Встреча

Лариса Розена

Рассказы на разные случаи жизни общества, а также о выдающихся писателях, очень талантливых музыкантах, гениальных композиторах. Автор внимательно исследует их творчество и старается донести до читателя.

© Лариса Розена, 2024

ISBN 978-5-0064-4568-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ББК 84р7—5

р85 Лариса Розена

Встреча

Посвящается моей любимой, дорогой помощнице Б.М.,

оберегающей меня, помогающей в творчестве.

Рассказы на разные случаи жизни общества

Стихи из книги: Л. В. Розена, «Как Божий мир красив», Воронеж, Центрально-Чернозёмное книжное издательство 1999; Екатеринбург, Ридеро, 2021. Стихи из книги: «Песни сердечные», Воронеж, 1999,

Центрально — Чернозёмное — книжное издательство; Екатеринбург, 2022, 2023, Ридеро.

издание второе,

исправленное и дополненное

Екатеринбург, 2024, Ридеро

****

Потому что они не заснут,

если не сделают зла; пропадёт сон у них.

если они не доведут кого до падения;

ибо они едят хлеб беззакония и пьют

вино хищения.

Книга Притчей Соломоновых, 4, 6—17

Моей дочери Маргарет

День рыдает — день за днём,

Разрушается мой дом.

Но рыдать я не могу,

В том безвылазном кругу,

Где меня никто не ждёт,

Мчусь по линии вперёд.

Тускло светят фонари,

Мне метаться до зари,

Устремляясь всё вперёд

Где уже не виден брод…

Когда я жила в Нью-Йорке, я решила порыться в архивах, и найти какие-то документы о жизни писателя О. Генри. Он так мне нравился, ещё с самых юношеских времен, что думала, хоть что-то написать о нём интересное, незнакомое читателям, но из подлинных документов. Я получила доступ к архивным данным и начала копаться в них. Всё, что попадало мне в руки, не представляло особой ценности. Я сидела в архиве уже долгое время. Лето было в самом разгаре, духота, смог и загазованность раздражали. Из-за них даже форточку нельзя было открыть. Я уже подумала, что ничего хорошего не найду, только потрачу летнее время впустую. Друзья усиленно звали меня всё бросить и присоединиться к ним. Они устроились на берегу маленькой речушки, в безлюдном месте раскинули палатку и с наслаждением загорали, отдыхали, весело проводя время.

Всё, — решила я, — если сейчас ничего не найду, сворачиваю тщетные поиски и уезжаю к своим друзьям. Наступало время обеда, я стала заканчивать свою работу и вдруг, из просмотренных мною материалов, выпал старый пожелтевший листок. Он как-то особенно закружился и упал точно к моим ногам. Рассмеявшись в душе, как вестнику чего-то необычного, я подняла его, бегло просмотрела и сразу же задержала на нём взгляд. Бесспорно, это было письмо самого О. Генри к своей любимой дочери Маргарет. Я стала с интересом его читать и стараться понять подстрочный смысл написанного.

«Милая моя девочка Маргарет, здравствуй! В последнее время я не очень хорошо себя чувствую, поэтому хочу описать тебе всю свою жизнь, прежде чем смерть заберёт меня от тебя навсегда. Делаю я это потому, чтобы ты знала всю правду обо мне, твоём отце. Когда меня не станет, пойдут разные кривотолки обо мне, извращающие все факты моей жизни, и, чтобы они не сбили тебя с толку, честно покаюсь перед тобою…

Ты знаешь, я любил только Вас двоих в своей жизни — твою маму, а мою жену Атоль Эстес, и тебя, дорогая и бесценная моя девочка… Итак, начинаю…

Я, Уильям Сидни Портер, родился в 1862 году в городе Гринсборо, в довольно благополучной семье провинциального врача. Мои родители любили друг друга, меня тоже. Но только — только я научился ходить и немного говорить, сразу стал семенить из комнаты в комнату, хватая маму за подол её длинного платья, лепеча на все лады заветное слово: «Мм… м-а-м-а!». Она смеялась вместе со мной над моим шепелявым выговором, целовала, брала на ручки… А я любил в этот момент со всей силой прижаться к ней, чтобы суметь достать и облизать её щёчку… И не было тогда предела моему счастью. А когда батюшка возвращался с работы, он брал меня на руки и подбрасывал:

— Вот он наш, маленький богатырь! Каков молодец, посмотри, жена! — Весело обращался он к маме. Тогда она тоже подходила к нам, папа держал одной рукой меня, другой обнимал маму, и мы на мгновение замирали в бесконечном блаженстве и счастье…

Мне, по наивности, казалось, так будет всегда…

Но мама внезапно заболела туберкулёзом и умерла у отца на руках, когда мне было всего лишь три года. Папе было трудно со мной, малышом, справляться, и папина сестра, тётя Эвелина, взяла меня к себе на воспитание. Чтобы я не был оболтусом, она заставила меня учиться в своей частной школе, где она была начальницей. Я был смышлёным ребёнком, в меру озорным, смешливым, остроумным. Окончив школу, стал работать в частной аптеке её мужа, став настоящим фармацевтом. Конечно, мальчишке в 16 лет не очень нравилась такая работа, хотелось чего-то необыкновенного, романтичного, мечталось о бескрайних морских далях, увлекательных путешествиях, необыкновенной и возвышенной любви, а тут приходилось смешивать порошки, упаковывать их в мешочки или составлять микстуры и разливать по бутылочкам…

Работы было много, поиграть с ребятами, живущими близ нашей аптеки, было некогда. Но я всё-таки, ни смотря, ни на что, успел даже влюбиться. Романтика продолжалась…

Ты же и сама можешь представить, как это бывает в шестнадцать лет… Из подростка ты уже начинаешь превращаться в юношу, ещё стесняешься сам себя, предмета своей влюблённости, но, как бы нечаянно, крутишься около её дома. Старательно бегаешь по клиентам, желая доставить им заказанное лекарство, а сам, быстро закончишь своё дело, спрячешься за деревом близ её жилища, наблюдаешь за своей пассией… Но девочка, нравившаяся мне, совершенно не обращала на меня внимания… Её звали Сара Колман… Не спеши задавать мне вопросы. Я знаю, ты сейчас спросишь, обращаясь ко мне, будто я ещё жив:

— Так это она, та самая? А как же наша мама?

Но, подожди, всё изложу по порядку… Не скрою от тебя, моя родная, описывать всё это мне нелегко. Во-первых, я уже очень болен, дни мои сочтены, еле усаживаю себя за письменный стол, чтобы восстановить все события моей бурной жизни. Во-вторых, практически, я не пишу почти целых три года, прочитав моё послание, ты поймёшь, — почему. И в третьих, — так всё запутано и так сложно, объяснять происшедшее, дабы ты смогла понять всё правильно… Но я должен с тобой, всё-таки, объясниться…

Итак, я всё размышлял, как мне с ней познакомиться поближе и ничего придумать не мог. Я знал, если предложу ей дружбу, она рассмеётся мне в лицо и убежит к своим подружкам. У неё была шумная компания из красивых, обеспеченных девочек и мальчиков. Проводили они время в своей компании весело, шумно, интересно. Туда я не вписывался. Какое там, сразу смущался при виде её, краснел, и вёл себя по-дурацки, словно сельский увалень, случайно оказавшийся в шумном городе и засмотревшийся на красивую игрушку в магазине.

