «Славные мои детки! Как же я счастлива, что вы пришли ко мне! Я буду терпеливо ждать, пока вы растете, а наступит срок — с радостью приму вас в свои объятия. И не только я, много людей будут встречать вас с любовью. Ваш дед… о, граф Андрей будет счастлив! Он вновь воскресит надежду передать титул кому-нибудь из внуков! Вас будут ждать ваши взрослые брат и сестра. Ваш папа будет счастлив вашим рождением! — Моя боль не только перестала расширяться, а даже уменьшилась, собралась в маленький комочек и тихонько ныла где-то в уголке сердца. — Я ещё не осознала всего, что случилось. Вся моя боль — это, по сути, обида и жалость к себе. Настоящее горе — утрата Серёжиной любви. Я почувствую эту боль позже. А была ли она, его любовь? А если его любовь — это сладкая иллюзия, мною сочинённая и мною же взлелеянная? Тогда и утраты никакой нет. А если его любовь была, то она и есть, и никуда не делась! Да что с того? Есть — нет, была любовь — не была, теперь ничего не поправить. Со мной осталась моя любовь, её ни забрать у меня, ни убить во мне нельзя».

Я вышла из душевой кабины, замотала волосы в полотенце и надела халат.

«Платье надо непременно самое красивое выбрать. Теперь мне предстоит самой пестовать свою уверенность в своей женской неотразимости».

Я надевала на ногу чулок, когда услышала смутный шум за дверью. Звукоизоляцию в спальнях Серёжа сделал почти абсолютную, если слышен шум, значит, происходит что-то серьёзное. Я оправила на себе халат, затянула потуже пояс и толкнула дверь, она не поддалась. Я постучала. Дверь приоткрылась, в щель смотрел разгорячённый Максим.

— Макс, что случилось? Открой!

Он посторонился. Распахнув дверь, я шагнула в коридор и увидела мрачного Стефана, подле него Катю в слезах, обхватившую, прижавшую к своей груди его руку. Дальше по коридору замерла в неподвижности Даша. От лестницы по коридору спешно шёл Павел. Я вновь посмотрела на Стефана.

— Здравствуй, Стефан. Что происходит?

Стефан не ответил, обнял Катю свободной рукой, прижался губами к её головке, приговаривая:

— Прости, Катя, не плачь. Напугал тебя. Прости.

Сбросив с себя его руку, Катя шмыгнула мимо меня в спальню. Стефан проводил её глазами и уставился на меня — немо ощупывая взглядом моё лицо, постепенно меняя мрачную тревожность глаз на спокойную внимательность,

— Я хотел тебя увидеть, — ответил он, наконец.

Я кивнула.

— Благодарю, Стефан. Как видишь, я в порядке. Спасибо, что беспокоишься. — Считая инцидент исчерпанным, я повернулась к сыну, потянулась к нему, провела пальцами по его горевшей румянцем щеке и встретила теплый взгляд. — Благодарю, сынок. Благодарю, что дал время прийти в себя.

— Маленькая, тебе сейчас причёску делать или мне позже зайти?

Я поморщилась. С возрастом Даша усвоила визгливо-беспардонную манеру напоминать о себе.

— Максим, я отправлю Катю к тебе, расскажешь ей всё, что знаешь. Я присоединюсь к вам, как только оденусь. — Закончила я разговор с сыном и повернулась к Даше. — Заходи, Даша. — И посмотрела на Пашу.

Он развёл руками и виновато опустил голову.

Катя дождалась, когда я закрою дверь, и упала на спину поперёк кровати. Я сняла тюрбан с головы, усаживаясь к зеркалу, подала полотенце Даше.

— Мама, что мне должен рассказать Макс?

— Катя, думаю, лучше выслушать Максима, чем мои предположения о его рассказе.

— Я чувствую, что-то происходит. И это что-то — ооочень большие неприятности!

Я промолчала. Катя перевернулась на живот и подпёрла голову руками. Даша включила фен. В шуме его мотора Катя ещё некоторое время изучала моё отражение в зеркале, потом нехотя поднялась и вышла из спальни.

— Ты платье выбрала? — отключив фен, спросила Даша.

— Да. Волосы укладывай высоко на макушке, надену гребень с рубином.

Гребнем назвала украшение маленькая Катя, с тех пор название закрепилось. На самом деле украшение представляло собой маленькую корону, сделанную из белого золота с крупным, редкого красно-пурпурного цвета рубином в центре. Украшение запечатлело в себе дату нашей с Серёжей встречи в аэропорту Дюссельдорфа — одиннадцатое ноября. Продумывая дизайн, Серёжа спрятал четыре единицы в вязь рисунка, оставив свободными их верхушки.

— Маленькая, ищи мне замену. Эдвард, наверное, не захочет, чтобы я в услужении работала. Да и ребёнок у Анюты родится, буду с малышом помогать, не до работы будет. Анюте доучиваться надо. Не знаю только, жить где будем. Отсюда далеко ездить в дом Эдварда, не наездишься, а Стефан уезжать не захочет, даже и заговаривать на эту тему боюсь.

— Даша, ты хочешь поселиться в доме Эдварда?

— Ну а что ж? Родными скоро будем. Дочка хозяйкой в доме своего мужа, а мы со Стефаном родители хозяйки. Лучше, чем у чужих!

— Конечно, лучше, Даша.

— Ой! Маленькая, я не хотела, я не имела в виду, что ты и Сергей Михалыч нам чужие. Мы только добро от вас видели. Каждый раз Бога благодарю, что графа Андрэ в мою жизнь послал, потом тебя вот. — Даша на время умолкла, закрепляя на макушке тугую косу волос. — Ты танцевать-то будешь сегодня?

— Не знаю. Пригласят, буду.

— Пригласят! Сынок любит с тобой танцевать. И красивый, и хороший он у вас. Уважительный. Катька, та взбалмошная, слишком быстрая какая-то, резкая. — Даша полюбовалась на свою работу и, продолжая говорить, пошла к Сундуку Сокровищ. — Стефана-то моего как Максим остановил! «Не пущу, — говорит, — мама просила не беспокоить». Я испугалась, думала, Стефан его ударит, не любит он, когда ему перечат. Да Катька в слезах налетела, Стефану в руку вцепилась. Против Катьки он не устоиит! С детства её раннего всё шепчется с ней о чем-то. Он с родной дочерью так не носится, как с Катькой твоей. — Закрепив гребень, она заторопилась: — Красиво, Маленькая! Давай, помогу платье надеть, да побегу я. Сама-то ещё не прибрана, да и Анютке помочь с причёской надо.

— Благодарю, Даша. Ты беги, я сама платье надену.

— Да? Ну, тогда побегу.

Я натянула второй чулок. Надела платье. Осматривая себя в зеркале, не улыбалась — не хотелось. «Сегодня меня не встретит восхищённый взгляд Серёжи. Теперь и комплементы говорить некому».

Мне предстоял самый трудный вечер в моей жизни.

Я постучала в дверь комнаты сына и потянула дверь на себя.

— Максим, я могу войти?

— Входи… мама, — натужно прерываясь, откликнулся он.

Плачущая Катя билась в крепких руках брата, размахивая кулачками, молотила ими, куда придётся.

— Пусти! — шёпотом кричала она. — Ты… ты предатель… как ты мог… не рассказать? Пусти меня! Я не хочу… иметь с тобой дела!

— Катя, прекрати! Макс, отпусти её!

Максим разжал руки. Катя ещё раз замахнулась на него и не ударила.

— Я доверять теперь тебе не смогу! — выкрикнула она и, размазав слёзы по щекам, села на пол, уронила голову в коленки и обняла коленки руками. Буркнула из своего укрытия: — И отцу тоже.

Я опустилась с ней рядом. Макс, отдуваясь и переступая с ноги на ногу, поглядывал на нас, потом тоже сел на пол. Нарушила молчание Катя, по-прежнему не поднимая головы, она спросила:

— Мама, как мы будем жить?

— Будем стараться жить, как и прежде жили.

Катя вскинула голову, глаза её со слипшимися от слёз ресницами расширились от удивления.

— Ты… ты простишь ему другую семью?! — На последних словах она брезгливо скривилась.

— Я имела в виду, Котёнок, случившееся не должно сделать нашу жизнь несчастной. Посыпать голову пеплом и страдать от горя в мои планы не входит. Надеюсь, в ваши тоже. Макс, ты подумал?

— Да, мама. Уверен, в главном я справлюсь — материальная сторона жизни семьи не изменится, не зависимо от того, какое решение примет папа. Я не справлюсь с домочадцами. Авторитета у меня нет.

— Уважение, сынок, дело наживное. Будешь ответственно относиться к своей роли главы семьи, со временем появится и авторитет.

— Мама, ты, что, предлагаешь Максу стать главой семьи? — Катины глаза вновь расширились от удивления.

— У тебя есть возражения, Катя?

— Да это глупость! Макс слишком молод, в семье его за ребёнка принимают. Кто его будет слушать?

— Для начала я и ты.

— Я думала, дедушка или Стефан возглавит семью.

— Катя, кто обеспечивает финансовое содержание семьи, тот и глава.

— В таком случае, я тоже могу взять на себя обеспечение семьи и стать главой.

— Катя, ты выдвигаешь собственную кандидатуру?

Она опустила глаза и тихо буркнула:

— Нет.

— Тогда предлагаю вернуться к делу. Максим, ты напрасно в себе сомневаешься, твой папа многому научил тебя. Случай со Стефаном это лишний раз доказывает. Я горжусь тобой, сынок! — Я протянула руку и легко коснулась тёмных волосков на щеке Макса.

Макс перехватил мою руку и прижал ладошку к губам.

— Я люблю тебя, мама. Прости за молчание. Но я и сейчас не знаю, как я должен был поступить.

— Я тоже не знаю, Макс. И не понимаю, зачем папа обременил тебя информацией о своей личной жизни.

