Эликсир жизни

Лариса Ритта, 2021

Если ты в первый вечер знакомства с красивым мальчиком умудрилась подраться с ним в чужом подъезде и победить, то это вовсе не значит, что история ваших отношений закончилась. Она, наоборот, только начнётся – сразу после того, как ты посмотришь ему вслед… История любви с первого взгляда началась в далёком июле 1990 года, в одном из курортных городов южного побережья Крыма. И началась она вот так…

День первый

Говорят, что медузы собираются к берегу перед сильным штормом.

Судя по количеству этих тварей в то утро, ближайший шторм обещался быть баллов в двенадцать.

Я вошла в воду и, преодолевая отвращение, попыталась плыть. Было такое чувство, что двигаешься в клейстере, раздвигая комки руками и ногами.

Несколько раз содрогнувшись, я выбралась на берег и кинулась в кабинку смывать клейстер.

Стоя под слабеньким пресным душем, я в двадцатый раз за сегодняшнее утро задрала голову и с надеждой посмотрела вверх, на набережную.

Пусто. Никого. Значит, наврал…

Ну, и ладно!

Балансируя по острым камням, я добралась до нашего с Милкой пристанища, рухнула на лежак и закрыла лицо журналом"Советский экран"за 1985 год с Михаилом Боярским на обложке.

Журнальные залежи мы с Милкой нашли под нашей кроватью на лоджии, временном нашем пристанище у её родственников. Очень кстати нашли: было что почитать на пляже и чем закрывать мордуленции от солнца.

Итак, купание сегодня отменялось. Тот, кого я ждала, не пришёл. Какую ещё подлость день грядущий мне готовит?

Я скосила глаза из–под Боярского: Милка на соседнем лежаке загорала уютно, по–домашнему, словно и не вылезала из нашего подмосковного города. Вот Милка проводила отдых правильно. Добропорядочно, методично и прилично. Вовремя завтракала, дисциплинированно пряталась под зонт и воспитанно ела конфеты — разноцветные, из кулёчка.

Ничего этого нельзя было сказать обо мне. Я, совершенно наоборот, вела образ жизни смутный, неорганизованный и в высшей степени безнравственный.

В первый же день, например, я завела отношения с женатым человеком. А вчера подралась с мальчиком. С местным донжуаном, князем по происхождению. Он меня провожал после танцев, а потом кинулся целовать в подъезде. А у меня были свои представления о провожании с танцев в местном масштабе.

Мы подрались. Я ему не покорилась, побила его, а теперь сидела ждала, что он придёт. Он должен был появиться на набережной в одиннадцать часов в своей ужасной малиновой махровой майке и помахать мне рукой.

Шёл уже первый час. Я сощурилась и снова посмотрела вверх. Никто там не стоял, никто мне оттуда не махал…

— Девочки, до вечера!

Я сняла журнал с лица и села. Над нами стоял женатый человек Арсений Николаевич и интеллигентно улыбался. На плече у него висела элегантная сумка с пожитками. Он соблюдал режим и теперь удалялся с вредного инфракрасного солнца куда подальше — к себе в санаторий.

Женатый человек Арсений Николаевич был уже довольно пожилой, тридцать четыре года. Он приехал на курорт лечиться от предынфарктного состояния и целых шесть дней, действительно, лечился покоем и комфортом. А потом был вечер, было утро, настал день седьмой, и на пляже появилась я.

Я шла к морю в босоножках, возле самой воды снимала их, прицеливалась, размахивалась — и одну за другой зашвыривала на свой оставшийся в отдалении лежак. И попадала. Потом поворачивалась к воде и плыла босая, как вольная птица.

Ему понравились мои хитрые манипуляции с обувью, и до обеда он их наблюдал. А после обеда вошёл в воду и вступил на путь наклонной плоскости. То есть, поплыл за мной. Я в тот день для первого визита явилась на пляж с тщательной причёской, поэтому предпринимала все меры предосторожности, держа голову подальше от волн.

— Девушка, вы плывёте, как горная лань, — начал он издалека, подплывая.

Я считаю, такой юмор нельзя не оценить. Поэтому на берег мы вернулись вместе. А на берегу оказалось, что его лежак — ну прямо совершенно случайно — как раз рядом с нами.

