Вера без любви

Лана Савченко (2024)

Бургос, XVII век. Европа озарена огнем эпохи Просвещения, погрязла в ереси. И только Испания остается оплотом истинной веры. Первое церковное расследование Виктора, молодого слуги архиепископа Бургосского. Что победит — любовь или вера?

Глава 3. Сомнения

Всю субботу я провел рука об руку с Филиппом, разбирая письма, доносы и протоколы, стекавшиеся к нам от других служителей Инквизиции. Отец Араносо как архиепископ обязан просматривать все дела, и только после этого им давали ход. Конечно, местное священство имело право принимать собственные решения, но приговоры выносились на общем судебном заседании. А главной судебной комиссии всей Кастилии был отец Араносо.

Он нашей с Филиппом расторопности зависело, успеем ли мы расквитаться с делами до Пасхи. А после отец Араносо обещал нам неделю отдыха. Он договорился с местным купцом, чтобы тот взял нас с собой в Сан-Себастьян. Мы посмотрим на море, вдохнем суеты портового города и вернемся к делам с новыми силами. Ведь уже летом Филиппу исполнится двадцать один год и покинет наш дом — он примет постриг в священники. Правда, служить останется в соборе Санта-Мария, это непременное условие для всех, кто много лет служил отцу Араносо — он заботится об овцах своего стада. Возможно, спустя еще несколько лет, Филипп примет управление монастырем где-то в провинции, а там, глядишь, дослужится до аббата.

Такая же головокружительная карьера ждет и меня, но я на три года младше Филиппа, и мне только предстоит научиться многому, что уже умеет мой брат. Поэтому я покорно взялся за “Наставления инквизиторам” Бернара Ги и посвятил им весь понедельник.

Чтение давалось нелегко. Рассуждения преподобного Бернара были пространными, язык — тяжеловесным. А уж когда я добрался до главы с поучениями о том, как строить допрос, и вовсе расстроился. Я совершил массу ошибок, поэтому мои успехи были столь ничтожны. Нельзя давать обвиняемому в ереси хоть малую толику ощущения превосходства над инквизитором. Стоит только ослабить поводья, как ты уже несешься в колеснице под управлением еретика, и дело твое пропащее.

“Я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской” — я пробежался глазами по строчкам. Да, на такие уловки и ложь идут те, кто желает смутить допрашивающего. Бьянка сказала, что крепка в вере, и не исповедует иной с таким жаром, что я даже не подумал, что она может лгать. Но это может быть уловкой, и вера ее — вера в бесовское.

Но Бланка была прямолинейна, не отказалась от своих слов о духовенстве, хотя понимала, что за них последует наказание. Она не колебалась ни секунды, отвечая “Верую” на догматы Святой Церкви, и я сердцем чувствовал, что сейчас в ее словах нет лжи, только пламенное горение веры.

Милое дитя, чудный цветок за мгновение до своего расцвета. Зачем же Бог создавал столь совершенную красоту, если она может впасть в страшный грех колдовства? Но только одно то, что она женщина, уже делает ее скверной и склонной ко греху… Так говорится в “Молоте ведьм”. Но разве грех не оставил бы изъянов на ее теле, которые нельзя не заметить и использовать как доказательство вины?

Огонь, полыхающий в моем сознании после допроса, зажегся вновь. Я коснулся креста на шее — сейчас ее чары бессильны, но сомнения продолжают точить мой разум, подобно червям.

Полный тяжелых мыслей, я понял, что не смогу держать их в себе. Мне нужно с кем-то поделиться. Но разговор с Филиппом не задался — уже который день он избегает общения на личные темы, и только то, что касается работы, вызывает у него интерес. За субботу он не произнес и двух десятков слов. Хотя что его винить — мы до поздней ночи разбирали бумаги, свечей пожгли без счета. Но воскресенье после службы всегда было нашим временем, временем на общение, но он предпочел запереться в своей комнате и вышел только к ужину. Он словно чувствовал, что я хочу у него что-то спросить, и избегал этого. Мог ли он знать, что я услышал обрывки его тайной беседы? Не думаю. Отец Араносо вряд ли бы рассказал ему, что поймал меня у дверей, за которыми шло обсуждение его дел с ночным гостем. И про обещание подготовить меня к новому допросу он словно забыл. Хотя он мог и не знать, что следующий мой визит в тюрьму назначен так скоро.

Я спустился на кухню, где Марта замачивала столовые тряпки. Из-под ее ловких рук они выходили едва ли не белоснежными, а чистоту она очень ценила. В кадке с теплой водой пузырились скатерти и салфетки. Не хлеб печет — значит, разговаривать с ней можно. Тут правило строгое, Марта каждый раз напоминала: «Нельзя к хлебу с дурными мыслями подходить. Или что неприятное вспоминать. Поэтому пока тесто месится да в печь кладется, чтоб духу вашего здесь не было!». Мальчишками мы с Филиппом могли нарушать это правило, когда хотелось похулиганить, но теперь стали уважать труд нашей кухарки, едва ли не заменившей нам мать.

— Что такое, Виктор? До обеда еще далеко, проголодался что ли? Вон в том шкафу можешь взять печенье.

— Нет, Марта, поговорить хотел.

— Говори, только я стирать буду. Некогда мне лясы точить, — кухарка принялась взбивать мыльную пену в кадке.

— У меня все ведьма эта из знатных никак из головы не идет. Что-то не так в ней.

— То, что она молода да красива? Этого добра полно, только вот что знатная — странно. Не ведут себя господа так. Это среди простых да бедных есть склонность к ворожбе.

У меня перед глазами промелькнули лица городских девушек, рыночных торговок и знатных сеньорит, что приезжали на праздники к отцу Араносо. Ни одна и близко не могла сравниться с образом моей заключенной. Да, красивы, но нет в них чего-то, не хватает…

— Красива-то ладно, разных видели. Но знаешь, глаза у нее такие… чистые. Сложно поверить, что она врет. И не может быть ангельского лица у той, что дьяволу отдалась добровольно.

— Неужто думаешь, оклеветали ее? Пусть так даже, но слова ее про святейших — ересь чистой воды. Ты сам говорил, ужас просто, душа не выдерживает. А вот если бы была умницей, покаялась перед отцами святыми на заседании, глядишь, и сняли бы с нее обвинения в ворожбе.

— Да что ты, Марта! Такие дела назад не воротишь.

Марта бросила стирку и стала стряхивать с рук белесую пену.

— Маленький ты был, не помнишь… Случай был, когда по решению отца Араносо оправдали колдунью. Ну да не колдуньей она оказалась, подружки на нее наговорили. Мол, купец заезжий к ней свататься стал, не взглянул на ее положение. А красивая была девушка! Вот как ты говоришь, лик ангельский. Но не личико ее оправдало, а то, что все обвинения отрицала. Долго процесс длился, помню, всю весну и все лето она в камере провела. Ее почти что приговорили к казни, да тут к отцу Араносо пришла одна из ее подруг. Плакала, на коленях стояла. Призналась в клевете. Стало быть, отпустили девицу. Да только ни красоты прежней у нее не осталось, ни нрава веселого. Говорят, умерла к первым холодам. Люди не поверили, что не колдунья она, сторонились. И жених бросил.

Я слушал Марту, но ее слова гудели словно издалека. Значит, эта девушка тоже безобразной станет. Не останется и следа от той красоты, которой я сейчас оправдываю ее. Не останется у меня поводов думать, что она невиновна. Слишком молод я и глуп, чтобы быть секретарем отца Араносо — столько дел для него переписал, столько книг прочел, а все равно повелся на женскую прелесть.

Разговор с Мартой не потушил пожара моих сомнений. Я вернулся к книгам, но читать теперь у меня не выходило вовсе. Люди лгут, клевещут друг на друга, и на костер идут невинные души. Почему об этом не написал преподобный Бернар? Почему никогда не рассказывал отец Араносо? Мудрые святые отцы молчат, дабы мы, слабые духом, могли избежать искушения. Так просто прельститься, обмануться и оправдать колдунью. А сколько бед потянет за собой малодушие инквизитора…

Я упал на кровать и прикрыл глаза. Хотя бы самому себе надо признаться в том, что очарован ею. Ведьма, ведьма…