— Я узнал, так же, как и ты, случайно, встретил его с ребёнком и женщиной в торговом центре. Я и не понял вначале, пока мальчик его папой не назвал. Это три месяца назад случилось. Папа обещал, что сам всё расскажет, как только закончится процедура установления отцовства.

— Он что, сомневается, что мальчик его сын? Ребёнку года три на вид. Вначале не сомневался, а теперь сомневается?

Максим кивнул.

— Он не считает их своей семьёй, мама.

— Это ничего не меняет. — Я помолчала. — Предлагаю договориться о скромности, не хочу обсуждать с вами личную жизнь вашего отца. Извинения, сынок, я принимаю.

— Мама, ты разводиться будешь? — спросила Катя.

— Полагаю, да.

Максим покачал головой.

— Папа никогда не даст тебе развод.

— Вот как?

Максим вначале опустил глаза, потом, вновь взглянув на меня, упрямо повторил:

— Не даст, мама! Папа любит тебя. Прости, что лезу в ваши отношения, но я знаю — он тебя любит!

Я испытала дежавю — Настя точно так же твёрдо и упрямо утверждала о любви ко мне своего отца. Я тоскливо подумала: «Если они меня любят, что же они от меня бегут?»

— Катя, ты как?

— Справлюсь, мама.

— Я ещё не знаю, где ваш папа намерен жить. Поэтому домочадцам объявим об изменениях завтра вечером. — Я усмехнулась. — Сюрприз, так сказать, в завершении праздника.

— Мама, я восхищён твоим самообладанием.

— Я сама собою восхищена, сынок, — согласилась я, а сама подумала: «Переболела, видать, шесть месяцев назад. Хотелось бы надеяться, что и рецидив не случится!» — Деду я сегодня сама всё скажу.

Я представила возможную реакцию Андрэ: «И смягчить новость нечем, возмутится, разволнуется, сразу самолёт закажет».

— Мама, я к тебе часто за помощью обращаться буду.

— Конечно, сынок, и ко мне, и к деду, и к папе, и к Стефану, и ко всем, кто сможет помочь. Просить помощи не зазорно, и ошибиться не зазорно. Зазорно не признавать свои ошибки. Зазорно оправдываться, зазорно обвинять других в своих ошибках.

— Братка, прости, — раскаялась Катя, — забудь, что я наговорила. На мою поддержку и помощь тоже можешь рассчитывать.

— Благодарю, Катя. И за сегодня благодарю, ты, сестрёнка, помогла мне отстоять мамину дверь от посягательства Стефана.

Он засмеялся, Катя тоже.

— Вначале я испугалась, что Стефан тебя ударит. Думаю: «Ну всё, дядька Стефан, братка мой тебя сейчас отдохнуть положит, прямо тут в коридоре, под маминой дверью». А ты молодец, сдержался.

— Ну да, сдержался! Учиться мне ещё надо сдерживать себя! Если бы ты на его руке не повисла, мне потом стыдно было бы перед Стефаном.

— Ты мог ударить Стефана, сынок?

— Нет, конечно! Вывел бы из строя и всё. Нехорошо получилось бы, ещё и Даша там была. Так что Кате, мама, я объявляю благодарность от лица главы. И меня, и Стефана от стыда спасла.

— Ты с папой когда встретишься, спроси, как бы он в этой ситуации поступил.

Сразу став серьёзным, Максим ответил:

— Да, мама.

Я поднялась на ноги.

— Мама, я ещё не сказал главного — ты потрясающе выглядишь! — Хитро прищурив восхищённые глаза, Максим спросил: — Моя прекрасная мама, ты будешь сегодня танцевать со мной?

Мои глаза наполнились слезами. Он «не сказал главного»! Господи, он «не сказал главного»! Только Серёжа мог быть настолько галантным, чтобы в условиях разрушающегося мира, выделить в главное комплемент женщине! А теперь это сделал его сын. Мой сын!

Я прошептала:

— Конечно, милый! Спасибо!

— Ой, пойду-ка и я приберу себя. — Пряча глаза, Катя тоже поднялась на ноги — А то, прям, замарашкой себя чувствую на твоём фоне.

Я протянула к ней руку, всхлипнув, она порывисто прижалась ко мне.

— Ничего, Котёнок, ничего. Мы справимся.

— Ты тоже плачешь!

— Плачу. Больно потому что. И тебе больно, знаю. Детка, что бы ни происходило, знай, папа любит тебя, слышишь? И всегда будет любить!

— Можно я к тебе сегодня ночевать приду?

— Конечно, Катюша.

Катя вышла из комнаты.

— Сынок, будь с Катей мягче. Ей, с её разделением мира на белое и чёрное, сейчас особенно трудно. Полутона она пока не признаёт.

Макс качнул головой, соглашаясь, и добавил:

— У неё вот-вот выставка работ отца Эдварда начнётся. Открытие через две недели, самая горячка сейчас. Работа отвлечёт её.

— Я тоже на это надеюсь. Макс, я буду в кабинете, позвоню в Париж.

— Мама, ещё одно! Ты лишаешься горничной. Я могу заняться поиском кандидатуры.

— Чуть позже, Максим. Даша меня предупредила о своей отставке, но пока это разговоры, скорее желание, чем решение. Я сообщу, когда ситуация разъяснится. И ещё, сынок, я щенков хочу взять. Катя, думаю, согласится.

Макс самодовольно ухмыльнулся, потом спохватился и, придав лицу озабоченность, спросил:

— Щенков?

Я рассмеялась.

— Ещё затылок себе почеши! Скрытности, сынка, тебе ещё учиться надо. Когда щенки будут?

— Через месяц. Папа договорился с хозяевами, что малышей при матери до двух месяцев подержат. — Он смущённо засмеялся. — Хотели сюрприз сделать, а я раскололся! Ты не выдавай меня.

— Не выдам. Радоваться буду абсолютно неожиданному подарку, зуб даю. — Я щёлкнула ногтем большого пальца о край верхнего резца и резанула себя по горлу.

С лаской в зелёных глазах Макс укоризненно покачал головой.

— А ещё графиня. Видел бы тебя дед.

— Нуу, графиней Наше Сиятельство сделались в пятьдесят пять, а до того голубыми кровями облагорожены не были. Дай поцелую, пока ты ниже меня.

Я наклонилась к сидевшему на полу сыну, поцеловала макушку, лоб, щёку, напоследок, прижалась губами к краешку его рта. Он обнял меня одной рукой.

— Мама, я люблю тебя! Сейчас тяжело, но я знаю, у нас всё будет хорошо.

— Благодарю, Максим. И я люблю тебя.

Против моих ожиданий, Андрэ остался спокойным. Сухо спросил:

— Твой муж дал тебе какие-то объяснения?

— Мы ещё не виделись. Да и какие объяснения он может дать? «Извини, дорогая, я случайно ребёнка «на стороне» родил»?

— Как дети?

— Макс знал уже три месяца как. Тоже случайно встретил, и тоже в торговом центре. Катя… не знаю, поплакала, но скромно. Что у неё внутри творится, бог её знает. Боюсь я за Катю.

— Как ты сама, детка?

— Я? Я, Андрей, словно замёрзла. У меня и слёз нет. И новая семья Сергея будто не стала неожиданностью, будто ждала. Да я и одна-то ещё почти не была, так, часок только. Больше думала не о случившемся, а о том, как дальше жить будем.

— Детка, я сегодня же вылетаю. Завтра обниму тебя. Ночью одна не оставайся! Катю…

— Не останусь, милый, Катя уже напросилась на ночлег.

— Вот и славно! И ты не одна, и она с тобой! Порасспрашиваешь её.

— Андрей, завтра у нас праздник. Машины пятьдесят пять лет празднуем, помнишь?

— Ну, значит, с корабля на бал. По дороге в порт что-нибудь куплю в подарок.

Входя в гостиную, я испытала и удовольствие, и… удовлетворение, встретив восхищённый взгляд Стефана. «Неужели я просто не замечала? Стефан, вероятно, и раньше смотрел на меня с восхищением?» Приятными были и присвист Паши, и восторженное покачивание головой Василича. А мой взрослый сын встал, как раньше делал его отец, и пошёл навстречу.

— Мама, ты прелестна! Ты восхитительна, моя юная мама!

— Благодарю, сынок. — Я потянулась к нему с поцелуем.

Он шепнул:

— Я в кабинет, поработаю до ужина.

— И меня не забудь поцеловать, Маленькая! — воскликнул Василич и причмокнул. — Красивая ты сегодня! Я, вишь, и побрился к ужину. — Он погладил себя по щеке.

Я засмеялась и наклонилась, целуя его вначале в одну, потом в другую щёку.

— Сладкие твои поцелуи, Маленькая. — Василич лукаво подмигнул. — Завидую я Сергей Михалычу, ох, и завидую!

«А Сергей Михалыч вот ищет поцелуи послаще!» — вяло подумала я и отошла.

Анюта лёгкая, несмотря на беременность, вспорхнула с дивана и прижалась ко мне животом.

— Лидия Ивановна, вы такая красивая!

— Здравствуй, Анюта, самая красивая в семье у нас ты, девочка. Как ты себя чувствуешь?

— Да хорошо я себя чувствую! Устала только! Скорее бы уже родить.

— Анютка в меня, — разрезал пространство Дашин голос, — и беременность легко носит, без токсикозов там всяких, и рожать будет легко, и ребёночка родит здорового. А муж захочет, так и другого выносит. Потому здоровая она у нас со Стефаном!

Анюта судорожно оглянулась на мать и вернулась виноватым взглядом ко мне. Я ласково поцеловала её в лоб.

— Не торопи роды, девочка, всему своё время. Малыш сам знает, когда ему пора, разговаривай с ним больше. — Я рассмеялась. — И наслаждайся свободой! Когда родишь, Анютка, будешь привязана к малышу.

— А дедушки и бабушки на что? — вновь подала голос Даша. — Вчетвером, думаю, справимся с одним ребёнком. Правда, Стефан?

— Справишься! Сиськой тоже своей кормить будешь?

