Вера без любви

Лана Савченко (2024)

Бургос, XVII век. Европа озарена огнем эпохи Просвещения, погрязла в ереси. И только Испания остается оплотом истинной веры. Первое церковное расследование Виктора, молодого слуги архиепископа Бургосского. Что победит — любовь или вера?

Глава 1. Заключенная

Последние недели Великого поста тянулись бесконечно. Замерли в темных каменных сводах звуки, наполнявшие дом. Делегация кардинала Рокаберти отбыла еще месяц назад, а новых гостей ждать приходилось не раньше Вознесения. Замерла и погода: весна притаилась в начавших было таять снегах, снова отдавая власть холодным ветрам и непогоде. Мартовский холод куда страшнее зимнего — нет сил терпеть его, особенно когда вместо мясной похлебки на ужин снова печеные овощи.

Ранние подъемы и долгие утренние службы выматывают не хуже поста, но и это не самое страшное. В дни великого покаяния добрые жители Бургоса как никогда старательны в доносах. Отец Араносо сразу после завтрака заперся с Филиппом в кабинете, чтобы разобрать накопившиеся бумаги. Мне, на эту неделю отданному в молитвенное послушание и работу по дому, оставалось только гадать, какие замысловатые дела попадутся брату на этот раз. И заняться одним из расследований Филиппа, на которое у него сейчас не хватало времени.

— Ты много раз присутствовал на допросах, Виктор. Ты знаешь, как вести процедуру, — напутствовал меня отец Араносо, когда я поднялся в кабинет за походным ящичком с чернилами и бумагой. — Помолись и ступай.

В прошлый раз я заглядывал в темницы с отцом Араносо еще по осени, и тогда они не произвели на меня столь удручающее впечатление: светло-желтые стены из крепкого камня создавали блистательный ансамбль с золотом деревьев. Стояла сухая ясная погода, и казалось, что сама жизнь в ее сытости и довольстве купалась в лучах осеннего солнца. Сейчас же я пришел один, с надежно припрятанным в кармане плаща письмом для начальника стражи.

Низкие своды подземных тоннелей напоминали тучи, обложившие небо до самого горизонта и обещавшие очередную снежную бурю. По стенам кое-где сочилась вода, а островки мха в ложбинах камня подсказывали, что сырость здесь живет уже много лет.

Из-за плотных дверей с зарешеченными окнами проникали приглушенные звуки. В одной камере заключенный спал, громко храпя, из другой доносилось пение псалмов. Судя по всему, голос принадлежал старухе, а кашель, прерывавший ее моление несколько раз за минуту, не оставлял сомнений, что конец ее заключения близок.

Меня провели в конец коридора, где за рядом пустых камер пряталась еще одна. Здесь, в самой дальней части темницы обычно держали насильников или убийц. Но я уже знал, что мне придется иметь дело с ведьмой.

Начальник стражи осенил себя крестным знамением и завозился с замком. Спустя несколько секунд дверь поддалась, натужно скрипнули петли, и полоса неяркого света, едва отличимая от сумерек коридора, вырвалась изнутри.

— Прошу, сеньор. Постучите три раза, как закончите. Я буду неподалеку.

Я кивнул стражнику и решительно шагнул внутрь.

Я не наивный мальчишка, полагающий, что у настоящей ведьмы должны быть бородавки и скрюченная шея, а изо рта вырываться языки пламени. Это все оставьте детям, верящим в сказки. Мне не раз доводилось видеть ведьм на процессах, которые вел отец Араносо. Эти женщины и впрямь выглядели устрашающе: нечесаные волосы в колтунах, переломанные пальцы, безумный взгляд, гуляющий по залу. “Любой человек, связавшийся с дьяволом, теряет человеческий облик” — любил повторять наш духовный отец. И я готовился увидеть падшую женщину, больную в своей ереси. Да что там, даже колдунью из тех баек, что любила рассказывать старая Марта. Но никак не ее.

У дальней стены, где солнечные лучи хоть немного пробивались сквозь частую решетку, сидела девушка. Она не была безобразной, нет. Ее образ, словно сошедший с полотен сеньора Мурильо, излучал мягкий свет и благочестие. Пленница торопливо поднялась, едва увидев меня, и склонила голову в приветственном жесте. На мгновение мне показалось, что она ждала меня — именно меня — из дальнего странствия. Как мать, готовая обнять свое дитя, как жена, тоскующая по мужу, открылась навстречу мне. И вот теперь я дома.

Я на мгновение замешкался, но тут же постарался скрыть свое смущение за будничным тоном.

— Мое имя Виктор, я послушник при кафедральном Бургосском соборе и личный слуга архиепископа Бургосского. Я пришел, чтобы провести допрос… сеньорита.

В попытках скрыть дрогнувший голос, я принялся шарить по карманам в поисках огнива и свечи. В неровном свете пляшущего свечного пламени я разглядел заключенную чуть лучше. Простое платье из грубого сукна с аккуратно подшитыми рукавами перехвачено плетеным поясом. Плечи покрывала пуховая шаль; ее когда-то мягкая шерсть скаталась и отсырела, но все равно казалась теплой.

— Я готова.

Девушка опустилась на край грубо сколоченной скамьи, я сел рядом и неловко завертелся в поисках хоть какого-то подобия стола. Обстановка камеры была столь скудной, что даже жестяной кувшин с водой стоял на полу. Помнится, когда я сопровождал отца Араносо, стражники вносили в камеру дубовое кресло с широкими подлокотниками, на которых прелат мог спокойно разложить записи. Мне его не предложили, видимо, по статусу не положено.

Я вытащил из ящичка стопку бумаг — конспекты Филиппа и чистые листы. Нужно записать все, что скажет заключенная. В конце концов, именно ее признание станет решающим в судебном деле. Я пристроил бумаги на коленях, свеча заняла позицию между мной и пленницей.

Стоило мне поднять голову, как я встретился с мягким взглядом ее ореховых глаз.

— Ваше имя… сеньорита, — я снова запоздало вспомнил инструкции Филиппа и то, с каким спокойным достоинством всегда держится отец Араносо. Кажется, они никогда не использовали столь вежливое обращение к заключенным. Но им вряд ли попадались столь необычные подозреваемые, а полубезумную бабу язык не повернется назвать сеньорой.

— Бьянка, святой отец. Бьянка Вальверде, племянница достопочтенного Хайме Арандо.

Я должен был указать девушке на ошибку в обращении, но не смог подобрать слов. Какой же из меня святой отец, право слово? Но я так боялся потеряться в разговоре с ней, что решил действовать строго по конспекту.

— Что же, Бьянка, отвечайте на вопросы без лжи и утайки. Вы знаете, почему оказались здесь?

— Да, святой отец. Архиепископу Бургосскому пришло письмо с доносом на меня.

— И в чем уличает вас этот донос?

— В ереси, колдовстве и сговоре с диаволом. Но он весь до последнего слова ложь!

— Вы отрицаете бесовскую связь?

— Отрицаю!

— Вы отрицаете, что возводили хулу на Господа нашего?

— Отрицаю!

— Вы отрицаете, что возводили хулу на его святейшество, на архиепископа и священство?

— Этого не отрицаю… — взгляд девушки потух, но голос по-прежнему звучал твердо. — И более того, от слов своих не отказываюсь.

— Мне отрадно, что вы не закоренели в грехе и готовы хоть в чем-то признать свою вину. Но чтобы суд церковный смог спасти вашу бессмертную душу, вы должны правдиво отвечать на все вопросы. Ибо ложь страшный грех и сердце наше утяжеляет.

— Я не скрываю от вас правды, святой отец. Я крепка в вере и не исповедую иной. Мне, как и любому католику, противна мысль о колдовских чарах. Но вера моя в наместников Бога на земле зачахла. Я видела их грехи, их разгул в дни скорби простых людей, их обман. Они хуже любого колдуна, который наводит порчу на соседа.

— Замолчите! — я почувствовал, как кровь отлила от лица, стоило мне услышать ее речи. — Замолчите! Что вы можете знать о святых отцах нашей Церкви! Как вы можете равнять их с колдунами! Ересь!

— Я не обвиняю их в ведовстве, я лишь говорю о вреде, который они причиняют мирянам. Они не гнушаются ложью, занимаются подпольной торговлей. Нарушают данные ими обеты и заповеди Божьи, но при этом призывают народ к покаянию и нестяжанию. А знаете ли вы, сколько детей в городе умерло от голода этой зимой, пока они объедались?

Еще никогда мне не приходилось слышать столь отчаянные слова, брошенные против священства. Ярость заструилась у меня под кожей подобно огненным змеям, и я позволил справедливому порыву вырваться наружу.

— Я прошу вас замолчать! Вам не совратить меня своей ложью!

— Но я не лгу вам, Виктор! Выслушайте меня!

Ее мольба окатила мой разум холодной водой. Она обратилась ко мне по имени, как будто мы давно с ней знакомы и ведем беседу как давние приятели, только не в сыром подземелье, а в уютной гостиной купца Арандо. Нам вот-вот подадут горячий чай, она разольет его по чашкам, и сделает аккуратный глоток. «Выслушайте меня, Виктор! У меня родилась отличная идея!» Я подскочил с лавки и перекрестился, смахивая ведьминское наваждение.

Мне больше не нужно вести записи, заполнить бумаги я могу позже, тем более уже не важно, какие ответы она даст. Но я обязан следовать протоколу.

— Веруете ли вы в Иисуса Христа, Единственного Его Сына, Господа нашего, рождённого Девой Марией, страдавшего и погребённого, воскресшего из мёртвых и восседающего одесную Отца?

— Верую.

Может ли камень быть нежнее бархата, а мед горьким, как цикорий? Необъяснимая твердость духа в хрупком женском теле ошеломляла меня и сбивала с мысли.

— Веруете ли вы в Святого Духа, святую Вселенскую Церковь, общение святых, прощение грехов, воскресение тела и жизнь вечную?

На меня по-прежнему был устремлен этот пронзительный взгляд светлых ореховых глаз.

— Верую…

Три стука, и за массивной дверью зазвенели ключи. Начальник стражи выпустил меня, и я поспешил покинуть унылые стены, пока никто не начал задавать мне неловких вопросов. Я уверен, что охрана слышала мои возгласы, но объясняться с ними за свою горячность я не готов. Держать ответ мне только перед отцом Араносо.