Эликсир жизни

Лариса Ритта, 2021

Если ты в первый вечер знакомства с красивым мальчиком умудрилась подраться с ним в чужом подъезде и победить, то это вовсе не значит, что история ваших отношений закончилась. Она, наоборот, только начнётся – сразу после того, как ты посмотришь ему вслед… История любви с первого взгляда началась в далёком июле 1990 года, в одном из курортных городов южного побережья Крыма. И началась она вот так…

День второй

Наутро произошло целых два события: медуз в море поубавилось, а женатый человек Арсений Николаевич появился в таком пляжном костюме, что здешние дамы привстали и поправили на глазах тёмные окуляры.

— Вавка–а, вот это да! — восхищённо сказала Милка. — Посмотри, какие шорты! — она чувствительно пнула меня в бок. — Слушай, это он ради тебя…

Я оглянулась. Арсений Николаевич, складывал полотенце, не смотрел на нас и загадочно чему–то улыбался. Костюм цвета пены морской волны его исключительно украшал.

— Почему это ради меня?

— А ради кого? Слушай, а он ничего, — не успокаивалась Милка. — Ноги красивые…

— Я очень за него рада, — сказала я и посмотрела наверх, за ограду. Пусто.

— Может, он перепутал пляжи? — пробормотала я вслух, забывшись.

— Кто? — удивилась Милка.

— Никто. Это я так…

— Нет, подожди, — вперилась в меня зоркая Милка. — Ты про кого?

— Да ни про кого! Про Арсения…

— Тогда погуляй с ним!

— С ума сошла? Сама же говорила, жена, жена…

— Я пересмотрела свою концепцию, — объявила Милка со значением. — Я была не права.

— Ах, вот как, — сказала я. — Что же тебя заставило изменить свои непоколебимые моральные устои?

— А потому что, если не ты, то тогда кто–то из них, — Милка кивнула в сторону окуляров. — Арсений — лучший мужчина нашего пляжного крыла. Кто–нибудь его тут всё равно достанет. А нельзя отдавать его врагам. Мне так кажется.

— Почему–то вчера тебе так не казалось.

— Вчера такого костюма не было, — резонно объяснила Милка.

— Убедительный довод. Ладно, — я подняла с гальки свою сумку и проверила наличность. — Ты давай разбирайся со своей концепцией, а я пошла за миндалём.

— А купаться? Он купаться собирается, видишь?

— Не склоняй меня к разврату! — Я побежала к лестнице. — Там медузы! — крикнула я на бегу.

— О! Москвичка бежит! Живёхоньки! Привет, москвичка! — замахали мне панамами друзья–пенсионеры из–под лестницы.

— Да не москвичка я! Подмосквичка я…

— Ой, смотри, подмосквичка, кумысу не пей!

— Не, я за миндалём!

Я махнула дедам рукой и взлетела вверх.

И ветер взлетел со мной.

Он вынес меня на своих крыльях, и поставил на вершину. Я глубоко вдохнула. Я должна была на ней стоять, на этой вершине. Орлы должна были парить вокруг меня. Простор должен был охватывать меня, подвигая в полёт.

Но я была всего–навсего на набережной, и не орлы парили вокруг, а просто пешеходы сворачивали шеи на мой вздымающийся сарафан. Я повернулась ветру навстречу, мне хотелось, чтобы перехватило дыхание, чтобы захватывало дух. Я поняла, что там, внизу, на закрытом медицинском пляже, посреди чистоты и стерильности, мне душно. Мне стало не хватать жизни.

Мне стало не хватать любви.

Я шла быстро, чувствуя подъём сил и румянец на щеках. Миндаль мне был не нужен, как и вчера. Мне казалось, что–то должно случиться.

Только что? Что? И где?..

Посреди площади двое рабочих собирали пустые ящики и грузили в машину.

— А миндаль где? — изумлённо спросила я, озирая окрестности.