— А и что такого? Сейчас вон сколько разного для детей и без сиськи можно вырастить.

— Дак, с сиськой-то малышу лучше, — подал голос Василич и подмигнул, — особливо ежели мальчик.

— А тебе откуда знать, Василич, — огрызнулась на шутку Даша, — ежели ты своих не заимел?

Стефан так взглянул на Дашу, что Даша присмирела.

— Рожать тебе дней через двадцать? — спросила я у Анюты.

— Да, через три недели! И со свадьбой мы тоже всё решили — будем свадьбу играть через три месяца после родов, когда я в себя приду. Эдвард до родов предлагает, чтобы ребёнок, когда мы уже муж и жена, родился, но вы же знаете, я настоящую свадьбу хочу, и фата чтобы, и платье белое в пол!

Стефан усмехнулся. Приготовившись к бою, Даша тотчас развернулась к нему.

— А в чём противоречие? — вновь спросила я Анюту. — Брак вы можете зарегистрировать сейчас, а свадьбу потом сыграете.

— Маленькая, это же затратно! — возмутилась Даша. — Регистрацию брака праздновать придётся, а потом ещё свадьбу. Лучше уж зараз.

Я растерялась.

— Даша, Эдвард успешный бизнесмен…

— Лидия Ивановна, Эдвард так и хотел, ещё два месяца назад предлагал зарегистрироваться и в свадебное путешествие поехать. Он хотел в Штаты к своему отцу, ну к тому, который художник. А мама не согласилась.

Я смотрела на Дашу, вспоминая её юной горничной в доме Андрэ. Куда подевалась милая, быстроногая и ласковая девочка? На диване восседала грузная дама с замысловатой причёской, с излишне ярким макияжем и в излишне декольтированном туалете, возгордившаяся предстоящим родством и жаждущая управлять и дочкой, и зятем, и всей его семьёй.

Недавно Маша шёпотом и, оглядываясь на дверь, поведала, что Даша всю жизнь попрекает Стефана за то, что тот отказался от зарплаты врача-целителя всей семьи. Ни Даша, ни Стефан не знают, что Серёжа открыл на имя Стефана счёт и на протяжении всех этих лет каждый месяц перечисляет туда его зарплату, ещё и вкладывая эти деньги в разные финансовые инструменты. Равнодушный к деньгам, как, впрочем, и к любым другим материальным ценностям, Стефан всегда очень прилично зарабатывал и всё, что зарабатывал, отдавал жене. Даша же деньги складывает. Куда — никто не знает, банкам она не доверяет, равно как и инвестиционным инструментам. Одеваться сама и одевать Анюту норовит, присоединяясь к моим вояжам за обновками, дабы не платить самой, а к праздникам или дням рождения, не церемонясь, делает заказы на туалеты, меха или украшения.

Недостаток пищи в раннем детстве, когда пьяные родители забывали покормить девочку, обернулся скаредностью в зрелом возрасте.

— Анюта, замуж ты выходишь за взрослого мужчину. Пусть он сам решит, как будет лучше и для тебя, и для малыша, доверься ему! А твоя мама просто боится отпускать тебя за океан. Ты у неё единственный ребёнок, да, к тому же, чудо какой красивый и умненький ребёнок! — я потрепала её за нежную щёчку.

— Ой! — вскрикнула она, прикладывая ладошку к животу. — Он пнул меня. Потрогайте, Лидия Ивановна! — Анюта схватила мою руку и прижала к своему животу.

Я тихонько рассмеялась.

— Слышите? Ой! Ещё раз!

— Слышу, Анюта.

Я отняла у неё свою руку и с тревогой посмотрела на дочь — Катя спускалась по лестнице в вечернем туалете. «Долго же ты плакала, детка! — подумала я. — Я уже хотела идти за тобой!» Вздёрнув головку, Катя пересекала гостиную. Так и шла, ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь, пока не достигла меня и Анюты. Подойдя, вежливо улыбнулась и спросила:

— Здравствуй, Анюта. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, Катя. — Растерявшаяся Анюта переводила взгляд с заплаканного лица Кати на моё и обратно. — Катя, у меня малыш шевелится, хочешь послушать? — предложила она.

Катя вновь вежливо улыбнулась и кивнула, но спустя несколько мгновений её глаза блеснули восторгом, и она прошептала:

— Мама, он шевелится… ой! Толкается! Это ножкой, да? — Катя наклонилась и обеими ладошками обняла живот Анюты. — Анютка, а тебе не больно?

Все засмеялись. Кроме Стефана. Сдвинув брови, он с болью в глазах смотрел на Катю.

Девчонки уселись на диван, тесно прижались друг к другу и стали шептаться. Анюта смеялась, Катя вначале редко, потом всё чаще вторила ей. «Благодарю, Анюта, за доброе и отзывчивое сердечко твоё благодарю!» Я поцеловала одну, потом другую в их душистые макушки и пошла на кухню.

— Маша, добрый вечер.

— Не добрый! — отрезала Маша. Согнувшись вдвое, она сердито расталкивала кастрюли по ячейкам посудного ящика.

— Что так?… Что-то случилось?

Маша выпрямилась и выдула воздух на лоб.

— Вначале ты мне скажи! Завтра мой день рождения или не мой?

— Маша, я не понимаю.

— Нет, ты мне ответь!

— Завтра твой день рождения, Маша.

— Вот! Мой, значит. А если день рождения мой, то и гостей каких хочу, тех и зову! И за столом этого вашего Эдварда я завтра видеть не хочу! Вот так! Или он, или я! — Толкнув ногой ящик, Маша задиристо нацелила в меня подбородок.

— Что вдруг случилось? Что ты имеешь против Эдварда? Он обидел тебя?

— Да, он меня обидел. Он внучку мою бросил, и тем меня обидел. Такую умницу, красавицу ради этой вот, с чужим ребёнком в брюхе!

— Маша! Маша, ну что ты говоришь? Девочка на руках у тебя росла. И потом, я не понимаю, почему ты решила, что Эдвард Катю бросил?

— А как же? — Маша развела руками. — Эта вот и сказала — ради её Аньки нашу Катеньку бросил!

Я покачала головой.

— Маша, Катя сама Эдварду отказала. Помнишь, мы знакомиться к родителям Эдварда ездили?

— Ты о чём спрашиваешь? Я тот день век не забуду! Василич в больницу угодил, а я в тот день насилу с ужином управилась, решила, что списывать меня пора.

— Вот в тот день Катя и отказала Эдварду.

— А что же эта бессовестная мелет?

— Я не знаю, что и кто мелет, Маша. У тебя «эта» и Анюта, и Даша.

— Да барыня наша новоявленная, Дашка. Она хвасталась, что Эдвард её Аньку любит, и что он на всё ради Аньки готов, что и Катю бросил и тёщу — её, то есть, к себе в дом берёт!

— Любит, и хорошо! Пусть и Анюта, и Эдвард счастливы будут.

Маша пытливо посмотрела на меня.

— А чего Катя тогда плачет?

— Катя плачет совсем по другой причине.

— Что и не скажешь?

Я покачала головой.

— Сегодня не скажу. А кто и кого бросил, ты завтра у Эдварда сама спроси. Он тебе всю правду и поведает.

— И спрошу! Сергей Михалыч-то, когда будет? У меня давно всё готово. До которого часу ждать будем?

— Не будем ждать, Маша, сейчас сядем ужинать. Давай на стол накрывать.

— Как же без Сергей Михалыча? — спросила она меня в спину.

«Я и сама толком не знаю, Маша, как без него», — подумала я, выходя из кухни, и увидела Серёжу. Он только что вошёл в гостиную. На его волосах блестели капельки дождя. Всего секунду помедлив, я пошла навстречу, заранее протягивая руку для приветствия.

— Здравствуй, Серёжа. Рада тебе.

— Здравствуй, Лида. Замечательно выглядишь!

«А ты вот не очень, — отметила я мысленно. — Глаза у тебя, Серёжа, уставшие и голос отчего-то грустный».

— Благодарю, Серёжа.

Взяв мою руку, он медленно, один за другим стал целовать кончики моих пальцев. В гостиной воцарилась гнетущая тишина. Я чувствовала себя мишенью под перекрёстным обстрелом глаз. Сергею, наверное, было ещё хуже. Я улыбнулась.

— Проходи, мы как раз ужинать собираемся. Поужинаешь с нами?

Он улыбнулся.

— Я вижу, ты уже всё решила?

— Не я, Серёжа. Я лишь следую твоим решениям.

— Лида, нам поговорить надо.

— Поговорим, вечер только начался.

— Ты позволишь мне душ в спальне принять? Или ты уже спальню от меня освободила?

— Нет, не освободила. Ты не сообщил, куда твои вещи отправить.

Он усмехнулся.

— Хочу напроситься в постояльцы. Позволишь мне пожить дома какое-то время?

— Конечно! Это и твой дом, Серёжа.

— Благодарю. Через пятнадцать минут я буду.

Я повернулась к домочадцам, поискала глазами Катю — низко опустив головку, она рассматривала свои пальчики. Паша задумчиво изучал фужер в своих руках. Стефан, как всегда, не скрываясь, изучал моё лицо. Изумлённый всего лишь «дружественной» встречей, Василич метался взглядом от одного лица к другому, остановился на моём и, отчего-то испугавшись, метнулся к лицу Павла. Павел усмехнулся и зачем-то подмигнул ему, и Василич совсем растерялся. Женя и Катерина, старательно пряча глаза, накрывали на стол. Безучастными остались только Даша с Анютой, они перешёптывались о своём.

— Катюша, помоги мне, — позвала я.

Катя вздрогнула и подняла на меня испуганный взгляд.

— На стол, детка, накрывать будем.

Стефан приподнялся, когда она проходила мимо, захватил её в кольцо рук и что-то шепнул. Катя дёрнула плечами и уклонилась от его шёпота, Стефан руки уронил.

— Катя, если не справляешься, иди к себе. — Обняв, я повела её в сторону кухни.

— Одной ещё хуже.