— Всего доброго, — вежливо прощалась Милка, умильно улыбаясь. — До вечера! Хорошего вам отдыха!

— Полноценного вам обеда, доброкачественного вам полдника, — с энтузиазмом подхватила я, обмахиваясь журналом, как веером, — эээ… благополучных вам процедур…

И Милка немедленно ущипнула меня за бок.

— Как ты себя ведёшь! — выговорила она мне, едва Арсений Николаевич скрылся из виду. — Ты с ним кокетничаешь. Ты ему грубишь, компрометируешь. Он начальник, тут его подчинённые отдыхают.

— А ты посмотри, какой у нас загар, — я подняла ногу повыше. — Ему все подчинённые должны завидовать.

— Они же потом его жене расскажут!

— Что расскажут? — я опустила ногу. — Что он на соседских девушек смотрит два с половиной раза в день? И вообще — он зачем приехал? Отдыхать, лечиться. Вот и пусть лечится, а не заводит невразумительные отношения с невразумительными девицами.

Я сердито выкопала из пляжной сумки часы. 12:40.

Князя не было. Арсений Николаевич соблюдал режим. В море были медузы. День был решительно никуда не годный.

— Пойду за миндалём, — сердито объявила я, хватая с горячей гальки свой синий сарафан.

Очередь за миндалём аккуратно обвивала торговую площадь, огибала круглую афишную тумбу и терялась в тени каких–то платанов. Я встала под платаны. Нельзя сказать, что миндаль мне был позарез нужен. Мне нужна была иллюзия деятельности. Иначе можно было не справиться с душевными ранами. А я здесь должна была суметь с ними справиться. Чтобы вернуться домой исцелённой и свободной.

Я должна была, вернувшись, пройти по улице гордо и независимо. При случайной встрече небрежно кивнуть — осенив ресницами, ослепив загорелыми конечностями и подолом нового сарафана. И пусть, пусть удивлённо провожает глазами, пусть останавливается, глядя вслед, пусть, нахмурившись, думает, кого он потерял навек, пусть, пусть!..

Вообще–то, это я так легкомысленно хорохорилась здесь и сейчас, вдалеке от случившегося. Старалась представить ситуацию пустяковой и незначительной, а себя — ироничной и насмешливой. На самом же деле, сердце моё было разбито, а сама я полгода не вылезала из депрессии, а весной даже попала в больницу с анемией и другими такими же маловразумительными аристократическими диагнозами.

И Милка, которая замучилась видеть меня такой, списалась со своими здешними родственниками, сама заказала билеты на самолёт, практически сама попихала мои вещи в мой белый чемодан, схватила меня за шиворот и привезла сюда.

Чтобы мой первый в жизни отпуск прошёл не зря.

По Милкиному плану я должна была нацеплять на себя вагон положительных эмоций, растворить свои печали, забыть проклятый образ и воскреснуть для новой жизни.

Положительные эмоции пока что не собирались грузиться в вагоны. Зато отрицательные бегали за мной, как привязанные. Но Милка упорно и непоколебимо надеялась на целительную силу жизни у моря. И меня убедила, что надо надеяться. И я изо всех сил старалась верить.

Очередь подвинулась на два метра, я тоже подвинулась, обнаружила перед собой ящик из–под фруктов и уселась на него, старательно расправив подол сарафана. Сарафан специально шился с прицелом всех убить. И вышло. Когда я в нём — на меня оглядываются. Потому что годэ и макси. И цвет — «Вечернее небо Испании над Средиземным морем». Синей ткани этой в сундуке Милкиной бабушки было метров восемь — раньше так покупали, чтобы на всю семью хватило и ещё и на подарки невесткам осталось. И Милка мне раскроила этот сарафан от всей души, на столе не уместилось — резали на полу. В общем — авангард такой, что срезает в упор.

Князь и попался на этот сарафан, в котором я вчера забрела на танцы, увернувшись от семейного похода в кино с Милкиными родственниками.

Я стояла и смотрела на танцующих, пока мой временный кавалер, которого я подцепила, не успев появиться на площадке, куда–то отлучился. Князь обретался напротив меня, по ту сторону танцевального круга. Стоял и смотрел, как я стою и смотрю. Долго смотрел. Я уже начала чувствовать себя в восьмом классе на новогоднем вечере — именно так мальчики смотрят на девочек, боясь подойти. Наконец, на первых тактах «Дома восходящего солнца», он ожил, подошёл и позвал танцевать.