— Не завезли сегодня, — ответил один, помоложе. — Завтра приходи, красивая…

Я постояла, оглядываясь. Убранная площадь была чиста. Я обошла афишную тумбу вокруг. Юрий Антонов уехал, а «Песняры» приехали и давали в курортном зале первый концерт. В Анапу прибыл Московский цирк. Поляна Сказок приглашала на детский праздник. Всех желающих зазывали морские путешествия. Жизнь била ключом. Я оглянулась. Море впереди блистало ярко и зовуще, огромный белый корабль виднелся на горизонте, и отсюда казалось, что он совершенно неподвижен, словно на картине.

Мир был прекрасен во всех проявлениях, и только я одна была где–то взаперти, на обочине, на краю…

Я повернулась и медленно пошла обратно к пляжу.

Я шла и ловила себя на том, что вглядываюсь в прохожих — не мелькнёт ли где–то в толпе малиновое пятно. И соломенные взлохмаченные вихры над ним. И понимала, что, в общем–то, только ради этого и вынесли меня наверх могучие крылья.

И приходилось это признавать…

Я вернулась на пляж без миндаля, без надежд и без планов на будущее.

На пляже, как раз наоборот, жизнь бурлила. Друзья–пенсионеры угощали общественность арбузами, Милку обступала свита местных кавалеров.

— Москвичка пришла, — загалдело из–под лестницы, — а ну, сидай с нами, москвичка!

Медицинский пляж отличается от дикого не только стерильной галькой, на которую страшно бросить окурок, и абсолютно целыми лежаками, но и тесным содружеством посетителей. Психология закрытых пляжей прямо противоположна психологии диких.

На диком пляже тебя затопчут ещё на лестнице, тут — подадут руку и уступят дорогу.

На диком пляже лежак утащат прямо из–под тебя, тут наоборот — помогут вынести из штабеля и аккуратно установят на выбранное тобой место.

На диком пляже ты просто хватаешь свои шмотки и чешешь, куда собрался, и всем начхать, куда ты и зачем. Здесь же, пока дойдёшь до лестницы, тебя сто раз спросят: «Уже уходите? А вы далеко? А вы на обед? А вы не в магазин? Аа–а–а, вы за миндалём…»

На диком пляже ты никому не нужен, там ты — песчинка. А тут все знакомы, пансионат один, и все друг другу братья. Тут беспрестанно звучат приветствия, поздравления, пожелания, свидетельствующие о тесном общении.

Там ты никто, а тут ты личность, и все на тебя обращают внимание. Особенно, если ты занимаешься бросанием босоножек через весь пляж. И особенно, если ты пошла за миндалём.

— А шо с пустыми руками? А де миндаль?

— Нету…

— О–ох, горенько… Ну, держи кавун, москвичка, от, гляди, гарный какой…

— Да не москвичка я… — в сотый раз безнадёжно поправила я, принимая громадный сахарный ломоть. — Подмосквичка я…

— Ну, хай подмосквичка!

Милка уже стрескала свой ломоть и царила у себя на лежаке королевой, а вокруг неё роилась свита мсье Вольдемара, доцента медицинского училища, куратора нашего пляжа. Мсье Вольдемар был блестящий господин интересного возраста с прекрасной дикцией и хорошим образованием. На пляж он являлся в кремовых ослепительных брюках и окружённый толпой молодых, перспективных студентов–практикантов. Ему нравилась Милка, поэтому львиная доля кураторской опеки доставалось ей. Свита изо всех сил старалась соответствовать.

— Пери моя! — грохотал Вольдемар на весь пляж замечательно поставленным баритоном. — Об чём речь! Я в любой момент к вашим услугам. В корень надо зрить! Только скажите о ваших нуждах — мы вас спасём! Об чём речь!

— Спасибо, — скромничала Милка, рассыпая глазами кокетливые искры во все стороны, — нас ничего не беспокоит, всё замечательно. Всё хорошо, спасибо.