— Тогда возьми себя в руки.

— Мама, как ты можешь быть такой спокойной?

— Предлагаешь устроить парад эмоций? Вокруг люди, и эти люди зависят от нас. Если и я впаду в ступор или зальюсь горькими слезами, что будет?

Катя молчала.

— Надо, детка, сохранять достоинство.

Катя поморщилась.

— Мама, не надо! «Зачем?», я понимаю. Я спрашиваю, чем ты держишься, что тебе силу даёт?

Катя снова была готова расплакаться. «До ночи не дотянем», — подумала я и свернула к кабинету.

— Пойдём.

Едва я стукнула в дверь, Макс возник на пороге.

— Мама, уже иду.

— Сынок, папа приехал, переодевается. Вы нас не ждите, без нас ужинать начинайте.

Максим посторонился и сочувственно посмотрел на Катю.

— Катька, вяло выглядишь. Держись, сестрёнка!

Катя скривилась, подбородок её задрожал, но она кивнула брату и, устремившись в кабинет, нарочито бодро воскликнула:

— Мама, а давай в Кресло Правды сядем!

Мы устроились в Кресле Правды. Я взяла её ладошку в руки, поцеловала и задумалась. Ответа на Катин вопрос я в себе не нашла, и так честно и сказала:

— У меня нет ответа на твой вопрос, детка. По сути, ты спросила, откуда человек берёт силы, чтобы не сломаться в жизненной переделке. Полагаю, у каждого свой источник. Кто-то черпает силу в вере в Бога, кто-то в слепой надежде на лучшее, кто-то попросту инстинкту самосохранения следует. Я?.. Катя, я боюсь. Как ни странно это звучит, но, выходит, держаться мне помогает страх. Твой папа дал мне много больше, чем взял. Он подарил мне счастье любить. Он подарил мне вас. Он подарил мне ещё детей. Во мне растут Сашка и Андрей.

Широко раскрыв глаза, Катя тихонько ахнула.

— Я решила не говорить до времени. И вот… ты первая, кому сказала. Если я сейчас расквашусь, детки пострадают от обилия негативных эмоций, если я позволю себе обиду на их отца, я искалечу их восприятие мира — в них не будет понимания гармонии мужского и женского. Поэтому я выбрала смотреть на случившееся с горы любви, а не из бездны обиды и жалости к себе. Мне, Катюша, надо вырастить малышей в ещё лучших условиях, чем были у тебя и Макса, потому что рядом с ними не будет их отца. А для этого мне надо, чтобы в доме продолжали жить счастье и любовь. Я намерена набрать новых светлых людей в семью, но для начала, Катя, мне надо сохранить то, что уже есть. Твой папа лучший мужчина в мире, восполнить его отсутствие невозможно, но я должна сделать всё, чтобы воспитать деток достойными своего отца. Я рассчитываю на помощь мужчин — Андрэ, Стефана и, особенно Максима. Макс почти полная копия Серёжи, надеюсь, он будет любить своих брата и сестру. В любви графа и Стефана я не сомневаюсь.

Вот и всё, девочка. Я не знаю, что тебе ещё сказать. Каков твой источник силы, я не знаю. Знаю только — он у тебя есть. Через твою жизнь впервые пронёсся ураган. Ты сейчас сидишь на развалинах, оплакиваешь поруганные ценности, ищешь виновных, ты напугана и растеряна. Пришла пора расчищать завалы, Котёнок.

— А с какого завала начать?

— Ну, например, с иллюзии о совершенстве твоего отца. Совершенные на земле не воплощаются, каждый имеет слабости и совершает ошибки, даже лучшие из людей.

— Значит, новая семья папы — это его ошибка?

— Я не знаю, Котёнок, вполне возможно, что его ошибка — это брак со мной.

— Тогда получается, что и мы с Максом ошибка, и детки.

— Нет, Катя, не всё так однозначно. Всё устроено много сложнее. Вы не можете быть ошибкой, хотя бы потому, что пришли в воплощение, когда ошибка уже совершена. Иными словами говоря, вы пришли на сложившиеся обстоятельства, а, следовательно, ваши личные духовные задачи наиболее вероятно решить именно в этих обстоятельствах. А ещё вы пришли для того, чтобы было легче исправлять ошибку нам. Для меня, например, это так. Вы — мой свет, моя опора. Без вас… — Боясь вызвать у себя слезливый потоп, я не стала договаривать и привлекла Катю к себе. — Катюша, доченька, я люблю тебя. Я восхищаюсь твоим талантом, твоим умом, у тебя есть внутренняя сила. Я хочу, чтобы ты отбросила прочь обиду на папу. Я много раз говорила, повторю вновь — человек всегда больше, чем его поступок. Твой папа — это ваши отношения, ваша взаимная любовь, а вовсе не его запутанные отношения с женщинами.

— А ты? Ты простишь его?

— Должна и хочу простить, Катюша, но… я ещё не выговорила обиду, не выплакала жалость к себе, и, боюсь, это меня ещё настигнет.

— Почему должна простить, я поняла, а почему хочешь простить?

— Потому что самое гибельное состояние для личности — это укоренившееся состояние обиды на кого-то. Хуже этого только чувство вины.

— А если папа захочет вернуться, ты примешь его?

Я покачала головой.

— Зачем? Я уже прошла этот путь. К чему повторяться?

— Ты не веришь, что он может измениться?

— Я сомневаюсь, что я та, кто ему нужен.

— А папа? Он тот, кто тебе нужен?

— Я люблю его. Я люблю его каждой клеточкой тела, каждой частичкой себя. И случившееся моей любви не отменяет.

— Знаешь, мама, ты не права. Силу свою ты черпаешь в любви. А про детей ты ему скажешь?

— Нет. Сейчас нет. И коль силу я черпаю в любви, я надену на себя доспехи любви, вооружусь любовью, повергну в прах обиду, и тогда скажу! — Я рассмеялась. — Катька, я есть хочу, пойдём ужинать, договорим ночью. Пойдём?

Катя обнимала меня за плечи, я её за талию, в таком тесном объятии мы вернулись в гостиную. Семья продолжала пребывать в напряжённом молчании — сидя за общим семейным столом, каждый ублажал свой взгляд содержимым своей тарелки.

— Ужин похож на тризну. Катька, придётся публику веселить.

Максим поднялся встретить нас. Не видя Макса за спиной, Серёжа тоже встал. Сын опередил его, прошёл мимо, и Серёжа остался на месте.

— Что, сынку, домочадцы пребывают в печали? — спросила я.

— Мама, не получается завести хоть какой-нибудь разговор, я пытался. — Максим разбил наши с Катей объятия. Вклинившись между нами, он обнял каждую за талию, приподнял и закружился вокруг своей оси.

Катя невесело хохотнула:

— Ты, братка, как в «Золушке». На вопрос: «Что делать?», предлагаешь танцевать.

— А что? Можем попробовать, я один, вы двое, танго на троих. А, мама? — И, не ожидая согласия, громко попросил: — Папа, нажми, пожалуйста, на кнопочку пульта, девчонки хотят танцевать.

Музыка зазвучала тотчас, но не танго, а некая фантазия на тему вальса. Довольно вяло, одна против другой, я и Катя начали танцевать. Максим наблюдал за нами какое-то время, потом выхватил меня из дуэта и увлёк во вращение вальса. Оставшаяся в одиночестве, Катя нашла в себе силы не остановиться. Максим сменил партнёршу, теперь я танцевала свою тему, а Катя кружилась с братом. Незаметно мы увлеклись. Я видела, как Катя — горестная и слабая в первой части танца, к концу его превратилась в грозную и, уверенную в своей победе, воительницу. Кому она объявила войну, я не поняла. Я танцевала о любви и тосковала об её утрате.

Развернувшись вполоборота от стола, Серёжа не отрывал от нас задумчивого взгляда. Он выглядел таким одиноким за общим семейным столом, что у меня сжалось сердце. Когда мы подошли, Серёжа вновь поднялся, Катя робко произнесла:

— Папа, здравствуй.

Распахивая руки, он с видимым облегчением выдохнул:

— Здравствуй, Котёнок! Иди, детка, ко мне.

Секунду помедлив, Катя с всхлипом приникла к его груди. Я услышала шёпот: «О, детка, прости… папочка… мой папочка…» Теперь и я выдохнула с облегчением, присела на пустующий стул Андрэ, предоставив свой в распоряжение Кати. Усаживая дочь, Серёжа не отпускал её от себя — продолжал обнимать одной рукой, прижимаясь губами к её ушку, потом Катя что-то сокровенное нашёптывала на ухо ему.

Я принялась за еду и сразу вызвала переполох. Маша вскочила, стараясь придвинуть ко мне тарелки с закусками и салатники. Стефан заинтересованно наблюдал, как я жую.

«И что сижу столько лет напротив него? — сварливо подумала я. — Не хватало, чтобы догадался раньше времени!» Я скорчила ему гримасу, он ласково усмехнулся.

— Маша, вкусно, язык проглотишь!

— Ешь, Маленькая, ешь! Ты последний раз ела-то за завтраком?

Я кивнула с набитым ртом. «Спасибо, Машенька, спасибо, что дала объяснение моему аппетиту!» Утолив первый голод, я решила передохнуть, хотя пирог с капустой и грибами манил ароматом и румяной корочкой. Маша дотянулась до блюда с пирогом и, захватив кусок, положила в мою тарелку. Стефан и на этот раз не пропустил мой вожделеющий взгляд. «Неет, надо пересаживаться! Сидя против него, я всё время голодной буду».

— Ешь, не вздыхай, — опять помогла мне Маша. — Пирог вкусный, как ты любишь.

— Я ем, Маша, благодарю.

В прошлую беременность в первой её половине, я беспрестанно что-нибудь жевала. За столом опустошала тарелку за пять минут, не морочась, придвигала к себе один из салатников, прямо раздаточной ложкой черпала из него и отправляла содержимое в рот.