— А вы хорошо танцуете, — не без удивления заметила я через минуту.

— Я занимался танцами. Довольно долго. Ещё не разучился.

— А вы не хотите потанцевать там? — я кивнула на нижнюю террасу, где происходили какие–то, на мой взгляд, совершенно сомнительные танцевальные состязания.

— Мне нужна партнёрша. Вы бы не хотели?

— Ну, если только ради смеха, — честно сказала я. — Вспомнить пионерское прошлое.

— Жаль, — сказал он. — Вам бы хлопали. Вы любите славу?

Я посмотрела на него с интересом.

Больше всего он походил на Страшилу из «Волшебника Изумрудного города» — круглоликая физиономия, взлохмаченные соломенные волосы, жёсткие от морской соли, и яркие, голубые, широко расставленные глаза. Одет соответственно: выгоревшая махровая майка–размахайка, под майкой — широкие, прямые, загорелые плечи. Настоящий Страшила. И держал он меня как Страшила — крепко, но мягко и уютно. Только пахло от него не сеном, пахло от него морем.

— А вы кто? Вы принц? — задала я ему свой коронный вопрос, закончив сканирование.

— Нет, что вы. Я не принц. Я князь, — ответил Страшила скромно.

Мы помолчали, плавно качаясь в танце.

— А я Эсмеральда, — сказала я.

— Пани Эсмеральда… — загипнотизированно промолвил князь, не отводя от меня пресветлого взора.

Судя по всему, про танцы он не соврал. Надо было отдать ему должное: он держал и вёл меня по–настоящему умело — легко и чутко, интригующе задерживая на драматических музыкальных моментах. В какой–то миг магия музыки, южного вечера и близости хорошего партнёра охватила меня, голова моя стала бездумной, печаль и боль вдруг отлетели куда–то, я бессознательно и почти благодарно приникла к его плечу и сразу почувствовала, как в ответ едва слышно сжались его руки и мягче и бережнее стали движения.

Вообще–то я собралась уйти с танцпола с другим мальчиком, с первым. Но Другой Первый Мальчик внезапно сначала куда–то исчез, а теперь и вовсе померк.

Может быть, потому, что Другой Первый Мальчик хуже танцевал. А может быть, выглядел слишком рафинированным. Другой Первый Мальчик вообще был другой: был аккуратно причёсан, прилично одет в модную отглаженную белую рубашечку с коротким рукавом, вёл себя вежливо, заботливо, беспокоился, не холодно ли мне, не жарко ли, спрашивал, откуда я приехала и как меня зовут. Ему было интересно знать моё имя. А этот ничего не спрашивал и вообще не интересовался именем. И не удивился, когда услышал. Ему было начхать. Эсмеральда, так Эсмеральда, какая разница.

В результате, после трёх совершенно волшебных танцев и серии обворожительных утончённых соприкосновений я ушла с князем Страшилой.

Мы шли по набережной, потом поднимались в город через скалистые скверы и по дороге разбирались с его многоэтажной родословной. В ней запутались древние корни великих польских князей, оставивших ему в наследство фамилию, буйный захватнический нрав и тоску по несбывшемуся.

Я, радостно собрав все свои полученные в вузе знания, помогала ему эти корни выкапывать. Периодически мы останавливалась, я находила камешек и профессионально чертила под фонариками на плитах гротов ступени родословной. Потом я подбирала хвост сарафана, мы садились на корточки, и князь глубокомысленно взирал.

Мы подошли к моему временному дому вполне друзьями, но оказалось, что я пребывала в иллюзиях относительно дружеских чувств. В темноте подъезда князь внезапно ощутил прилив древних сакральных сил и решил, что пришло время переходить к полонению заезжих Эсмеральд. Он был юн, пылок, нежен — я от неожиданности дрогнула и едва не капитулировала.

Однако, в мои планы не входил интим в первый вечер знакомства с неустановленными княжескими потомками, я быстро спохватилась и оказала массированное сопротивление.

Мы подрались.

