Карантин

Кэти Чикателли-Куц, 2017

В летевшем из Доминиканской Республики самолете обнаружены двое подростков с подозрением на тропический мононуклеоз – новый смертельно опасный штамм известного вируса. Теперь Оливеру и Флоре предстоит пережить не только общий тридцатидневный карантин в одной больничной палате, но и сумасшедшую популярность в соцсетях. Последнее помогает Оливеру привлечь внимание Келси – девушки, в которую он давно влюблен. Время идет, и Оливера и Флору тянет друг к другу все сильнее. И хотя они изолированы от всего мира, им все же не хватает возможности по-настоящему остаться наедине, чтобы наконец-то разобраться в своих чувствах.

8. Флора

Кто-то трясет меня за плечо, я открываю глаза и подскакиваю, увидев человека в странном костюме. Затем приходит осознание, где я и почему.

Человек смеется.

— Извини, Флора. Ты так мирно спала, но снимать показания нужно каждые два часа.

Теперь, когда я полностью проснулась, то поняла, что он моложе, чем я предполагала. Может быть, студент колледжа? И такой милый.

Я улыбаюсь:

— Все в порядке… — и смотрю на его костюм, пытаясь найти бирку с именем. — Ты просто выполняешь свою работу.

— Ну, я интерн, — говорит он, тоже улыбаясь, — и меня зовут Джои.

Пока он кладет мне в рот термометр, я смотрю ему в глаза и думаю, что наверняка есть куча вариантов хуже, чем оказаться тут, с ним. Термометр пищит, и я снова вздрагиваю. Джои смеется, проверяя температуру.

— Все еще нормальная.

Он делает пометку в планшете и уходит. Глупо, но я почти ревную к тому, что Джои так быстро перешел к другому пассажиру.

Оливер сидит на своей койке, пялясь в телик. Чувствую себя немного виноватой за то, что была с ним такой резкой, но нужно было подумать, а его тревожность выводила из себя. Мама всегда говорила, что я — хорошая сиделка и могла бы стать врачом или медсестрой, но даже моему терпению есть предел.

— Привет, — тихо говорю.

— О, привет, — отвечает он, играя на телефоне.

Мой телефон показывает всего лишь пять вечера. Примерно в это время я должна была приземлиться в Ла-Гуардиан, встретиться с мамой, которая злилась бы на водителей, но я бы знала, что на самом деле это — злость на отца. Мой двоюродный брат устроился бы на заднем сиденье, заваливая меня кучей дотошных вопросов о самолетах, на которых я летела, вопросов, на которые я не смогла бы ответить, и все бы чувствовали себя неловко.

Это место напоминает мне о тех долгих перелетах, когда я навещала отца, до того как он женился на Голди и переехал в Доминиканскую Республику. Мощное ощущение: ты нигде, никто и никому ничего не должен. Три года таких путешествий летом или во время школьных каникул из Нью-Йорка в Сан-Франциско были одними из самых расслабленных в моей жизни. Я улетала от как минимум одного родителя и одного набора страстей, в которые не хотела вмешиваться или разбираться с ними. Я люблю Рэнди, но иногда мне просто нужен перерыв от роли заботливой двоюродной сестры.

Я решаю посмотреть телик, чтобы ни о чем не думать. Это работает, потому что люди, готовящие кексы, — завораживающее зрелище. Во время следующей передачи, где проводят какое-то соревнование по выпечке хлеба, у ноги вибрирует телефон. Мама. Наконец-то! Я написала ей два часа назад, еще когда ехала в фургоне к этой базе, рассказав все о карантине и о том, что мой прилет откладывается, велев не беспокоиться. Я знаю, что не больна, но все же приятно, когда женщина, которой я обязана своим рождением, хочет проверить, как у меня дела.

— Привет, мам.

— Я знала, что не должна была позволять тебе лететь к отцу и этой… этой женщине! У меня сразу было плохое предчувствие насчет этой поездки. Если б твой отец был в состоянии думать о чем-нибудь, кроме себя, то понял бы, как он эгоистичен. Ты занята домашними делами и двоюродным братом… тебе не нужен еще и перелет в другую страну. Боже, я его ненавижу. И ее! Что еще она натворила с тех пор, как ты летала к ним в прошлый раз? Я видела этот ее снимок в «Инстаграме», она похожа на Барби еще сильнее, чем раньше…

Я начинаю отключаться, и те горячие слезы, что накрыли меня в самолете, возвращаются. Мама болтает без умолку.

— У него — куча свободного времени, но моя жизнь распланирована по секундам, и сегодня я сижу с Рэнди, пока дядя Крейг на работе, и…

— Это всего лишь один день, мам, — обрываю ее я, вытирая глаза. — Не беспокойся, завтра я буду дома.

Мама вздыхает.

— Это не поможет мне справиться с этим сегодня.

— Ну, мне жаль. Карантин проходит потрясающе, спасибо, что спросила.

Я кладу трубку, выключаю телефон и бросаю его на койку. Оливер, должно быть, все слышал. Он замечает мой взгляд и немного краснеет.

— Тебе лучше? — спрашиваю, пытаясь перевести тему раньше, чем он успеет спросить меня о телефонном звонке.

Прежде чем ответить, его глаза секунду внимательно вглядываются в меня.

— Полагаю, да. Пока тут все кажутся здоровыми. Этот чувак с самолета — на тридцатидневном карантине в каком-то другом месте и на данный момент единственный заболевший. Оказалось, что у него и жара-то особого не было. Можешь в это поверить?

Я ничего не отвечаю, оглядывая помещение и людей, растянувшихся на кушетках. Одни читают, другие смотрят телик. Кажется, все расслабились, и даже «тесто» похрапывает на своей койке. Лучи закатного солнца струятся через окна базы и красиво подсвечивают все внутри. Я задвигаю разговор с мамой еще дальше и ерзаю на подушке.

— Разве это не напоминает поход? Будто мы — в большой лодке посреди океана? — спрашиваю я.

Оливер смотрит озадаченно.

— Нет?

Я чувствую себя глупо и меняю тему:

— Кстати, где ты живешь в Бруклине?

— Парк-Слоуп. А ты?

— Вау, фешенебельная столица мира. Миленько. А я — в Бей-Ридж.

Секунду Оливер смотрит ошалело, а потом улыбается.

— Да-да-да. И моя мама тоже в этом клубе.

Мне нравится его улыбка.

— Мы вернемся в аэропорт так быстро, что ты даже не заметишь, — говорю, чтобы заполнить паузу, хотя почему-то не совсем себе верю.

Он долго смотрит на меня, и улыбка исчезает с его лица.

— Надеюсь, ты права, — наконец отвечает Оливер.

Позже нам приносят пиццу на ужин. Кто б знал, что на карантине так вкусно кормят? Одна из сотрудниц ЦКЗ после ужина вновь проверяет мои показатели, и я невольно спрашиваю себя, не повлияет ли горячая пицца на температуру. Когда она говорит: «Норма» — и переходит к Оливеру, остается лишь разочарование.

На руку Оливера надевают манжету, а в рот суют термометр, но тот едва поднимает взгляд от телефона. Он возился с ним весь вечер.

Сотрудница снова говорит «Норма», но он ее не слышит. Та явно раздражена и торопится, так что срывает манжету и выдергивает термометр у него изо рта.

Оливер вскидывает пораженный взгляд, но сотрудница уже успевает уйти. Остается лишь потирать нижние зубы.

— Ох, — тихо говорит он и снова тянется к телефону, но замечает, что я за ним наблюдаю. — Сеть тут ужасная! Чат не обновляется, даже с вай-фай. Зато эсэмэски мамы каким-то образом приходят, — он нервно смеется.

Надо сказать ему, что проблема не в сети, но мне не хватает духу или сил, чтобы помочь ему справиться с очередной панической атакой. Я снова включаю телефон, но у меня нет сообщений ни от кого, кроме дуры Голди, в последнем из которых — коала с огромной повязкой на пушистых ушах. Отлично, Голди переживает о моем карантине сильнее, чем моя собственная мать.

Оставшуюся часть вечера я смотрю телик, пока его не выключают в десять. Немного дремлю, но нас будят каждые два часа для проверки показателей. Во время этих проверок Оливер едва просыпается, но в конце концов поворачивается ко мне, и я машу ему рукой.

Он смотрит несколько пораженно и спрашивает:

— Ты разве не устала?

Я сминаю в руке одеяло.

— Чем скорее засну, тем скорее придется вставать и ехать домой.

— Придется?

Представляю, как горько это звучит.

— Ага, типа того.

Секунду он смотрит на меня, потом зевает.

Не могу удержаться от вопроса:

— А ты почему так спешишь попасть домой?

Оливер ерзает.

— О, ну, вчера была вечеринка. Она уже кончилась, но я все еще надеюсь повидаться кое с кем, когда приеду, если получится, — он робко смотрит на меня.

— Конечно же, дело не обошлось без тупой девицы, — бормочу под нос, но койка Оливера так близко, что он все слышит.

— Спокойной ночи, Флора. — Он кажется обиженным, что раздражает меня еще сильнее. От этого я чувствую себя совсем ужасно.

Примерно в десять утра сотрудник ЦКЗ приносит нам рогалики. Кажется, Оливер напевает, пока ест, что приводит меня в непонятную ярость.

Вскоре после этого всем разрешают вернуться назад в аэропорт, и пассажиры начинают шутить и смеяться, а я — чувствовать легкую панику из-за того, что ночь прошла так быстро. Ужас копится внутри словно свинцовый груз.

Остаемся только мы с Оливером. Сотрудница останавливается рядом для последней проверки, но, очевидно, ей все это уже наскучило. Она смотрит на экран телика, где теперь транслируют какой-то европейский футбольный матч. Прежде чем осознать, что делаю, я вынимаю термометр изо рта, тру его меж ладоней, затем снова сую обратно.