Её родители часто заходили к нам в аптеку за микстурами, и объясняли, что их малютка дочь (ничего себе малютка! — думал я), заболела. То она попила холодного коктейля у друзей и простыла, то плавала в холодной реке, подхватив кашель, то ещё что-нибудь необычное приключилось с ней… Разговоры велись при мне, дядя слушал и поддакивал, а я мотал себе, всё услышанное на ус, стоя рядом. И наконец, я придумал кое-что… Стал рисовать на тех микстурах, что её близкие покупали для Сары, её милые мордашки, а рядом себя. Когда они забирали эти микстуры, я всегда боялся, что они догадаются обо всём и перестанут делать заказы в нашей аптеке, или того хуже — отругают меня за эти уловки. Но они не догадывались… Всё проходило гладко. Наконец, она обратила на меня внимание. Увидев на улице, первая подошла ко мне и заговорила:

— О, да ты хорошо рисуешь! — улыбнулась она, положив руку на моё плечо и смешно щурясь. Я старался не смущаться, но всё равно краснел, словно только что сваренный рак. На улице царила весна, было необыкновенно романтично, свежо, радостно, зелено. Мне казалось — небо, солнце и даже каждая травинка улыбаются мне. Вот и анютины глазки в её палисаднике, закивали своими разноцветными лепестками, как бы подбадривая меня:

— А ну ка, парень, не робей! Подумаешь, испугался смазливой девчонки. Самая пора настала — любить, гулять, забегать в кондитерскую вместе с ней, на чашечку кофе с пирожным, и, конечно, целоваться…

Я решился, ответив ей:

— Я ещё и не то могу нарисовать!

— Даже? А меня в интиме, рискнёшь? Или не потянешь?

Я стоял, ошарашенный, не понимая, о чём она говорит, но она настойчиво повторяла вопрос.

— Я, я, я, — вдруг стал заикаться от конфуза. Но она поняла, что смутила меня своей смелостью и перевела речь на другую тему:

— Такая жара, хочется чего-нибудь прохладительного, — взяла она меня за руку со вздохом. Тогда, набравшись смелости, я предложил ей пойти со мной в кондитерскую, выпить кофе с пирожными. Она тут же согласилась, радостно кивнула головой и, держась за руки, мы направились туда».

Вдруг писатель О. Генри останавливается, закрывает глаза, перо выпадает из его рук и он вспоминает дальнейшее. Они уже вышли из кондитерской, он провожает её до дома, пожимает на прощанье руку, она резко отдёргивает её и приказывает:

— Завтра ты будешь меня рисовать в том заброшенном парке, где мы иногда встречаемся с моими друзьями. Готовься, прихвати с собой всё, что надо, я хочу быть нарисованной, в виде Венеры… Да?

Уильям шокирован, стоит, словно немой столб и молчит. Сара повторяет:

Совершенно голой, да, глупенький?

— Да, еле шепчет он, — и она, тряхнув ему на прощание своими кудряшками, убегает домой.

Всю ночь ему было не до сна: мерещилась эта девочка. То она стоит вся обнажённая и манит, манит его к себе, то велит тоже сбросить одежду, идти к ней, целовать её. Он начинает стонать от смущения и восторга, опьянённый её нежностью. Она гладит его по спине по бокам, ниже… Его распирают бурные чувства. Измученный, садится он на кровать весь в испарине… уставившись в стену комнаты невидимым взглядом, потягиваясь и вздыхая…

Но, задуманное, не осуществилось. Может, их кто-то подслушал и всё передал её родителям. Или она сама им всё рассказала, но более она к нему не подходила. Видно, родители запретили. И он всегда опускал глаза вниз при встрече с ней… Но думал о ней постоянно…

Уильям оторвался от воспоминаний и вновь стал писать:

«Вскоре я уехал в другой город — Остин — и мы более с ней не встречались… Устроился работать чертёжником в земельном управлении. Работа не была трудной, я же всегда любил рисовать… Именно там я познакомился с твоей мамой Атоль Эстес. Она была прехорошенькая. Я был покорён её миловидностью, хорошими манерами, тонкостью, нежностью, заботливостью…

Когда мы встречались в парке, и прогуливались по аллеям, она читала мне стихи Вийона. Как-то мы задержались. Солнце садилось за горизонт, опалив землю и окружающее ядовито кровавым пурпуром. В этой страстной ласке всё замерло. Небо, деревья, уличные фонари, даже скамейки в парке ждали ещё чего-то, более безумного, жгучего, потрясающего… Сара побледнела и тоже замерла в ожидании… И тогда я обнял её, сильно прижав к себе, и поцеловал. Она не сопротивлялась…