— Пери моя! — не унимался Вольдемар. — Это же всё бренно. Это же всё преходяще. Это вот сегодня вас ничего не беспокоит, и вы арбузики немытые, непроверенные медконтролем, грызёте, а завтра, будьте любезны — гастрит! Гастроэнтероколит! А послезавтра — будьте любезны — перитонит! А то и не побоюсь этого слова — столбняк! Ботулизм! Бруцеллёз! Сальмонеллёз! В корень надо зрить, прелесть вы моя! В корень–то не зрите!..

Когда прекрасный Вольдемар, отблистав, отгрохотав и нагнав страху на впечатлительную часть курортников, удалился, Милка обратила взор на меня.

— Вавка–а… — протянула она, проницательно щурясь, — Надо было тебя отдать Вольдемару. На тебя лица нет. Тебе нужно встряхнуться. Тебе нужен эликсир жизни.

— Ещё выпить кумысу? — осведомилась я. — Спасибо уже…

— Ну, сходи погулять с Арсением.

— Ну, вот с какой стати–то?

— Он на тебя засматривается.

— Я сейчас шла по набережной. На меня засматривалась куча народу. Особенно, когда ветер поднимал подол. И мне со всеми идти гулять?

— Вавка, не вредничай. На юге вредно вредничать. Загар плохо пристаёт.

Тут Милка была абсолютно права. На юге вредничать вредно для здоровья. Для вредностей вполне достаточно нашей средней полосы. Я встала, умыла из бутылки арбузную мордуленцию, демонстративно накрасила губы, демонстративно расчесала волосы и отправилась к Арсению Николаевичу, собирающему вещи. Тёмные окуляры обеспокоенно провожали каждый мой шаг. Мне стало весело.

— Молодой человек, — не тратя времени зря, начала я издалека, — сегодня мы все сражены вашим потрясающим внешним видом. Общественность выбрала меня телохранителем, вы не будете против?

— Мне грозит опасность? — осведомился женатый человек, располагающе улыбаясь.

— В этом костюме — да. Понимаете… наш пляжный дамский клуб… — я тонко улыбнулась и небрежно оглянулась на окуляры, — эээ… считает вас своей личной собственностью. И теперь он может вас вдруг потерять. Я делегирована сопровождать вас до ворот санатория. Чтобы ни один посторонний взгляд не смутил ваше душевное равновесие.

Арсений Николаевич засмеялся.

— Можете заверить клуб, что у него нет оснований для беспокойства, — он взял сумку и повесил на плечо. — Я готов. Я буду бесконечно счастлив разделить ваше общество, — сказал он, глядя на меня.

— Ну, тогда вперёд?

Я выпрямила спину, картинно встряхнула волосами и максимально сбавила скорость, стараясь, чтобы наше триумфальное шествие просматривалось во всех подробностях для всех заинтересованных. Когда мы проходили мимо Милки, она показала мне большой палец и послала в сторону Арсения Николаевича красноречивый взор.

Не прерывая плавного дефиле и не переставая улыбаться своему спутнику, я отвела свободную руку назад и продемонстрировала ей за спиной аккуратную фигу. И покрутила ею в воздухе для убедительности.

Лучший мужчина нашего пляжного крыла, женатый человек Арсений Николаевич кумысом не соблазнился. Да, я ему нравилась. Да, он с видимым удовольствием прошёлся со мной по набережной — не далее установленных регламентом границ. Но не более того. Он красиво улыбался мне и смотрел, как смотрят взрослые на маленькую девочку.

— Это же эликсир жизни, — втолковывала я ему. — Молодость и здоровье. Кумысом лечились Лев Толстой, Антон Павлович Чехов и другие великие деятели. И вам будет полезно.

Я чуть было не сказала: в вашем возрасте, но каким–то чудом в последний момент прикусила язык.

— Спасибо, — красиво улыбался он, глядя на меня, как смотрит взрослый на детей. — Я пока воздержусь.

— Вы не любите риск, — определила я, наконец.

Это был контрольный выстрел с моей стороны. После такого унизительного вывода настоящий мужчина, на мой взгляд, должен был пойти и застрелиться, чтобы хоть как–то спасти свою честь. Но Арсений Николаевич не побежал за пистолетами и даже вообще не выглядел униженным и оскорблённым,

— Нет, не люблю, — спокойно согласился он, кладя руку себе на сердце.

— Значит, не пойдёте пить кумыс?

— Нет. Но у меня другое предложение. Давайте погуляем вечером. Или посидим в кафе.

— А давайте! — сказала я нахально, чувствуя, что море мне уже совершенно по колено.

Вечером я стояла возле своего белого чемодана и сердито метала из его разинутой пасти юбки, бюстгальтеры, расчёски, записные книжки и мелкие монеты, предназначенные для бросания в море.

— Я ему отомщу, — бормотала я, выпутывая руки из ленточек и катушечных ниток. — Подумаешь, князь… Пусть только попадётся. Я ему покажу, как обманывать девушек…

— Кому отомстишь? Арсению? — удивлялась Милка.

— Нет! Неважно кому! — бушевала я.

Милка, в целях спасения от ожогов обмазанная сметаной, сидела с комфортом за кухонным столом и аккуратно поедала помидоры из банки.

— Вот не люблю, не люблю я этих женатиков, — бубнила я, сердито вытаскивая из волос термобигуди Милкиной тётушки

— Почему?

— Неотважные, — сформулировала я, глядя на себя в зеркало косметички. — Вот чем с ними заниматься? Чем? — я воззрилась на Милку. — Вот сейчас — что я с ним делать буду? Кумыс пить не стал. Через забор не полезет. Танцевать он не танцует.

— Через забор–то зачем? — заинтересовалась Милка.

— Ну, как зачем? Перелезть через забор — это же интересно. Ну, или хотя бы на волнорез ночью.

— Куда–а? — вытаращила глаза Милка.

— На волнорез. Ночью… — я встала в позу. — Стоишь, а вокруг темнота, чернота, и волны, волны хлещут, хлещут!..

— О, господи… Слушай, ну не выдумывай уже глупостей! — взмолилась Милка. — Вечно у тебя в голове чёрт–те что. Не надо острых сюжетов. Погуляешь, как человек, будешь приличной, мелодичной, походишь в нормальном платье…

— А что мне надевать?! — вскричала я в отчаянии. — Сейчас придёт в белых штанах… а я что?

— Вот и хорошо, — вразумляла Милка. — Надень льняное.

Я влезла в льняное платье. Милка достала третий помидор.

— Смотри, как тебе идёт, — сказала она. — Декольте, с кружевами…

— Я в нём запарюсь — объявила я. — Нужно без рукавов.

— Надень «сакуру», — распорядилась Милка.

Я схватила «сакуру» и побежала в прихожую к большому зеркалу.

У платья была своя история, я нашла эту ткань в отделе драпировок, которые покупают для занавесок. Мне понравилась светящаяся белизна с чётким графическим рисунком веток и редкими розовыми букетиками.

Я затянула на талии узкий чёрный пояс и повертелась, стоя на цыпочках. На фоне яркого загара ткань сияла, словно фарфор на свету. Один букет сакуры цвёл аккуратно на моей левой груди, второй на правом бедре, третий возле левого колена. Милка внимательно вгляделась в букеты.

— Очень обоснованный рисунок, — сказала она авторитетно. — Что сверху, что снизу — всё равно по этим цветам приходишь в нужное место…

* * *

Лучший мужчина пляжного крыла, женатый человек Арсений Николаевич ждал меня на условленном месте. Его было видно издалека — белые брюки, белые туфли, белая тенниска и элегантная поза у перил набережной.

Меня тоже было видно издалека — моё белое платье и мои выгоревшие клубящиеся волосы и моё, черт возьми, независимое настроение, отзывающееся в перестуке каблучков.

Я подходила, улыбаясь, он благожелательно смотрел на меня, и было видно, что он оценил и платье, и причёску, и туфли, и походку, и всё остальное, что положено.

— Это хорошо, что вы пришли без цветов, — тактично начала я светскую беседу, подойдя.

Он не смутился.

— Я как раз думал о цветах, — сказал он. — Но… в последний момент представил вас хорошенько и решил…

— Совершенно правильно решили, — сказала я. — Мне бы их некуда было деть, если я бы собралась идти босиком или кидать камешки в море. Или я забыла бы их на скамейке, а потом не спала бы ночами от переживаний. Спасибо, что вы так хорошо во мне разобрались. Ну их на фиг, эти цветы…

— Я рад, что не ошибся в вас, — засмеялся он.

Я тоже засмеялась. Он нравился мне. У него было мягкое интеллигентное лицо, он был со вкусом одет, и был такого роста, который я люблю у мужчин. И он был хорошо воспитан — было видно, что он не будет в чужих подъездах лапать ручищами малознакомых девушек и стаскивать у них с плеч зубами новые продуманные сарафаны цвета неба Испании.

В принципе, я должна была быть счастлива. Вечер был прекрасный. У меня был исключительно интересный и приятный спутник. И я очень старалась соответствовать.

Только почему–то всё время вспоминала другого. И этого другого, лохматого, в выгоревшей малиновой майке, всё время приходилось отгонять, чтобы он не мешал красивой прогулке. А он не отгонялся, не исчезал, смотрел потрясёнными глазами и трогал губами мои волосы. Хотя я знала, что это — просто ветер…

В общем, неожиданно для себя я оказалась перед сложной задачей: мне нужно было гонять фантомов и одновременно оставаться прекрасной, приличной и мелодичной. И справлялась я, честно говоря, с трудом.

Входить в корчму нужно было по узенькой, винтовой лестнице, стиснутой фальшивыми каменьями. Каменья озарялись электрическими свечками. Свечки были красные, между ними, кое–как сваренные из железа, висели жуткого вида рожи с рогами. Вход в подземелье замка. Лохматый фантом опять было выдвинулся из стены, взглянул грустными глазами, я стиснула зубы, ткнула его локтем и прогнала обратно в стену.

Мы вошли в зал, я огляделась. Действительность была прочно занавешена табачным дымом. По стенам висели рыбацкие сети, в углу красовались бухты свёрнутых морских канатов, на канатах сидела местная хиппообразная молодёжь, играла в какую–то игру с громкими хлопками и ржала. Мне захотелось к ним.

Интимно–тихо звучала музыка. Бармен был молодой, мощный, бородатый, имел индивидуальный вентилятор. Он прямо факирствовал среди своего сверкающего оснащения, и я, вместо того, чтобы усесться за столиком, как положено приличной даме, и ждать кавалера с угощением, прилипла к стойке и, тараща глаза, завороженно просозерцала весь процесс изготовления наших коктейлей.

Наконец, мы уселись и посмотрели друг на друга сквозь дым. Милка дома жестоко проинструктировала меня, как следует себя вести с приличными мужчинами, поэтому, очутившись за столом, я спохватилась и изо всех сил начала стараться.

Я не прыгала на стуле, не вертела головой по сторонам, не разваливалась на столе локтями, не фыркала на весь зал, не стреляла глазами и практически совершенно не иронизировала, а была внимательной, вежливой, мило улыбалась и с готовностью поддерживала приличную светскую беседу. То есть, выглядела, на мой взгляд, исключительно скучно и занудно.

Мы заговорили об образовании, и я рассказала про московский Университет, в котором училась целых два года, пока не перешла в историко–архивный. И мы поговорили о методах современного обучения и о проблемах молодых специалистов.

Мы заговорили о кинематографе, и я рассказала, как смотрела «Сталкера» в панорамном кинотеатре. И мы поговорили о «Собачьем сердце» и о «Городе зеро».

Мы заговорили о музыке, и я рассказала о том, как брат ходил на концерт «Скорпионов», и как тамошние фанаты обводили фломастерами на своих джинсах следы свечей, сожжённых во время слушания прославленных хитов. И мы поговорили о современных музыкальных направлениях и о том, что Москва готовится к первому рок–фестивалю.