Стефан, встревоженный слишком быстрым набором веса, хотел ограничить меня и… натолкнулся на сопротивление Маши:

— Какая такая диета? — уперев руки в бока, грозно шагнула она к нему. — Ты в своём уме? В ней ни жиринки до того не было! Она хоть на женщину стала похожа — сама округляется, и детей в себе растит. Ты помнишь, что детей-то в ней двое?

Не дожидаясь ответа, Маша отвернулась от Стефана и пододвинула ко мне тарелку с куском хлеба, намазанным маслом, и куском малосольной белуги сверху.

— Ешь, Маленькая, ешь, детка. Смотри-ка, чего удумал, кушать беременной женщине запрещать!

Стефан в молчаливом возмущении вращал глазами — на Машу, на меня, продолжающую меланхолично жевать, на стол, уставленный тарелками с едой, в отчаянии махнул рукой и, чуть не задев мою защитницу, стремительно вышел из кухни. Злопыхая, Маша прокомментировала:

— Ишь, к Сергей Михалычу побежал. Его вразумлять теперь будет. Ты не слушай, Маленькая, ешь, сколько захочется. Организм, он сам понимает, сколько ему надо. — Маша повернулась в сторону двери и крикнула: — Запрещать он ещё будет! Ты своей Дашке запрети, она у тебя скоро в двери проходить не будет.

— Маша! — прошамкала я.

— Что Маша? Правду я говорю. Ешь-ешь, детка.

Серёжа весело поблёскивал глазами, наблюдая, как я отправляю в рот всё, что попадается на глаза. Я жевала и в спальне, куда Маша каждый день тащила и сласти, и сухофрукты, и свежую выпечку.

В жарком шёпоте, целуя мой набитый едой рот, Серёжка называл меня запасливым хомячком.

Я спохватилась, доедая второй, положенный заботливой Машиной рукой, кусок пирога. Маша умилялась моему аппетиту, а Стефан сделался задумчив. Я открыто посмотрела ему в глаза и поняла — всё! Стефан догадался. «Даа, день не кончился, а тайну я выболтала уже двоим!»

Семья тем временем вернулась к привычным разговорам — решала важные и не очень, общие и личные проблемы.

Даша спорила о чём-то с дочерью, попросту давила на Анюту, та не очень храбро, но всё же сопротивлялась, защищаясь мнением Эдварда. Максим и Павел обсуждали вопросы безопасности. От кого исходила инициатива реорганизации, я за едой пропустила. Маша под рукой задремавшего Василича, увлеклась беседой с Женей и Катериной, обсуждая уже заказанное меню на завтра.

Катерина мало изменилась за прошедшие годы — так же сметливы и быстры глаза, столь же проворны ноги и руки. Жизненную силу в неё вселяет успех Марфы, пока это небольшое ателье по пошиву модной одежды, но Марфа талантлива и настойчива и, думаю, вырастет в модного дизайнера. Почувствовав мой взгляд, Катерина посмотрела на меня, я улыбнулась. Мы с нею так и не стали близки. Она часто вспоминает мою маму, и, когда вспоминает, глаза её увлажняются слезами.

«Все эти люди — моя семья, — думала я, медленно обводя гостиную глазами. — Беспокоит меня только Даша. Какие бы планы на будущую жизнь она не строила, Стефан в дом Эдварда не поедет. Даша от мужа не откажется, а, значит, и жить она останется с нами. Но слишком уж Даша стала неуживчивой».

Я встала. Максим тотчас отвлёкся от разговора и спросил:

— Мама?

— Пойду чай заваривать, сынок.

Паша поднялся вслед за мной.

На кухне он достал из шкафа заварочные чайники и расставил их в линию на столе. Я сыпала заварку, он закрывал крышкой чайник и ставил его в раковину. За много лет все действия у нас были отработаны до автоматизма.

— Сердишься? — наконец, прервал он молчание.

— Паша, почему ты всегда опаздываешь?

— Сам не знаю. Мне и Сергей Михалыч не раз говорил.

— Кто рассказал Стефану о встрече в торговом центре?

— Я. Я шёл к себе, когда он к гаражу подъехал. Подождал, чтобы вместе к коттеджу идти. Ну, и рассказал. — Паша почесал затылок. — Он выслушал, развернулся и пошёл назад к дому. Я крикнул, что ты просила не беспокоить тебя, он только шагу прибавил, почти побежал. — Паша тяжело вздохнул. — Я уже к себе зашёл, когда понял, что будет, если Максим встанет у него на пути. Ну, и… опоздал.

— Ты понимаешь причину такого поведения Стефана?

— Сейчас, да. Стефан хотел убедиться, что ты в порядке.

— А когда он пошёл назад к дому, ты не понимал?

Паша грустно покачал головой.

— Может, я тупой, Маленькая?

— Может, ты, Паша, недостаточно мотивирован исполнять свою службу? И, если ты, как ты выразился, «тупой», я заменю тебя «острым» начальником службы охраны. А ты будешь инструктором в тренажёрном зале, а в свободное время станешь помогать Василичу.

Против обыкновения, я сама взяла закипевший чайник в руки и, не спеша, облила кипятком, составленные в раковину заварники. Опираясь боком на стол, Паша наблюдал за мной и обиженно сопел. Отставив пустой чайник, я заговорила снова:

— Максим молод. Ему требуются поддержка и помощь. Я прошу серьёзно обдумать, способен ты обеспечить надёжную работу службы охраны или нет. На раздумья у тебя сутки.

Паша надел на руку варежку и выставил заварочные чайники из раковины на деревянную подставку. Я взяла в руку другой, булькающий кипятком, чайник. Паша покаянно произнёс:

— Маленькая, давай я сам.

Я поставила чайник на стол.

— Паша, я тебе благодарна, безмерно благодарна за многое. Ты был со мной, когда я убежала в Алма-Ату, я благодарна тебе за своё спокойствие, когда ты сопровождаешь Сергея в поездках. Ты блестящий инструктор самообороны, я знаю, оба моих ребёнка, обученные тобой, сумеют постоять за себя в сложной ситуации. Всё это бесценно. Ты моя семья, Паша. Но в настоящих условиях мне требуется ещё одно, ты должен уметь на несколько шагов вперёд просчитывать действия других людей. Мне надо, чтобы ты не опаздывал.

— Я понял, Маленькая. Задача ясна.

Я накрыла чайники фланелью и только теперь посмотрела ему в лицо, и была приятно удивлена — Паша внутренне собрался, взгляд у него был прямым, обиды не было и в помине.

— Есть один человек, — сказал он, — мне его на той неделе рекомендовали. Боевой офицер. Получил ранение. Комиссовать, не комиссовали, но на боевые задания не посылают, на бумажной работе держат. Савелий зовут. Молод, тридцать лет, хочет увольняться в запас. Я поговорю с ним завтра же.

Я кивнула.

— Благодарю, Паша. За понимание, благодарю. И ещё. — Я потянула его руку вниз. Он наклонился. Обняв за шею, я шепнула ему на ухо: — Ты мне нужен, Паша.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза близко-близко. Наконец, он кивнул. Я расслабилась и повторила:

— Благодарю, Паша.

В гостиной всё осталось по-прежнему, только Серёжа с Катей пересели в самый дальний угол гостиной. Катя что-то горестно выговаривала, Серёжа гладил её по головке, по плечу — успокаивал. Она клонится головкой к его плечу, он — лицом в её волосы.

Лёгкая капель фортепьяно радостно прорвалась сквозь монотонный гул голосов и, дрожа, повисла на самой высокой ноте. Я оглянулась. Максим с подиума музыкального «салона» искоса и весело смотрел на меня. Я засмеялась. Макс сел за инструмент, похлопал рукой по скамье, приглашая присоединиться. Я подошла, обняв плечи сына, прижалась к его спине. Он взял мою ладошку, поцеловал и… гостиная наполнилась звуками бушующего шторма. Я присела на скамью, наблюдая, как длинные пальцы сына летают по клавишам. Сзади тихонько подошла, обняла Катя и шепнула в ухо:

— Папа ждёт тебя в кабинете.

Я кивнула, погладила перекрещенные на своей груди руки дочери.

Захваченный гармонией, им же самим создаваемых звуков, Максим невидяще смотрел, как Катюша опустилась на ступеньку подиума. Я запустила пальцы в её густые тяжёлые волосы, Катя положила голову на мои колени и закрыла глаза. Кажется, разговор с отцом Катю успокоил.

Кончил Максим импровизацию той же лёгкой капелью, какою начал.

— Благодарю, сынок! Даже самый грозный шторм прольётся спасительным дождём, и сияние солнца вновь откроется миру?

— Да, мама! — Макс рассмеялся, ладонью обхватив мой затылок, («Господи, как много в нём отцовского! Сегодня я замечаю это на каждом шагу!»), притянул мою голову к себе и звонко чмокнул в щёку. — Именно это я и хотел сказать! И ещё у меня к тебе два вопроса. И один не простой.

— Слушаю, Максим.

— Я нашёл объявление девушки — выпускницы детского дома. Восемнадцать лет. Мне текст понравился: «Ищу работу в семье добрых людей». Здорово, да?

— Здорово. Завтра за праздничным ужином самое время продемонстрировать ей нашу семью. Показать товар лицом, так сказать.

— Согласен.

— Странная ты, мама, — не открывая глаз, лениво произнесла Катя, — ты работодатель, а демонстрировать собираешься себя. Это девушка должна заинтересовать собой работодателя.

— Она это уже сделала, Максим обратил внимание на её объявление. У девочки есть требование, о котором она честно заявляет. За семейным столом она и без наших вербальных заверений сделает вывод о наличии в семье доброты. Нуу, или об отсутствии оной. А потом мы поговорим, чем мы можем быть полезны друг другу.

Я наклонилась и поцеловала Катюшу в нос. Она сморщила его, засмеялась и потребовала:

— Ещё, мама! Приятно.

Я целовала её ноздри, кончик носа, ямку над верхней губой, расспрашивая:

— Как приятно? Так? Или так?

Она обхватила меня за шею и звонко чмокнула в губы.

— Вот так! Так приятно! — И захохотала, вновь упав головой на мои колени.

«Ну, наконец-то! Кризис, кажется, миновал», — обрадовалась я и взглянула на Макса. Он, соглашаясь, подморгнул мне.

— Итак, Максим, теперь на очереди «не простой» вопрос?

Максим помолчал и выпалил:

— Я хочу заменить нашего начальника службы охраны.

Катя подняла голову и с удивлением уставилась на брата.

— Братка, ты что, с ума сошёл? Павел служит у папы всю жизнь. Маму за сестру считает. Он наша семья, Макс!

— Я говорил с Павлом о реорганизации службы охраны. У меня создалось впечатление, что он не владеет вопросом, попросту не понимает, о чём речь.

Я покивала, соглашаясь. Катя перевела ошарашенный взгляд на меня.

— Мама, ты что, всерьёз рассматриваешь бредовое предложение Макса?

— Не торопись, детка. — Я успокаивающе погладила её по голове. — У Павла кое-как законченное среднее образование. Почти полное отсутствие абстрактного мышления. Он, как боевая машина, умеет просчитывать ситуацию только в прямом бою. Вне боя Павел рассслаблен и физически, и ментально.

Каждая моя оценка вызывала поддержку у Максима, но не убеждала Катю.

— А почему его папа не заменил, если он так плох?

— Папа решал многие вопросы сам, Катя, без участия службы охраны! Макс, я уже говорила с Пашей, дала ему сутки на обдумывание. Он принял решение быстрее, и уже завтра сделает предложение другому человеку. Полагаю, Пашу вполне устроит быть моим личным водителем. Ещё Паша замечательный наставник боевых искусств. А ещё ты можешь «официально» назначить его инструктором по физической культуре. Звучит вполне достойно. И зарплату за исполнение двух должностей можно повысить.

Максим лукаво улыбнулся.

— Нет, мама, назначим мы его не личным водителем, а личным телохранителем твоим. Павел расценит это, как повышение.

Я рассмеялась.

— Пусть так. Благодарю, сынок. Ты удовлетворена, Катя? Ты правильно, детка, сказала, Паша наша семья. — Я потрепала её по щеке. — Я, девочка, не просто привязана к Павлу, я люблю его. Я пойду к папе, а ты подавай чай. Мы с Пашей его уже заварили. — И, вновь чмокнув её в нос, я отправилась на разговор с мужем.

Стукнув в дверь кабинета и, не дожидаясь приглашения, я отворила её. Серёжа сидел за рабочим столом, уставившись на переплетённые пальцы рук и, кажется, стука не слышал.

— Серёжа.

Он поспешно встал и вышел из-за стола.

— Где сядем, Лида?

Постоял, подождал, пока я разулась и с ногами забралась в кресло. Сел напротив, подавшись ко мне телом и уперев локти в колени, и вновь уставился на сцепленные кисти рук. Наконец, он поднял на меня глаза.

— Ты ни о чём не спросишь?

Я покачала головой.

— Лида, это не мой ребёнок. Я уже получил уведомления о результатах экспертизы от трёх из пяти лабораторий. Официальные документы получу в течение трёх дней.

— Для нас это ничего не меняет, Серёжа.

— Да, я понимаю. Просто хочу, чтобы ты знала. Лида, у меня нет новой семьи и не было. Моя семья — ты и наши дети.

Он помолчал, ожидая моей реакции. Мне сказать было нечего. Тяжело ворочая словами, он начал снова:

— Я виноват, Лида. Я прошу прощения за боль, которую причинил тебе и детям. Я не сдержал данного тебе слова. Прошу прощения и за это.

— Я… принимаю твоё покаяние.

Он недоверчиво всмотрелся в меня, в глазах мелькнула и погасла надежда, он усмехнулся.

— Ты играешь со мной, Девочка?

Я опять покачала головой.

— Серёжа, ты такой, какой есть. Это я не та, кто тебе нужен.

— Почему ты решила, что ты не та, кто мне нужен?

— Потому что ты испытываешь потребность в других женщинах. Хотя, может быть, для тебя важен риск в отношениях: узнает — не узнает, простит — не простит? В любом случае, это не для меня. Серёжа, я была счастлива каждый день нашей жизни, я была счастлива даже тогда, когда мы ссорились. Ты сумел подарить мне саму себя. Твои подарки столь велики, что измены на их фоне выглядят ничтожно малыми неприятностями.

— Ты легко расстаёшься со мной. Ты всего достигла, и теперь я стал не нужен?

Я рассердилась.

— А вот это не твоё дело, как я с тобой расстаюсь! Я не намерена обсуждать свои чувства. На вопрос тоже не вижу смысла отвечать.

Сергей блеснул глазами, расслабился и откинулся на спинку дивана. Передо мной вновь возник мужчина, которого я люблю.

— Хо-ро-шо. Тогда о деле. Я уеду недели через две. За оставшееся время я передам бизнес под управление Максиму, наследником я назначил тебя. Дальше. Твоими личными финансами управляет Максим, так что тут никаких изменений. Ты хорошо решила, предложив ему стать главой семьи. Макс молод, но он справится. Пока не уехал, помогу ему освоиться в новой роли, хотя ты и без меня это делаешь замечательно. Я восхищен, Маленькая… — Он запнулся. — Прости. Я…

Я выставила ладонь, пресекая его извинения.

— Мне всё равно, как ты меня называешь.

Он несколько секунд молчал, рассматривая меня, потом кивнул.

— Я, в самом деле, восхищён, как быстро ты принимаешь решения и реорганизуешь жизнь семьи. Всего-то полдня прошло. Ты спокойна и собрана. — Он сделал паузу. — Я боялся ехать домой, боялся увидеть тебя в слезах, разбитую открывшейся… изменой, придумывал слова покаяния. Представлял, как буду держать тебя на руках, успокаивать, целовать мокрые щёчки, целовать ротик, рассказывающий об обиде…

Я прервала его:

— Извини, что не оправдала твоих надежд.

Сергей поперхнулся. Я прижала ладони к животу, останавливая себя: «Спокойнее! Легче всего на обиду ответить обидой, в ответ на боль причинить ещё большую боль. Спокойнее…»

Сергей тихо спросил:

— Маленькая, а ты вообще-то меня любила?

— А ты? — парировала я.

Он опустил глаза.

— Ты не вернёшься ко мне?

— Знаешь, сегодня я переживаю день сурка — одни и те же вопросы, одни и те же ответы… этот вопрос мне уже задавали, не знаю, сколько раз ещё зададут…

— И что ты ответила?

Вместо слов я медленно покачала головой. Сергей вновь уставился на сцепленные руки и вновь надолго умолк. Не меняя позы, наконец, произнёс:

— Маленькая, поверишь ты или нет, но я скажу: ты единственная женщина на земле, которая мне нужна и которая мне желанна.

Я стиснула зубы, чтобы не выкрикнуть: «Ну да! А другие у тебя, так! Против желания».

Он поднял лицо, я не отвела глаз и попала в плен. Сергей улыбался, в глазах плясали искорки, взгляд ласкал и обволакивал теплом. «Ооо, Серёжка, я забываю себя, когда ты так смотришь…»

— Лида, хочу напомнить — я взял тебя в жёны навсегда. Процедуру развода можешь даже не начинать, я не дам тебе развод.

— Это не в твоих силах, Сережа. Суд разведёт и без твоего согласия.

Он пожал плечами, продолжая улыбаться.

— Попробуй.

— У меня вопрос. Когда ты начал? Я имею в виду…

— Я понял, Лида. Зачем тебе? Какая разница сколько раз, когда и с кем?

— Ты прав, незачем и нет никакой разницы. О том, что мы расстаёмся, я домочадцам завтра хочу объявить. После праздника.

— Хорошо. Лида, я поживу в гостевом домике, если ты не против.

— Конечно, Сергей, я не против. Благодарю за Катю.

Он покачал головой.

— Лида, это я виновник Катиной беды. За что же ты меня благодаришь?

— За слова, которые нашёл, за любовь к дочери.

— Я надеялся найти слова и для тебя.

Я поднялась, обулась и пошла к двери.

— Ты не простишься со мной? Я рассчитывал на прощальный поцелуй.

Я оглянулась. Он смотрел насмешливо, напоминая о поцелуе со Стефаном. Я холодно ответила:

— Когда будем прощаться, тогда ты и получишь свой прощальный поцелуй.

Одним прыжком он настиг меня, обхватив за талию, угрожающе зашептал в ухо:

— Маленькая, ты не забыла, что я твой муж? — Развернул к себе, близко-близко шаря глазами по лицу.

— Что ты хочешь найти?… Отпусти меня!

— Ты, Малышка, должна понимать, я свой поцелуй возьму, когда захочу.

Его дыхание обжигало губы, я непроизвольно облизнула их, и он усмехнулся.

— Сладкие губки, манящие.

Легко коснулся губ языком. Приник нежным поцелуем. Я не ответила. Отстранившись, он продолжал рассматривать меня.

— Серёжа, я не хочу тебя.

Усмешка его пропала, глаза потухли. Он шумно выдохнул мне в лицо, опустил руки и отвернулся.

Я обошла его и вышла из кабинета.

Катя, моя девочка Катя, вспыхнула надеждой, увидев меня, и сразу угасла, вновь спрятав лицо за низко опустившейся головкой. Макс шепнул ей что-то, Катя лишь дёрнула плечиком.

— Максим, папа чай не пил. Возьми на кухне чайник, пироги я сейчас положу.

— Хорошо, мама.

Я взяла с комода разнос, наполнила его тарелками со снедью, поставила друг на друга две чайные пары.

— Маленькая, Анюта устала, мы домой пойдём, — громко объявила Даша и, вставая со стула, сладко зевнула. — Марь Васильевна, спасибо за ужин. Вкусно очень, с такой кухаркой невозможно сохранить фигуру, и ела бы, и ела.

— Угу, на здоровье, Даша. — Маша окинула недобрым взглядом вновь разинувшую рот в зевке Дашу.

— Спасибо, Марь Васильевна, до свидания, — защебетала Анюта, — Лидия Ивановна, Катя, до завтра. Папа, ты ещё останешься?

Стефан кивнул дочери. Жену взглядом не удостоил.

— Маленькая, мы тоже пойдём, — засобиралась и Маша. — Мой Василич, вона, уже за столом дремлет, да и мне завтра ещё до свету вставать. А Катерине и ночь не спать, тесто нянькать, завтра хлебы до праздника надо успеть выпечь.

— Благодарю, Машенька, за ужин вкусный. Ты завтра могла бы и поспать. Закажу я торт, зачем самой себе на день рождения торт печь?

— Да не себе я пеку, а вам, гостям моим, чтобы и вкусно и красиво было. Знаю, из чего эти пекут, красота есть, а для живота — отрава, только что сладкая. Ну, поцелуй меня, детка, красавица моя ясноглазенькая, умница папина, — обняла Маша Катю.

Сегодня Катя прощалась молча, без смеха и шуток — поцеловала Машу, Василича и ушла на кухню.

— Маленькая, вы соберёте со стола? — оглянулась Маша, уже уходя. — А нет, так я завтра всё перемою, пока коржи выпекаться будут.

— Всё уберём, Маша, не волнуйся.

— Эти-то, ресторанные, когда завтра придут?

— Сергей сказал к двенадцати.

— Ладно, успею я. Ну, спокойной ночи!

Женя уже сновала туда-сюда, освобождая стол, унося посуду и остатки ужина на кухню. Катя загружала посудомоечные машины. Я начала помогать, вычищая тарелки и блюда от остатков еды, что-то выбрасывала, что-то ставила в холодильник.

— Маленькая, я связался с Савелием, — не заходя на кухню, доложился Паша. — Он согласен встретиться. Я его назавтра хочу пригласить.

— Хорошо, Паша, спасибо.

— Часов на одиннадцать нормально будет?

— Паша, о времени встречи договаривайся с Максимом. Макс в кабинете.

— Понял. Пошёл.

Я засмеялась.

— Подожди. — Подошла и потянула его руку вниз. Он наклонился, я шепнула на ухо: — Я тебя люблю, братец. Спокойной ночи. — И чмокнула в колючую щёку.

Губы Павла растянулись от уха до уха.

— Вот умеешь ты, Маленькая, приятное сделать!

— Ох, Паша, если бы я ещё умела неприятности не доставлять, то цены бы мне не было. А так, есть.

Разобравшись с посудой, я вернулась в гостиную. Женя собирала салфетки и скатерть со стола. Стефан не ушёл, сидел в одиночестве на диване.

— Женя, благодарю за помощь.

— Рада помочь, Лида. — Обхватив обеими руками ком со столовым бельём, Женя направилась к выходу. — Спокойной ночи.

Женя оставалась такой же стройной, какой была восемнадцать лет назад, так же строго одевалась и так же независимо держалась. На протяжении всех этих лет Женя старательно сохраняла дистанцию между собой и другими членами семьи. Я надеялась, что она подружится с Эльзой, но и от Эльзы Женя дистанцировалась. «И с Павлом у них не заладилось. Оба питают симпатию друг к другу, и оба предпочли одиночество».

— Спокойной ночи, Женя. — Я проводила её глазами и повернулась к Стефану. — Стефан, ты меня ждёшь?

Он мрачно кивнул, и я подошла ближе.

— Хочу извиниться. За ужином понял — Максим в доме главный.

— Я рассчитываю на твою поддержку, Стефан.

Он помолчал.

— Я не собирался говорить. Теперь надо. Я развожусь с Дашей.

Я ахнула.

— Стефан, нет! Даша изменится. Анюта замуж выйдет, уедет. Эдвард вряд ли согласится на совместную жизнь с тёщей. Даша перестанет витать в облаках и станет прежней.

— Я не о том. Ты расстаёшься с Сергеем, я не могу жить в доме.

Смысл его слов не сразу дошёл до меня: «Я без Сергея… он без Даши… ах!» Догадавшись, что он имеет в виду, я рассмеялась.

— Не знала, что ты так патриархален, Стефан. Андрэ завтра возвращается, моя честь под его защитой, официально он мой отец.

Стефан подумал, кивнул и заявил:

— Ты должна сказать Сергею о беременности.

Я покачала головой.

— Я не буду этого делать, хоть и должна сказать Сергею. Мне требуется время, чтобы успокоиться, чтобы понять, как я хочу жить. Если я скажу о беременности, Сергей не уедет, и наш «союз» продолжится, стремительно превращаясь из союза в войну.

— Хабиба…

— Подожди, — остановила я его, — я объясню… я боюсь выпустить на волю зверя под названием «ревность». Он уже проснулся, он уже ворочается. Он требует пищи. Уже сейчас я хочу знать, сколько раз Сергей мне изменял, кто эти женщины, хороши ли? А потом… потом каждый раз, когда он станет целовать меня, я буду спрашивать себя, кого он ещё сегодня целовал? От молчаливых вопросов я перейду к вербальным, я начну расспрашивать: где он был? с кем он был? почему так задержался? Потом настанет время действий, и я начну следить за ним. В итоге, вместо любви мы очень скоро начнём ненавидеть друг друга. А я не хочу, чтобы мои дети, и взрослые, и ещё не рождённые жили в условиях боевых действий между родителями. Я хочу сохранить любовь к Сергею. Я хочу, чтобы и у него оставалось светлое чувство ко мне. Я хочу, чтобы мы уважали друг друга.

Стефан поднял взгляд поверх моей головы, я умолкла и оглянулась. Растерянная Катя стояла в нескольких метрах от нас, по-видимому, она шла к нам, когда до неё донёсся звук и смысл моих слов.

— Иди сюда, Котёнок.

— Мама, я случайно…

— Я знаю, детка.

Я подвинулась, Катя села рядом, мы обе прекрасно уместились в одном кресле. И я опять обратилась к Стефану:

— Про детей я скажу только тогда, когда буду готова к новой форме наших отношений. И ещё. Стефан, мне нужна твоя помощь. Я признательна за любовь к Кате и Максу, надеюсь, ты и младших будешь любить не меньше. — Ожидая его ответа, я взяла ладошку Кати, приблизила к губам, целуя её пальчики один за другим.

Стефан думал. Наконец, он сказал:

— Сергей догадается, он увидит твой аппетит.

— Да, и с этим надо что-то делать! — Счастливая его согласием, я рассмеялась. — Пока Сергей не уедет, придётся кому-то другому изображать повышенный аппетит и кормить меня из клювика. Нуу, или придётся воровать еду у Маши из-под носа. Нас трое — один на… как это?.. на шухере, другой ворует, третий ест.

Катя захохотала, Стефан тоже улыбнулся.

— Мама, откуда у тебя воровской жаргон?

— Ой, Катя, совсем я от рук отбилась. Что-то мне за сегодня уже во второй раз пеняют на неподобающее поведение. Вернёмся к главному — главное, правильно распределить роли. Со мной понятно, я — третий, тот, кто ест. Вопрос — кто воровать будет?

— Стефан, конечно, у него руки большие, в них много войдёт! А я ребёнок, меня портить нельзя, — заявила Катя.

— Да? — Я задумалась. — Ты надеешься, что Маша его не заметит? Он собой полкухни занимает!

— Мы на него чёрный чулок наденем.

— Целиком или только на голову?

Катя залилась смехом, а Стефан, тот захохотал в голос, что на моей памяти случалось всего раза два.

— Мама… — задыхалась Катя, — целиком… мы Машу… раньше… времени… Машу… потеряем!

— О чём так весело смеётесь? — прервал наше уединение Паша.

— Стефан смешной анекдот рассказал, — ответила я и заторопилась. — Ну, мальчики, спокойной ночи. Пойду поцелую сына и спать.

— Маленькая, а анекдот? — обиженно спросил Павел.

— Паша, так Стефан же остался, Стефан и расскажет.

Сергей и Максим работали. На журнальном столике стояли пустые тарелки, чайные чашки, одинокий фужер с недопитым вином. При моём появлении оба подняли головы.

— Мама.

Я стремительно подошла.

— Пришла поцеловать тебя, сынок.

Мы обнялись.

— Добрых снов, мама.

— Добрых снов, Максим. — Поцеловав сына, я обратилась к Серёже: — Сергей, если тебе что-то надо из вещей, забери сейчас, пожалуйста.

— Да, Лида. Я не подумал. Благодарю.

Сергей открыл передо мной дверь — я впереди, он следом, молча мы поднялись по лестнице, молча дошли до спальни. Закрыв дверь спальни, Сергей повернул в замке ключ и, развернувшись, сделал шаг ко мне. В глазах его тяжело колыхалось вожделение. Овевая едва уловимым винным ароматом, он прошептал:

— Хочу тебя. Лидка, с ума схожу.

— Серёжа, не надо. Не оскорбляй себя насилием. И меня не оскорбляй.

Таким привычным, таким родным жестом он прижал мою голову к груди. Я слушала биение его сердца и старалась запомнить звук, ритм; старалась запомнить запах и тепло его тела; оберегающую тяжесть ладони на затылке; всё, что стремительно теряла навсегда. Он справился с собой слишком быстро, буркнул:

— Прости, — и ушёл в гардеробную собирать вещи.

Я присела к туалетному столику, сняла гребень, провела пальцем по верхушкам единиц и усмехнулась: «Расстались, чуть-чуть не дотянув до даты встречи». Освободила волосы от заколок, расплела косу, потрясла головой, расправляя пряди, завязала волосы узлом и расслабилась, слепо уставившись в зеркало. «Не может… с одной не может», — слова, в конце концов, настигшие меня и ставшие моим настоящим, сказанные с разными целями разными людьми много лет назад. Перед глазами промелькнула череда лиц: старуха перед корчмой, Николай, Андрэ, Карина, ведунья из джунглей. — Каждый был послан предостеречь».

Я не видела, как подошёл Сергей. Очнулась, когда он запустил пальцы в волосы, разрушая узел. Наклонился; закрыв глаза, втянул в себя воздух и осторожно сжал пальцы в кулаки.

— Мне надо впитать в себя всё, что люблю, и увезти с собой.

Разжав кулаки, он принялся перебирать пряди волос, коснулся мочек ушей, скользнул пальцами по шее.

— Доброй ночи, Девочка. Прости меня.

— Доброй ночи, Сергей.

Он взял сумку и вышел из спальни. Я вновь собрала волосы и пошла в душ.

Тёплые струи смыли запрет на выражение эмоций. Я плакала молча, без рыданий, смешивая боль поражения со струйками воды. «Я верила в любовь, а на деле банально не выдержала конкуренции. Одна из многих. Вне конкуренции была только одна… Карина… а ведь дама из торгового центра очень похожа на неё… Зато у меня есть почётное звание жены, я — мать его детей… ах, и в этом звании я вряд ли единственная… Ширма. Я — ширма. Вот определение для меня. До чего же мерзкое слово. Нет. Надо забыть его. Я не ширма».

Я сняла водонепроницаемую шапочку с головы, расчесала и заплела волосы в косу, надела халат и вышла из ванной.

Катя была уже в кровати.

— Мама, я душ у себя приняла. Ты с какой стороны ляжешь?

— Выбирай, Котёнок, там, где тебе удобнее.

Я прошла в гардеробную, нашла в ящике с новым бельём упаковку с ночной сорочкой. Купленная на всякий случай, сорочка была распашонистой, коротенькой, на тоненьких бретельках, не сорочка, а сплошной секс-призыв. «Ну да всё одно лучше, чем ничего».

— Максим наказал, чтобы я не приставала к тебе с вопросами, — полувопросительно сообщила Катя.

— А тебе хочется «приставать»?

Укладываясь ближе ко мне, Катя кивнула, боднув меня в плечо.

— Да. У меня один главный вопрос и один не очень.

— С какого начнём?

— С главного. — Катя помолчала и спросила: — Ты хоть какую-нибудь вероятность допускаешь, что вы с папой когда-нибудь будете вместе? — и затихла, даже дыхание задержала.

«Всё тот же вопрос, — устало подумала я. — Как ответить тебе, девочка? Сказать, как есть, значит, отнять надежду. А это единственное, что тебя поддерживает. Солгать? Я не хочу лгать».

— Чтобы я и твой папа вновь были вместе… для этого моя любовь должна стать больше, чем моё желание быть единственной, а так любить я ещё не умею.

— Папа говорит, что ты и есть его единственная, просто он совершил ошибку.

«Ошибку длиною в четыре года? — могла бы возразить я, если бы разговаривала с Сергеем. — А сколько ошибок было ещё? Более коротких, а, возможно и более длинных? Систематически совершаемая ошибка перестаёт быть ошибкой и становится образом жизни», — подвела бы я итог, но Кате возражать я, конечно, не стала.

— Мама, папа говорил со мной откровенно… я знаю, какую жизнь он вёл… ну, до тебя. И про его обещание знаю…

— В таком случае… — я повернулась к Кате и оперлась головой на руку, согнутую в локте, — в таком случае, Катя, ты должна понимать, что…

— Понимаю! Я даже знаю, что ты сейчас скажешь! Что-нибудь вроде: «Действие, совершённое однажды, можно назвать ошибкой, но совершаемое неоднократно — суть есть сознательный выбор»!

Я невольно улыбнулась. Катя перефразировала мою мысль, но смысл передала точно, как и мой тон.

— Что, попала? — усмехнулась она, глаза её сухо блеснули, и она пошла в наступление: — Ты любишь рассуждать о всесильной женской энергии. «Каким женщина видит мужчину, таким тот и будет с нею», — вновь передразнила она меня, — а сама даже мысли не допускаешь, что папа может измениться! Ты не даёшь ему шанса!

— Катюша, ты меня обвиняешь в том, что случилось? Это я создала реальность с изменой? Катя! Детка, все эти годы я верила, что между мною и твоим отцом любовь. Я доверяла ему. Я не обращала внимания на предупреждения людей, считая предупреждения предубеждениями против твоего отца!

Катя сузила глаза, совсем как Сергей, когда он встречает сопротивление, и запальчиво крикнула:

— Ты в этом уверенна? А как же ещё одно твоё любимое изречение: «Всё, что мы имеем, есть результат нашего выбора»? Вспомни хотя бы про эффект наблюдателя!

Словно молния вспыхнула перед моими глазами. Я осторожно, словно боясь расплескать себя, легла на спину и уставилась в потолок. «А Катька права! Я всего лишь сопротивлялась мнению «отравителей». Глубоко внутри себя я ждала часа «икс». Ждала!!! Потому что знаю — у меня нет права быть любимой… и я недостаточно хороша, чтобы быть единственной. — Я почувствовала усталость. Мои семьдесят семь лет земной жизни камнем легли мне на грудь. — Катя права, мы оба — и Сергей, и я, формировали нашу реальность и в равной степени несём ответственность за случившееся — Сергей, не желающий разобраться в мотивах своего пристрастия к беспорядочным связям, и я, пребывающая в состоянии женской ущербности, в перманентной готовности стать «жертвой».

— Катя, спасибо. Я, детка, услышала тебя, и буду работать. — Я вздохнула и, скорее себе, чем ей, дала обещание: — Я справлюсь с ревностью, я вытесню из себя ущербность и выиграю битву с собственным стремлением к драме. И вот тогда я буду готова к новым отношениям. Какими они будут, я не знаю, не всё зависит от меня. Я люблю твоего отца. А к каким выводам и решениям придёт он, покажет время.

— Папа сказал, он сделает всё, чтобы вернуть тебя. Ты знаешь, куда он уезжает?

Я отрицательно покачала головой.

— На Тибет, в какой-то заоблачный монастырь, куда поднимаются только люди и ослы. Я думаю, он тоже хочет разобраться в себе.

— Зачем же так далеко уезжать?

— Я то же самое спросила. Он сказал, для того чтобы минимизировать искушение — бросить всё и примчаться, чтобы только увидеть тебя. Мама, папа любит тебя. Правда!

«Любит! — подумала я. — Но больше меня он любит секс, а со мной или с другой женщиной, это второстепенно. Он знал, какой будет моя реакция на измену и выбрал секс. А сейчас он полон решимости бороться за то, что перестало быть его собственностью».

— Катюша, второй, «не очень главный» вопрос какой? — спросила я.

— Это не совсем вопрос. Я знаю, что Стефан тебя любит.

— Катя!

Она заторопилась:

— Мы с Максом уже несколько лет знаем. Помнишь, Стефан болел? Он тогда в бреду разговаривал с тобой, объяснялся в любви, сожалел, что ты выбрала не его.

— Он по-русски бредил?

Катя неопределённо пожала плечами, припоминая:

— Даа… не помню… нет! Мама, по-арабски! Точно! Стефан в бреду всё время по-арабски говорил.

Я успокоилась: «Слава Богу, и Даша, и Анюта оказались вне его нечаянных откровений».

Стефан болел только однажды, четыре года назад. Заподозрив у себя корь, он прямо с работы отправился в инфекционную больницу. По дороге ему стало совсем худо. Клиника его, конечно, приняла, но никто из персонала и не подумал сообщить родным о поступившем почти в беспамятстве больном.

Нашёл Стефана Павел. По каким-то своим каналам отработал списки городских происшествий, потом изучил списки умерших, потом приступил к поиску среди госпитализированных за последние сутки.

— Маленькая, у меня уже список больниц заканчивается, остались одни инфекционки. Мог он попасть в область?

— Звони, в инфекционки, звони в область! Паша, куда угодно звони, только найди!

Не известно, на каком по счёту звонке Паша, наконец, нашёл Стефана. Медленно положив смартфон на стол, Паша посмотрел на меня, на Дашу.

— Маленькая, у Стефана корь в тяжёлой форме. Как так? Он же привитый!

Когда угроза контактного заражения миновала, обезумевшая от тревоги, Даша настояла на том, чтобы забрать Стефана домой.

— Маленькая, ему уход нужен, а меня не пускают, — уговаривала она меня, — и потом, ты ведь умеешь руками лечить, поможешь.

Мы сидели в маленьком, ярко освещённом будто операционная коридорчике больницы, ожидая лечащего врача Стефана.

— Даша, успокойся, Стефан получает всё необходимое, и уход за ним хороший. Серёжа всё оплатил. Встречался и с лечащим врачом, и с заведующим отделением, и с главврачом больницы разговаривал.

— Почему Стефан даже позвонить не может? Он что, под арестом в этой больнице?

— Даша, заболевание само по себе тяжёлое, так ещё и протекает нетипично тяжело. Как он может позвонить, если у него температура высокая? А когда температуру сбивают, слабость большая, тоже не до звонков. Спит он много.

— Стефан никогда много не спал! — не унималась Даша. — Это они ему колют что-то, чтобы он спал.

— Даша, Стефан и корью никогда не болел.

— Хорошо тебе рассуждать! Если бы Сергей Михалыча вот так упекли в больницу и тебя на него даже посмотреть не пускали, ты бы по-другому рассуждала!

«Да, — подумала я, — не знаю как, но я бы уже была рядом с Серёжей».

С лечащим врачом Даша не церемонилась — потребовала встречи со Стефаном, угрожая, что в противном случае, она сейчас же заберёт его из больницы. Терпеливо выслушав ультиматум, врач холодно сказал:

— Вы можете забрать супруга немедленно, болезнь перешла в ту стадию, когда он не опасен для окружающих. Но обязан вас предупредить, вашему мужу нужен специальный уход. Болезнь протекает тяжело, вероятны осложнения. Мы подключили антибактериальную и поддерживающую иммунитет терапию. Мы постоянно меняем жаропонижающие препараты. Дома у вас не будет такой возможности.

Конец ознакомительного фрагмента.