Анна – королева франков. Том 2

Лариса Печенежская

История о непростой женской судьбе дочери Ярослава Мудрого, выданной замуж вопреки ее воле за франкского короля Генриха I. Анна, проявив незаурядный ум, силу духа и стойкость, достойно преодолела все жизненные препятствия, встретившиеся ей на земле Франкии. Здесь она обрела взаимную любовь, путь к которой был долог и тернист. Анна не ушла в небытие, а продолжилась в своих потомках, правивших Францией и европейскими государствами почти тысячу лет.

© Лариса Печенежская, 2023

ISBN 978-5-0059-5995-9 (т. 2)

ISBN 978-5-0059-5993-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть IV

Глава 25

Столицей королевства оказался большой скученный каменный город, спрятавшийся за крепостными стенами. Он был чудовищно грязным, с кривыми улочками и грубыми домами.

Они въехали в Париж, когда осенний туман поднимался над Сеной, призрачными клубами наплывая на берега и обволакивая улицы, которые и без того превращались в лабиринт в тусклом исчезающем свете.

Город делился на Правобережье и Левобережье. На правом берегу Сены была построена защитная городская стена до двух тысяч метров, насчитывавшая около тридцати башен и пяти ворот. Гораздо меньшее население, расположившееся на левом берегу реки, было незащищенным.

Париж, убогий и неорганизованный, шокировал Анну своей городской грязью и нищетой. Не таким она представляла его, собираясь ехать во Франкию и с восхищением произнося таинственное название этого города.

Окраинные улицы, по которым они проезжали, походили на грязный лабиринт, кишевший домашними животными и крысами, заполненный мусором и фекалиями, образовавшими кучи между ветхими строениями.

Да и центральные были в основном узкими, а переулки шириной около двух метров. По середине улиц тянулись сточные канавы, в которые сплошь и рядом вываливали бытовой мусор вперемешку с требухой, испражнениями и падалью, а с обеих сторон канав на каждом шагу попадались лошадиные лепешки.

На отдельных улицах все ещё сохранились остатки галло-римских построек. Их развалины стали частью стен и площадей города. Его дома, лавки и церкви изрядно обветшали. Париж во многом проигрывал Киеву, что неприятно удивило Анну.

Наконец, преодолев деревянный мост, они добрались до острова Сите, въехав на территорию дворца через укрепленные северные ворота. Весь дворцовый комплекс был обнесен высокой каменной стеной с башнями.

Чудесный парижский дворец, как о нем рассказывал супруг, ужаснул Анну. Он своими мощными стенами и узкими окнами больше напоминал хорошо укрепленную крепость. Каждый камень в толстых стенах дышал недоверием и холодом. Еще более мрачность дворца усиливали три круглые башни под высокими остроконечными крышами из свинцовых плиток.

Дворцовые помещения были обширны, но неуютны. В холода приходилось топить очаги с утра до утра, чтобы хоть немного избавиться от сырости каменных залов.

Пройдя главные двери, король и королева вошли в обширный коридор, который протянулся вдоль всего главного фасада здания.

— Как называется эта светлая галерея? — спросила Анна.

— Loggia¹, — ответил Генрих.

Свет обильно проникал в нее через большие окна. Анна оглянулась: в стене, противоположной окнам, находились двери — и она пошла к ним. Оказывается, они вели в огромную залу.

Какой же она оказалась мрачной по сравнению с лоджией! Первое впечатление еще более усилилось, когда Анна скользнула взглядом по толстым стенам из темно-серого камня и небольшому количеству узких окон, представлявших собой глубокие ниши с витражными стеклами, задерживавшими дневной свет.

Пол залы тоже был каменным, но не серым или коричневым, а составлен из разноцветных плит, правильно чередующихся между собою и несколько ослабляющих то впечатление мрачности, которое угнетающе подействовало на неё при входе.

Вся зала была разделена на три части колоннами с причудливыми капителями. Потолок плоский. Поперек него шли ряды балок, частью расписанных разноцветными красками.

Стены местами были разрисованы водяными красками, местами увешаны рогами, щитами, копьями. Фрески не отличались изяществом и были весьма грубы, к тому же краски на них были однообразны.

По причине возвращения во дворец короля и королевы по стенам развесили ковры, на которых были изображены рощи с животными, сюжеты древних историй, герои и героини рыцарской поэзии.

Посредине комнаты стоял громадный дубовый стол, покрытый скатертью. Вокруг него, как и вообще по стенам залы, находились скамьи, обтянутые холстом с подушками красного и синего цвета. Во главе стола красовались два кресла с высокими спинками и ручками под шелковыми пурпурными чехлами, расцвеченными золотом. Как и во дворце Санлиса, на стене был прикреплен большой медальон с гербом Капетингов.

На самой длинной стене находился камин, встроенный в стену. Это было целое сооружение, помещенное между двумя окнами. Основанием его внешней части служили прямые колонны в человеческий рост, облагороженные ониксом. Его портал был изготовлен из мрамора. Над очагом располагался разукрашенный мозаикой шатер дымовой трубы.

Все помещения, огромные, однообразные и нарезанные прямоугольниками, были расположены анфиладой: глухая стена впереди, глухая стена позади, окна в стене справа, окна в стене слева. И если надо было пройти из одного конца этажа в другой, не было иного способа, как миновать одну за другою все сообщающиеся между собой залы…

Однако общее впечатление портил запах! Ни огонь в гигантских каминах не мог выжечь его, ни свежий ветер с Сены, проникавший сквозь щели в окнах, были не в состоянии избавить от него.

— Вы ничего не чувствуете, ваше высочество? — спросила она у супруга, шедшего рядом с ней.

— Что я должен почувствовать, mon coeur?²

— Запах…

— Не понимаю, о чем ты, mon amour.³

Молодая королева брезгливо поморщила нос:

— О неприятном запахе.

— Да неужто, мa douce?⁴

Анна убежденно кивнула:

— Он весьма противный!

Король повел длинным породистым носом:

— А мы привыкли, mon âme⁵

— Разве это возможно? Привыкнуть можно только к хорошему.

Анне почему — то пришло в голову, что король посмеивался над ней и оглянулась на придворных, которые сопровождали их. Они действительно не замечали отвратительных запахов, о чем свидетельствовали их умиротворенные и спокойные лица. Наверное, действительно привыкли.

И тут она вспомнила, какая вонь стояла на улицах, по которым они проезжали. По сравнению с ними, во дворце дышалось еще довольно легко.

Анна обратила внимание, что по сторонам главной залы находились еще подобные ей, но гораздо меньших размеров.

— Что это за комнаты? — поинтересовалась она.

— Канцелярия и архив, где находятся секретарь и архивариус, комната для дам и малая гостиная, где я встречаюсь с придворными и пью вино…

Ma chérie, в королевской резиденции разбит сад, обнесенный крепкой стеной, чтобы королевским особам не докучал простой люд. Так что весной и летом ты сможешь с удовольствием проводить в нем свое свободное время.

— А где находятся королевские опочивальни?

— На третьем этаже.

— Мой супруг, ты можешь проводить меня в мою. Я очень устала и хочу отдохнуть после трудной дороги.

Генрих подал супруге руку и повел к ее опочивальне, рассказав по дороге, что она была оформлена по заказу его матери.

— Ты сможешь в ней все изменить, если тебе не понравится, — заверил он Анну. — Думаю, ваши вкусы не совпадут.

Против ожидания, они не сразу прошли в нее с верхней площадки каменной лестницы. Пришлось идти по коридору, в конце которого находились две двери.

— Левая — вход в твою опочивальню, а правая — в мою. Они соединены между собой дверцей.

— Как в Санлисе?

— Да.

Анна кивнула головой и прошла в свою комнату. Она освещалась очень скудно дневным светом, который с трудом проникал сквозь цветное стекло. Да и глубокая ниша, в которой находилось окно, не способствовала этому.

Таких окон было два, а между ними расположился камин, такой же формы, как в большой зале, но меньших размеров. Перед ним были брошены на каменном узорчатом полу звериные шкуры.

Две двери вели в дополнительные комнаты: в одной располагалась гардеробная с сундуками вдоль стен и стержнями для одежды на стенах, а в другой — умывальная, в которой стояло такое же неприглядное медное корыто, как в Санлисе, сундуки для белья, столик с серебряным тазиком для утренних омовений и серебряным кувшином для воды, а в углу стоял стульчак с дыркой сверху и вынимающимся изнутри горшком. Все сооружение было украшено деревянной резьбой, тканевой драпировкой и позолотой.

Стены также были раскрашены и покрыты шпалерами с сюжетными рисунками: рощами с животными и античными героями. Было и несколько картин на библейские темы. Пол был застелен коврами.

При входе в опочивальню Анне бросилось в глаза поставленное изголовьем к стене высокое и широкое ложе на точеных ножках и окруженное низкой решеткой с бархатным пологом пурпурного цвета. На нем резко выделялось богатое горностаевое одеяло. Высоко друг на друга были сложены сшитые из шелка подушки.

Рядом с кроватью находились большой канделябр с толстой восковой свечой и горизонтальный стержень, предназначенный для того, чтобы вешать снимаемое на ночь платье и белье. Вблизи постели на подставке, прикрепленной к стене, стояло изображение Иисуса Христа.

Вдоль стен были расставлены скамьи с подушками, кресла, кое-где прямо на полу разбросаны подушки, предназначенные для сиденья. У стены стояло два сундука с фигурными деталями из серебра и украшенные драгоценными камнями. Над одним висело начищенное до блеска бронзовое зеркало, позволявшее видеть себя в полный рост.

На столе, недалеко от камина, стояли два ларца: один круглый из серебра и второй четырехугольный из слоновой кости с золотыми вставками. Оба они были закрыты.

— Там хранятся наши фамильные драгоценности, — сказал Генрих, перехватив взгляд супруги. В основном серьги, перстни с драгоценными каменьями, браслеты и колье.

Тебе будет нравиться здесь жить, mon âme? — спросил он.

— Если ты не против, я со временем кое-что здесь поменяю.

— Все в твоей власти. Ты в этом дворце хозяйка. Можешь менять, где угодно и что угодно, кроме моей камеры, канцелярии и моей опочивальни, к которой я привык и ничего не хочу в ней менять.

— А здесь есть Королевский зал, где ты принимаешь послов, вершишь суд и проводишь королевские мероприятия?

— Да, и не только. Есть еще Королевская палата, где я провожу заседания курии. Но их посмотрим, когда ты отдохнешь. Я спущусь вниз, так как меня ждут кое-какие дела, и пришлю к тебе Марьяну. Какая-то из фрейлин нужна тебе?

— Нет. Пусть располагаются в своих комнатах. Мне будет достаточно одной Марьяны. И скажи, чтобы принесла мне поесть. И еще пусть заберут из умывальни корыто и вместо него поставят большую деревянную кадку для купания.

Оставшись одна, Анна подумала о том, что ей предстоит много работы, чтобы привести дворец в порядок. И начнет она с наведения чистоты, наняв дополнительно городских девушек. Вот прямо с завтрашнего дня удалит из помещений на первом этаже всех собак, поставит служанок выбросить все провонявшиеся псиной ковры и тряпки и вымыть каменный пол, на котором в разных местах попадались ей лужи и кучи собачьих испражнений. А потом подумает, как избавиться раз и навсегда от человеческих, которые тоже попадались ей на глаза, когда они с Генрихом поднимались на третий этаж. После этого, по ее мнению, значительно уменьшится неприятный запах, которым во дворце, кажется, пропитались даже каменные стены.

Она вспомнила, как, проходя мимо повешенных на стену ковров, провела рукой по одному из них, подняв пыль, заставившую ее чихнуть, и скривилась. Значит, в ближайшие дни их все надо вынести на улицу и хорошенько вытрясти. То же самое надо будет сделать и со всеми коврами, которые лежат на полу… Словом, работы непочатый край, но это Анну не испугало, а вызвало довольную улыбку, поскольку ее деятельная натура требовала выплеска скопившейся от бездействия энергии.

Рауль де Крепи изнывал, находясь в своем замке Крепи-ан-Валуа, главной резиденции графов Валуа. Он, сидя у камина в своей опочивальне, едва шевельнулся, тем самым как бы откликнувшись на стук в дверь. У него не было никакого желания посмотреть, кто вошел, поэтому даже не открыл прикрытые веками глаза.

Находясь в полной безопасности своего замка в абсолютной тишине и роскоши, Рауль не имел привычки вздрагивать от каждого звука. Он был одет в темно-желтую верхнюю тунику, а под ней виднелась коричневая. На плечи граф накинул черный плащ на меховой подкладке, так как в комнате было холодно.

Тщетно целая армия истопников таскала полные короба хвороста и поленьев из одной комнаты, где стоял камин, в другую такую же… Поодаль от огня приходилось мёрзнуть, а если огонь пылал, под навесом камина можно было сомлеть от жары.

Опочивальню, где находился хозяин, отгородили от большого зала графского дома, возведенного внутри крепости и со всей роскошью обставленного еще его родителями. Пол возле огромного камина, сделанного из двухцветного мрамора, в котором ярко горели и потрескивали дрова, покрывали два больших ковра, привезенные торговцами с Востока. Правда, их бьющая в глаза пестрота уже несколько поблекла, но все еще горела алыми и синими красками с блестками золотых нитей.

По бокам камина висели нарядные шпалеры, сплетенные из шерстяных нитей под руководством его матери Адельгайд, которую он похоронил несколько месяцев назад. Они не только украшали помещение, но и ограждали от холода каменных стен. В комнате, кроме огня в камине, других источников света не было, а потому было темновато, и рисунки на шпалерах просматривались плохо. Однако Рауль и без света знал их до мельчайших подробностей.

Левее двери стояло просторное ложе под синим бархатным пологом, вышитым золотыми нитями. Таким же покрывалом была застелена и постель, на которой были раскиданы небольшие подушки из золотой парчи.

— Что тебе нужно, Бастиан? — спросил он своего постельничего, застывшего возле дверей, словно деревянная статуя.

— Уже очень поздний час. Я пришел, чтобы помочь вам раздеться.

— Воду для купания в кадку наносили?

— Давно. Боюсь предположить, но, наверное, она уже остыла.

— Тогда добавьте горячей.

— Сейчас распоряжусь, мой господин, и тотчас — обратно.

— И не задерживайся.

Бастиан вернулся довольно быстро и стал помогать графу снимать одежды. Затем провел его в умывальную комнату и помог забраться в огромную кадку, от которой поднимался различимый пар.

— Помой мне спину и пойди прочь. Вернешься, когда позову.

Постельничий бесшумно, словно тень, выскользнул из комнаты, оставив графа наедине со своими мыслями.

А они были об Анне, этой золотоволосой колдунье, которая украла у него сердце. Его душа все дни, прошедшие в разлуке с ней, маялась от любви, которую он не мог разделить с женщиной, ставшей его наваждением.

Для него было наградой просто видеть ее каждый день, любоваться красивым лицом, тонуть в омуте ее голубых глаз, вдыхать аромат, исходивший от неё… И при этом не сойти с ума.

В самом начале, как только он понял, что безнадежно попал под чары киевской принцессы, пытался сам сбежать от Анны. Уехать в самый свой дальний замок, уединиться там, попытаться выкорчевать ее из своего сердца, но мысли о том, что ему придется коротать свои дни без неё, что было для него хуже всех мук ада, заставили остаться при дворе.

И вот теперь он вынужден жить вдали от неё по приказу короля. Если бы кто знал, насколько сильно он ненавидел его! Сколько раз умирал от ревности, представляя, как его загрубевшие руки ласкают по — девичьи нежное тело, которое должно было принадлежать ему! И только ему.

Образ прелестной Анны витал в его сознании — и вдруг сменился образом его жены, от некрасивого лица которой даже вздрогнул: настолько разительными были отличия этих двух женщин.

Одержимый идеей расширения своих владений, он сознательно женился на непривлекательной внешне графине, которая к тому времени уже была дважды вдовой — Рено де Семюр-ан-Брионне и Роже I де Виньори.

Её крупный нос, большое расстояние между блекло-водянистыми глазами, несколько оттопыренные уши, неопределенного цвета тусклые волосы и то, что Аэлис была старше него, мужского вожделения у него не вызывали, но два графства — Бар-сюр-Об и Витри-ан-Пертуа, которые он получил в качестве ее приданого, перевесили. И Рауль решил, что, поскольку все мыши ночью серы, сможет в темноте после нескольких кубков вина исполнить свой супружеский долг исключительно в целях продолжения рода и рождения наследника.

Слава Господу, что Аэлис бысто понесла и уже на следующий год родила первенца, которого назвали Готье. Малыш был слаб здоровьем и часто болел. Поздно начал ходить и разговаривать, был излишне худ, капризен и слабоволен.

Пришлось вновь посещать ложе жены, поскольку особой надежды на родившегося сына не было. Вторым родился Симон. Он был покрепче, лучше развивался, но характер имел никудышний. Уж слишком был мягкотелым, задумчивым, трусоватым и сострадательным. Твердости и настойчивости в нем не было никакой. И уже в его детские годы Рауль понял, что защитника имеющихся земель и завоевателя чужих владений из него не получится.

И ему не оставалась ничего другого, как вновь засеивать лоно Аэлис своим семенем. Но, словно бы в насмешку, она родила ему подряд три дочки. После того, как на свет появилась Адель, последняя из них, он больше ни разу не посетил опочивальни жены.

Годы не просто старили Аэлис, а усиливали ее непривлекательность. Её громкий голос с мужскими нотками в голосе, тяжелые руки, которыми она раздавала подзатыльники слугам, — всё отталкивало его от своей жены. Поэтому он старался проводить все свое время или на войне, или при дворе короля, где было много молодых симпатичных служанок. Лишь подальше от Аэлис, которая то и дело жаловалась на свое здоровье и последние десять лет постоянно сидела на ушах, что её вот-вот заберет к себе Господь, но до сих пор так к нему на встречу и не собралась.

Детей своих Рауль не любил. Никто из них не был на него похож ни внешностью, ни характером. Что касается сыновей, ничего общего у него с ними не было.

Готье вырос маменькиным сыночком, с плачем учился ездить на коне, истерил, когда отец забирал его с собой на охоту. Рауль хотел отдать его в научение к родственникам жены, но она воспротивилась — и он отступил. Что касается Симона, он подумывал отдать его ко двору Вильгельма Нормандского, поскольку Матильда была ему дальней родственницей.

Казалось, жизнь графа Валуа вошла в наезженную колею, как вдруг в неё ворвалась киевская колдунья, которая своей славянской красотой свела его с ума. К тому же его внутреннее отчаяние усилилось еще и тем, что она тоже была к нему не равнодушна. И хотя всеми силами старалась это скрыть, взгляды, которые она бросала на него, убеждали Рауля в ее ответных чувствах.

Серые, безрадостные будни, которые он влачил в своем замке, сделали его не просто раздражительным, а неистовым в своем гневе. Его все выводило из себя: и жена, на которую глаза бы его не глядели, и ее постоянное шмыганье носом, и старший сын, не способный даже в малом противостоять отцу, и дочки, которые росли такими же некрасивыми, как и их мать, из-за чего придется давать за ними большое приданое, чтобы их согласились взять замуж титулованные синьоры.

Когда Рауль де Крепи услышал, что Генрих собирает армию из войск своих вассалов, чтобы идти на помощь Вильгельму Нормандскому, он обрадовался и стал готовить своих рыцарей к походу. Но требования прибыть со своим войском в Париж от короля так и не получил. По-видимому, все же тот опасался, что строптивый вассал сведет с ним счеты в одном из боёв.

За своими мыслями, которые заполонили его голову, граф Валуа даже забыл, что сидит до сих пор в лохани. Об этом ему напомнила остывшая вода, от которой он почувствовал озноб, пробежавший по телу.

Позвав Бастиана, он закончил купание и лег в расстеленную постельничим постель, приказав ему укрыть себя поверх покрывала еще и медвежьей шкурой.

Неожиданно нахлынули воспоминания, и Рауль погрузился в те времена, когда он был при дворе Эда II де Блуа, пасынка короля Роберта II, который приближался к своему тридцати пятилетию и казался ему старым. Сейчас с высоты своего возраста, когда уже разменян пятый десяток, он понимал, что граф был в то время довольно молод.

Однако постоянные походы по завоеванию других графств, битвы, победы и поражения отпечатались на его лице морщинами и огрубевшей кожей, которые его очень старили.

С семилетнего возраста он вынужден был поселиться в семье графа Блуа в качестве пажа, чтобы пройти практическую школу куртуазии,⁶ где постигал азы вежливости и светского обращения, формируя в себе качества, которыми должен обладать придворный.

В двенадцать лет его подвели к алтарю в храме отец и мать с зажженными свечами в руках, и Рауль получил из рук священника благословенный меч. С того момента он стал оруженосцем и долго нёс эту тяжелую службу.

Он стремился к свободе, к подвигам, но повседневная рутина затягивала, как болото. Благо, что он был не один: у графа Блуа было несколько оруженосцев, и это хоть отчасти скрашивало его жизнь.

Трудился он в те дни тяжело. С постели поднимался с криком первых петухов и тотчас принимался за работу.

Начало дня встречал в конюшне, поэтому несмелые после ночной тьмы лучи солнца заставали его за чисткой хозяйского коня и оружия. Весь день наполнялся хозяйственными заботами. Частые гости, приезжавшие к сеньору, тоже добавляли работы: приходилось служить им и ухаживать за их конями. Естественно, что такая загруженность всевозможными делами не позволяла скучать.

Однако в свободное время, когда наступал час отдыха, успокаивалось только тело. Что касается души, то она работала с большим напряжением: грусть, думы и мечты не давали ей покоя.

Каждую ночь, когда небо уже было усеяно звездами, а темень окутывала землю, приходилось вместе с другими пажами обходить замковые стены…

В памяти вдруг ожил один из многих моментов. Однажды ранней весной, стоя на замковой стене и рассеянно глядя оттуда на широко развернувшуюся окрестность, он отдыхал телесно, погрузившись в приятные мысли о рыцарских подвигах. И вдруг звуки рога у подъемного моста заставили его вздрогнуть и вернуться в реальность.

В ответ им понеслись такие же звуки с высокой замковой башни. Свесившись вниз, увидел гонца на взмыленном коне. Зазвенели цепи, опустился мост… Крики, суета, разговоры… Пришлось забыть об отдыхе и вновь приняться за работу.

А через три дня Эд де Блуа отправился со своим войском в Лотарингию, чтобы захватить у герцога Тьерри I часть его владений. Военный поход оказался успешным, и, чтобы закрепить его, он построил крепости Бурмон и Вокулёр.

В этих сражениях принимал участие и Рауль: он повсюду сопровождал графа Эда и не только защищал его в бою, но и сам принимал в нём участие, получив от наставника похвалу.

В шестнадцать лет он прошел посвящение в рыцари, и сеньор собственноручно опоясал его рыцарским мечом, который всю ночь до этого пролежал на алтаре в храме, подал ему щит с изображением герба Валуа и копье. Это несложное торжество закончилось турниром, где он показал высокое военное мастерство, выиграв несколько поединков.

Поскольку в равной ему среде процветал культ силы, в периоды между военными походами Рауль де Крепи тренировал свое тело во дворе замка, устраивая ежедневные сражения своих рыцарей и принимая в них участие. Жизнь, связанная с частыми военными действиями, требовала от него постоянной активности. Благодаря ей, несмотря на свои сорок один год, он выглядел физически красивым и привлекательным. Таков был идеал этого воинственного времени, в которое он жил и которое прославляло телесную мощь.

Любовь к войне и привычка к насилию провоцировали жестокость. Поэтому безжалостность возводилась в ранг достоинства. Граф был опьянен кровавым вином сражений, привыкнув к этому, как к сильнодействующему наркотику.

Ему нравилось ломать копья, протыкать щиты и разрубать вороненые шлемы, бить и получать удары. Ничто не доставляло ему такого удовольствия: ни еда, ни питье, ни сон, как возглас «Вперед!», раздававшийся с двух сторон…

Рауль прекрасно понимал, что в мире пожаров и крови, христианскому милосердию и состраданию места нет. «Сражаться и любить» — вот кредо, которому он следовал все свои сознательные годы.

Размышления не для него. Его натура была импульсивна, он действовал быстро и решительно, особо не раздумывая. Его рыцарский идеал совершенно не согласовался с христианским, как не согласовались гордость и смирение, месть и прощение, ублажение плоти и аскеза. Тем не менее, это ничуть не мешало графу Валуа считать себя хорошим христианином. В своих грехах он каялся регулярно, а замаливал их строительством часовен и монастырей.

Рауль редко бывал дома, предпочитая подвиги и сражения жизни в семье. Славу ему как воину приносили и его победы, и смелое поведение в бою. Поэтому весьма заслуженно он получил прозвище Рауль IV Великий. Гибели в сражении он не боялся, считая, что она достойна и благородна и более возвеличивала воина, чем долгая жизнь и спокойная смерть от старости и болезней.

Если не было войны, он посвящал свое свободное время охоте. Далеко не все ее виды годились для его охотничьих забав. Ему нужна была трудная добыча, так называемый «черный зверь»: кабан или медведь — тот, кто опасен, с кем можно было сразиться, иногда даже один на один.

Для этого у него в замке специально готовили охотничьих собак, лошадей, оружие и одежду. Все это было дорого, но, будучи очень богатым, граф Валуа мог позволить себе это. Псовую и соколиную охоту, травлю диких зверей считал «наукой», и «искусством». Им предавался он с подлинной страстью. Как и во всём остальном.

Генрих устало сидел на троне, стоявшем на возвышении в Королевском зале. К нему вели шесть мраморных ступенек. Само сиденье состояло из четырех мраморных пластин, скрепленных бронзовыми зажимами. Высокая спинка была сделана в виде медальона, на котором был изображен герб Капетингов с буквой «С» посередине в круге с широким золотым ободком.

Трон покоился на четырех мраморных столбах. Два первых вверху венчали золотые шары. На сиденье лежала плотная подушка голубого цвета, изготовленная из темно-голубого бархата с орнаментальным шитьем шелковыми и золотыми нитями.

Под троном пол был выложен в итальянском изобразительном стиле из белого мрамора, шпинатно-зеленого и красного порфира.

В зал вошла Анна и подошла к супругу.

— Ты выглядишь очень усталым, Генрих. Тебе надо бы отдохнуть.

— Надо бы, — повторил король, — но не получается.

— Что тебя так гнетет, мой супруг?

— Монахи из Осеруа, Лангруа, Дижонне и Оксуа завалили меня жалобами. Конечно, в своих требованиях они правы, но я не знаю, как утихомирить Роберта. Он неуправляем и самоуправен.

— А что случилось? — удивилась Анна. — Он производит впечатление внешне уравновешенного человека.

— Вот именно, что производит. Внешне. Это ты верно подметила. Но все это фикция. А на самом деле он жесткий и даже жестокий. К тому же не всегда подчиняется моим требованиям, пользуясь родством между нами.

Генрих потер лоб и замолчал, глядя перед собой.

— Может, ты все же расскажешь мне, что так угнетающе на тебя подействовало?

— Зверства герцога, совершенные против церквей и аббатств, многочисленны. Он отобрал посевы у церковных крестьян, забрал десятину, положенную церкви, захватил монастырские подвалы с вином, лишив монастыри дохода. Монахи требуют от меня принятия справедливого решения, так как подобные преступления не должны оставаться безнаказанными.

— Ты разговаривал об этом с Робертом?

— Не раз. Но он все равно поступает по-своему. К тому же с каждым разом он неистовствует сильнее и сильнее. Вот игумен Себастьян из аббатства Лангруа поведал мне сегодня, что войско Роберта во главе с ним бесчинствовало на его землях. Его рыцари, разоряя все вокруг, проявляли бесчеловечность значительно большую, чем все варвары, вместе взятые, не страшась ни гнева Божьего, ни людского.

Они убили и мужчин, и женщин всех возрастов, разграбили монастырь и деревню, подожгли часовню. Отец Себастьян, чудом спасшийся, ибо ушел с десятком своих монахов по подземным ходам под монастырем, дрожащим голосом утверждал, что они в своих мрачных деяниях находили удовольствие и пронзали мечами и копьями каждого, кто попадался им на пути, не щадя даже самых малых и беззащитных.

Мирные жители хотели избежать встречи с войском Роберта, покинув свои жилища, но многие, не успев уйти, все-таки погибли: бургундские рыцари по мере своего продвижения в звериной ярости истребили бесчисленное число людей, грабя и убивая.

— Даже не верится! — воскликнула Анна. — Как же он может так лицемерно себя вести: убеждать в своей добропорядочности в одних ситуациях и показывать звериную сущность в других!

— Волк в овечьей шкуре, — буркнул Генрих. — Впрочем, Роберт весь в нашу мать. Королева Констанция была мстительной и чрезвычайно жестокой.

Мой отец женился на ней вынужденно. В своих двух предыдущих браках у него не было детей. В надежде все же получить наследника престола он расстался с Бертой Бургундской, брак с которой папа Григорий V из-за близкой степени родства не признал и отлучил его от церкви. Поэтому был вынужден взял в супруги Констанцию Арльскую.

— А почему ты решил, что Роберт в своей жестокости походит на вашу мать?

— Да ведь примеров тому множество. После женитьбы отец стал открыто жить в двойном браке, не переставая любить свою вторую жену.

Вскоре после свадьбы Констанция родила дочь и несколько лет после этого больше не рожала. Друг нашего отца Хью де Бове попытался уговорить его расстаться с ней, однако вскоре оказалось, что та на сносях. Отец ожидал появление долгожданного наследника. И он родился. Это был мой покойный брат Гуго Магнус.

— И что? Я не усматриваю в ситуации жестокости.

— Да, пока я не сказал того, что моя мать, будучи королевой, приказала рыцарям графа Анжу Фулька Нерры убить Хью де Бове с особой жестокостью: ему вырезали язык, а потом четвертовали.

Анна от ужаса закрыла глаза, представив себе эту бесчеловечную казнь.

— Это был единственный случай? — тихо спросила она.

— Мне было четырнадцать лет, когда состоялся процесс над обвинёнными в ереси клириками. Среди обвиняемых оказался бывший исповедник матери. После завершения процесса, когда еретики покидали помещение, где проходил суд, она собственноручно ударила бывшего исповедника скипетром в глаз, пробив ему голову, и заявила, что так будет со всеми, кто попытается подорвать авторитет короны.

Когда мы с моим старшим братом были бродячими рыцарями, отец разослал своих людей, чтобы нас отыскали, передав через доверенных лиц, что готов простить нас и помириться. Мне и Гуго Магнусу надоела жизнь, которую нам приходилось вести, и мы решили вернуться: брат во дворец, а я в Дижон. По пути к нам присоединился рыцарь, назвавший себя Артюром Д'Оревильи. Он был хорошо одет, выглядел мужественно и был лет на десять старше нас, что позволило ему быстро войти к нам в доверие.

Около недели мы путешествовали вместе, деля между собой хлеб и воду. В одну из ночей он разбудил нас и сказал, что необходимо срочно уезжать, так как в округе бесчинствуют беглые рыцари, объединившиеся в большую банду.

Мы, естественно, распетушились, сказав, что готовы драться с ними, но Артюр, попеняв нам на молодость, сказал, что умереть от меча разбойника позорно, а потому предложил немедленно покинуть место нашего ночлега, и, вскочив на лошадь, скрылся в темноте.

Наши лошади тоже были оседланы им, и мы, не задумываясь об этом, помчались за ним. Но впереди его не оказалось, хотя мы и мчались с большой скоростью: исчез неизвестно куда. И вдруг Гуго на полном скаку слетел с коня и разбился о землю. Я подскочил к нему, но помочь уже ничем не мог, поскольку брат мой был уже мертв.

Моему отчаянию не было предела. Я так и просидел до утра, держа его голову на своих коленях и оплакивая. Когда солнце уже поднялось, похоронил в близлежащей посадке, вырыв его же мечом ему могилу. Затем воткнул этот меч в насыпанный над его телом холм и привязал поперек сломанную ветку, соорудив таким образом нечто наподобие креста.

А когда подошел к его коню, мирно пощипывавшему на обочине дороги травку, увидел, что сиденье сползло с его спины на бок, в ту сторону, куда упал Гуго. Осмотрев его, я увидел, что подпруга была подрезана, что сразу же сказало мне, что смерть брата была не случайной.

— А почему ты решил, что к этому причастна ваша мать? — спросила Анна, не улавливая связи между событиями.

— Тогда я так не думал. Причин для этого не было. Просто сетовал на наше легкомыслие, позволившее нам приблизить к себе незнакомого человека. Правда, у меня появлялась мысль о том, почему он подрезал подпругу на коне Гуго, а не на моем. Но так как ответа я не знал, особо долго на ней не заморачивался.

Ответ, кто был причастен к смерти наследника трона, я получил, когда мать подняла против меня восстание после смерти отца, ибо не могла допустить, чтобы королевская корона досталась мне. В ее ближайшем кругу я увидел и Артюра Д'Оревильи. Правда имя у него было другое.

— Какой кошмар! — воскликнула Анна. — Разве может мать организовать покушение на собственного сына?

— Как оказалось, может.

Когда же я стал полноправным королем, мать, взяв в помощь Роберта, приказала физически устранить и меня, чтобы очистить дорогу к трону младшему сыну. Но тот, кому она это поручила, в последнюю минуту испугался стать убийцей короля и покаялся. Так фортуна оказалась на моей, а не ее стороне. Я сохранил власть.

Анна смотрела на супруга широко распахнутыми глазами, в которых смешались различные эмоции — от потрясения до недоверия.

— Но я все же отдал Роберту Бургундию, которая была моей вотчиной. Получив герцогство, он стал своевольничать на ее землях, превратившись в разбойника.

— Что ты имеешь ввиду? — не поняла Анна.

— То, что он нападал на всех торговцев, проезжавших через Бургундию, отбирая у них товары, а самих жестоко убивая.

Три года назад он развелся со своей женой Элией, не вернув ей даже толики ее приданого, что обязан был сделать хотя бы частично. Вскоре между Робертом, её отцом и братом по этому поводу произошла крупная ссора — и мой брат убил обоих.

— И Роберт не был наказан за это злодеяние?

— Для того, чтобы получить прощение, он совершил паломничество в Рим и основал монастырь в Семюре в качестве покаяния. Суда людского над ним не было.

Анна хотела спросить, почему, но не стала своим вопросом ставить супруга в неловкое положение, ибо он должен был как король провести суд над братом, но не сделал этого. По слабости характера? Наверное, по этой причине он и сейчас не может призвать к ответу брата за разбой и зверства, которые тот творит.

Словно в ответ на ее мысли, Генрих несколько раздраженно сказал:

— Роберт загнал меня в угол и пользуется этим. Он прекрасно понимает, что, имея большое и хорошо обученное войско, является для меня опорой в военных действиях, которые мне приходится вести по усмирению мятежных вассалов, стремящихся к независимости. К тому же и для защиты границ королевства мне необходима его военная помощь. Поэтому мне выгодно иметь его своим союзником, а не врагом.

Если же подвергну Роберта королевскому суду и вынесу решение не в его пользу, заимею врага, с которым, учитывая расстановку сил на сегодняшний день, могу не справиться. Сил для этого и денежных средств у меня недостаточно. Да и наследника королевского престола нет в случае моей гибели на войне, которую брат может мне объявить, и дорога к королевскому трону для него будет открыта. Так что дело не в слабости моего характера, если ты подумала об этом. Всё намного сложнее: политика — дело тонкое и грязное.

Анна от неожиданности даже вздрогнула, испугавшись, что супруг прочитал ее мысли, и, понимая, что эта тема для него неприятная и болезненная, спросила, завершая начатый разговор:

— А какова судьба жены Роберта, с которой он развелся?

— Чтобы не опасаться ее мести за смерть отца и брата, он заточил её в монастырь несмотря на то, что она родила ему пятерых детей, а сам сразу же женился на Ирменгарде Анжуйской.

Анна тяжело вздохнула и, смело посмотрев на супруга, сказала:

— Даже не знаю, как смогу теперь спокойно общаться с Робертом после того, что услышала о нем. Он для тебя не опасен?

— Я не знаю, что у него в голове и не вынашивает ли он каких планов, чтобы занять мое место. Мои тайные агенты постоянно наблюдают за ним, и я тоже принимаю кое-какие меры безопасности. Роберт пока не пытается посягнуть на трон только по одной причине: из-за своей безнаказанности за произвол, который творит на каждом шагу. Если я попытаюсь его урезонить и накажу за разбои и грабежи, он найдет способ поквитаться со мной и расчистить путь к королевской власти.

Анна, услышав это, вздрогнула, подумав, что попала с легкой руки батюшки в банку с ядовитыми пауками, но вслух свои мысли не озвучила.

Глава 26

Прошло больше полугода, как граф Валуа по приказу сюзерена покинул королевский двор. Поначалу Анна, находясь среди придворных, все выискивала его по привычке глазами в надежде встретиться с несколько вызывающим, но одновременно чувственным взглядом, в котором отражалась вся его пылкая натура. Однако усилия были тщетны, что наполняло ее душу грустью.

История повторилась: судьба не позволяла ей даже видеть любимого. Как в свое время по приказу матушки уехал с княжьего двора Филипп, так и Рауль подчинился требованию своего короля, оставив ее один на один со своими чувствами и сердечной тоской.

Но несмотря на это, какими же они были разными! Золотоволосый Филипп с голубыми, словно весеннее небо глазами, и черноволосый темноглазый Рауль. Несмелый в проявлении своих чувств норвежский ярл и безрассудно смелый граф Валуа, который не стал скрывать их ни перед ней, ни перед королем.

Неужели Рауль прав, обвинив Филиппа в предательстве их любви и трусости? Нет, не могла с этим согласиться Анна. Он не имел ни земель, ни богатства, поэтому великий князь никогда бы не отдал ее за наёмного варяга.

«Но ведь Филипп даже не стал пытаться», — ехидно подметила одна из мыслей. «Ведь он мог бы так, как Харальд, тоже не имевший ничего, поговорить с князем Ярославом и отправиться в Восточную Римскую империю, чтобы добыть там и славу, и деньги. Может, тогда отец и согласился бы выдать ее за ярла замуж, ведь он был не из простого рода, а из знатного».

«Но что теперь думать об этом», — отмахнулась от досаждавших мыслей Анна. — Филиппа уже нет на белом свете: он покоится с миром в сырой норвежской земле. А я продолжаю жить дальше в чужом краю и удосужилась вновь влюбиться в человека, с которым точно также у меня не может быть будущего. И что за напасть такая?»

Скупая слезинка скатилась со щеки, но она не обратила на нее внимания, однако еще раз пристально посмотрела на свою ладонь, пытаясь рассмотреть на ней свое будущее, о котором говорил граф. Но, кроме непонятных линий, она больше ничего не увидела. Тем не менее, все сказанное им отпечаталось в ее памяти навечно. Неужели и в самом деле их дороги пересекутся и она выберет любовь? Разве такое возможно при живом короле? Она никогда не нарушит супружескую верность. О чем тогда говорил Рауль де Крепи?

Эти вопросы постоянно преследовали Анну, заставляя мучиться от того, что ни на один из них она не знала ответа. И тосковала по графу Валуа…

Когда Генрих вернулся из военного похода, ее так и подмывало спросить о Рауле да Крепи: ведь он должен был прибыть со своими рыцарями к своему сюзерену. Однако не посмела. Но желание узнать о нем, хотя бы что-нибудь, заставило ее подослать к Госселану Шони Марьяну, и та вернулась с известием, что граф не присоединился к войску короля. И опять очередное почему?

Но уже то, что он жив-здоров, успокоило Анну, и она постаралась выкорчевать из своего сердца чувство к этому мужчине. Но не тут-то было: и хоть стебли его она ломала, корни продолжали давать новые ростки.

Время неумолимо бежало вперед. Вот уже больше месяца, как королевский двор переехал в Париж. Дворец на острове Сите с лёгкой руки Анны приобрел вид устроенного для жизни жилища. Вонь уже не досаждала ей, как в первый приезд, но побороть дурные привычки придворной знати испражняться, где им вздумается, быстро искоренить никак не удавалось. Лужи мочи и фекалии слуги находили то на лестницах, то в смежных с основным помещением комнатах.

И тогда она заказала сорок стульчаков с дырками. На первом и втором этажах были устроены «комнаты для облегчения», разделенные шторкой на женскую и мужскую половины. В каждую из них поставили по десять стульчаков, под которые были помещены бурдалу — расписные горшки, и назначены два золотаря, в обязанности которым были вменены чистка отхожих мест и вывоз дерьма из дворца за пределы города.

Чтобы упорядочить это нововведение, Анна после окончания одного из обедов голосом, не терпящим возражения, предупредила всех, что отныне справлять малую и большую нужду они обязаны только в комнатах для облегчения.

Недовольный ропот, который пронесся над столом, не повлиял на ее решение. И для убедительности королева добавила:

— Кого заметят в нарушении оного распоряжения, тот будет на год отлучен от двора, пока не научится элементарным правилам чистоты.

И еще. Я запрещаю пользоваться благовониями на грязное тело, дабы не душить несносными запахами окружающих. Всем моим подопечным девушкам отказано в приближении ко мне, если накануне они не прошли омовение в кадке. Каждая из них должна за счет своих родителей приобрести её себе и принимать, хотя бы раз в два дня, водные процедуры.

Для всех остальных будет выделено большое помещение, разделенное шторами на квадраты, в которых будут стоять сидячие кадки. Специально выделенные для этого женщины помогут каждому помыть свое тело.

И, не став обсуждать эту тему, Анна встала из-за стола и ушла, оставив всех сидеть в шоковом состоянии. Никто из присутствовавших не рискнул открыть рот и подвергнуть критике сказанное королевой.

В один из последовавших за этим дней Анна пригласила в малую гостиную Гийома де Гомеца — королевского сенешаля. Тот пришел тотчас и низко поклонился королеве.

— Я слушаю вас, ваше высочество, — сказал он.

Анна указала на кресло и спросила:

— Это правда, что на территории дворца и в Париже есть бани?

— Да, моя королева. Банно-мытейные традиции Древнего Рима благополучно наследовались франками. Для домашнего омовения использовалась деревянная кадка, которая в случае необходимости переносилась в нужное место, обычно в спальню. Частные и общественные бани с купальнями и парилками являлись обычным делом для горожан, в котором пользовались мыльным продуктом из Марселя. Производство мыла занимало вполне серьезную нишу в экономике королевства.

— И что же случилось с этими банями?

— В основном используются под другие нужды.

— Почему? Разве был запрет на купание?

— Христианские проповедники призывали никогда не мыться, так как именно таким образом можно достичь духовного очищения и попасть в рай. Мыться нельзя, утверждали они, ещё и потому, что так можно смыть с себя святую воду, к которой прикоснулся при крещении. В итоге люди перестали мыться. К тому же грязь считается особым признаком святости. Монахи подавали остальным христианам, да и подают ныне, соответствующий пример служения богу и смотрят на чистоту с отвращением. А мы всего лишь простые смертные, которые все эти годы следовали велению божьему.

— Господи, какая дикость! — воскликнула Анна. — Я слышала нечто подобное от Аньес Анжу в день своей свадьбы, но… Впрочем, не думаю, что грязным уготована дорога в рай, а чистым — в ад. Каждому воздастся по делам его земным. И не иначе.

Сегодня вернется из Санлиса мой венценосный супруг, и мы решим этот вопрос всем на благо. А пока можете заниматься своими делами.

— Так вы можете навлечь на себя гнев Церкви и своих подданных, — тихо, но твёрдо произнес Гийом де Гомец. — В Королевстве франков живут люди благочестивые и богобоязненные.

— Всё, что я сделаю, будет им только на благо. Заботясь о чистоте телесной своих подданных, я одновременно забочусь и об их чистоте душевной. Да и сами франки изначально приветствовали чистоту. Для этого достаточно вспомнить старую пословицу: «Gracieuseté et propreté valent mieux que sale beauté».⁷ Если не нравится эта, сошлюсь на другую: «Netteté nourrit santé». Выбирайте ту, которая вам больше по нраву.⁸

И, махнув рукой в сторону двери, Анна отпустила великого сенешаля.

Будущее убедило его, что королева оказалась верна своему обещанию. Вскоре приступили к освобождению помещений, использовавшихся ранее в качестве бань. Генрих взял на себя смелость пойти против требований церкви считать грязь на теле признаком святости и повелел мыться не меньше одного раза в неделю. По субботам заработали не только дворцовые бани, но и общественные в городе. Это была пусть небольшая, но все же победа Анны.

Спустя месяц после Рождества Христова королева стала чувствовать ежеутреннее недомогание. Её сильно тошнило, запах мяса и специй провоцировал рвоту, что вызвало сильный переполох во дворце. Среди придворных пополз слух, что её отравили.

Генрих бесновался, требуя от дворцового лекаря облегчить состояние супруги и вывести из ее организма яд. Сенешаль сбился с ног, выясняя, что ела королева, и кто снимал с ее еды пробу. Во дворце наступили темные времена. Лорентин, не зная, чем лечить, королеву, решился пустить ей кровь, после чего ей стало еще хуже. Бледный и похудевший от страха, он не отходил от нее, не позволяя вставать с постели.

Анна была напугана не меньше его неизвестной болезнью. Дворцовый лекарь пытался поить ее какими-то травами, от которых ее еще больше рвало, и она отказалась что — либо принимать.

Дни сменялись днями, но в состоянии королевы разительных перемен не наблюдалось: правда, после обеда до самого утра тошнота стала пропадать, но появилось желание есть рыбу, к которой она раньше пристрастия не испытывала, и пить молоко с медом.

Как только проходила тошнота, Анна наблюдала в себе прилив энергии, и она начинала протестовать против бесцельного лежания в постели. Но Лорентин был неумолим. И ей приходилось подчиняться.

Однажды, когда лекарь ушел на обед, а Марьяна села на его место, Анна поделилась с наперсницей тем, что ее мучило в последнее время:

— Мне неловко говорить об этом Лорентину, но у меня болят груди. Такое впечатление, что они раздулись. Ты не знаешь, что это может быть?

Марьяна какое-то время смотрела на свою госпожу, а потом неизвестно почему тихо спросила:

— А краски у тебя когда были?

— Точно не помню. Может, месяца два или три назад. Я чем-то серьезно больна?

Наперсница радостно всплеснула руками:

— Мне кажется, я догадываюсь, какая немочь тебя одолела, ваше высочество.

— Тогда быстрее говори. Чему улыбаешься?

— У тебя будет ребенок, моя королева.

— Ты уверена? — прошептала Анна, приложив пальцы к губам. — Значит, Господь услышал мои молитвы. Уж как я только не просила его послать нам с королем наследника!

Когда вошел Лорентин, Марьяна не стала тянуть время и поинтересовалась у него:

— Как можно проверить, не ждёт ли наша королева ребеночка?

Лекарь подскочил на стуле, потом сел обратно и задумался.

— Сейчас уже никак проверить не смогу, — наконец произнес он, посмотрев на Марьяну, — а завтра, как только ее высочество проснется, собери её утреннюю мочу. Я проведу анализ. А пока ни с кем не делитесь этой новостью.

Придя в свою комнату, Лорентин достал свою драгоценную книгу, завернутую в кусок ткани. Это были сочинения древнегреческого целителя Гиппократа, переведенные с греческого языка на латинский. Лекарь стал бережно переворачивать листы, пока не нашел сочинение, в котором были описаны признаки того, что в женском лоне развивается ребенок.

Он тотчас вернулся к королеве и подробно расспросил, какие изменения в себе она чувствует. Сказанные ею слова совпали с теми, которые он прочитал в книге, — и Лорентин относительно успокоился. Оказывается, никакого отравления не было. Но окончательное успокоение принес результат анализа мочи, подтвердивший, что в королевской семье в этом году будет пополнение.

— А как можно узнать, кто родится — мальчик или девочка? — спросила Анна у лекаря.

— Для определения пола ребенка Гиппократ предлагал два способа. Если вы, ваше высочество, не против, я сейчас проверю, — ответил он.

— Конечно, не против. И как можно быстрее, — поторопила Лорентина королева.

— Здоровый розовый румянец на вашем лице указывает на рождение мальчика.

— А второй способ?

— Для этого я должен осмотреть вашу грудь.

Анна почувствовала смущение и непроизвольно натянула одеяло из горностая под самый подбородок, но спустя минуту решительно откинула его и распустила шнурок, стягивавший ворот ночной рубашки. Потом потянула его вниз, оголив налившиеся груди, и закрыла глаза.

— Смотри быстрее, — сказала она лекарю.

Через минуту он сам прикрыл королеву, объяснив со знанием дела:

— Соски ваших грудей направлены кверху, что тоже свидетельствует, что у вас будет сын.

Анна счастливо засмеялась и сказала:

— Всё. Я не больна и могу вести прежний образ жизни. Но прошу вас ничего не говорить моему венценосному супругу о моем состоянии. Я сама обрадую его этой новостью.

Лорентин откланялся и покинул опочивальню королевы, довольный своими знаниями.

Марьяна же помогла ей одеться и проводила Анну к королю, который в малой гостиной пил вино с приближенными к нему придворными.

Увидев супругу, Генрих поднялся и пошел ей навстречу.

— Ma chérie, почему ты встала с постели? Лорентин сказал мне, что тебе нужно как можно больше лежать, чтобы не расходовать силы, необходимые на борьбу с отравлением. Впрочем, ты выглядишь довольно неплохо для нездоровой.

— А я себя таковой и не чувствую. Мне надо поговорить с вами, мой супруг, tête-à-tête.⁹

Король, оглянувшись на присутствовавших, которые не сводили с них любопытных глаз, кивком головы дал им понять, чтобы они покинули гостиную.

Когда все вышли, Генрих провел супругу к креслу и, подождав, когда она сядет, спросил:

— Так о чем ты хотела со мной поговорить, mon soleil?

— Я пришла с радостной вестью, мой супруг. Я жду ребенка, и лекарь заверил меня, что будет мальчик.

Генрих, не веря собственным ушам, закрыл глаза, а потом, осмыслив услышанное, подошел к Анне и, подхватив на руки, прижал к своей груди.

— Ты должна быть очень осторожной, mon âme. Слушайся во всем Лорентина. Мне нужно, чтобы ты родила мне наследника. Я уже не так молод, как хотелось бы, поэтому он для меняя и короны очень ценен.

— Не волнуйся, Генрих. Я рожу наследника Капетингов. Я молодая, здоровая, поэтому нет никаких причин бояться.

Король не возразил ей, но страх потерять первенца в душе не исчез. Однако он не стал заострять внимание Анны на том, что у него уже был печальный опыт, когда его первая супруга Матильда скончалась в результате неудачного кесарева сечения, ибо сама не смогла разродиться.

Слухи о том, что королева носит ребенка, быстро оббежали дворец и вышли за его пределы. В Париже народ ликовал, поднимая в тавернах кружки с пивом и провозглашая здравицы рыжей королеве и наследнику.

Это была хорошая весть, укреплявшая королевскую власть. Королевство франков изнемогало от войн между сеньорами, которые сопровождались разорениями, грабежами, голодом и повышением налогов. Ему был нужен сильный король, который властной и твердой рукой объединил бы всех франкских баронов, окруживших себя толстыми крепостными стенами и развязывавших то в одном, то в другом месте войны за свою независимость.

Дижонского замка герцогства Бургундия эта новость достигла тоже. Роберт рвал и метал, вымещая свой гнев на Ирменгарде, которая пыталась его хоть как-то урезонить, зная, что в таком состоянии он способен на жестокие поступки вплоть до убийства. Однако её усилия оказались тщетными.

Роберт в приступе ярости безжалостно избил супругу и, бросив на каменном полу малой гостиной, вскочил на своего коня и покинул территорию замка. Проехав по узким улочкам города, герцог выехал через ворота в крепостной стене, окружавшей город, — и перед ним раскинулись виноградники, отдушина для его озлобившейся души, которые были любовно ухожены монахами и подготовлены к зимовке.

Пустив коня в галоп, он помчался по узкой дороге, сопровождаемый невеселыми думами. Еще в молодости мать заронила ему в душу зерна тщеславия и амбиций, но судьба оказалась к нему неблагосклонной. Его мечтам о королевском троне, подогреваемым матерью, ни в первый, ни во второй раз не суждено было осуществиться, поскольку отец, преодолев серьезное сопротивление супруги и части вассалов, после смерти первого сына все же объявил своим наследником Генриха, короновав его в Реймсе. Даже мятеж обоих сыновей не заставил короля Роберта II изменить своего решения.

После его смерти мать уже начала открытую борьбу за утверждение на престоле младшего сына. И мечты Роберта вновь расцвели пышным цветом. Они подпитывались еще и тем, что вдовствующую королеву поддержал могущественный граф Эд II де Блуа, чьи обширные владения охватывали королевский домен с двух сторон.

Роберт до сих пор помнил то состояние радости, которое охватило его, когда он узнал, что Генрих потерпел поражение на поле битвы и бежал в Нормандию. Казалось, вот-вот — и он станет королем франков. Но его надеждам опять не суждено было сбыться: старший брат вернулся в Париж с нормандским войском.

Мать Генрих отправил в ссылку в Мелён, а ему предложил герцогство Бургундское. И что ему оставалось делать? Только согласиться на предложение короля и отказаться от претензий на корону.

И с тех пор его душу изводят скрытые желания мести и зависти. Как радовался он, когда Генриху не удалось укрепить союз со Священной Римской империей! Смерть первой Матильды, а потом второй пролились бальзамом на его душевные раны, а трусость старшего брата перед Церковью, запрещавшей близкородственные браки, вселила надежду, что он не сможет продлить свой род, оставшись без наследника престола. А там, даст Бог, падет сраженный на одном из полей битв, — и дорога для него, герцога Бургундии, к королевской власти будет открыта.

Однако женитьба Генриха на Анне Киевской спутала все карты Роберта. Он прекрасно понимал, что рано или поздно она родит ему детей, среди которых будут и сыновья. И тогда его претензиям на трон вновь не суждено будет осуществиться.

Роберт грязно выругался, пришпорив своего коня. Его интрига с Жоффруа Мартелем цели не достигла. Это он накрутил графа Анжуйского пойти на Мэн, захватить Ле-Ман и крепости Домфрон и Алансон, будучи уверенным, что Генрих, как обычно, сделает ошибочный политический ход и ввяжется в войну на одной из сторон, втянутых в военные действия, заимев врага в лице другой.

Герцогу Бургундскому было безразлично, кого поддержит Генрих — Жоффруа Мартела или Вильгельма Нормандского. Главное, чтобы ввязался в войну, для которой все равно, кто умрет, сраженный копьем, стрелой или мечом, на поле сражения — обычный рыцарь или король.

Но брат оказался умнее: избежал участия в открытом бою, оттянул силы графа Анжу, испугавшегося за свое графство, и позволил Вильгельму укрепить свои границы с юга, проявив, как и следовало ожидать, политическую близорукость, ибо позволил своему северному вассалу не только уверовать в свою непобедимость, но и стать сильнее. После окончания военного конфликта он вернулся в парижский дворец целым и невредимым, что весьма разозлило Роберта, усмотревшего в этом очередную насмешку над ним собственной судьбы.

Роберт уже несколько лет подряд занимался тайными интригами, благодаря которым началось усиление баронов Иль-де-Франса — королевского домена. Они стали строить каменные замки, за стенами которых могли чувствовать себя совершенно независимыми правителями. И король не имел права запретить им этого, хотя и понимал, что это чревато для него политическими осложнениями в королевстве.

К тому же, зная, что Генрих не привлечет его к суду за разбойничьи деяния, Роберт показывал другим собственный пример безнаказанного обогащения. И в доказательство этому незаконно присоединил к Бургундскому герцогству Семюр-ан-Осуа. Судебного разбирательства по этому поводу не последовало, что явилось сигналом для других баронов начинать войны друг с другом или по-тихому захватывать земли своего соседа.

Следуя примеру брата короля, они стали притеснять соседние церковные общины и города, грабили путников, в результате чего торговые пути стали небезопасными — в том числе и в окрестностях Парижа.

Король, потерпев ряд неудач в первой половине своего правления, последние десять лет фактически ничего не предпринимал против своих вассалов, не вмешиваясь также в развернувшуюся борьбу городов со своими сеньорами за коммунальные права. Обстановка внутри королевства с каждым днем накалялась все больше, что было на руку Роберту.

Теперь же, когда крепости Мэна Домфрон и Алансон отошли Вильгельму Нормандскому, Роберт ненавязчиво и незаметно стал настраивать брата против него и делал всё, чтобы король разорвал союз с северным вассалом, лишившись его военной поддержки, и возобновил дружбу с графом Анжуйским, который, в отличие от Вильгельма, мог в любую минуту его предать.

И в настоящий момент расстановка военных сил была не в пользу Генриха. Роберту оставалось только подтолкнуть короля к военным действиям против нормандского герцога, чтобы он вновь оказался на поле боя. И несмотря на то что Генрих продолжал колебаться, Роберт был уверен, что в конце концов король выступит против Вильгельма. А учитывая то, что сторонников этого похода будет немного, а те, кто пойдут за ним в силу вассального договора, воевать будут нехотя, король потерпит неизбежное поражение, а возможно, и погибнет на поле брани.

И вот теперь, когда стало известно, что королева вынашивает ребенка, на пути к престолу вновь возникла преграда. Если родится наследник, шанс на трон вообще может быть потерян для него Роберта навсегда. Тем не менее, тайная мечта избавиться от старшего брата не оставляла в покое Роберта. Он засыпал с нею и с ней просыпался.

Даже если у Генриха родится сын, он сделает все, чтобы после его смерти стать регентом наследника и, пока тот достигнет своего совершеннолетия, будет править Королевством франков. И единственный способ достичь этого, внушить Генриху мысль, что франкским землям грозит нападение со стороны герцога Нормандии.

И Роберт стал умело плести политические интриги вокруг короля, зная, что напрямую своей цели он не добьётся. Для него сейчас было главным заставить Генриха метаться между двумя своими сильными вассалами, не зная, чью сторону принять. И когда король достигнет в своих метаниях наивысшей точки, он предложит ему свою помощь, открыто став на его сторону против Вильгельма как самого реального врага для королевской власти.

И Роберт успешно добился своего. Генрих раздвоился в своих политических приоритетах. То, что Анна вскоре родит наследника трона, заставляло его стремиться к тому, чтобы расширить границы своего домена. И сделать это можно было в первую очередь за счет Нормандии. Эти мысли после разговоров с братом досаждали ему и в один из майских вечеров, который он коротал в парижском дворце.

Генрих прекрасно понимал, что Вильгельм был сильным и опытным, бесстрашным и хитрым военачальником, с которым лучше дружить, чем ссориться.

Он вспомнил, как помог ему прийти к власти по просьбе его отца, как поддерживал в борьбе с собственными баронами, которые повсеместно поднимали восстания, чтобы избавиться от молодого незаконнорожденного герцога.

В памяти до сих пор были живы картины, как он посвящал юного Вильгельма в рыцари. А теперь он оперился, вырос, закалился в боях и стал опасным противником несмотря на то, что принес королю вассальную клятву.

Генрих за свою жизнь уже давно убедился, что клятвы на верность — пустой звук. Пока вассал имеет от своего сеньора для себя выгоду, он клянется служить ему верой и правдой и подчиняется, когда чувствует силу, исходящую от него. Но стоит авторитету, силе и богатству качнуться, истинно верных остаются единицы, а остальные с оружием в руках стараются отхватить свою часть пирога в виде земель и графств.

Но и Жоффруа Анжуйский не во многом уступал Вильгельму, а потому был также опасен для короны, ибо король никогда не знал, какие мысли бродят в голове его могущественного вассала. Поэтому, решил Генрих, пришла пора помириться с ним после того, как помог Вильгельму вернуть назад две крепости, захваченные Жоффруа Мартелем.

В настоящее время король никак не мог решиться, с кем ему дружить и против кого воевать, поэтому решил посоветоваться с супругой.

Их разговор проходил в ее опочивальне под потрескивание дров в камине.

— Я не совсем сведуща в военных делах, мой супруг, но то, что я слышала от придворных и чему была свидетельницей сама, убедило меня в том, что ты невезуч в завоевательных походах. Ты больше терпишь поражений, нежели побед, теряешь людей, коней, оружие и земли. Поэтому мне пришла мысль посоветовать тебе отказаться от войн по своей инициативе.

— Что ты имеешь в виду? — вскинул на Анну свой негодующий взгляд Генрих. — Ты предлагаешь мне сидеть во дворце и ждать, когда мое королевство разделят на куски и присвоят себе мятежные вассалы? И что я тогда оставлю своему сыну?

— Ты неправильно меня понял, — спокойно возразила она, не отреагировав на недовольство супруга. — У меня даже мысли подобной не было. Вильгельм слишком силен в военном искусстве. У него большая армия, привыкшая побеждать. С ней не так просто совладать. Ведь он пока не собирается нарушать свою вассальную клятву и идти на завоевание земель твоего королевства. Так и не вынуждай его к этому. Ты вряд ли победишь Вильгельма. Только рыцарей зря положишь на полях брани. А когда над королевством нависнет реальная угроза, тебе его не с кем будет защищать.

— Сейчас очень благоприятный момент подчинить себе Вильгельма, поскольку нормандские бароны начали оспаривать его растущую власть, опираясь на то, что герцог незаконнорожденный, — возразил супруге Генрих. — Так что, если выступлю со своей армией против Вильгельма, они поддержат меня на местах.

— А если не поддержат? Ты ведь этого не знаешь наверняка.

— Не знаю, но буду просить бога, чтобы помог мне в этом.

— Я слышала от твоих рыцарей, что Вильгельм имеет прекрасное здоровье, достаточно силен, чтобы натягивать луки, которые другие не могли натянуть, и обладает большой выносливостью. Джоффруа Мартел как-то рассказывал о нём, как о бесподобном бойце, всаднике и командире, за которым смело идут в любой бой. Боюсь, что твои шансы на победу незначительны. Поэтому не стоит дразнить гусей.

— Что он сейчас хочет иметь? — неожиданно спросила супруга Анна, переведя разговор на другую тему.

— Графство Мэн, которое находится под властью Жоффруа.

— Вот и отдай его ему, а сам укрепляй границы своего королевства.

— Ты не понимаешь, что предлагаешь! — вскочил на ноги Генрих, закипая от негодования. — Как только я это сделаю, на меня сразу же двинет свое проверенное в боях войско граф Анжуйский. К нему тотчас присоединятся другие бароны, которые побоятся, что я тоже в любой момент смогу отобрать их графства и передать кому-нибудь другому. Поэтому им будет выгоднее заранее разбить меня, нежели ждать с моей стороны подвоха и ущемления своих вассальных прав.

— Хорошо, может, я не то сказала, что нужно, но все равно придерживаюсь твердого мнения, чтобы ты начал укреплять границы королевства. Да так, чтобы они оказались не по зубам Вильгельму Нормандскому. Тем самым ты укрепишь и свои отношения с вассалами, которые воспримут твои дела как защиту и их самих. Ведь из моих уст не прозвучит ничего нового, если я скажу, что на них держится благополучие Королевства франков.

Генрих слушал свою супругу, но взгляд его постоянно опускался на ее несколько увеличившийся живот, и непреодолимое желание оставить сыну в наследство как можно больше территорий захватило все его мысли. Безумные идеи и планы рвали на части его сознание.

Рано утром, недовольный разговором с супругой, он ускакал в Бургундию к Роберту, от которого в последние годы получал явно выраженную поддержку. Король ничего не сказал Анне, так как она недолюбливала герцога Бургундского за его жестокий нрав. Да и ее советы не пришлись ему по душе. Вот брат одобрит его неуёмное желание захватить земли Нормандии и заставить этого молодого выскочку склонить перед ним голову в полном повиновении.

Анна, узнав, что супруг отправился в Бургундию, поняла, что он не внял ее словам. Его душа рыцаря, проводившего большую часть своего времени в седле и с мечом наперевес, жаждала битв. Ей была неприемлема мысль об уступках. Ожидание и терпение — это было не о Генрихе. Он часто срывался с места, не продумав до конца свой военный поход, в а итоге терпел поражения, прослыв королем, которого обходила удача.

Понимая, что она ничем и никак не может повлиять на ситуацию, Анна вновь принялась менять привычки придворной знати.

В один из дней во дворец прибыли киевские купцы, о чем сообщили Анне, и привезли ей папирус и подарок от отца. Приказав их накормить, она нетерпеливо сломала печать и принялась за чтение:

«+ От великого князя Ярослава к дочери Анне. Ясочка моя голубоглазая, тоскливо без тебя стало в княжеских покоях. Тоскую я и по твоей матери, умнейшей и достойнейшей супруге. Я так любил её, что ничего не мог сделать против ее воли. Но она, к горю моему, быстро покинула меня. Теперь и я что-то стал прихварывать. Наверное, к ней готовлюсь. Большей частью живу в Вышгородском детинце. На Руси пока мир. Печенеги не досаждают. Князья строптивость не проявляют. Владимир в Новгороде достраивает собор святой Софии. Стал чего-то часто думать о тебе, моя младшенькая. Передавай мне весточки от себя через киевских купцов. Храни тебя Господь в чужом краю, дитя моё».

Слезы капнули на пергамент, размыв несколько отчих слов, обращенных к ней с далекого Вышгорода. И так защемило в тоске сердце, что Анна даже руку к нему приложила. А потом вспомнила про подарок, который положила на лавку, спеша прочитать письмо от отца.

Он был завернут в холщовую ткань и перетянут накрест пеньковой веревкой с княжеской сургучовой печатью. Сломав ее, Анна стала бережно разворачивать ткань — и вскоре перед глазами предстал книжный переплет, исполненный из синего аксамита с золотыми уголками и нанесенным по краям золотым растительным орнаментом. По центру красовались надпись «Златоструя».

Дрожащими пальцами она открыла первую страницу, на которой красивым каллиграфическим почерком было выведено: «Сочинения Иоанна Златоуста». Пролистав несколько листов, её взгляд остановился на написанном:

«IX. К молодой вдове.

СЛОВО ПЕРВОЕ. Скорбь молодой вдовы Фирасия и утешение ей. — Бог печется о вдовах. — Достоинство вдовства почитается у христиан и язычников. — Радостность надежды и уверенности в том, что мы вновь увидим тех, кого любили. — Кратковременность земной жизни, сопровождающие ее бедствия и непрочность счастья. — Доказательство этого последнего положения. — Пример двух вдов богатых и высокопоставленных, которые после смерти своих мужей дошли до крайней бедственности. — Пример девяти императоров, царствовавших в Константинополе, из которых семеро погибли от насильственной смерти. — Изображение славы и блаженства, которыми наслаждается Фирасий на небесах».

Почувствовав, как ее бросило в холодный пот, Анна отложила книгу и вытерла лицо рукавом котты. «Что это, — болезненно отдаваясь в висках, билась мысль, — просто одно из научений Златоуста или пророчество судьбы его словами? Неужели ей в скором времени предстоит вдовство?»

Но ответов на эти вопросы у Ионна Златоуста для нее, конечно, не было. Поблагодарив мысленно отца за столь дорогой подарок, она послала к купцам Марьяну, чтобы та передала им королевское повеление задержаться, пока не получат от королевы ответ, который им надлежит доставить великому князю Ярославу.

И, поспешив в свою опочивальню, Анна достала из сундука пергамент, чернила и лебединое перо и села писать письмо:

«+ От Анны к батюшке, великому князю Ярославу. Получила от тебя весточку и очень обрадовалась. Часто вспоминаю наш киевский княжий двор, как жила в нём. Тоска по родным местам не покидает мою душу. Мы сейчас живем в парижском дворце. Он такой же темный и холодный, как в Санлисе. Генрих ходил в военный поход на подмогу Вильгельму Нормандскому. Сейчас готовится к войне с ним, чтобы ослабить, ибо видит от него угрозу королевству. Полюбить его мне так и не удалось, но уважаю за доброе отношение ко мне и ум. Я уже на сносях. Молюсь, чтобы Господь дал нам наследника трона. Приучаю к чистоте тела своих подданных. Заказала изготовить много легких деревянных ложек, какие были в нашем доме. Может, отучу их есть руками. Как мои братья? Что-то ни один из них не пишет мне. Спасибо за подарок! Трудно представить что-то лучшее. Береги себя, милый батюшка. Пусть осенит тебя Господь своей милостью!»

Марьяна отнесла свиток королевы киевским купцам и вернулась обратно.

До самого вечера пребывала Анна в грусти: уж очень растревожило ее письмо от отца. Захотелось птицей взметнуть в небеса и полететь в родные края, пролететь над раздольными полями, широкими лесами и могучим Славутичем, а потом опуститься на княжий двор, где прошло ее детство, отрочество и взросление… Увидеть, как командует княжеской стражей молодой золотоволосый ярл на могучем коне… Посидеть на низком стольце перед матушкой, уткнувшись головой в ее колени и чувствуя ласковую руку на своей голове… Прижаться к твердой и надежной груди батюшки, вдыхая исходящий от него запах кожи, доспехов и благовоний… Мчаться в окружении братьев в погоне за быстроногой косулей…

Анна понимала, что все эти дорогие ее сердцу моменты остались в прошлом и никогда не повторятся. И от этого грусть-тоска холодным ужом заползала в душу.

Но ее природная жизнерадостность взяла над ними верх, и Анна вновь окунулась в дела, в которых хорошим ей помощником был ее сенешаль Амори. Немногословный, но исполнительный, он быстро выполнял все ее распоряжения. Вот и сейчас ложку принес показать королеве, чтобы она оценила, правильно ли она изготовлена по ее рисунку.

Мастер оказался толковый. Поэтому ложки получились легкими, гладкими и удобными в использовании. Одобрив их, Анна сказала сенешалю:

— Отныне на пирах подавать каждому за столом ложки, чтобы не ели более руками.

Амори поклонился королеве и вежливо ответил:

— Так и будет, ваше высочество.

В один из вечеров в опочивальню к супруге пришел Генрих. Он выглядел очень уставшим и постаревшим. В волосах и короткой бороде прибавилось седых волос от государственных дум. Ложе после того, как узнал, что она вынашивает их ребенка, посещать перестал, дабы не причинить вреда наследнику. А в том, что родится именно он, король не сомневался.

— Что случилось, Генрих? — спросила Анна, указывая ему на кресло рядом. — Ты абсолютно не бережешь себя. На тебе лица нет.

— Возникли серьезные противоречия между Королевством франков и Священной Римской империей германской нации.

— Генрих III снова не дает тебе покоя! — воскликнула Анна. — И что на этот раз?

— Так с ходу в двух словах не объяснить. До недавнего времени я был союзником императора. Когда мне было двадцать три года, Эд II де Блуа, как тебе уже известно, поднял против меня восстание недовольных вассалов, сговорившись с моей матерью Констанцией Арльской, и в это же время он оспаривал у Конрада, отца Генриха III, бургундское королевство. Чтобы объединить силы, я и Конрад во время личной встречи договорились о военном союзе, скрепив его моей помолвкой с младшей дочерью императора Матильдой. Правда, без перспективы скорой консумации¹⁰ брака, поскольку невесте было всего лишь шесть лет. Но для меня это было неважно, поскольку главной задачей было удержание королевской власти. Однако через год она умерла.

— Но ты ведь не виновен в ее смерти?

— Конечно, нет. Но я вынужден был вскоре жениться на дочери маркграфа Лиудольфа Фрисландского из династии Брунонов, бывшего единоутробным братом Генриха III по матери. Матильде в то время было около десяти лет. Еще через десять она скончалась в результате неудачного кесарева сечения, родив мёртвую дочь.

Однако женившись на тебе, я вошёл в систему антигерманского союза, что весьма не понравилось императору Священной Римской империи. И в настоящее время отношения с ним еще более обострились.

— Из-за меня? — спросила Анна, не совсем понимая, почему стала причиной обострения.

— Нет, ты, ma chérie, к сложившейся ситуации отношения не имеешь. Дело в том, что монахи монастыря святого Эммерама в Регенсбурге объявили, что обрели мощи святого Дионисия, одного из небесных покровителей Королевства франков. Они утверждают, что эти мощи якобы вывез из земель западных франков император Арнульф во время одного из его походов.

— И чем это угрожает нашему королевству? — от внутреннего напряжения голос Анны дрогнул.

— Если Генрих III признает эту находку, то станет считаться покровителем западнофранкской части королевства, что явится серьёзным ударом по престижу Капетингов.

— А где находятся мощи святого Дионисия?

— В аббатстве Сен-Дени.

— А кто такой Арнульф?

— Бывший император Запада, один из последних представителей немецкой линии династии Каролингов.

— Он мог вывезти эти мощи?

— Трудно сказать наверняка: ведь он правил более ста пятидесяти лет назад.

— Тогда докажи, что мощи, обретённые монахами монастыря святого Эммерама, фальшивые, — посоветовала Анна.

— Конечно, фальшивые! Но как это доказать?

— Пригласи баварских монахов в аббатство Сен-Дени и прикажи в их присутствии открыть раку,¹¹ где покоятся мощи святого Дионисия. Если они там лежат нетронутые, спор разрешится сам собой.

Генрих так и поступил. Когда раку открыли, оказалось, что все мощи были на месте. Однако монахи монастыря святого Эммерама стояли на своем, и королю франков пришлось отправиться в Баварию, поскольку вспыхнул большой скандал, связанный с тем, что монахи, слуги Господа, прибегли к невиданному ранее обману.

Его пришлось тушить папе римскому Льву IX. Он предложил решение, которое устроило обе стороны: о мощах Дионисия Парижского было объявлено, что они не покидали Францию, а монастырь святого Эммерама «получил» двух новых святых — покойных регенсбургских епископов Эрхарда и Вольфганга. Несмотря на это, отношения между Королевством франков и империей остались натянутыми.

Прошел год, как Анна стала королевой. Снова наступила весна, пронизанная теплыми солнечными лучами и щебетом птиц. Королева стала ежедневно гулять в саду, пропитанном запахом молодой распустившейся листвы и цветов, одевшими вишни, яблони и сливы в пышные бело-розовые наряды.

Глава 27

Однако Генриха весна не радовала. Он был озабочен ситуацией с Нормандским герцогством, а точнее — с Вильгельмом. И хотя прошло уже более двадцати лет, события его прибытия в Фекан в сопровождении всего нескольких приближенных после полного поражения в борьбе за трон с войсками графа Эда де Блуа глубоко отпечатались в его памяти.

В малой гостиной парижского дворца к нему присоединились его брат Роберт Бургундский, троюродный брат Гуго II граф Понтье, двадцатидевятилетний Гильом VII Орёл, герцог Аквитании и граф Пуату, который в столь молодом возрасте заслужил прозвище Храбрый, и Альберик I де Монморанси.

Они, неспешно попивая вино, рассуждали о герцогстве Нормандия, в котором король в настоящее время видел угрозу для своего королевства.

— Мне кажется, ваше высочество, что не стоит добровольно нарываться на неприятности, с которыми мы неизбежно столкнемся, если выступим против Вильгельма, — сказал герцог Аквитании. — Этот бастард неимоверно успешен в военных действиях и практически всегда выходит из них победителем. Я согласен с политикой своего отца, который при жизни старался поддерживать хорошие отношения с Нормандией.

Генрих про себя улыбнулся, услышав слова, созвучные с мнением супруги.

— Если уж быть совсем точным, то не с Нормандией, а с Робертом Дьяволом, — возразил Гуго. — Он не представлял угрозы для королевской власти.

— Согласен с этим, — вступил в разговор король, — Более того, Роберт поддержал меня, когда я, разбитый в пух и прах, вынужден был скрываться в его герцогстве. И он не воспользовался моим беспомощным состоянием. Наоборот, с почетом принял при герцогском дворе, а потом, вселив в меня уверенность в победу, выделил большое войско, которое помогло мне выиграть борьбу за королевский трон.

— Но к тебе ведь присоединился еще и граф Анжу Фульк Нерра со своим многотысячным войском, — напомнил брат. — Так что победа была совместной.

— Конечно. Но разговор сейчас не о ней, а о том, что я оказался в долгу перед Робертом Дьяволом, который пришел мне на помощь в трудный час. И, как только королевская власть сосредоточилась в моих руках, мне пришлось его отдавать.

Альберик I де Монморанси усмехнулся:

— А вам, сир, не оставалось ничего другого. С герцогом шутки плохи.

— Вы имеете ввиду Роберта Дьявола? — обратился к королю Гильом.

— Да. Сумев собрать все причитающиеся королю Франкии подати, он потребовал от меня официального признания и обещания политической поддержки и военной помощи как сюзерена своему малолетнему сыну, обеспечив тем самым безопасность своему наследнику, коим являлся Вильгельм, рожденный не в законном браке, а его конкубиной.

Роберт все тщательно продумал, и я вынужден был признать и поддержать его незаконнорожденного ребенка, что явилось важнейшей составной частью договоренности, обеспечившей ему передачу герцогского титула. Поэтому у меня не было никаких оснований считать, что оно перестало действовать после того, как его отец отправился в паломничество.

— Выходит, дав Роберту свое «высочайшее согласие», ты стал выступать в роли опекуна несовершеннолетнего наследника Нормандского герцогства и нести ответственность за его безопасность? — уточнил Гуго.

— Конечно. К тому же сам малолетний герцог вскоре приехал ко мне и лично принес присягу, что дало мне как королю пусть формальное, но все же право взять мальчика и его феод под свое непосредственное покровительство. И ещё позволило относиться к Нормандии как к части своих королевских владений.

— Но мальчик вырос и стал доставлять своему сюзерену много хлопот, причем, весьма неприятных, — хмыкнул Роберт Бургундский. — Больше того, он в настоящее время является явной угрозой для королевства.

— И это меня очень напрягает, — согласился с братом Генрих. — Расстановка сил за последние двадцать лет изменилась настолько, что из союзника Вильгельм постепенно превратился в грозного противника, с которым надо считаться и с которым ссориться — себе дороже.

И начало этому положил Роберт три года спустя, как я сосредоточил королевскую власть в своих руках, неожиданно объявив о намерении отправиться в паломничество. Это решение тогда смутило многих, так как для его принятия не было никаких веских оснований. Но герцог был непреклонен. Его не остановило даже то, что против его поездки решительно высказались практически все крупнейшие землевладельцы, составлявшие его ближайшее окружение.

— Что ж, ему примером, по всей видимости, послужил Фульк Нерра Грозный, которого даже собственные соратники осуждали за буйный нрав и жестокость. Поэтому, ради покаяния, он трижды совершил паломничества в Святую Землю, — сказал Гуго. — Наверное, Роберта Дьявола также замучило чувство вины, которую он решил искупить только с помощью тяжелого паломничества, иначе более ничем нельзя объяснить то, что он добровольно наложил на себя столь строгую епитимью.

Альберик I де Монморанси, сделав несколько глотков вина, глубокомысленно произнес:

— Произошедшее трудно объяснить, учитывая то, что при Роберте герцогская власть, как никогда ранее, продолжала укрепляться, хотя, конечно, рецидивы недавних раздоров и анархии давали о себе знать. Достаточно вспомнить, как после примирения со своим дядей он был вынужден применить вооруженную силу против епископа Байе Гуго, который отказался выполнять его приказы и заперся в своем замке в Иври.

— Но ведь это было скорее исключением, чем правилом, — возразил ему Гуго. — В это время авторитет Роберта был высок как в самом герцогстве, так и за его пределами. Правители соседних земель предпочитали иметь его в качестве союзника или, по крайней мере, обеспечить отношения нейтралитета.

— Да и внутри герцогства Роберт имел твердую опору в лице набирающей силу новой аристократии и пользовался поддержкой самого влиятельного человека в Нормандии — архиепископа Руанского, — поддержал его Альберик I де Монморанси. — Возможно, он отправился в Иерусалим, чтобы замолить грех братоубийства?

— Или за то, что пролил кровь семерых благочестивых мужей-отшельников, не убоявшись ни Господа, ни Святой Церкви, — со смехом продолжил Гуго. — Как бы там ни было, он оставил после себя гадёныша, с которым мы сейчас не знаем, что делать.

— Думаю, на Вильгельма сильно повлиял Жильбер де Брион, — прекратил их пререкание Роберт Бургундский. — Ведь он из самой знатной семьи не только в Нормандии, но и Англии. Его амбиции столь же велики, как его земельные владения, занявшие чуть ли не всю центральную часть герцогства. Кроме того, он был одним из опекунов малолетнего Вильгельма и неоднократно подтверждал его подпись на важных государственных документах, а с 1039 года фактически правил Нормандией. Благо, что был убит одним из своих соперников.

— Ну что теперь обсуждать дела давно минувших дней, — резко оборвал своих собеседников Генрих. — Что толку в этом занятии? Главное в том, что совет самых могущественных нормандских аристократов во главе с архиепископом Руанским, который собрал Роберт накануне своего паломничества, по его просьбе признал мальчика законным наследником, дав обычную в подобных случаях клятву верности и уважения будущему сюзерену. И в последствии им ничего не оставалось делать, как выполнить ее. Жаль, что шестой герцог Нормандии Роберт умер в первых числах июля 1035 года в Никее Битинийской.

— Однако власть в то время в Нормандии перешла к Вильгельму формально, и шансов удержать ее тогда было совсем немного. Мало того что ему было всего семь лет, так он еще вдобавок и незаконнорожденным, поэтому споры о правомерности его возведения на престол были практически неизбежны, — напомнил присутствовавшим Гуго.

— Как бы мы сейчас об этом не рассуждали, а герцогом стал именно Вильгельм. Причем, благодаря ближайшему окружению Роберта, — сказал Альберик I де Монморанси. — По сути дела, его ангелами-хранителями стали те же люди, которые в свое время помогли удержаться на герцогском троне его отцу: архиепископ Руанский, граф Бретани Алан и Осберн, продолжавший занимать влиятельную должность герцогского стюарда.

— Да, ситуация в то время была критической, — согласился Генрих. — В ней тогда все зависело от позиции архиепископа Руанского. Он и сам мог претендовать на герцогскую корону, но не стал. Возможно, в силу преклонного возраста, но не исключаю, что из-за церковного сана. Ни для кого же не секрет, что он играл особую роль при дворе герцога Роберта Дьявола, будучи его первым советником.

Именно он сумел обеспечить мир между Нормандией и Бретанью, благодаря чему Вильгельм получил поддержку со стороны Алана III. И, наконец, только у архиепископа Руанского были устойчивые связи с моим королевским домом, что имело немаловажное значение: ведь вскоре после того, как Роберт покинул Нормандию, я одобрил признание Вильгельма его наследником. А несколько позже архиепископ организовал приезд Вильгельма ко мне в качестве будущего вассала — сеньора Нормандии, и я принял его клятву. Так что многие приняли участие в том, чтобы недавний птенец оперился и стал хищной птицей.

Гуго, согласно кивнув головой, все же подчеркнул:

— Несмотря на всё это, положение малолетнего Вильгельма оставалось весьма шатким. Вряд ли он смог долго продержаться, если бы против него выступили другие представители династии. Это поистине удача, что ни один из родственников, которому он перешел дорогу, по тем или иным причинам не оказал ему реального противодействия.

— Да о чем тут рассуждать! — воскликнул герцог Бургундский. — Роберт Дьявол заранее стал расчищать путь к герцогскому титулу своему бастарду. Достаточно вспомнить, что еще до его рождения самым законным претендентом на герцогство был Николас, племянник Роберта, которого тот отправил в монастырь Сент-Уан, и тот по какой-то странной причине изначально не проявил никакого желания оспаривать права Вильгельма, а в дальнейшем сохранил лояльность по отношению к своему кузену.

— Ты забыл о сыновьях герцога Ричарда II, а также его внуке Ги Бургундском, — не остался в стороне от обсуждения Гильом. — У любого из них были все шансы сплотить вокруг себя недовольных и возглавить дворцовый переворот.

— Ты был тогда еще слишком юным, а потому не знаешь, что в то время у них для этого не было сил, — возразил Генрих. — Ни Може, ни Вильгельм в 1035 году еще не обладали властью, которая появится у них вскоре, а Ги еще не принадлежали земли в центре Нормандии, благодаря которым он через некоторое время станет столь сильным и влиятельным, как сейчас.

Словом, архиепископ Руанский, опираясь на свой авторитет, занимаемый пост и помощь ближайшего окружения герцога, вполне контролировал ситуацию. К тому же он возглавлял «высокий суд», в состав которого молодой герцог не входил. Так что главенствующая роль в управлении герцогством принадлежала ему. Отсюда можно сделать однозначный вывод, что относительное спокойствие в герцогстве держалось почти исключительно на власти и авторитете одного человека. Это подтвердилось два года спустя, когда епископ умер и ситуация в Нормандии стремительно дестабилизировалась.

— Да, — согласился с королем Альберик I де Монморанси, — после смерти архиепископа Руанского основной вопрос заключался в том, кто будет оказывать влияние на юного герцога. В результате наступила череда страшных событий, следствием которых стали хаос, на несколько лет охвативший Нормандию, и гибель почти всех, кто на первом этапе поддерживал Вильгельма.

Вначале внезапно умер Алан III — главный наставник и покровитель нормандского герцога. Его обязанности перешли к другому близкому другу Роберта Дьявола — Жильберу Брионскому, который, как считалось, замещает на этой должности короля франков. Но всего через несколько месяцев он погибает во время скачек от рук подосланного убийцы. Следом убивают Турчетила — учителя Вильгельма. Затем наступил черед стюарда Осберна, который простился с жизнью во время драки, произошедшей прямо в спальне герцога… Можно только догадываться, как отразились подобные события на характере мальчишки.

— На фоне этой борьбы за власть произошло усиление позиций сыновей Ричарда II Може и Вильгельма, — подчеркнул Генрих. — Може был назначен архиепископом Руана, что гарантировало ему участие в управлении Нормандией, и вскоре его подпись стала появляться на многих государственных документах, в которых при перечислении участников различных заседаний юный герцог упоминался зачастую после архиепископа.

А его брат стал графом д’Арк в качестве награды за отказ от лояльной позиции по отношению к молодому герцогу и обещание не признавать себя его вассалом. Уже через два года архиепископ Може и Вильгельм Аркский возглавили список самых могущественных лиц герцогства. А внук Ричарда II Ги Бургундский как раз в это время стал владельцем Вернона и ранее принадлежащего убитому Жильберу Брионского замка. Это красноречиво свидетельствовало о том, что семья Викингов не собиралась сдавать свои позиции без боя.

Роберт, допив до конца уже третий кубок вина и поставив его на стол, продолжил начатый венценосным братом экскурс в прошлое Нормандии:

— Пока знать плела интриги, провинцию все больше и больше охватывали беспорядки. Этот период правления юного Вильгельма стал одним из самых мрачных в истории Нормандского герцогства. Забытые было старые обиды возродились вновь, распри между сеньорами вспыхнули с новой силой, и каждое насильственное действие оборачивалось новой, еще более кровавой, стычкой. В охватившие герцогство волнения и беспорядки так или иначе были вовлечены не только практически все знатные нормандские семьи, но и крестьяне, поднимавшие повсеместно вооруженные выступления. Атмосфера враждебности пропитала герцогство, и нападения ждали со всех сторон. Положение Вильгельма в этот период было крайне сложным.

— Я, конечно, чувствовал себя ответственным за состояние дел в землях своего малолетнего подопечного, — перебил брата Генрих, — и имел формальное право в них вмешиваться, что мне и пришлось сделать.

Двенадцать лет назад я со своим войском неожиданно осадил крепость Тилльери-сюр-Авре, которая располагалась на границе с владениями Капетингов. Её оборону возглавлял Жильбер Криспин, который отказался от капитуляции. Но на моей стороне выступило несколько знатных нормандских сеньоров, с помощью которых крепость была взята и частично разрушена. Затем я со своим войском вторгся в Хьемуа, прошел долину Орн и осадил город Аржантан. И вновь нашел союзников в Нормандии, которые помогли взять его и захватить Фалез.

Но здесь уже вмешался Ральф Гассийский, который на тот момент был главным наставником юного герцога. Состоялось настоящее сражение. Фалез был освобожден. Я же возвратился в Париж, предварительно оговорив право на размещение своего гарнизона в Тилльери.

Правда, нашлось немало тех, кто осудил мое вторжение, расценив его как вопиющую неблагодарность по отношению к династии, которой я в какой-то мере был обязан троном. Однако у них не было никаких оснований подозревать меня в желании свергнуть вассала, совсем недавно лично мною признанного.

— А чем был вызван ваш поход в Нормандское герцогство? — спросил Гильом, впервые слышавший эту историю.

— Беспокойством по поводу того, что происходит в Нормандии, поскольку не утихавшие там беспорядки начали угрожать спокойствию всей Северной Франкии.

К тому же существовала реальная опасность, что нормандским кризисом воспользуется в своих интересах Фландрия, во главе которой стоял Бодуэн. Несмотря на то что он был к этому времени уже женат на моей сестре Аделе, он настраивал герцога Бретани против меня, при этом внимательно следя за развитием ситуации в Нормандии. Что лишь подтверждает то, что разразившийся кризис не был сугубо внутренним делом Нормандии, и я как король Королевства франков был просто обязан предпринять определенные шаги для поддержания политического равновесия на севере своей страны.

Прежде всего, я как сюзерен постарался укрепить собственные позиции и напомнить нормандцам о своих правах. Необходимость данной меры была продиктована тем, что один из моих главных вассалов не достиг совершеннолетия. Именно поэтому мне оказывали помощь сами нормандцы, которые считали, что королевская власть может и должна быть использована для восстановления порядка. Поэтому политика королевства была направлена как против тех, кто стремился сместить юного Вильгельма, так и против тех, кто пытался превратить его в марионетку.

— Безусловно, в королевском вмешательстве был заинтересован и сам герцог, который в это время являлся правителем Нормандии лишь номинально, — высказал свое мнение и Гуго. — Ни для кого ведь не секрет, что его личное влияние было тогда еще очень незначительным и практически целиком зависело от силы поддерживавших его группировок знати и позиции короля франков.

— Так-то оно так, — согласился с ним Роберт, но, когда повзрослевший Вильгельм стал неожиданно предъявлять права на полную самостоятельность в принятии решений, он столкнулся с новым, еще более серьезным кризисом.

Шесть лет назад беспорядки в Нормандии, не прекращавшиеся на протяжении предыдущих девяти лет, начали перерастать в открытое выступление против молодого герцога. До этого момента его властные полномочия, пусть и номинальные, никто не оспаривал.

Теперь же ситуация в корне изменилась. Появилась организованная оппозиция, нацеленная на государственный переворот. Ее ядро находилось в Нижней Нормандии и включало в себя представителей ряда знатных семей. Основным организатором заговора был Ги Бургундский, один из претендентов на герцогский престол, могущество которого заметно возросло за счет богатейших земель вокруг Вернона и Бриона, перешедших к нему после смерти графа Жильбера.

Армию, которая намеревалась в скором времени низвергнуть герцога Вильгельма, возглавили виконты Котантена и Бессена. К ней присоединились многие сеньоры Нижней Нормандии.

— Да, я слышал, что сначала заговорщики попытались захватить в плен и убить молодого герцога, который по какой-то причине остановился в Валоне, практически в самом центре враждебной территории, — сказал Гильом. — Однако кто-то предупредил Вильгельма, и ему удалось спастись. Он бежал, воспользовавшись темнотой. Я ничего не извратил?

— Нет, — подтвердил Альберик I де Монморанси. — Именно так и было. Но есть и вторая часть этой истории.

Оказавшись в плачевном положении, у Вильгельма оставалась только одна возможность сохранить трон, а может, и жизнь — обратиться за помощью к своему сюзерену. Так герцог и поступил. Он лично отправился к королю в Пуасси и, как верный вассал, бросился к его ногам, взывая о помощи. И тот пообещал ему её.

— Конечно, я обязан был ему помочь, — сказал Генрих, — ведь защиты у меня просил правитель моего лена, которого самовольно вознамерились свергнуть собственные вассалы. Поэтому действия мятежников я воспринял как действия, направленные против короля. Всё вместе и подтолкнуло меня в начале 1047 года во главе армии вступить в Нормандию, чтобы защитить герцога Вильгельма от его многочисленных врагов.

— О, это был успешный военный поход, в котором и я принимал участие! — воскликнул Гуго. — Мы двинулись на Кан по Мезедонской дороге, чтобы соединиться с немногочисленными отрядами, набранными Вильгельмом в Верхней Нормандии. Совершив довольно тяжелый переход через долину Валь-д'Ож и обойдя Аржантан, заняли без боя Масс и подошли к ничем не примечательной равнине Валь-э-Дюн, где и произошла встреча с силами мятежников, которые, двигаясь с запада, успели благополучно форсировать реку Орн.

Нас не испугали многочисленность и ярость врагов. Армия короля смело вступила в битву. В результате сменяющих друг друга яростных стычек кавалерийских отрядов, противник понес огромные потери. Мятежников охватила паника. Большинство из них погибли: одни нашли смерть на поле брани, пораженные оружием или затоптанные наступающими, а многие всадники утонули в водах Орна вместе со своим снаряжением, пытаясь спастись вплавь.

— Тем не менее, схватка была очень жаркой, — подтвердил Генрих. — В самом ее начале Хемо Крюлийский даже сумел пробиться ко мне и сбить с коня, но сам был убит, не успев нанести мне смертельный удар. Что касается Вильгельма, то он действовал с той самоотверженной храбростью, которой прославился в последующих битвах.

Вскоре повстанческая армия оказалась под угрозой окружения и начала в панике отступать. Число беглецов было очень велико, но мои воины мчались за ними по пятам и, нагоняя, уничтожали. Погибших было так много, что их тела остановили колеса мельниц Борбийона. Поражение западных виконтов на Валь-э-Дюне явилось поворотным моментом в судьбе герцога Вильгельма и Нормандии в целом. Однако герцогская власть была восстановлена в Нормандии в полном объёме несколько позже.

— Когда, где и кем? — поинтересовался Гильом.

— В октябре неподалеку от Кана, в непосредственной близости от места битвы, состоялся собор, на котором присутствовали высшие нормандские прелаты, а также сам герцог. Это полномочное собрание утвердило положение о Божьем мире. Все присутствовавшие взяли на себя обязательство обеспечивать его исполнение, в чем поклялись на специально привезенных для этого случая из Руана мощах святого Уана.

Собор запретил вооруженные столкновения с вечера среды до утра понедельника, а также на периоды Рождественского и Великого постов, празднования Пасхи и Троицы. Это совпало с положениями о Божьем мире, утвержденными ранее в других частях Франкии. Согласно принятым в Кане решениям, нарушивший Божий мир мог быть отлучен от церкви.

Исключение было сделано для короля франков и герцога Нормандии. За ними сохранилось право использовать силу и вести боевые действия даже в дни Божьего мира, если это отвечало высшим интересам королевства и герцогства.

— Зря, конечно, этим правом наделили Вильгельма и уравняли с королем, — сказал Гильом. — Этим признали особую роль Вильгельма, который получил рычаги воздействия, присущие не только светской, но и церковной власти. И теперь он с успехом может воспользоваться ими в ущерб интересам королевства.

Генрих устало потер виски и, вставая с кресла, подвел черту под разговором, который длился весь вечер:

— В ранний период своего правления Вильгельм был еще совсем мальчиком, что позволило мне относиться к Нормандии как к неотъемлемой части своего домена, и моё участие в подавлении мятежа, завершившееся победой в битве на Валь-э-Дюне, было моим вкладом в укрепление власти Вильгельма. Свой долг королевского вассала он вернул мне, вступив в борьбу против моего врага, коим стал в то время Жоффруа Мартел, взятием крепости Алансон. И теперь отношения между нормандской герцогской династией и королевским домом Капетингов приобрели совсем иной характер. Новые реалии требуют и нового подхода к решению возникших проблем, о которых мы поговорим позже и в более расширенном составе. А сейчас я вас покидаю, так как уже далеко за полночь.

И Генрих вышел из малой гостиной.

Время неумолимо приближалось к родам. Анна редко видела своего супруга, который занимался делами королевства. То в одном месте, то в другом возникали бунты крестьян, недовольных поборами и нещадной эксплуатацией своих синьоров, которые, окруженные толстыми стенами своих крепостей, сосем распоясались, игнорируя власть короля. Его авторитет неумолимо падал, но повлиять на это Анна не могла, поскольку Генрих не прислушивался к ее доводам.

А начале августа он отбыл вместе со своими приближенными в Орлеан, где находился одни из королевских дворцов.

Мятежная Нормандия никак не успокаивалась. Когда вскоре после падения Донфрона Вильгельм вновь столкнулся с мятежом, равным по силе с предыдущим, король отказал ему в своей вооруженной поддержке, предоставив ее противникам герцога. Это было неверное политическое решение.

Новость, что король вновь пошел на сближение с графом Анжуйским, тепло приняв его в середине августа при королевском дворе в Орлеане, достигло и дворца Нормандского герцога, и Парижского дворца. Вильгельм сильно обеспокоился этим, но пока мог наблюдать только со стороны за развитием этих отношений.

Анне же в те дни было не до этого, так как приближалось время родов, и все свое внимание она сосредоточила на том, чтобы благополучно произвести на свет ребенка.

Рождение нового члена королевской семьи не было просто обычным днём, это было политическое событие, которое могло оказать влияние на судьбу всего государства. Это Анна прекрасно понимала. Как понимала и то, что это событие могло предвещать успех или падение монархии. Поэтому была очень обеспокоена итогами родов.

Заверения дворцового лекаря в том, что родится обязательно наследник, успокаивали ее отчасти, поскольку она не исключала также и того, что может родиться девочка, что сильно опечалит супруга и королевство. Ведь рождение ребёнка королевской крови было не частным делом семьи, а событием, которое вызывало беспокойство всех подданных короля.

Весь двор во всеуслышание рассуждал, будет ли это мальчик? Родится ли будущий король?

Большая часть приближенных готовилась принять участие в родах, что сильно беспокоило Анну, которая не понимала сложившегося обычая. Что она и попыталась выяснить для себя в разговоре с Эрмесиндой, супругой Гильома VII герцога Аквитании, с которой сдружилась в последнее время.

— Как будущий правитель, ребёнок больше принадлежит народу, чем вам, ваше высочество, — объяснила она королеве. — Поэтому вам придется рожать в присутствии большого числа зрителей, каждый из которых внимательно будет наблюдать за процессом, чтобы удостовериться, какого пола будет ребенок и насколько он здоров.

— Господи, зачем это нужно! — воскликнула Анна, пораженная услышанным до глубины души. — Я не позволю устраивать из моих родов спектакль со зрителями.

— Это начали практиковать, чтобы избежать обмана, — спокойно ответила герцогиня.

— Какого обмана? — вопрошала ничего не понимающая королева.

— В истории королевских династий были случаи, когда рожденную девочку во время родов подменяли мальчиком и выдавали его за наследника. Поэтому к родам королевы всегда готовились заранее, чтобы избежать неожиданностей.

— Так ведь это были дети не королевской крови! — возмутилась Анна. — Как они могли наследовать престол?

— Но ведь об этом знали несколько человек, которые вскоре после родов королевы умирали по разным причинам, унося тайну с собой в могилу.

— А король?

— Он пребывал в неведении. Всем занималась королева, которая в итоге только одна владела знанием, кем на самом деле являлся фактический наследник. Бывали случаи, когда король, отчаявшийся иметь законного наследника, выдавал за него сына от своей любовницы.

Анна в ужасе схватилась за голову.

— А какова была судьба девочек, рожденных королевами, которых заменили на мальчиков? — спросила она, подняв на Эрмесинду свои голубые глаза, в которых застыл испуг:

— Она никому неизвестна. Возможно, отдавали в семью, из которой забрали мальчика, но не исключено, что и…

— Я не хочу слышать об этой дикости! — вскричала Анна. — И никому не позволю убить свою дочь, если родится она вместо долгожданного королем сына. Она имеет право на жизнь.

— Так ведь вас никто не спросит, ваше высочество, поэтому лучше никому больше не говорите об этом.

— Почему? Мой венценосный супруг не допустит этого!

— А кто с ним будет советоваться? Для людей, которые вершат политику в королевстве, важнее всего сохранить в нем спокойствие и мир, залогом которых будет рождение именно наследника королевского трона. Поэтому я осмелюсь посоветовать вам не противиться тому, чтобы во время родов присутствовало как можно больше придворных. В этом случае ваша дочь, если родится она, останется жива, поскольку ее не удастся заменить на другого ребенка.

После этого разговора Анна долго молилась в церкви святого Николая, расположенной на дворцовой территории, чтобы у нее родился сын. И причин для этого было две: для нее было важно не только сохранить трон за династией Капетингов, но и жизнь малышке, которая не виновата в том, что не может быть его наследницей.

С Анны хватило уже того, что вот уже больше месяца она не принимала участия в светской жизни и вынуждена была переехать в особые покои, в которых должна была оставаться до самих родов. Это был не самый простой и не самый приятный период в её жизни.

Несмотря на роскошь убранства, условия, в которых приходилось ей жить в этот период, были очень суровыми. Все окна в комнате были заколочены ставнями, а потому в неё практически не проникал свежий воздух. Свет, как утверждал Лорентин, опасен, потому что мог повредить её глаза.

Из новой опочивальни были вынесены картины, изображающие птиц и животных, чтобы не способствовать появлению уродств у ребёнка, и вместо них были повешены шпалеры с безмятежными религиозными сценами и пейзажами. В комнате было создано ощущение темноты, ассоциировавшейся с безопасностью, чтобы королева могла родить монарха в идеальном комфорте. Словом, всё, по мнению лекаря, должно было способствовать облегчению состояния будущей матери, а не расстройству.

Анне также было предписано им избегать плохих мыслей и снов, над чем она втайне посмеивалась, прекрасно понимая, что руководить ими не в её власти. Пространство возле её кровати освещалось при помощи свечи, и это давало хоть немного света.

В опочивальне не затухая горел камин, свежие камыши и трава покрывали пол, которые ежедневно меняли, чтобы в помещении было чисто и свежо. Посещавшие Анну женщины говорили с ней только шепотом.

В конце концов это надоело Анне, и она, вопреки воплям дворцового лекаря, перебралась в свою опочивальню и стала прогуливаться по утрам в саду, где воздух был свеж, чист и наполнен приятными ароматами.

Лорентин не отходил от нее ни на шаг, в отчаянии заламывая руки и умоляя королеву одуматься и вернуться в отведенную для родов комнату. Однако Анна не обращала на него никакого внимания, продолжая жить нормальной жизнью. Она хорошо помнила свою матушку, которая носила в своем чреве близнецов Вячеслава и Игоря и продолжала управлять княжьим двором. Никто ее не закрывал в темной комнате и не заставлял вести непривычный для нее образ жизни и скрываться от других.

О чем Анна беспокоилась больше всего, так это о санитарии. Ей непросто было вычистить дворец, но еще труднее было заставить придворных придерживаться чистоты. Однако ее усилия все же увенчались определенным успехом: они стали мыться, справляли нужду в комнатах для облегчения и перестали бросать обглоданные кости на пол.

Мать всегда рожала в бане, но этого Анна позволить себе не могла, чтобы не приводить в шок придворных. И без этого она не сходила с их языков, часто злых и недовольных. Поэтому королева не хотела становиться причиной повсеместных обсуждений, чтобы не нагнетать обстановку накануне рождения ребенка, которая могла повредить ему.

Тем не менее, она приказала к моменту родов подготовить чистые простыни и пеленки, много горячей воды, несколько чистых тазов и кувшинов, которые понадобятся для мытья рук и омовения новорожденного.

Анне уже не раз приходилось слышать, что после родов рожениц преследовала родильная горячка. И хотя она не была сильна в медицине, интуиция подсказывала ей, что именно нечистоплотность во время родов часто приводила к смерти молодой матери. Поэтому и решила избежать подобных последствий.

И хотя Анна была готова к родам, момент, когда они начались, стал для нее неожиданным. У неё отошли воды, что очень ее напугало. Как назло, в эту минуту рядом с ней не было лекаря, и она срочно послала Селин Д'Арно, старшую из опекаемый ею девушек, за ним.

— Не волнуйтесь, ваше высочество, — попыталась ее успокоить Эрмесинда, уже родившая двух дочерей. — Это отходят ненужные воды, которые указывают на то, что скоро у вас начнутся схватки.

— Схватки? — переспросила Анна.

— Это такие периодические боли, свидетельствующие о том, что ребенок готовится выйти из темноты материнского чрева на божий свет, — объяснила ей герцогиня.

— Они будут сильно болезненными? — не скрывая страха спросила королева.

— Да, очень, но на протяжении многих веков невыносимая боль считалась во время родов обязательной и необходимой. Агония, которую женщины испытывают при родах, тесно связана с падением Евы в Эдемском саду и постоянно напоминает им о её первородном грехе.

— Эрмесинда, удалите из моей опочивальни всех девушек и оставьте из фрейлин только женщин, — приказала королева.

Герцогиня тотчас выполнила ее распоряжение и, спустившись в зал, громко объявила: «Королева рожает!»

Придворные, отдыхавшие после обеда, тут же повскакали с мест и бросились в опочивальню Анны. И вот уже плотная толпа обступила постель, в которой металась королева.

Берта, графиня Понтье, вместе с другими фрейлинами подняли крышки всех сундуков, расплели ей косы, развязав все узлы на лентах, открыли замки во всех шкатулках, объясняя по ходу дела её высочеству, что любая запертая или завязанная вещь может затруднить ей роды. А затем стали петь для неё песни, которые должны были облегчить состояние рожающей королевы.

Анна, удобно устроившись на ложе, прикрыла веки и слушала их голоса, которыми они обращались в молитве к святой Маргарите, которая смогла выбраться из чрева самого дракона, который её поглотил, — и вдруг резкая боль пронзила ее тело. Крик вырвался из ее уст, а из глаз потекли слёзы.

— Господи, как больно! — прошептала она, но добавить ничего не успела, поскольку новая боль заставила ее закричать.

Наконец в опочивальне появился Лорентин. Он сходу приблизился к королеве, но она крикнула: «Помой руки и только после этого прикасайся ко мне!»

Лекарь подошел к одному из тазов и вымыл руки с мылом. Затем вновь подошел к роженице.

— Графиня, — обратилась она к Берте Понтье, — удалите половину из присутствующих, а то мне нечем здесь дышать из-за их благовоний.

Вскоре в комнате вместе с замужними фрейлинами осталось не более двадцати человек, среди которых были не только женщины, но и мужчины.

Схватки у королевы усилились, а время между ними сократилось. Казалось, выдерживать боль от них уже не было мочи, но Анна собрала все свои силы и не позволила жалеть себя.

Лорентин попросил ее съесть кусочек сыра, на котором начертил магическое сочетание цифр и букв.

— Зачем это? — спросила она охрипшим от криков голосом.

— Чтобы защитить ребенка, который рвется на свет божий, — ответил он, не спуская глаз с расставленных ног королевы.

Истошный крик, исторгнутый вскоре из ее груди, подтвердил восторженным присутствующим, что их побеспокоили не напрасно. Быстрым движением врач отдернул простыни и с подчеркнуто серьезным видом склонился над оголенным животом.

Дамы, стоявшие на некотором отдалении от ложа, старались сдержать натиск мужчин, которые не желали упустить ни малейшей детали из этого захватывающего зрелища.

Наконец появилась черноволосая головка, и Лорентин крикнул:

— Тужьтесь сильнее, ваше высочество. Я уже вижу ребенка.

Анна изо все силы постаралась вытолкнуть его из своего чрева. В конце концов, королева произвела на свет упитанное дитя, громкий крик которого раздался в комнате.

В опочивальне поднялся недовольный ропот от того, что Лорентин долго возился с ребенком, отрезая его от материнской пуповины. Когда пупок был завязан, лекарь поднял вверх орущего ребенка так, чтобы все увидели его пол.

— Кто? — только и смогла выдохнуть королева из не совсем восстановившихся легких.

— Наследник… родился наследный принц, — выдохнула восхищенно толпа вместо лекаря.

— «Да здравствует наша королева!» — слились в единодушной здравице восторженные голоса.

Анна на мгновение закрыла глаза, а потом громко потребовала:

— Дайте мне сына!

— Немного позже, ваше высочество, — сказал Лорентин, направляясь с ребенком к большому тазу с чистой водой.

— Тогда покажи его мне!

Лекарь вернулся и, приблизившись к ложу королевы, повернул к ней ребенка так, чтобы ей были видны его гениталии.

— Мальчик, — с облегчением выдохнула из себя Анна и закрыла в изнеможении глаза: силы стали покидать ее.

Когда королева была обмыта и переодета, к ней поднесли уже запеленатого ребенка. Он спал, сложив бантиком маленькие розовые губки. Его красное сморщенное лицо показалось ей самым красивым на свете, и она робко прикоснулась пальцем к его щечке.

— Здравствуй, Филипп! — тихо сказала она. — Вот мы и вместе.

— Что вы сказали, ваше высочество? — спросила Эрмесинда, сидевшая рядом.

— Я поздоровалась со своим сыном Филиппом.

— Филиппом? — переспросила герцогиня, подумав, что ослышалась. — Что это за имя? В королевской династии Капетингов нет такого имени.

— Теперь будет, — твердо сказала Анна.

— Но ведь принято первенца называть именем отца короля. Вы должны назвать наследника Робертом III.

— Им будет второй сын. Наследник же будет Филиппом. И мое решение неизменно.

— И король согласился с ним? — почему — то шепотом спросила Эрмесинда.

— Нет, его высочество не знает, как я назвала сына, но я получила от него согласие выбрать первенцу имя по своему усмотрению.

Герцогиня на это ничего не ответила, и в опочивальне воцарилась тишина. Анна с умилением рассматривала долгожданного ребенка, чувствуя, как в ее сердце пробуждается любовь к нему. А малыш спал, не зная о том, что ему судьбой уготована участь короля франков.

— Когда я смогу кормить его? — поинтересовалась Анна у Эрмесинды.

— Королева не должна кормить ребенка. Для этого подобрана молодая кормилица, которая постоянно будет находиться вместе с наследником в детской.

— А моя матушка первых три месяца кормила своих детей собственной грудью и только после этого отдавала кормилице. Так поступлю и я.

Герцогиня в удивлении всплеснула руками, поражаясь своенравию королевы, но не рискнула ей возразить.

И вдруг Анна вспомнила о своем супруге.

— К королю отправили гонца с известием, что у него родился наследник трона?

— Как только малыш появился на свет. До Орлеана более восьмидесяти миль, поэтому его высочество узнает об этом спустя два дня. Еще два дня нужно ждать гонца обратно.

Но король примчался домой сам, все еще не веря своему счастью. Анне тотчас передали, когда он прибыл на территорию парижского дворца во главе свиты своих сторонников.

Генрих неожиданно легко спрыгнул с седла, и Кларий Готье, помощник королевского сенешаля, приветствуя его, преклонил колено, а затем поспешно вскочил на ноги в ожидании приказа короля. Но тот хлопнул его по плечу с той фамильярностью, с коей относился к людям, которым доверял, и весело поздоровался с ним. После этого обернулся к придворным, тоже по его примеру спешившимся, и воскликнул:

— Идемте, сеньоры! Сейчас вы сами увидите моего славного сына, которого я так долго ждал!

И, больше ничего не сказав, стремительной походкой пошёл в зал, из которого направился к двери, за которой была лестница, ведущая на третий этаж, где находились покои королевы.

Анна, увидев входящего в опочивальню Генриха, поднялась ему навстречу. Он обхватил её за талию, оторвал от пола и прижал к груди, стиснув в медвежьих объятиях. Они обменялись несколькими словами, сказанными слишком тихо, чтобы мужчины, стоявшие позади короля, не могли их расслышать.

— Мой венценосный супруг, сейчас вы увидите своего сына, — проговорила Анна и, взяв короля за руку, подвела его к колыбели в углу, где лежал младенец.

По-прежнему держа Анну за руку, он остановился рядом с колыбелькой и сверху вниз взглянул на зачатого им ребенка. В глазах Генриха вспыхнуло нетерпение, когда он склонился над колыбелькой, и королевская цепь, которую он носил на шее, скользнула вперед, закачавшись перед личиком младенца. Тот, лежа распеленатый и дрыгая ножками, протянул к ней свои цепкие ручонки. Но, не достав до нее, поднял на отца голубые глазенки, в которых отразилось недовольство, и пристально посмотрел на него. В этот момент стало очевидно, что на личике малыша написано то же упрямое выражение, коим отличались все Капетинги.

Шурин короля, Бодуэн граф Фландрский, прошептал об этом на ухо смуглому мужчине, стоявшему рядом. Это был троюродный брат Гуго II граф Понтье. Роберт Бургундский, глядя на ребенка поверх его плеча пробормотал нечто, очень похожее на проклятие, но, заметив, как Бернар II д’Арманьяк с удивлением уставился на него, попытался скрыть замешательство под смехом, ничего не объяснив ему. Но встретившись со столь непонимающим взором графа, почувствовал вскипевший внутри гнев и, чтобы не выдать свои истинные чувства, резко развернулся и покинул комнату.

Король какое-то время не мог оторвать глаз от своего сына, а потом пришел в восторг.

— Смотрите, да он похож на меня! — вдруг вскричал он.

Обернувшись, Генрих снова обратился к своему шурину, который стоял с ним радом:

— Бодуэн, скажи мне, разве не зачал я благородного сына?

— Зачал, и подтверждение тому смотрит на меня голубыми глазами королевы из своей колыбели.

— Вы сейчас поклянетесь любить моего сына, все до одного, — заявил король, обводя присутствующих вызывающим, но при этом дружелюбным взглядом. — Он еще мал, но подрастет, обещаю вам, и будет вашим монархом.

— Он такой во всем и всегда, — негромко сообщила Анна, наблюдая, как сын пытается ручками дотянуться до медальона с гербом Капетингов на золотой цепи. — Хватает все, до чего может дотянуться, словно оно принадлежит ему по праву.

Генрих жестом подозвал к себе шурина и заставил его протянуть малышу палец. Тот выполнил приказ короля и в шутку заметил:

— Хваткий мальчишка. Своего не упустит. Вижу, нам придется остерегаться его, когда он вырастет.

— Ты окажешь своему подопечному уважение, которого он достоин, Бодуэн, — со смехом заявил король. — Смотри, как малыш ухватил тебя за палец! Из него вырастет могучий рыцарь.

— Конечно, я буду любить его, как собственного сына, — сказал граф Фландрский, посмотрев на короля. — И в этом даю тебе клятву. Младенец очень похож на тебя, Генрих.

Ладошка Анны скользнула в ладонь супруга. Они застыли, с любовью глядя на своего сына Филиппа, а ребенок беззаботно агукал…

— Я назвала его Филиппом, — наконец отважилась громко сказать королева.

Взоры всех присутствовавших устремились на нее, а потом переместились на короля в ожидании его реакции.

— Филипп? Этого имени в нашем роду еще не было. А почему бы и нет? Откуда оно? — спокойно отреагировал он.

— Это греческое имя и обозначает «любящий лошадей». А еще переводится как «увлекающийся верховой ездой».

— Что ж, это по-нашему — любить лошадей и верховую езду. Пусть будет так! Да здравствует Филипп I из рода Капетингов!

— Да здравствует Филипп I, будущий король франков! — дружно прозвучало в покоях, напугав малыша, и тот громко расплакался. — Долгих лет жизни наследнику!

— Младенца нужно кормить, поэтому прошу всех покинуть мою опочивальню, — тоном, не терпящим возражений, произнесла Анна и повернулась к ребенку.

— Я останусь, — сказал супруг, — и посмотрю, какой аппетит у моего сына.

Анна кивнула головой и, когда они остались втроем, приложила малыша к груди, который жадно ухватился губками за сосок и стал уверенно сосать.

Генрих довольно засмеялся, с любовью глядя на своего сына.

Когда няня забрала Филиппа и положила в колыбель, Анна и Генрих перешли в гостиную, которая находилась рядом с её покоями.

— Ты опять установила новые порядки? — спросил супругу король, борясь с улыбкой, которая так и норовила прогнать привычную угрюмость с его лица.

— Ты имеешь ввиду этот дурацкий обычай срываться от общества после родов в течение шести недель?

— Именно его.

— Знаешь, когда мне сказали об этом, я своим ушам не поверила. Вообще не понимаю, кто такое мог придумать! Женщина вынашивает ребенка, рожает, а у нее после родов его забирают, крестят, а новоиспечённая мать должна оставаться в своей спальне ещё полтора месяца, пока её не благословит и не «очистит» священник. И только после этого я могла вернуться к исполнению королевских обязанностей.

— Но ведь такое «очищение», как говорит церковь, необходимо после такого грязного процесса.

— Грязного?! — возмутилась Анна такому неверному определению того, что считала великим таинством природы. — Да, женщине приходится пройти через боль и кровь, но в результате в божий мир приходит новый человек. Что же в этом грязного? Впрочем, чему я удивляюсь. Латинская церковь своими догмами поставила многое с ног на голову. Грязь она считает святостью, а вшей «жемчужинами святости». Но вот рождение ребенка — грязным процессом. Ну не абсурд ли?

Где это видано, чтобы мать пряталась в отдельной комнате в то время, когда крестят ею рожденного ребенка? Конечно, я буду присутствовать, когда будут крестить Филиппа.

Что ж, Анна действительно присутствовала при таинстве крещения наследного принца вопреки установленному обычаю. И королевские капелланы Госслен и Анскульф, проводившие его в церкви святого Николая, не посмели ей сказать ни одного слова против ее решения.

Глава 28

Рауль де Крепи получил сообщение, что королева благополучно разрешилась от бремени, произведя на свет наследника престола. Он до боли сжал зубы и на мгновение замер, борясь с негодованием, которое красной пеленой отгородило его от мира. Он не желал, чтобы его Анна рожала Генриху детей, и дорого заплатил бы за то, чтобы он стала его женой. Но судьбе было угодно разлучить их и не позволять видеться.

Казалось, король забыл о нем. Собрав в Орлеане всех своих могущественных вассалов, почему-то забыл или не посчитал нужным пригласить одного из самых могущественных из них. Раулю донесли, что Генрих готовит военную кампанию против Вильгельма, чтобы приструнить своевольного вассала и указать, где его место. И при этом присутствует тесть нормандского герцога.

Граф Валуа никогда не доверял Бодуэну, хотя тот и был шурином короля. В прошлом он уже настраивал Вильгельма против него, и сейчас не исключено, что ведет двойную игру. Но разве не приходила такая мысль в голову самому Генриху? По всей видимости, нет, или он слеп также, как и в отношении своего брата, которого пригрел на своей груди, словно змею, ожидавшую удобного момента, чтобы смертельно ужалить.

Рауль не раз думал о том, почему выжидает Роберт Бургундский. У него было много возможностей избавиться от своего старшего брата, когда он еще не женился на Анне и она не родила ему сына, и очистить для себя путь к королевскому трону. А теперь все усложнилось, и между троном и Робертом стоят уже два человека.

В памяти Рауля всплыла битва на равнине Валь-э-Дюн, когда королевские войска сошлись в жестоком бою с мятежниками-нормандцами. Роберт и Генрих бились на равных со своими рыцарями недалеко друг от друга. Чуть поодаль сражался он сам, но ему хорошо были видны оба брата.

В один из моментов боя к ним сумел пробиться Хемо Крюлийский и, подняв меч, поскакал на короля. Роберт находился в выгодной позиции, и ему не стоило никакого труда не только остановить, но и убить нормандца. Однако он не сделал этого, хотя понимал, что тот направил свое оружие против короля, который не видел его, занятый битвой с нормандским рыцарем.

Виконт Крюлийский неумолимо приближался к нему с мечом наперевес, и в какое-то мгновение Генрих резко обернулся, что спасло его. От резкого движения он не удержался в седле и тяжело свалился на землю, оказавшись беззащитным перед разъяренным противником. А Роберт спокойно наблюдал за всем со стороны, не сделав ни единого движения к спасению старшего брата.

В ту минуту Рауль прикинул в уме расстояние и понял, что не успеет спасти короля. Вместо него это сделал королевский оруженосец, вынырнувший непонятно откуда и вонзивший копье в бок коня виконта. Тот рухнул на землю, потянув за собой седока, и придавил ему своей тушей ноги. Оказавшись абсолютно беспомощным, Хемо все же попытался выбраться, но не успел, так как копье все того же оруженосца, красное от конской крови, безжалостно вонзилось ему в шею.

Увидев, чем закончилась попытка знатного нормандца убить короля, Роберт, не в силах срыть досаду, сжал губы и стал остервенело рубить направо и налево уже дрогнувших к тому времени мятежников.

Рауль после того, как закончилось сражение победой королевской армии, хотел поговорить с Генрихом по поводу того, чему стал свидетелем, но в последний момент передумал. Ему и своих проблем хватало, поэтому решил выбросить этот эпизод из своей памяти.

Все прошедшие с того времени годы он действительно не вспоминал об этом, и вдруг все предстало перед глазами, словно произошло только вчера. И ему стало страшно. Не за Генриха — за Анну и ее ребенка. Хорошо все обдумав, он решил действовать, даже если это вызовет гнев короля.

Анна же каждый новый день упивалась своим материнством. Наконец выздоровела Марьяна, которая почти три недели пролежала в лихорадке. Анна не раз порывалась навестить ее, но в последний момент отступала от своего намерения, боясь заразиться и принести вред ребенку. Однако она не забывала о своей наперснице, посылая ей со служанками слова поддержки и всякие лакомства. Но, к ее великому сожалению, сладости приносили обратно, так как Марьяна отказывалась от них.

И вот она явилась в опочивальню своей королевы, которая сидела возле камина и кормила грудью сына. Увидев свою наперсницу, Анна радостно вскрикнула и попыталась встать вместе с ребенком, но Марьяна ей не позволила, придержав за плечо рукой.

— Не прерывай кормления дитяти, моя королева. Ему важно набираться сил с материнским молоком. Закончишь — и у нас будет много времени поговорить.

Анна кивнула головой и опустила глаза на свое маленькое чудо, которое обхватило ее грудь обеими крошечными ручками и с аппетитом выдавливало своими губками молоко из соска, причмокивая от удовольствия.

— Молока хватает? — спросила Марьяна.

— Пока хватает, но поесть Филипп любит.

— Ты назвала его Филиппом? — не скрывая удивления, поинтересовалась женщина.

— Да. В память о моем золотоволосом ярле. Супруг не отверг это незнакомое для него имя, чему я очень рада.

— Король любит тебя, моя Анна, поэтому не хочет ни в чем тебе отказывать и огорчать. Доволен он, что ты родила ему наследника?

— До сих пор не верит, что у него есть сын. По несколько раз в день приходит, чтобы посмотреть на него. И на руки берет его так бережно, что у меня даже слезы в глазах появляются от умиления. Постоянно с ним разговаривает, а малыш так внимательно его слушает, словно понимает, о чем идет речь.

— Здоровеньким растет? Животиком не мается?

— Слава богу, все пока хорошо. И спит крепко. И ест всем на зависть.

— Не говори так больше, моя королева, — испуганно перекрестилась Марьяна. — А то немочь какую-то или беду накличешь. Постучи по дереву да попроси отвести от ребенка болезни и несчастья.

И столько в голосе наперсницы было страха, что Анна вздрогнула и, перекрестившись по-гречески, постучала косточками пальцев по подлокотнику кресла, прочитав при этом «Отче наш». А потом, подумав, снова перекрестилась, но уже так, как того требовала латинская вера.

Пришла нянька и забрала у Анны заснувшего младенца. Положив его в люльку, она села с ней рядом. Анна же тем временем попросила Марьяну помочь ей надеть прогулочное платье и, набросив на плечи синюю бархатную накидку, пошла к двери, кивнув наперснице следовать за ней.

Они спустились вниз и, пройдя через зал, в котором находились все девушки, находящиеся под ее покровительством, направилась к выходу. Те дружно вскочили и бросились вслед королевой. Она остановилась и голосом, не терпящим неповиновения, приказала остаться в зале. Девушки, собравшись в стайку, замерли, не понимая, почему королева отказалась от их общества, но не рискнули выразить свой протест.

Анна же легкой быстрой походкой прошла через весь зал и скрылась за дверью вместе со своей служанкой. Выйдя во двор, она направилась в сад, который радовал взор своими яркими осенними красками.

— Как здесь красиво! — восторженно сказала она, оглядываясь вокруг. — Ты только посмотри, как нарядно деревья оделись в цветную листву! Каких только цветов здесь нет! И красные, и жёлтые, и оранжевые, и зелёные… Всё кругом так и дышит прелестью. Невозможно оторвать глаз от этой прекрасной картины.

— Да, — согласилась с королевой Марьяна. — Птички уже напевают свои прощальные песни, готовясь улететь в тёплые края на всю зиму. Поднимешь глаза, а на тебя смотрят верхушки деревьев, грустно осыпая листьями.

— Я просто обожаю раннюю осень, — делилась с наперсницей своими чувствами Анна. — Видишь, как солнечные лучи пробиваются сквозь поредевшую листву, а по темным стволам деревьев игриво скачут неуловимые солнечные зайчики?

— Конечно, вижу. Но вижу еще и то, как, лаская ветви, легонько дует тихий, свежий ветерок, а жёлтые и багровые листья неспешно падают на землю, выстилая у подножия деревьев пестрый ковёр.

— Ах, Марьяна, я так томилась без тебя! — вдруг сменила тему Анна. — И так устала находиться в окружении своих подопечных девушек и жен вассалов. Они мне надоели хуже горькой редьки. Эти пустые разговоры, глупые хихиканья, постоянные охи да ахи уже просто достали. Не с кем и не о чем поговорить. Это вгоняет в уныние.

Если бы не Эрмесинда Аквитанская, наверное, сошла бы с ума от скуки.

Сажусь читать книги, что привезла с собой, так они хором убеждают меня избавиться от них, так как ими, якобы, испорчу глаза и мозг завяжется узелками. И буду маяться день и ночь от боли в голове. Но самое смешное, что они верят в то, чем меня стращают. Мне так тебя не хватало, Марьяна. Только с тобой я могу говорить обо всем, что у меня в душе и сердце.

— От графа Валуа не было никакой весточки?

Анна от неожиданного вопроса вздрогнула и оглянулась, но, кроме них, в саду больше никого не было.

— Нет. Ни слова не написал мне с тех пор, как мой супруг отослал его со двора.

— И правильно. В стенах дворца много глаз и ушей. Кто-то ненароком может заметить и донесет королю. Зачем тебе неприятности!

— Да умом я это понимаю, но вот сердце противится. Только недавно перестала выискивать графа взглядом среди придворных. Особенно, когда все собираются за столом. Спускаюсь со своей опочивальни в зал и прислушиваюсь, не зазвучит ли ненароком его бархатный голос. Но вот родился Филипп — и легче стало. Больше о сыне думаю, а не о том, о ком и думать — то грех.

— А король где? — спросила Марьяна. — Не на войне случаем?

— Нет, опять уехал. Теперь собрал вассалов в санлисском дворце. Все совет держат, как с герцога норманского спесь сбить. Но, думаю, зря время тратят. Все равно у них ничего не получится. Уж больно везуч в военных делах Вильгельм. К тому же отчаянно смел и решителен. Таких судьба балует.

А поскольку мой супруг часто терпит поражения в военных походах, боюсь, чтобы не погиб в одном из сражений. Филипп слишком мал, чтобы стать вместо него королем: ведь Роберт Бургундский, будто коршун, кружит над троном, ожидая своего часа. Не станет Генриха, тотчас его захватит, и какова будет моя судьба и сына неизвестно. Как бы чего плохого с нами не произошло.

Марьяна в испуге от таких речей снова перекрестилась.

— Не стоит, моя госпожа, думать о таких злых вещах. Думай лучше о хорошем. Смотри, какой у тебя сын рас…

Не закончив фразу, Марьяна оторопело уставилась куда-то за спиной Анны. Та, услышав сзади какие-то еле уловимые шорохи, резко обернулась и замерла: к ним приближался Рауль де Крепи с неизменной улыбкой на лице и дьявольским огнем в черных глазах.

Анна, держа в руке романскую повязку, замерла, словно изваяние, не в силах пошевелить даже мизинцем, и ее золотистые волосы нежно ласкал теплый осенний ветерок. Она жадно вглядывалась в любимое лицо, которое оставалось все таким же красивым и мужественным. Правда, черты на нем заострись, появилось несколько новых морщин возле волевого рта и виски чуть больше припорошила седина, но улыбка… улыбка, слегка искривив твердые губы, осталась такой же неизменно привлекательной.

Граф Валуа отдал бы один из своих городов, лишь бы прикоснуться к этим пленяющим своим золотом косам. Он прилагал немало усилий, чтобы не оттолкнуть эту рутенку, которая ни на шаг не отступила от своей госпожи, когда он медленно подходил к ним.

Молодая королева не опустила своего взгляда с Рауля де Крепи, хотя физически ощущала впившиеся в нее его огненные, словно у хищного зверя, глаза. Она попыталась избавиться от них, посмотрев в сторону, но не смогла из-за их невероятного магнетизма, который притягивал к себе, не отпуская. Никакие усилия не помогли, а потому она так и продолжала стоять, не пошевелившись, словно безмолвная статуя. В ее голове перемешались обрывки мыслей, которые свелись к одному простому вопросу: что она делает в сладостном плену этого жгучего взгляда?

Граф подошел совсем близко и, не сводя с Анны своих гипнотических глаз, низко поклонился, сказав:

— Я приветствую вас, моя королева, и спешу поздравить с рождением наследника королевского трона.

— Спасибо! — прошептала она, не добавив больше ничего, так как все франкские слова вдруг улетучились из ее головы.

Какое-то время они стояли молча, не сводя друг с друга глаз, а потом Анна растворилась в голосе, о котором так тосковала ночами:

— Я не мог не приехать, моя королева. Это было выше моих сил. Я много раз порывался это сделать, но… повода не было. А теперь я вновь у ваших ног.

Анна постепенно приходила в себя и, осознав, что происходит, испуганно вздрогнула.

— Нас могут увидеть, — прошептала она.

— Но мы ведь в саду не одни, моя Анна. С нами ваша служанка.

— Все равно это неприлично! — возразила она, сделав несколько шагов в направлении выхода.

Но Рауль де Крепи не позволил ей уйти, придержав за руку.

— Не убегайте, прошу вас, — сказал он. — Я так часто и много мечтал о той минуте, когда увижу вас, а потому не лишайте меня этой радости. Прошедший год, в течение которого я был вынужден находиться вдали от вас, был для меня пыткой. Ваш образ преследовал меня повсюду, даже во сне. Я люблю вас, моя Анна, как и прежде. И сила моего чувства к вам не ослабла. Возможно, даже стала сильнее.

— Вы не должны мне говорить этого, граф, — попыталась остановить его откровенные признания Анна. — Ваши слова грешны, и они отравляют мой слух и сердце.

— Не нужно лукавить, моя королева. Уверен, что они всё же ласкают и ваш слух, и ваше сердце, но вы не находите в себе сил признаться мне в этом. Я по вашим глазам читаю, как вы тосковали по мне. Мне это понятно, потому что я сам так же сильно тосковал по вам.

Анна не нашлась, что сказать на это, но легкий румянец, покрывший ее щеки, выдал чувства, которые она испытывала в этот момент в душе.

— Я привез вам подарок, — мгновение спустя произнес Рауль Валуа и достал из кармана золотое кольцо, в ажурном обрамлении которого сверкал в лучах осеннего солнца крупный голубой бриллиант в форме сердца.

Анна, увидев такую красоту, ахнула от восторга, но, одумавшись, сделала шаг назад, качая головой.

— Я не могу принять его. Подарок за сына я могу взять только от своего супруга.

— Вы неправильно поняли меня, моя королева. Это кольцо я дарю вам, как память о себе, чтобы вы помнили обо мне в разлуке.

— Нет, и в этом случае я не могу принять его. Моему супругу не понравится, если я буду носить на своей руке память о другом мужчине.

— А вы ему об этом не говорите, моя Анна. Разве он знает все ваши кольца, которые вы привезли с собой?

Она отрицательно покачала головой, ничего не ответив на сказанное графом.

— Вот и хорошо. Эта тайна останется известна только нам двоим. Вы будете смотреть на кольцо и вспоминать обо мне. Меня же одинокими вечерами будет согревать мысль, что вы носите его, помня о том, что я сердцем с вами.

И, преодолев робкое сопротивление королевы, Рауль де Крепи надел на безымянный палец ее правой руки кольцо. Оно пришлось ей впору, что очень его обрадовало.

— Вот видите, моя Анна, кольцо идеально соответствует вашему пальцу. Это судьба. Только прошу вас не снимать его. Я и так лишен всего, что связано с вами. Вы можете пообещать мне эту малость?

Какое — то время Анна молчала, глядя на сверкавший в лучах осеннего солнца драгоценный камень, а потом кивнула головой.

Рауль, не сдержавшись, припал в поцелуе к её руке, тихо сказав:

— Как бы я хотел, чтобы это были ваши соблазнительные губы…

И вновь румянец окрасил красивое лицо Анны.

— Вы надолго к нам? — перейдя на другую тему, спросила она.

— Обстоятельства покажут. Насколько я знаю, король сейчас со своими вассалами в Санлисе. Я задержусь во дворце до его появления. Уверен, как только сенешаль увидит меня здесь, тотчас пошлет ему сообщение, и он незамедлительно примчится сюда.

— Тогда вам лучше уехать до этого момента.

— Сбежать, как трусливый заяц? Нет, моя королева. Так я не поступлю. Меня уже видели рыцари из охраны во дворе. И, если сбегу, не дождавшись его высочества, вызову у него много ненужных мыслей и подозрений, которые коснутся и вас, чего я никогда не допущу.

Как его вассал, я имею полное право посетить королевский двор и поздравить королеву с наследником. Пусть так и будет выглядеть мой приезд, а истинную причину будем знать только мы с вами. Так что я останусь при дворе до тех пор, пока король вновь не откажет мне в нем.

Радость вспыхнула в глазах Анны. И хотя она быстро спрятала ее за опущенными ресницами, Рауль заметил это и нежно сжал кончики ее пальцев, дав знать, что её чувства не укрылись от него.

— Я счастлив находиться рядом с вами, королева моего сердца, — сказал он, — но мне пора уходить. Я и так долго задержался с вами в саду. Я выйду из него первым и направлюсь во дворец, чтобы поприветствовать всех, кто там находится. Вы же, придя несколько позже, сделайте вид, что впервые увидели меня. И пусть Господь простит нам это вынужденное притворство!

И, слегка поклонившись, граф Валуа покинул сад. Анна стояла не шевелясь. Марьяна, которая отошла от них и находилась поодаль, вернулась обратно и понимающе посмотрела на свою госпожу.

— Не вздумай никому сказать, что граф был здесь, — предупредила ее Анна.

— Да кому я могу сказать? У меня здесь, кроме тебя, моя королева, никого больше нет, кому бы я могла открыть свою душу.

— Красивое кольцо, — добавила она, любуясь подарком.

— И о нем тоже никто не должен знать.

Сказав это, Анна уверенной походкой пошла из сада, бросив на ходу:

— Наверное, мне уже пора кормить сына.

Вторая встреча Анны и Рауля де Крепи произошла в зале на глазах у всех. Королева радушно, но без особой любезности поприветствовала знатного гостя, спросив, как поживают его жена и дети и хорошо ли он устроился во дворце.

Выслушав однозначные ответы графа, она отправилась на свое обычное место возле камина, где ее тотчас окружили девушки. К ней подошла с улыбкой на лице Эрменсинда и села рядом. Наклонившись к королеве, она тихо сказала:

— Граф Валуа не сводит с вас влюбленных глаз.

— Я знаю, но мне это безразлично, — ответила Анна.

— Он известный дамский угодник, поэтому мало кто из женщин остается равнодушным к его знакам внимания. Почему бы и вам не пококетничать с ним? Ведь так приятно чувствовать себя желанной.

— Это мне чуждо, герцогиня. Я воспитана в строгости и правилах приличия, а потому жаркие взгляды других мужчин меня не воспламеняют. По-видимому, графу уже надоели служанки, а потому он решил попытать счастья с королевой. Но, увы, надежды его тщетны. И мне жаль, что он тратит свои силы на недосягаемое.

Разговор их на этом оборвался, так как Рауль де Крепи ввел в зал молодого мужчину, которого привез с собой.

— Дамы и господа, — громко произнес он. — Разрешите представить вашему вниманию трубадура Барзэлеми Планеля, которого я приютил в своем замке, чтобы он развлекал меня. Я привез его с собой ко двору короля, чтобы он усладил и ваш слух.

Придворным низко поклонился черноволосый мужчина лет двадцати пяти, державший в руках четырехугольную кроту.¹² По осанке его худого тела и выражению столь же худощавого лица было видно, что он готов развлекать благородных слушателей, но старался сохранить независимость по отношению к господину, чей хлеб он ел.

— Барзэлеми, — обратился к нему граф, доброжелательно улыбаясь, — выбери свою лучшую песню и спой нашей королеве!

По всему было видно, что Рауль де Крепи выпил изрядное количество вина, глаза его еще больше потемнели, но в них продолжали мерцать чувственные искорки, когда он смотрел на золотоволосую красавицу, которая похитила его сердце.

Анна поблагодарила своего гостя и приготовилась слушать. Однако сенешаль Гийом де Гомец раздраженно сжал свои узкие губы, поскольку его всегда внутренне бесил граф Валуа своей красотой, заносчивостью и происхождением от Карла Великого.

Трубадур с робкой улыбкой смотрел на королеву. Он никогда не видел Анну, приехавшую из далекой северной страны, а только слышал о ее изумительной красоте. Ему было не по себе. В обществе такой сдержанной и благородной дамы он никогда не посмел бы петь про грубых мужланов, песнями о которых он развлекал простонародье.

— Чтобы вы хотели услышать, ваше высочество? У меня для знатного общества имеются стихи о храбрых рыцарях, о сновидении, которому суждено свершиться, о жестокостях судьбы, о побуждении баронов к войне против Ричарда, о преимуществах войны перед миром, о двух королях, о жестокосердечной Даме…

— Довольно, — прервала его перечисления королева. Лучше спой нам какую-нибудь песню про любовь.

Её поддержало много женских голосов, но не это обратило на себя внимание Анны, а то, как трубадур бросил быстрый взгляд на своего благодетеля, который еле заметным кивков головы дал ему свое благословение на что-то.

Вслед этому они разыграли сценку, которая вызвала в душе Анны улыбку, которой она не позволила проявиться на ее благородной лице.

Обратившись к своему сеньору и как бы спрашивая его совета, трубадур предложил:

— Не спеть ли мне песню о полной зависимости от Дамы?

— Это хороший выбор, — одобрил граф.

Барзэлеми, настраивая кроту, незаметно наблюдал за королевой, почувствовав зависть ко всем, имеющим возможность находиться рядом с ней, внимать ее речам и любоваться ее красотой. Он понимал, что между ним, безвестным жонглером, и этой франкской королевой лежит целая пропасть. И несмотря на все свое легкомыслие, ему безудержно захотелось сделать нечто такое, что вызвало бы улыбку на устах молодой королевы. Грустная и немногословная, с лицом, похожим на мадонну, она не походила ни на одну женщину на свете, каких он встречал за свою недолгую жизнь.

И Барзэлеми начал петь, сопровождая слова музыкой:

«Хоть тоска мне сердце ранит,

На губах играет смех.

Вряд ли каяться кто станет

За несовершенный грех.

Жив я тем, что ежечасно

Надо мной она лишь властна.

Прочее — ненужный хлам!

Только пусть меня поманит,

Стану я счастливей всех.

Хоть она с решеньем тянет,

Я надеюсь на успех.

Ибо, как Писанье учит,

День, который нас улучшит,

Равен ста обычным дням».

Когда трубадур умолк и прозвучала последняя нота, граф Валуа сказал:

— Позволь, милостивая королева, моему жонглёру спеть Песню о дальней любви.

Анна медленно кивнула головой, предчувствуя подвох, но отказать Раулю де Крепи основания у нее не было, хотя и понимала, что предыдущей песней он выразил те чувства, которые испытывал к ней. Её голубые глаза, когда она взглянула на графа, на фоне платья из бирюзового плотного шелка показались ему еще более глубокими и манящими.

Барзэлеми поудобнее устроился на стуле. Раздались негромкие, но приятные звуки, оттенявшие красоту молодого голоса, который запел:

«С Творцом, создавшим тьму и свет,

Любви не позабывшим дальней,

Я в сердце заключил завет,

Чтоб дал свиданье с Дамой дальней,

Чтоб стали комната и сад

Роскошней каменных палат

Того, кто ныне на престоле.

Печаль и радость тех бесед

Храню в разлуке с Дамой дальней,

Хотя и нет таких примет,

Что я отправлюсь в край тот дальний:

Меж нами тысячи лежат

Шагов, дорог, земель, преград…

Да будет все по божьей воле!»

У трубадура был действительно чудесный голос, который Анна с удовольствием слушала, слегка склонив голову и прикрыв ресницами глаза, чтобы не выдать окружающим свои истинные чувства. Она прекрасно осознавала, что все эти песни предназначены ей и не исключала, что Барзэлеми написал их по просьбе графа Валуа. Она старалась держать себя в руках, чтобы никто не увидел чувственность, которая рвалась наружу, что давалось ей с большим трудом.

Благо, что рядом с ней не было Генриха. Его Раулю не удалось бы обмануть, как придворных, хотя Анна заметила, что после второй песни некоторые из них стали шушукаться между собой. Поймала она также несколько раз на себе лукавый взгляд герцогини Аквитанской… Волнение Анны достигло предела. Граф же не спускал с нее глаз, пытаясь своим пристальным взглядом проникнуть в ее мысли.

Трубадур замолчал — и в зале воцарилась тишина, которую никто не решился нарушить. Наконец заговорил Барзэлеми, вновь обращаясь к своему благодетелю:

— У меня есть еще Песня, в которой посланец влюбленного, признаваясь Даме в любви, помогает тем самым влюбленному. Не спеть ли ее мне?

Получив согласие, он пробежал пальцами по струнам и его бархатный голос наполнил залу:

«Я, Дама, послан как курьер

Тем, кто, стремясь попасть в ваш дом,

Решил меня избрать гонцом,

Чтоб я его сердечный пыл,

Который он от вас таил,

Мог передать вам, например,

В таких возвышенных стихах:

«Чем одарен ваш кавалер,

Того не сыщете ни в ком.

Звездой счастливою ведом,

Он столько доблестей и сил

В своей душе соединил,

Что вашей нелюбви барьер

Падет, рассыпавшись вдруг в прах.

Он принимает столько мер

Для встречи. Так он к вам влеком,

Что думать ни о чем другом

Не может. С вами честен был

И над любовью не шутил,

И вот, учтивых раб манер,

Отныне он у вас в руках».

Эта песня оказалась последней каплей, переполнившей чашу терпения всех присутствовавших в зале. Множество взглядов устремилось сначала на Рауля де Крепи, потом на королеву и снова на графа. Однако на его лице не дрогнул ни один мускул, хотя Анна почувствовала, как румянец проявился на ее щеках.

— Браво, — громко сказал Рауль, дважды хлопнув в ладоши. — А балладу какую-нибудь ты знаешь, чтобы затронула души присутствующих здесь дам? Они любят любовные истории с печальным концом.

Трубадур на мгновение задумался, а потом спросил:

— Баллада о Тристане и Изольде подойдет?

— Как решит королева, — ответил граф, посмотрев на неё.

Анна несколько помедлила, не зная, чего ждать от этой баллады, но, увидев, как оживились женские лица в зале, кивнула, разрешив начать исполнение.

Под звуки приятной мелодии прозвучало начало повести о двух любовниках:

«Твое дыхание — весенний ветер,

Слезы — соль моря.

Мысли твои — облака,

Что плывут печально по небу,

А глаза — цветы на лужайке…»

Музыка напоминала журчание ручейка. По всему было видно, что Барзэлеми старался сегодня превзойти самого себя. Ему поднесли с королевского стола полную чашу красного бургундского, но он отказался, так как эта песня опьяняла его без вина. Он воссоздавал голосом и интонацией образы, которые рождались где-то в самой глубине его сердца, которое он хотел распахнуть перед женщиной, поразившей его воображение.

Из его уст звучали самые простые слова: дерево, ручей, пряжа, дуб… Но кто-то невидимый дал певцу такую власть, что из этих простых слов слагалась возвышенная песня, волнующая души всех, кто ее слушал.

Молодой трубадур создавал своим пением особый мир, в который могли проникнуть только люди, сердца которых способны на нежные чувства. Барзэлеми рассказывал историю двух любящих сердец так проникновенно, что даже граф Валуа под воздействием взявшей его в плен светлой грусти впервые в жизни, подумал, что на свете существуют более важные вещи, чем военные походы, ночные набеги или охота.

Анна, ничего не видя перед собой, слышала только слова:

«В этот быстрый ручей

Тристан бросал кусочки коры.

Теченье несло их в жилище Изольды.

Так условленный знак

извещал королеву,

что возлюбленный ждет

ее под развесистым дубом…»

И перед ее мысленным взором проявлялась картина: над замком Тинтагель нависла зловещая луна, побелевшая от досады; король Марк спит в своей опочивальне; прижимая руку к сердцу, едва живая от волнения, спускается по лестнице Изольда; под густой листвой могучего дерева стоит Тристан, не сводя глаз с темноты, из которой в своем светлом одеянии появляется королева, протягивая к любимому свои изящные руки…

И Анне вдруг показалось, что Тристан — это Рауль, а Изольда — она сама. И, словно подслушав ее мысли, прозвучали последние песенные слова трубадура:

«Боже, храни на земле

счастливых любовников!»

Тряхнув головой, чтобы избавить себя от наваждения, она подняла глаза и встретилась с нежным взглядом графа, который, как ей показалось, испытал те же чувства, что и она. И хотя их соприкосновение взглядами длилось всего лишь мгновение, они сказали им больше, чем все другие слова вместе взятые.

Поздним вечером прибыл из Санлиса король. Как и предполагал Рауль, Генриха тотчас уведомили о его появлении в парижском дворце. При появлении короля в зале все встали, кроме королевы, которая спокойным взором отслеживала приближение супруга к ней.

Генрих выглядел уставшим и постаревшим. Под глазами образовались мешки: то ли от чрезмерного употребления вина, то ли от обильной пищи.

Анна невольно сравнила супруга с графом де Крепи, и это сравнение было не в пользу первого. Он выглядел особенно грузным на фоне высокой стройной фигуры Рауля.

Генрих склонился над её рукой, на пальце которой блеснул голубой бриллиант, и поцеловал ее. Потом, посмотрев на супругу, спросил:

— Как мой сын?

— Прекрасно, ваше высочество. Заметно подрос.

— Я рад это слышать.

И, больше не продолжив разговор, развернулся, остановив свой тяжелый взгляд на графе Валуа.

— Кого я вижу! — с деланным радушием воскликнул король, хотя улыбка не коснулась его угрюмого лица. — Кому я обязан твоим присутствием в королевских пенатах, Рауль?

— Вашему наследнику, сир, — негромко ответил граф, склонившись перед королем в почтительном полупоклоне. — Я приехал, чтобы поздравить вас и королеву с рождением наследного принца Филиппа.

— Да, моя супруга сделала мне бесценный дар, коим является для меня сын. Надолго намерен задержаться?

— Время покажет. Никаких срочных дел у меня нет.

— Тогда, думаю, я заберу тебя с собой в Санлис, где ждут моего возвращения верные вассалы. Твои знания военной науки и военные навыки мне очень пригодятся в ближайшее время.

— Как вам будет угодно, ваше высочество. Я всегда к вашим услугам.

На этом их диалог в присутствии придворных завершился. Все приличия были соблюдены, и король, попрощавшись, предложил руку Анне со словами, которыми обратился к присутствовавшим:

— Позвольте лишить вас общества королевы, с которой я хочу навестить нашего сына и составить с ней приватную беседу.

И королевская чета направилась к двери, но Анна все же по пути успела обменяться с Раулем коротким взглядом — и на сердце у нее стало теплее.

Глава 29

Утренняя трапеза задерживалась, так как король и королева не почтили всех своим присутствием, и Рауль де Крепи стал нервничать. Успокаивало только то, что не было короля, а значит, они отправятся в Санлис позже.

Граф шутил, был весел, и женщины не сводили с него восхищенных глаз. Раньше бы это доставило ему удовольствие, а сейчас досаждало. Но ему нужно было соответствовать ранее заявленному образу — и он соответствовал, делая дамам комплименты и недвусмысленные намеки, вызывающие у них неловкий смех. Но внутри был весь напряжен, как пружина, то и дело поглядывая на двери, из которых должна показаться Анна.

Но ее всё не было. Рауль был готов сорваться с места и помчаться в ее опочивальню, чтобы узнать, что ее так задержало. И будто в ответ на его мысленные молитвы, открылись двери — и показалась она, предмет его любви, сердечных мук и душевных терзаний. Он было дернулся, чтобы пойти навстречу и, упав перед ней на колено, целовать край ее платья, но вовремя остановился, не сводя с неё своего пылкого взгляда.

По тому напряжению, с которым королева шла к столу, стараясь всеми силами не поддаться соблазну посмотреть в его сторону, граф понял, что Анна почувствовала его состояние, но не позволила себе это показать.

Проходя мимо, она не подняла глаз на Рауля, а только слегка повернулась в его сторону, приветствуя его. А ему так хотелось встретиться с ней глазами! Однако этой роскоши он был лишен.

Вскоре в зал вошел король, медленно направился к своему креслу и тяжело опустил в него свое грузное тело. Мужчины замерли в легком поклоне, а женщины — в полупоклоне. Вскоре все вдруг оживились, занимая свои места за столом.

Генрих окинул взглядом присутствовавших и, остановив свой взгляд на графе Валуа, показал рукой на пустующий стул слева от себя. Тот выполнил безмолвный приказ короля, не нарушая молчания, установившегося между ними.

Какое-то время ели тоже молча. Наконец король заговорил:

— Что-то я давно не видел тебя при дворе. Не надоел тебе еще замок Крепи-ан-Валуа?

— Я законопослушный вассал и надлежащим образом выполнял ваш приказ, ваше высочество. А что касается скуки, она меня действительно достала.

— В твоих лесах много зверья всякого. Охотился?

— Так охота же была моим единственным развлечением. Несколько раз ходил на медведя, а так в основном устраивал псовую охоту на оленей и соколиную на пернатую дичь.

— Не помню, чтобы давал тебе разрешение.

— Вы тогда стояли со своим войском на границе Анжу и Турени, поэтому разрешение выдали моему человеку в вашей канцелярии. Как уже говорил ранее, я стараюсь не нарушать принятых вами законов.

— Вильгельм стал что-то своевольничать, поэтому я со своими вассалами обсуждаю военный поход в Нормандию. Тебе тоже следовало бы присоединиться к нам.

— Я рад быть вам полезен, ваше высочество. Когда мы отправимся в Санлис?

— Часа через два после обеденной трапезы. Мне нужно здесь решить кое-какие дела.

— Я полностью к вашим услугам, мой король, и буду готов к этому времени.

— Ты видел моего наследника?

— Не довелось. Но очень хотел бы увидеть.

— Тогда после того, как поедим, поднимемся в детскую, куда перенесли его колыбель.

Анна слышала весь этот разговор и старалась не проявлять к нему интереса. Повернулась в сторону супруга только тогда, когда он спросил:

— Мa chérie, ты не против показать Филлипа графу Валуа?

— Конечно, нет. Скажите, когда я могу отвести его в детскую.

— Мы пойдем все вместе.

— Как скажите, мой супруг.

На этом беседа закончилась, и все трое в полном молчании продолжили трапезничать.

Однако планам короля не суждено было осуществиться, поскольку к нему подошел сенешаль и что-то тихо сказал на ухо. Генрих недовольно стукнул кулаком по столу, отчего Анна вздрогнула.

— Извини, mon soleil. Я немного забылся. Покажи Филиппа Раулю сама. Только не забудь взять с собой герцогиню Аквитанскую.

— Может, достаточно будет одной Марьяны? — затаив дыхание, спросила Анна.

— Нет. С вами пойдет герцогиня.

Категоричность тона супруга убедила ее прекратить разговор на эту тему, и Анна вынуждена была сказать:

— Всё будет так, как вы хотите.

Допив из кубка вино, Генрих довольно крякнул и поднялся из-за стола.

— У меня неотложные дела в канцелярии, так что я вас покидаю. Встретимся в три часа после полудня, Рауль.

И вскоре он и сенешаль скрылись за одной из дверей. Теперь графа и Анну отделяло друг от друг только пустое королевское кресло. Однако она не собиралась рисковать, общаясь с Раулем де Крепи на глазах у всех, а потому повернулась в пол-оборота к Эрмесинде Аквитанской и Берте де Понтье, сидевшим рядом с ней с правой стороны.

О чем они говорили друг с другом, Рауль не прислушивался, погрузившись в раздумья, как побыть с Анной наедине хотя бы пять минут. Одно дело, если бы их сопровождала её служанка, другое — герцогиня. Но, так и не найдя решения возникшей проблемы, решился, как обычно, отдаться на волю случая.

Рауль так погрузился в своим мысли, что не сразу услышал, что Анна обратилась к нему. И только когда она, повысив голос, произнесла: «Граф!», он очнулся и вскинул на нее глаза.

— Вы готовы подняться со мной в детскую?

— В любую минуту, моя королева.

— Тогда пойдемте.

И Анна вышла из-за стола. К ней присоединились герцогиня Аквитанская и Рауль де Крепи. Втроем они направились к лестнице. Поднялись по ней на третий этаж в полном молчании. Так же прошли длинный коридор и остановились возле одной из дверей. Анна открыла дверь и вошла в комнату, в глубине которой стояла колыбель с балдахином. Возле нее сидела служанка королевы и развлекала малыша. Марьяна, взявшаяся невесть откуда, сменила её.

Все трое пришедших остановились возле колыбели, в которой лежал в длинной белой рубашонке наследный принц. Он, увидев лицо своей мамы, загугугал и широко улыбнулся своим беззубым ртом. Она привычно взяла его на руки и показала графу Валуа.

Филипп остановил на нем пристальный взгляд голубых глаз и стал рассматривать незнакомого человека. Рауль протянул ему свой палец — и малыш цепко ухватился за него своими маленькими пальчиками.

— Уверенный малый, — засмеявшись, сказал он. — Своего не упустит. Думаю, ему на роду написано расширить королевский домен.

Анна довольно улыбнулась, прижав к себе сына. И в этот момент Рауль понял: сейчас или никогда. Он пристально посмотрел на Эрмесинду, и столько в его взгляде было мольбы покинуть детскую хотя бы на пять минут, что герцогиня растерялась, не зная, как лучше поступить. Но ее колебания длились одно мгновение. Тряхнув головой, она посмотрела на королеву и сказала:

— Что-то мне стало слегка дурно. В вашей опочивальне, ваше высочество, есть вино? Мне бы сейчас сделать пару глотков и минуту посидеть в покое.

Анна сначала всполошилась, беспокоясь о самочувствии подруги, но, увидев, как та озорно подмигнула ей, поняла, что она хочет на короткое время оставить их с Раулем наедине. Марьяну она в расчет не брала.

Подыгрывая герцогине, она ответила:

— Конечно, есть. И кубок для вина тоже.

— Тогда я вас на несколько минут покину, — слабым голосом сказала она и медленно скрылась за дверью.

Рауль не стал терять времени зря и сразу приступил к главному:

— Моя Анна, сейчас не буду говорить вам о своей любви. Вы и сами знаете, насколько она сильна. Меня волнует другое. Берегитесь Роберта Бургундского. Особенно следите за наследником и не оставляйте его без присмотра надежных людей, которым вы полностью доверяете. Сам он вреда ему не принесет, но может подослать своих людей, чтобы его или удушили, или отравили. И это не пустые слова. Я не раз наблюдал, как он пытался чужими руками устранить короля. Впереди у него еще много военных походов — и чем черт не шутит, когда Бог спит.

Анна испытала такой шок, что даже если бы в эту секунду к ее ногам ударила молния, она не вызвала бы таких чувств. Мысли в голове поскакали галопом, опережая друг друга и путаясь.

— Вы будете участвовать в этих походах? — спросила она, глядя на графа широко распахнутыми глазами, которые казались почти синими на ее побелевшем от страха лице.

— Если меня призовет Генрих стать под его штандарт.

— Тогда я прошу вас… нет, умоляю присмотреть за Робертом, чтобы он не принес вреда моему супругу.

— Вы просите меня о невозможном.

— Почему? — удивилась Анна ответу графа.

— Я бы и сам хотел, чтобы вы остались вдовой. Правда, без моего участия.

— Господь с вами! — воскликнула она. — Если вы будете хоть в малейшей степени причастны к смерти моего супруга, я никогда не стану вашей, как бы при этом не любила. Если не хотите лишиться моего доброго расположения к вам, дайте мне слово, что Роберт будет в поле вашего зрения.

Рауль ответил не сразу, а потом поднял на Анну измученные глаза и коротко ответил:

— Обещаю.

Она облегченно выдохнула и с нежностью посмотрела на графа.

— Я знала, что вы мне не откажете, — прошептала она, благодарно прикоснувшись подушечками пальцев к его губам.

Рауль схватил ее руку и стал страстно целовать. И в эту минуту вернулась герцогиня Аквитанская.

Граф Валуа не дернулся при ее приближении, а спокойно поднял глаза на королеву и сказал:

— А теперь, ваше высочество, позвольте откланяться. У меня тоже есть нерешенные дела.

Когда за ним закрылась дверь, Анна уложила в колыбель сына и повернулась к Эрмесинде:

— Я благодарю вас, герцогиня, за минуты, подаренные нам. Их оказалось достаточно, чтобы мы обменялись с графом мнениями о решении возникших политических проблем.

— Я рада, что оказала вам, моя королева, столь незначительную услугу.

Тон прозвучал официально, но лукавство в глазах Эрмесинды дало Анне понять, что герцогиня не поверила ни одному ее слову.

В душе Анны поселилась печаль от мыслей, что скоро Рауль покинет дворец, и только Бог знает, когда им придется увидеться снова. То, что он находился где-то недалеко от нее, утешало, но ненадолго. Она в пол-уха слушала, что ей говорили придворные дамы, периодически осматривая присутствовавших в зале, но не находила желанного лица. Неужели граф уехал? — болью отдавалась мысль в висках.

Наступило время обеденной трапезы. Анна села в свое кресло и, чтобы отвлечься от грустных мыслей, стала рассматривать гостей, не скрывая перед самой собой, что ищет конкретного человека. Но его за столом не было, и она, опустив свой взор, принялась отщипывать от куриной ножки небольшие кусочки мяса.

Она не увидела, а скорее почувствовала, что Рауль появился, и медленно подняла глаза. Он сидел недалеко, держа в длинных пальцах большой серебряный кубок с вином. Граф, не отрываясь, смотрел на нее. Свои темные волосы он распустил, позволив им свободными прядями спускаться на плечи. На нем была богатая бархатная туника насыщенного зелёного цвета, ворот которой и низ рукавов были украшены орнаментом из золотых нитей.

Он сидел, слегка подавшись вперед, и Анна отметила про себя, что на его лице не играет обычная дерзкая усмешка, а в глазах не горит ставший для нее привычным обжигающий огонь. Рауль был явно погружен в свои невеселые думы, и его грустное лицо не оставляло сомнений в этом. На мгновение их взгляды встретились — и Анну пробил озноб.

Граф смотрел на нее — и в его глазах она видела целую гамму чувств и эмоций, основными из которых были грусть и тоска. Своим печальным взглядом он словно бы прощался с ней. Анна же панически боялась этого, понимая, что в его отсутствие может потерять опору для своей метущейся души. Ей казалось, что в этой далекой стране, которая до сих пор не стала ей близкой, только он и понимает ее, чувствует ее душу и одиночество сердца…

Их немой обмен мыслями длился мгновение, после которого Рауль де Крепи отвел глаза. Вскоре Анна увидела обычного ироничного и дерзкого графа. Миг его слабости, которую он позволил ей увидеть, канул в небытие.

За столом вновь присутствовал привычный для всех Рауль Валуа, который широко улыбался, опорожняя кубок с вином и наполняя ее снова, громко смеялся и разговаривал с соседями по столу, уже не поворачиваясь к королеве, к которой присоединился супруг. Анна облегченно вздохнула, прогоняя из души щемящую тоску, и позволила улыбке застыть на ее бледном лице.

И вдруг Анну пронзила мысль, от которой она похолодела. Как и матери, ей придется всю оставшуюся жизнь делить ложе и рожать от нелюбимого мужа, которому поклялась быть верной, и учить тому же дочерей, если они у нее будут, при этом мечтая о другом мужчине. О другом…

Анна судорожно сделала несколько глотков вина, отчего в голове зашумело. От грешных мыслей щеки ее запылали. Ей было стыдно за них: ведь она, венчанная перед Богом, разделила брачное ложе с мужем, но в сердце его не было, да и в душе тоже. Какой кары ждать ей от небес за свой тяжкий грех? Анна непроизвольно вся сжалась в комок, словно ее вот-вот поразит огонь небесный…

Однако ничего не произошло: молния гнева Господня в пепел ее не обратила. Её взгляд опять остановился на графе Валуа, как всегда непокорном, своенравно сверкающем черными глазами и дьявольски привлекательном. И Анне пришлось признать, что все то, чему ее учили строгие наставники в родительском доме, включая матушку, разрушилось здесь и сейчас. Превратилось в прах, когда в ее жизнь смело и уверенно вошел с дерзкой улыбкой Рауль де Крепи, пробудив в ней безумное чувственное влечение к себе.

Выходит, её зря готовили быть образцовой христианской женой и королевой, и она напрасно оберегала свою душу, храня в ней свою любовь и нежность для назначенного ей Богом и отцом мужа. Оказалось, что хранила она их совсем для другого мужчины, которым стал Рауль де Крепи, граф Валуа.

Именно с ним в своих фантазиях она была счастлива, замирала от удовольствия в его объятьях, млела от его страстных поцелуев, запускала пальцы в его шелковистые черные волосы и, охваченная пламенем чувственности, отдавалась ему вся, без остатка…

Анна медленно допила вино до дна, успокаивая расшалившееся сердце, и уже без боязни мысленно произнесла: «Да простит меня Бог за мой грех тяжкий, ибо полюбила не своего мужа!»

Она вновь посмотрела на того, из-за которого ее душа и мысли метались между грехом и благонравием. Что ж, у неё нет другого выхода, как сохранить все свои чувства к Раулю в самом дальнем уголке своего сердца, окружив их тайной, о которой она никогда никому не признается, даже на исповеди.

А в обыденной жизни она будет самой верной и преданной супругой Генриху, деля с ним радости и невзгоды, и тем самым постарается искупить этот мысленный грех прелюбодеяния. Как и её мать, она будет той, кем ее учили быть — христианской королевой и матерью народу, и никто и никогда не усомнится в ее чистоте.

Что касается графа Валуа, она будет держаться от него как можно дальше и постарается вытравить из сердца любовь к нему, из души — влечение, а из тела запретные желания. Ведь её с детства учили владеть собой, и дорогая матушка была лучшим примером тому.

Генриху в этот день, как он планировал, ухать в Санлис не удалось. Анна с Марьяной гуляли в саду, когда услышали трубы королевских герольдов, возвещавших о прибытии знатного гостя.

Она поспешила из сада и, оказавшись во дворе, увидела, как в северные ворота въехала кавалькада всадников, которых было не меньше двадцати. Воздух наполнился цоканьем копыт по каменной брусчатке, окриками, бряцанием оружия и громким мужским смехом.

Во главе рыцарей под штандартом, на котором красовался герб в форме голубого щита, пересеченного с левого верхнего угла вниз белой широкой полосой в окружении тонких золотых линий, ехал высокий мужчина с пшеничного цвета волосами, достигавшими плеч. Его горделивая осанка и высокомерная посадка головы свидетельствовали о знатности происхождения. Слуги сбились с ног, стараясь угодить приехавшим.

Анна видела его впервые, а потому вся напряглась, не зная, чего ожидать от этого неожиданного визита, и поспешила в замок. Супруга она нашла в малой гостиной. Он сидел за столом и пил вино, о чем-то размышляя.

— К нам незнакомый гость, — сказала она, усаживаясь в кресло, стоящее рядом.

— Знаю. Однако назвать его незнакомым у меня язык не повернется, — хмыкнул Генрих. — Скоро узнаем, с чем пожаловал. Этот хитрый лис просто так ко мне бы не явился.

— Значит, сегодняшний отъезд в Санлис отменяется?

— По всей вероятности, да. Сначала выслушаю причину появления в королевском дворце Тибо III, графа Блуа, Шатодена, Шартра, Тура и Сансерра.

— О, сколько у него графств! — воскликнула Анна.

— Да, земель у него больше, чем в моём домене. Давно мы с ним не виделись. В целом, Тибо очень опасный человек, могущественный и богатый.

— Он твой друг или враг?

— Правильнее будет сказать, что ранее он желал мне зла и отказался признать себя моим вассалом, вследствие чего потерял графство Бовези. Оставшись номинальным вассалом, перестал платить в королевскую казну налоговые сборы, а семь лет спустя потерпел поражение в битве при Нуи, недалеко от города Тур. Правда, в то время у меня не было возможности наказать графа Блуа собственными силами, поэтому я передал его графство Турень Жоффруа II Мартелу, графу Анжуйскому. Так что у него были причины ненавидеть меня.

— И Тур не оказал сопротивления? — удивилась Анна.

— Оказал. Да так, что Жоффруа держал его в осаде восемнадцать месяцев. В городе начал свирепствовать голод, но он все равно не сдавался. И Тибо со своим братом Этьеном II Труанским пошли ему на помощь. Жоффруа пришлось снять осаду и выдвинуться навстречу войскам графа Блуа.

— И кто же из них победил?

— При Нуи Тибо был разбит, и ему пришлось обратиться в бегство. Правда, далеко убежать не удалось, поскольку его захватили в плен и заключили в замок Лош. После победы анжуйцы вернулись к осаде Тура, который в конце концов сдался.

— Каким же образом ему удалось вырваться из плена?

— Благодаря королевской привилегии и устроенному мною перемирию.

— Боюсь, я не совсем пониманию, о чем ты, — сказала Анна.

— Поскольку мне было невыгодно чрезмерное усиление графа Блуа, я поспешил устроить перемирие, условия которого окончательно были согласованы через два года. В соответствии с ними, Тибо вынужден был уступить почти всю Турень графу Анжу. Согласно договору, который подписали все крупные бароны анжуйского графства, им было запрещено возводить укрепления ближе семи лье от границы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Лоджия

2

Сердце моё

3

Любовь моя

4

Моя сладкая

5

Душа моя

6

Система правил поведения при дворе или набор качеств, которыми должен обладать придворный в Средние века

7

Изящество и чистота лучше грязной красоты

8

Чистота — залог здоровья

9

Точный перевод — «лицом к лицу». Свободный — «наедине»

10

Отсутствие фактических брачных отношений

11

Ковчег с мощами святых, изготавливаемый обычно в форме гроба

12

Старинный струнный инструмент смычковый инструмент, имевший хождение в VI — XII веках