Я отпихивала его, а он не отпихивался, зато старался лишить меня маневренности разными хитрыми танцевальными способами, одновременно шепча вечные, как мир, слова признаний. Было видно, что он расценивает чужой подъезд, как свой родовой замок, причём, сориентирован в нём решительно на опочивальню. Поэтому я активно бдила: все слова пропускала мимо ушей, а руки старалась освобождать, чтобы при их помощи оставаться хотя бы условно одетой.

В результате какое–то время мы двигались кругами почти в ритме вальса, что было бы, учитывая грамотные объятия, даже приятно, если бы на одном из па мой каблук не попал в щель между плитками и не вырвался с корнем.

Я онемела: сражение проигрывалось вчистую. Пора было плевать на его высокородное происхождение и больше не либеральничать.

— Это что такое?.. — ужасным шёпотом вопросила я, поднимая изуродованную туфлю и потрясая ею под носом остолбеневшего князя. — Это как называется?! Я в чём теперь ходить буду?!

— Прости меня! Я куплю тебе завтра новые! — очертя голову, пообещал князь. — Прости! Я тебе подарю туфельки! Хрустальные! Ты — моя Золушка!

— Что–о? Да ты знаешь, что это за туфли!?

Туфлю было нестерпимо жалко. Она мне дорого досталась, учитывая специальную поездку в Москву и пятичасовую толкотню в ГУМе. Я разъярённо размахнулась, метя княжескому потомку туфлей прямиком в нахальный лоб.

Потомок легко отскочил в сторону — и я стремительно полетела по древним ступеням замка в подземелье с привидениями, цепями и дикими зверями. В смысле, в подвал. К счастью, князь оценил опасность — я была поймана на полдороге за хвост и крепко припечатана к стене за обе руки. Распята.

Я дёрнулась — вырваться не получилось. Финита.

— Спокойно, — шёпотом сказал князь, победно улыбаясь. — Стража, вяжите её, это государственная преступница.

Мне было не до игры.

— Ах ты гад!.. — пытаясь вырваться, зашипела я. — А я–то думала… я–то думала, что я тебе нравлюсь!

— Это правда… Очень нравишься… очень…

Не отпуская моих рук, он безнаказанно провёл губами по моей щеке, потом по виску, потом по ресницам…

— Очень… ты такая соблазнительная…

В одном из скверов он успел мне рассказать, что занимался не только танцами, но и фехтованием, прыжками в воду, скаканием куда–то там на лошади и ещё чёрт знает чем — и я это многоборье немедленно оценила. Уворачиваться от его губ было неимоверно сложно, я, деморализованная потоками нежности, изо всех сил топтала инстинкты, старалась не слабеть и копила в себе ненависть на дальнейшую борьбу.

С прикованными руками у меня было два выбора: кусаться или лягаться, но я не умела ни того, ни другого, и если честно, мне его было как–то жаль, он был так молод, мало ли что… Вдобавок мне всё время приходилось караулить ускользающие бретельки сарафана, так что времени на обдумывание нападения у меня было катастрофически мало — времени было только на оборону.

— Пусти! — я в очередной раз сильно дёрнулась, в очередной раз не вырвалась, а лишь вызвала очередной тихий смех и очередную лавину лёгких, словно свежий ветер, обезволивающих поцелуев.

— Пусти! Отпусти меня немедленно! — требовала я, в отчаянии мотая волосами. — Я буду кусаться… я буду пинаться…

— Не будешь… — шептал он.

И да, я не кусалась и не пиналась, но дёргалась, пыхтела, выкручивалась, отмахивалась от собственных волос, — в общем, несмотря на тесные объятия, мы мало напоминали романтичную парочку в момент лирического прощания.

— Мне больно! — верещала я в отчаянии.

— А ты не сопротивляйся! — иезуитски советовал он, как настоящий потомок древних князей.

Внезапное счастье улыбнулось мне: мы были вынуждены пропустить домой какую–то тётку — княжеские тиски на мгновение ослабли, и я немедленно воспользовалась замешательством: собрала остатки сил — и выпихнула врага в распахнутую дверь.

Он вцепился в меня с реакцией фехтовальщика — и нас, словно нечистой силой, вынесло на волю. Театр военных действий переместился в подлунный мир. Здесь было просторнее, прохладнее, светлее, больше зрителей и меньше стенок.

— Отпусти меня! Слышишь?! Отпусти сейчас же! — бушевала я, стуча кулаками по твёрдой княжеской груди.

— Ты придёшь завтра? — настойчиво спрашивал он, не теряя надежды замкнуть меня в объятия.

— Отпусти меня немедленно! Ну!

— Я тебя не держу! Не кричи!

— Буду кричать! А–а–а–а!!!

— Тихо! Послушай, скажи… ты придёшь завтра? Ну, подожди… ну, скажи… Я буду тебя ждать… Ты придёшь? Я буду ждать! Придёшь?..

— Иди отсюда!!! Дурак!!!

К подъезду приблизилась пожилая пара, и мы расцепились, тяжело дыша, не сводя друг с друга безумных взглядов.

— В общем, я завтра приду, — тяжело дыша, пообещал он

— В общем, попробуй только приди! — тяжело дыша, пообещала я, сердито возвращая на место бретельки.

— Завтра, в одиннадцать, — сказал он, переведя, наконец, дух. — Я тебя найду, — пообещал он. — Смотри вверх, я махну тебе рукой.

И ушёл.

А я осталась, глядя ему вслед со всеми своими взбунтовавшимися чувствами. Он легко и бесшумно канул в заросли на склоне, словно провалился в преисподнюю, а я ещё немного постояла в ночной прохладе, собирая чувства и мысли и разнося их по полочкам.

Лёгкий порыв ветра вдруг принёс мне к самому лицу аромат крымских роз — и я внезапно почувствовала следы тёплых губ на своей щеке, на шее, на плечах, на ресницах… почувствовала чужие ресницы на своей щеке, на шее, на губах…

И вдруг ощутила одиночество.

«Дурак какой–то!» — пытаясь сохранить самообладание, сказала я себе.

Сказала — и не услышала…

Потому что следы губ не исчезли. Их даже стало как будто больше. А потом ещё больше — и они были нежны, они были головокружительны, они пахли морем… Или розой? Или это просто лепестки роз? Кто–то меня ими взял и осыпал сверху?

Мне захотелось поднять голову — это сверху сыплется?

Глупо!

Я разозлилась. Чёрт знает что в голову приходит этими южными ночами! Какие–то лепестки — какое мещанство, тьфу! Вот же вздор! Наверное, из окна выбросили высохший букет, а мне мерещится что–то, романтичной идиотке, хорошо ещё не облили стухшей водой из вазы!

"Смотри вверх — я махну тебе рукой".

Я сердито подняла голову вверх. Да, было глупо. Я знала, что никто никакие розы не выкидывал, это просто я боролась с собой и старалась забыть эти чёртовы поцелуи, эти чёртовы объятия, эту чёртову оглушительную нежность и вообще всего этого чёртова князя в его дурацкой малиновой футболке, чтобы он пропал со своими танцами, и со своим музыкальным чутьём, и со своими… со своими… в общем, со всем своим донжуанским, ловеласовским добром! Вот! Именно так: чтоб он пропал! Ко всем чертям собачьим! Да!

Я вернулась домой к Милке вся в трофеях: взлохмаченная, испачканная извёсткой, босая на одну ногу, с туфлей в одной руке и каблуком в другой. Не обращая внимания на Милкины оханья и аханья, быстро и молча приняла тёплый душ, быстро и молча выпила тёплый чай, молча выкурила сигарету, облокотившись на перила лоджии, забралась в постель и долго вертелась, пытаясь заснуть.

Наутро Милкин дядюшка прибивал в кухне мой каблук и, помирая со смеху, рассказывал Милкиной тётушке, что я бью поклонников туфлями по зубам только так…

* * *

Миндаль кончился за два человека передо мной. Воистину сегодня был день потерь. Мне оставался выбор: напиться или топиться. В море были медузы, топиться было неэстетично.

"Пойду напьюсь" — решила я и пошла через площадь к белой кафешке с гордой надписью"Сокобар".

Кафешка встретила меня воздушными волнами вентилятора и возгласом «За коктейлем не занимать!» Очередь, дружно обмахивающаяся шляпами, тянулась вдоль всего прилавка. Народ волновался и квохтал, одержимый желанием урвать от сладкой жизни. Молочный коктейль убывал стремительно, очередь лихорадочно искала альтернативы и обсуждала последствия распития на жаре фруктовых соков неизвестного производства.

Я смиренно пристроилась в хвост. Напиться и забыться — это хороший, проверенный и качественный способ преодоления трудностей. Я ещё ни разу толком не напивалась и была готова преодолеть этот рубеж.

Соседи по очереди активно обсуждали прейскурант, отпечатанный на машинке с продырявленным «О», и тревожно вытягивали шеи.

— А кумыс — это что? — взволнованно спросила впереди стоящая девушка.

— Кобылье молоко, — кондукторским голосом оповестила из–за прилавка продавщица.

— Ой! — испуганно пискнула девушка. — Чьё молоко?

— Молоко лошади! — повысила голос продавщица. — Натуральный лечебный напиток. Эликсир жизни.

Натуральный продукт, судя по всему, успехом у народа не пользовался. Стаканы с кумысом, едва начатые, стояли на прилавке отвергнутые, продавщица равнодушно опорожняла их в ведро.

— А это вкусно? — совсем уже робко спросила девушка.

— На любителя, — хладнокровно отрезала продавщица. — Х*аварите!

— Мне коктейль, — попросила девушка жалобно. — С вишнёвым сиропом. Мне хватит?

— А напрасно вы испугались, — продребезжал за моей спиной дедок в панаме. — Это весьма полезно и необходимо для жизни. На кумыс приезжали великие люди. Литераторы, художники. Лев Толстой, Максим Горький. Поддерживали им силы, спасали здоровье. Вот вы сейчас пьёте просто ерунду, простите. А кумыс — это вам и красота, и молодость на всю жизнь, и здоровье.

Продавщица бросила мокрую мелочь в мокрую тарелочку и воззрилась на меня.

— Х*аварите! — потребовала она, сверля меня малоросскими яркими глазами.

Я переступила с ноги на ногу, оглянулась. Счастливые люди вокруг меня пили весёлые разноцветные соки. У них всё было хорошо в жизни.

— Кумыс, пожалуйста, — полная отчаянной отваги, небрежно объявила я, летя в бездну.

Продавщица швырнула мне сдачу, повернула волшебный ключик — и легендарный напиток обрушился в стакан, вздымая пену.

Я взяла стакан. Очередь безжалостно смотрела на меня, было ясно, что пришёл мой звёздный час.

Я глубоко вздохнула и пригубила.

Да, это был не молочный коктейль с вишнёвым сиропом. И не абрикосовый сок с мякотью. Было кисло, горько и едко. Был запах. Было невыносимо. Очередь смотрела. Я решила умереть, но не сдаться. После третьего глотка у меня начались спазмы. Они душили меня и едва не задушили совсем. Мой организм отчаянно сопротивлялся божественному напитку, спасшему здоровье и жизнь целой плеяде известных русских деятелей литературы и искусства. В меня эликсир жизни категорически не впускался — очевидно, во мне и так с избытком хватало молодости, здоровья и красоты.

Еле живая, я додавила кумыс почти до конца, дрожащей рукой поставила на прилавок стакан и нетвёрдыми шагами направилась вон. В голове у меня мутилось, со дна желудка — а, может, души — поднимались кислые волны, мне было плохо, мне было так гадостно, что хотелось лечь прямо на асфальт и завыть.

Не помня себя, я притопала на пляж, рухнула на колени возле наших лежаков и, тихо и безнадёжно скуля, принялась судорожно и без разбора поедать Милкины конфеты из кулька.

— Вавка, ты что? — ужаснулась Милка, бледнея. — Ты где была?

— Кумыс пила… — стихами просипела я.

— С ума сошла… — не выходя из стихотворного размера, прошептала Милка. — Ой, что сейчас будет… ты вся зелёная, тебя вырвет же…

Я развернула очередную конфету и упихнула её в рот.

–Н–не, уже наверное, н–нет… — пробормотала я через минуту, с трудом, проворачивая языком сладкое конфетное тесто. — Теперь нет… может быть…

На пятой конфете мне стало легче, я встала с четверенек и попыталась сфокусировать взгляд.

Пляж был полупустым. В море были медузы. Солнце было через сито. Арсений Николаевич не вернулся. Князь не пришёл. Кумыс едва не унёс мою расцветшую неизвестно зачем жизнь.

Стоило ли жить на свете?

— Мил… пошли домой? — обречённо попросила я.

Не выпуская меня из виду, Милка резво собрала вещи.

— Идти можешь? — спросила она деловито и, не дождавшись ответа, схватила меня за руку и поволокла к лестнице.

Из–под лестницы выдвинулись две белые панамы — там, в тенёчке, располагалось гостеприимное пристанище краснодарских друзей–пенсионеров, деда Коли и деда Толи. Деды приезжали в пансионат лет десять подряд и были, несмотря на преклонные года, молодцы — плавали, бегали трусцой и фотографировались с девчатами при первой возможности.

— Эй! Москвички, а шо так рано? — замахали нам деды. — А фотографироваться?

— Уходим домой. Ей плохо, — оповестила Милка общественность.

— Перегрелась? — забеспокоились деды. — А шо так? Солнца нет…

— Не… я кумыс пила, — поделилась я новостями из последних сил.

— Кумыс пила… А де взяла кумыс?

— В баре на площади.

— От горенько, — сокрушился дед Толя. — Усяку дрянь продают народу…

— Какой кумыс? — закричал дед Коля. — Зачем кумыс? Такая красивая девушка! Водки надо было выпить! Со мной!

— А який кумыс? Що за кумыс? А де брали кумыс? — затарахтела по соседству хорошенькая Настя. — У баре? Та який там кумыс, погань одна… домашний кумыс треба пити.

— У ба–аре? — закричала зычно от воды Настина подружка, красавица Галя. — Ой, у баре… Моя кума брала сок у баре, все семья животом мучалася!

— Гала! — зычно кричала Настя в ответ. — Та не… Не у тому баре твоя Кристина брала… Ой, та вона зроду доброго не купит, бачу я твою Кристину..

— А що моя Кристина! Моя Кристина двоих детей пиднимае…

— Водки, водки надо было выпить, от дурёпи девки, хлебают усяку дрянь…

Мы с Милкой, давясь от смеха, вылетели на набережную и дали волю хохоту. Проходящий народ смотрел на нас с изумлением. Внизу, на пляже бушевали кумысные страсти. До нас доносилось:

— Да у тому баре зроду погань одна, закрыть его треба до биса!

— Травят, травят народ. А мы молчим… Сколько ещё будем молчать, пока всех не перетравят…

— Ось, дивчина така гарненька, москвичка, у синему платьечку…

— А яка москвичка? Яка? Беленька бо чёрненька?

— Та у синему платьечку, Вероника…

— Москвичка отравилась? Да вы что? Правда?! Насмерть отравилась? Да вы что–о?

— Та типун тебе на язык, насмерть… Вона пийшла своими ногами живёхоньки…

— Водки, надо было выпить, водки! Со мной!

— Водку в жару — не… Вина хорошего домашнего — другое дело. Вино сухое всё лечит..

— Да вашу–то мать, вам бы только винищем лечиться, пьяницы окаянные, все глаза себе залили, вас уже государство бесплатно на море засунуло, так нет, всё в бутылку глядят, ироды…

— Ой, да бачу я твою Кристину!

— Медицинский пляж, называется! Люди белым днём травятся! Безобразие! Заявить надо в санэпидстанцию!

— А що моя Кристина, та не хуже других моя Кристина…

Мы с Милкой зажимали рты наверху, изо всех сил стараясь не грохотать во всё горло. Я сделала несколько шагов по набережной, обмахиваясь в изнеможении и фыркая на каждом шагу. Милка догнала меня, тихо стеная.

— Ну, Вавка, всё… Теперь ты королева кумыса. Ты идти–то можешь?

— Да нормально всё. У меня от смеха всё прошло, давай сумку.

Я взяла свои вещи и против воли оглянулась. А вдруг он сейчас идёт за нами? Загорелый, лохматый, светловолосый, в выгоревшей малиновой футболке…

Я вгляделась в толпу прохожих. Никого похожего. Никто за мной не шёл.

Никто ко мне сегодня не пришёл…