Если я приходил к ней в гости, то она, зачастую играла на рояле, исполняя «Лунную сонату» Бетховена или «Фантазию экспромт» Шопена. Я очень любил эти вещи. Дома у них была хорошая библиотека, её отец не жалел денег на образование дочери. Частенько она давала читать мне свои любимые книги: Вальтера Скота, Теккерея, Диккенса, Жуль Верна, Марк Твена. После прочтения, мы обсуждали поведение героев этих книг… Нас влекло друг к другу, поэтому мы не тянули со свадьбой, и вскоре поженились. Её отец, банкир, устроил меня в свой банк работать кассиром. Работа была лёгкой. Её можно назвать — синекурой. Я был доволен всем, много времени проводил с супругой, мы вместе вили своё гнёздышко, как могли, создавали в нём уют, любовь, тишину. Но наша счастливая жизнь длилась недолго. Первенец, которого мы ждали, только родившись, умер. Это наложило неизгладимый отпечаток на наши отношения…».

Писатель вновь отложил перо, задумался:

Да, эта Сара, знала, когда к нему прибиться. Может, где-то вычитала об их несчастье, поняла, что у супругов временное охлаждение друг к другу, хитрой бестий подластилась к нему…

Жена уже ждала второго ребёнка, девочку. А он, увидев Сару, вновь вспомнил былое, несостоявшуюся любовь в юности, тоску по ней… И понеслось всё, будто колесо сломанной телеги с крутой горы… неудержимо и безумно…

Сара очень умненько затянула его в свою квартирку, которую снимала поблизости, с обещанием подарить ему фото, где их вместе сфотографировали её друзья. Она была удивительно пикантна… Яркая, сногсшибательно красивая. Хорошо сложена, высокая, стройная, сексапильная… Талию можно обхватить двумя пальцами. Длинная шея, словно ножка благоухающего цветка, стройные ножки, как у девчушки… Глаза зелёные, хищные, пронзительные, так и впиваются в душу, коварной змейкой. Настоящая дива, но уже не целомудренная и много чего повидавшая…

По дороге она что-то болтала ему милое, ничего не значащее, дабы не вспугнуть. Слова её порхали, обескураживали. Но когда они преступили порог её обиталища, одной рукой, она заперла дверь на ключ, другой — всё стала быстро сбрасывать с себя. Обнажённая, словно пенорождённая Венера, выплывающая в перламутровой раковине из моря, подгоняемая ветром, как в картине великого Боттичелли, протянула она к нему руки, прижавшись, и целуя, не давая опомниться… Всё свершилось мгновенно, спонтанно. Таких страстно жгучих и вакхических объятий он никогда не испытывал. Да и откуда было это ему знать? По борделям не шатался, содержанок не имел, деньги тратил на семью, копил на покупку домика, где-нибудь поблизости от работы. Впервые он узнал — кто же такая, настоящая вакханка. Опалённый её жаркой страстностью, он стал творить настоящие безумства. Она властно требовала доказательств любви. Видимо, она не дарила свою любовь бесплатно… В порыве умопомрачения, он презентовал ей дорогие украшения, картины, безделушки. Как-то на аукционе выставлялась на продажу картина французского художника Пуссена — Лесной пейзаж с поселянкой. Может, то была подделка, но довольно искусная, стоила больших денег. Сара выпросила у него эту дорогую картину ей в подарок. Однажды, как бы нечаянно, повиснув у него на плече, она затащила его на распродажу и выклянчила дорогое ожерелье из изумрудов. Как было ему всё это не дарить? Эта женщина объясняла ему, она — Венера, а он — Адонис, любимый ею… Когда роль жрицы любви ей надоедала, она превращалась в Клеопатру, называя его Юлием Цезарем. А то вдруг ей надоедало быть Клеопатрой, придумывалась нечто новое. Она — Таис Афинская: