Дикари не выбирают принцесс

Лана Муар

Казалось бы, у меня есть все, о чем только можно мечтать, стоит лишь захотеть, и весь мир ляжет у моих ног. Но так ли это важно, когда статус заставляет делать не то, что хотелось бы? Одна вечеринка и мой привычный мир начал рушиться карточным домиком. Я надеваю джинсы, футболку и на такси уезжаю в клуб. Там я могу быть обычной девушкой-студенткой, у которой нет ничего, но есть Он. Покрытый вязью татуировок Дикарь, пахнущий горьким вересковым медом и такой сладкой свободой. Книга содержит нецензурную брань.

11. Качели

Я не могу ничего с собой сделать. Оказавшись в проходе между рядами наедине с Владом, меня начинает поколачивать, и голова отказывается работать. Мысли, стоит к ним только потянуться, срываются врассыпную вспыхнувшими кометами, и я не успеваю вцепиться ни в один из ускользающих хвостов, чтобы решить как лучше отреагировать на прозвучавшую едкость, стоит ли отвечать на нее, обижаться на его слова или нет, остаться здесь или уйти с гордо поднятой головой… Он подходит ближе, с хрустом сминая расстояние, превращая воздух между нами в густой кисель, и меня пугают ощущения от происходящего. Яркие, оглушающие и пробивающие насквозь. Чувствую его взбешенность и злость, как холодок пробежавший по всему телу окутывает запинающееся и тут же срывающееся куда-то вдаль сердце, и еще этот взгляд. Тяжёлый, давящий взгляд дикого разъяренного животного. От него забравшиеся под кожу острые ледяные иголки разрываются и начинают жечь. Больно, невыносимо больно и в то же самое время приятно. Влад медленно разбирает меня на атомы и просеивает их между пальцев, будто песчинки, а я никак не могу этому противостоять. Мне нравится, как он на меня смотрит и что именно он смотрит на меня так. Стою, уже боясь пошевелиться и отвести глаза. Кажется, сейчас достаточно одного взмаха ресниц, малейшего вздоха или неловкого движения и все оборвется. Только я так и останусь песчинками, упавшими к его ногам, и никто не сможет собрать меня обратно. Никто, кроме Влада. А он, прищурившись, делает ещё один шаг. Вздрагиваю, не зная чем это обернется и продолжаю сгорать в его ярости. Он ничего не говорит, подходит слишком близко, вплотную, давя одним своим присутствием, ломая меня без слов, своей молчаливой злостью, но я инстинктивно поднимаю голову выше рывком. Так, будто мой подбородок сжали сильными пальцами и дёрнули вверх.

— Сколько?

— Сто, — сдаю себя сразу и с потрохами, а голос предательски срывается. К горлу подступают слезы, словно меня поймали за руку на месте преступления, хотя ничего плохого я не сделала.

Или сделала? От прямого взгляда внутри черепной коробки что-то взрывается, и маленькие человечки в ней начинают лихорадочно искать какую-нибудь мало-мальски объясняющую все причину и оправдания. Все же, получается, что сделала? Или нет? Наивная мысль, что могла бы обмануть и, в принципе, не обязана перед ним отчитываться, если я решила сделать приятное Лесе, осторожно проскальзывает по самому краю подкорки и сразу же пугливо сбегает, заметая за собой следы. А на губах Влада возникает едкая улыбка, будто прочитал все по моим глазам:

— Тебе говорили не лезть?

Я киваю, если можно так назвать еле заметное движение головы. Снова буравит взглядом, а потом дёргает на себя мою сумочку, открывает и перекладывает в нее содержимое своего кошелька. Все купюры, что в нем лежали, всю мелочь до последней монетки.

— Остальное отдам через неделю. Не лезь к моим друзьям со своими деньгами.

Ультиматум. Никаких вскладчину или пополам, переговоров или компромиссов. Их не было и никогда не будет. Меня, как нашкодившего котенка, подняли за шкирку, встряхнули, чтобы в следующий раз было неповадно совать свой нос куда ни попадя, и вернули обратно в коробку к таким же котятам. Сиди там, развлекайся среди своих и просто смотри, если очень интересно, но не высовывайся. Обидно до слез и больно. Я же просто хотела, чтобы Леся порадовалась. От чистого сердца. А этот порыв расценили как что-то другое. Щелкает замком, всовывает сумочку мне обратно в руки и разворачивается на звук приближающихся торопливых шагов с улыбкой.

— Вот вы где! — Леся цепляет нас обоих под руки и тащит к ряду с кроватками, не замечая моего пришибленного состояния. — Я все узнала и посчитала. Коляску однозначно возьму ту, которую ты мне показывал, кроватку сейчас тоже выберем, потом матрас, бортики, вообще все что нужно! Ещё пеленальный столик посмотрим…

Леся трещит, перечисляя все, что попало в ее внезапно разросшийся список покупок, нервно хихикает, не выпуская из пальцев карточку сертификата, и смеётся, когда Влад шутит по поводу удачно сломавшейся машины Андрея. Ведь, окажись она на ходу, стотысячным покупателем оказался бы кто-то другой. Проглатываю эту шпильку, едва удерживая рвущиеся наружу слезы.

«Я ведь просто хотела помочь! Помочь! Посмотри на Лесю! Посмотри!»

Пузанчик носится по магазину, светясь ярче солнца на каждую новую вещь опускающуюся в тележку, а меня разрывает на клочки от несправедливой жестокости. Я же правда хотела помочь!

На заднем сиденье едва хватает места, чтобы туда смог втиснуться ребенок, и меня, как самую маленькую, пытаются хоть как-то на него втолкнуть, а потом, когда это, не без очередных перекладок, все же удается, ставят на колени автокресло и пару пакетов в ноги. Багажник забит под завязку, все свободное место в салоне занято приданным для Лесиных карапузиков, на крыше, примотанные скотчем к рейлингам, коробки с кроваткой, столиком и коляска — Пузанчик отказалась от доставки, чтобы вечером шокировать Андрея и поверить самой в свалившееся на голову счастье.

— Лиза, ты там как? — спрашивает она каждые две минуты, а я отвечаю:

— Все хорошо, — только самой плохо и хочется разрыдаться.

Вчерашние поцелуи, да что уж говорить, весь день целиком уже кажется чем-то приснившимся, привидевшимся и нереальным, а Влад… Ненавижу этого дикаря! Аля была права. Ничего хорошего у меня с ним не выйдет. У нас вообще ничего не может быть, а сегодняшнее только подтвердило это. И то, что так получилось, не плохо. Наоборот, замечательно! Я просто была не в себе. Перебрала и в клубе, и на пляже, а он воспользовался моим состоянием. Слава богу, что дальше не зашло. Ещё бы подцепила какую-нибудь дрянь… Чем думала и думала ли? Естественно нет. Достаточно было один раз отказать Сабрине, отстоять свое мнение, не поддаваться на уговоры, и все. Не было бы ничего. И не чувствовала себя униженной и втоптанной в грязь. А главное кем? Этим дикарём!

Кажется, я слишком провалилась в свои размышления, а Леся услышала мое раздраженное шипение.

— Лиз, у тебя там точно все нормально? Может, я заберу хоть что-нибудь?

— Замечательно, Пузанчик! Не переживай, — стараюсь придать своему голосу побольше веселья. — Лучше скажи как там твои карапузы, не шалят?

— Не. Потопались пока садилась, а потом сразу притихли. Машиной впечатлились, наверное, — хихикает она. — Классная такая. Дорогущая, да?

— Не знаю. Я у тети попросила покататься.

Сказать правду даётся мне намного проще. Сколько стоит машина я действительно не знала и не интересовалась, а Алевтина, когда она только появилась у нас в доме, практически сразу стала для меня тетей Алей. Леся тихонько вздыхает, что когда-нибудь и они с Андреем купят что-нибудь похожее. Сперва только доделают ремонт и расплатятся с ипотекой, а там уже и машину поменяют. Их старичок Фольксваген как раз окончательно развалится. Она трещит без умолку, заваливает меня вопросами, и отвечать на них я стараюсь с максимальной осторожностью. Учусь, пока не работаю. На международных отношениях. Смеюсь, когда просит что-нибудь сказать на английском. Говорю, что она самая лучшая мамочка на свете, с идеальным произношением, перевожу, потом эту же фразу повторяю на французском, немецком и испанском. Уже вдвоем хохочем, что испанский и французский мягче и приятнее, а немецкий слишком грубый.

— Как Влад! — выдает Леся, а я киваю и на этом самом грубом цежу сквозь зубы длиннющую тираду, в которой выговариваю все, что думаю о Демоне, и становится чуточку легче.

Леська аплодирует, как маленькая девочка попавшая на исключительно для нее одной затеянное представление, и требует, к моему счастью, не перевод, а повторение «вот этой же зубодробилки на мягоньком». Испанский — ко всему уже сказанному добавляю еще несколько строчек, а на французском «cochon¹⁰» и «merde¹¹» звучат едва ли не обязательной связкой к не менее частому «sauvage¹²». И кому бы рассказать, как приятно от того, что могу практически в лицо высказать этому самому cochon какое он merde. А Влад хмыкает:

— Еще бы понимать, как этот, — щелкает пальцами и едва выговаривает, — суваж, мерд и кранк смогли уместиться в одной голове.

— Училась хорошо и с репетиторами занималась, — улыбаюсь и на выдохе добавляю с такой патокой нежности, что Леська уже пищит от восторга. — Je te déteste cochon. Vous êtes un connard cruel et cynique et une merde rare!¹³

— А-а-а-а-а!!! Класс!!! Обожаю!!!

— Звучит, как признание в любви, — хмыкает Влад. — Не зря французский считают ее языком. У Лары Фабиан вроде была песня про этот же тэ. Лесь, не помнишь? Же те, же те, комо фу и что-то там.

Довольно точно напевает мотив, только я хохочу от того, как он произносит слова, и не собираюсь его поправлять и тем более раскрывать всю прелесть этого самого языка любви. Блаженен тот, кто верит? Признание? А-ха-ха-ха-ха!!!

— Нет, не спорю, что мое произношение страдает, но где я и где международные отношения? — Влад бросает на меня быстрый взгляд через зеркало заднего вида и снова сосредоточивается на дороге.

Около магазина делаем небольшую остановку — Леся уточкой летит за тортиком, а Влад выходит покурить. Я же благоразумно решаю никуда не дергаться и остаюсь в машине. Пока вылезешь из этого плена, потом снова заползать — времени больше потрачу и разговаривать с Владом не хочется от слова совсем. Да и он не спешит хотя бы извиниться. Присел на капот, щелкает крышечкой зажигалки и пускает колечки, доводя своим спокойствием, тупостью и непрошибаемостью до бесячки.

«Да как так можно? Совсем нечего сказать? Манеры исключительно в „Провансе“ с Бришкой, а со мной что? Можно не церемониться?»

Из обиды за грубость меня бросает в жерло ревности и обиды, но уже за тупость. Хочется выскочить, выораться уже на родном и могучем с применением тех слов, которые, по его мнению, не знают принцессы. Демон он, как же.

«Дикарь! Неотёсанный дикарь!!! Только и может, что махать кулаками. Ой, вы посмотрите, научился все же окурок тушить и бросать в мусорку.»

Язвительность судорожно захлапывает свой ротик, стоит Владу снова оказаться в машине. Достает из кармана упаковку мятных леденцов, один отправляет себе в рот и протягивает мне коробочку, как ни в чем ни бывало:

— Хочешь?

— Нет!

— Как хочешь.

Ещё немного и меня сорвет с катушек. Бесит. Бесит каждое его движение, нахальность, с которой включает магнитолу, и насвистывание. Из-за детского кресла не вижу, что именно он делает, но через пару секунд колонки издают негромкий и короткий писк, а дальше снова тишина. Вплоть до появления Леси. С ней в машине появляется запах сладкого и восторженное:

— Ну точно сегодня какой-то день везения! Ни в жизнь не поверю, что вот так зашла в «Пекарню», а на прилавок «Наполеон» выставляют.

— Может, просрочка? — Влад усмехается, но там где я молчу, Леся прямолинейно отправляет шутника по всем известному направлению пешком:

— Выкуси! Свежатина! Сегодняшний! Я же говорю, что везение! Андрюшке расскажу, не поверит. Сейчас как приедем, как налопаемся. М-м-м…

Леська светится ярким солнышком, и рядом с ней даже такой, как Влад, кажется чуточку лучше. На секунду. Из колонок начинает звучать та самая «Je t’aime» Лары Фабиан.

— Я же говорил, что что-то знакомое.

А на припеве начинает подпевать…

Сносит. Меня прошибает и внутри все сильнее и сильнее расцветает щемящее: «Почему?» Если бы не магазин, если представить себе, что сейчас в машине были только мы одни, и пусть даже я сидела сзади, а ты вот так же включил эту песню… Полетевшая вдаль фантазия оказалась такой яркой, что на кончиках пальцев я уже явственно чувствую натянутую ткань футболки. Я бы обняла, обязательно обняла, не могла бы не обнять, а ты… Ты бы одной рукой накрыл мои ладони, чтобы в них сильнее отдавался бумкающий ритм твоего сердца. Ввысь. Куда-то за облака. Прикрыв глаза, улетаю высоко-высоко подхваченная мощными крыльями голоса, поющего про такую нереальную и безумную любовь. Почему?

С ворохом пакетов в руках поднимаюсь по лестнице за Лесей, а она торопливо достает из сумочки ключи, поворачивает их в замке и на последнем обороте толкает дверь несколько раз:

— У-у-у, зараза, вот доберется до тебя Андрюшка…

Она ругается так смешно и по-детски, что у меня на губах появляется улыбка. Скидываю в коридоре туфли и отношу покупки в комнату больше похожую на склад. В ней на полу стоят двери в упаковке, лежат обои, упаковки с клеем, чемоданы и ещё невесть что укрытое простынями.

— Вот доделаем ремонт и будет у нас тут свое гнёздышко! — Леся с нежностью смотрит на голые стены и торчащие из них провода от розеток, а потом тянет меня на кухню.

Там тоже ремонт застыл в стадии «разобрать и вынести старье». Из мебели лишь стол и табуретки. Раковина и газовая панель врезаны в лист фанеры, прикрученной к каким-то деревяшкам, между ними подобие полочек с кастрюлями и сковородками. И на первый взгляд — это не кухня, а тихий кошмар. Только Лесю он ни капли не смущает. Она усаживает меня за стол, ставит «Наполеон» в центр стола, а чайник с яркими ромашками на плиту, две фарфоровые кружечки и одна с жирафом Мелманом, по-домашнему уютные салфетки, вазочка с печеньем…

— Лесь, — раздается из коридора, — все в спальню?

— Ага! — отзывается она и останавливает меня, подскочившую на помощь. — Сиди. Не хватало ещё тебе тяжести таскать. Владка быстрее сам переносит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

10

свинья (фр.)

11

дерьмо (фр.)

12

дикарь (фр.)

13

Я ненавижу тебя, свинья. Ты жестокий, циничный засранец и редкое дерьмо. (фр.)