Мы заговорили о литературе, и я опять рассказала что–то исключительно интересное и в высшей степени столичное.

Периодически от канатов к нам прибредали патлатые, бородатые, ободранные битники в хайратниках на головах и с черепами на шеях и звали на танец. Мне до смерти хотелось сходить с ними сплясать и попросить померить хайратник или хотя бы череп, но я терпеливо вздыхала, вежливо отказывала и держалась насмерть.

Иногда я красиво и многозначительно задумывалась — ну, во всяком случае, мне так казалось. На самом деле я соображала, как буду выкручиваться, когда мой организм, не выносящий спиртных напитков, особенно смешанных, начнёт бунтовать.

В общем, время проходило исключительно красиво и светски. Мы делились впечатлениями, обменивались интеллигентными улыбками и изредка говорили о высоких материях.

К моему ужасу коктейль был мною незаметно допит весь. И последствия незамедлительно начали сказываться: в голове моей зашумело, а в сердце начала расцветать отвага.

Вот о чём Милка забыла меня предупредить — чтобы я не вздумала пить коктейли. И я тоже забыла. Но было поздно.

Мы вышли из корчмы на набережную. Свежий ветер, пахнущий морем, обвеял мою пьяную голову и прояснил чувства.

Коктейль настроил меня на романтическую волну. Я глубоко вздохнула, остановилась, хорошенько утвердилась на земле, и, глядя на своего блестящего интеллигентного спутника, отчётливо произнесла:

— Я не буду вашей любовницей.

На воспитанных людей прямое откровение действует ошеломляюще. Арсений Николаевич споткнулся и слегка закашлялся. Мы пошли потише. Море шумело красиво. Вообще всё было исключительно красиво: чёрное небо, чёрное море, освещённая набережная, он — в белом, она — тоже в белом. Я отметила это, изо всех сил стараясь не качаться.

— А почему вы решили, что должны стать моей любовницей? — наконец, произнёс он единственную уместную в данной ситуации фразу.

— Я не решила, — созналась я. — Я просто высказала декларацию.

— Понятно, — сказал Арсений Николаевич, смеясь глазами. — Ну, что ж, — заключил он, — теперь, после того, как между нами всё стало предельно ясно, предлагаю просто погулять. Вас можно взять под руку? Это входит в декларацию по неприкосновенности личности?

— Входит, — разрешила я. — Это даже нужно, потому что вдруг я начну падать.

— Падать? — Арсений Николаевич взглянул меня заинтересованно.

— Просто падать, — сказала я. — Без всякого подтекста. Просто, знаете, мне совершенно нельзя пить смеси.

— Что ж вы не сказали–то, — сокрушился Арсений Николаевич. — Я бы вам принёс апельсиновый сок.

— Ну, вот не сказала. Милка велела вести себя прилично, не перечить и сидеть смирно.

Арсений Николаевич остановился и захохотал.

— Вы всё–таки прелесть, — сказал он. — Впрочем, вы, наверное, сами знаете.

— Ну… насчёт этого у меня смутные представления, — честно сказала я.

— Тогда просто мне поверьте, — сказал он, улыбаясь.

— Хорошо, — сказала я. — Поверю, как старшему товарищу по партии.

— Ну, так мы пойдём бросать камешки в море босиком? — спросил Арсений Николаевич. — Теперь–то я уж хорошо подготовлен ко всяким безумствам.

— Да нет, — я с сомнением поглядела на его белые ботинки. — Давайте уже не будем нарушать стилистику. Вечер начался респектабельно, пусть он и закончится респектабельно. Мы сейчас дойдём — ну, если я дойду — до Курортного зала и послушаем «Песняров». Мы ещё успеем на хвостик концерта. И я даже босиком не буду бегать.

— И ваша подруга будет довольна, — заметил Арсений Николаевич, и было видно, что мой приличный и скромный перспективный план существенно ободрил его настроение.

— Да, она будет счастлива, — сказала я. — Вот уже 15 лет она не теряет надежды меня перевоспитать.