Три секунды до

Ксения Ладунка, 2023

Белинде восемнадцать, и она влюблена в лучшего друга своего отца. Он – взрослый мужчина, мировая звезда и человек, в чьем шкафу немало скелетов. Она – девушка со сложным прошлым и кучей проблем, которая просто хочет, чтобы ее любили. Они совершили ошибку, запустившую целую цепочку событий. Есть лишь несколько секунд, чтобы принять правильное решение – и не разрушить жизни друг друга…

7

Что происходит, когда ребенок чувствует убийственную тоску и ни в чем не видит смысла?

Мне было одиннадцать, когда у церкви я увидела бездомного, просящего милостыню. Он сидел, упираясь коленями в картонку, наклонившись головой вперед. У него не было пальцев на руках. Вернее, были только мизинцы. По одному на обеих кистях, а остальное — обрубки, обтянутые блестящей кожей.

Мама оттянула меня за шиворот от церкви и повела в парк, но я больше не хотела гулять. Чувство в груди, острое, невыносимое, тошнотворное, поглотило меня. В глазах помутнело от слез. Я не могла понять, что происходит, не думала, что для плача есть причины, поэтому сдерживалась. Бездомный без рук не покидал мысли, мне было грустно и горько от его увечий и беспомощности. Я не знала, как сказать о своей боли, а когда пришла домой, то легла на кровать и уставилась перед собой. Мне было плохо. По-настоящему, по-взрослому плохо. Я долго и тихо плакала, не хотела ни с кем общаться, только свернуться в клубок и прекратить уже наконец эти мучения.

Кажется, я до мелочей запомнила первый в своей жизни приступ мертвенной тоски. Увиденные несправедливость и жесткость мира послужили спусковым крючком. Тогда я начала задавать себе вопросы, не свойственные одиннадцатилетним детям. В чем вообще смысл всего, что я делаю? Зачем мне, например, учить математику? Это ведь просто закорючки на листке, которые придумали люди. Это было лишь чьей-то дурацкой выдумкой, которую я отказывалась понимать, а все вокруг кричали на меня, обвиняя в безответственности.

Зачем мама заставляла меня расчесываться каждый день? Ведь мои волосы выглядели нормально и без этого. Или необходимость постоянно стирать пыль даже с тех мест, которые я не вижу… Ничего плохого не происходило из-за того, что пыль лежала на полках. Мне покупали красивую одежду, но я не понимала, зачем она мне нужна.

Почему пишется так, а произносится по-другому? Зачем так делать? Кто за это ответственен? Какой смысл?

Я появилась в этом мире без какого-либо ориентира, цели, никто вокруг не стал подсказывать дорогу. Я должна была стирать пыль, расчесывать волосы и учить математику. Все, что я делала, казалось бессмысленным. Мне было одиннадцать, и меня убивала бесцельность этой жизни. Я не понимала, зачем живу.

Иногда мне становилось лучше, но ненадолго. Когда мы путешествовали, не успевая даже вздохнуть между переездами и концертами, у меня не оставалось времени думать о плохом. Когда я не была в одиночестве, то забывала о себе. Но когда в семнадцать я осталась наедине с собой, практически запертая в школе или дома, то небо со всей своей тяжестью и темнотой обрушилось на меня. Я оказалась в такой непроглядной, вязкой тьме, которую даже представить не могла. И тогда в моей жизни появились наркотики.

* * *

В квартире у Тома уютно. Красиво. Тепло и спокойно. Я слоняюсь по ней уже который час, сижу в телефоне, листаю «ТикТок» и «Инстаграм»^[4]. Мое экранное время возросло до тринадцати часов в сутки. Мне хочется застрелиться.

Мысли тягучей жвачкой обволакивают мозг. Кажется, еще вот-вот, и мои мозги вытекут через уши, после очередной просмотренной фотографии со счастливыми и успешными людьми. Я откладываю телефон и втягиваю сопли, чувствую себя больной. Наверное, простудилась, пока сидела в полиции. Но спустя час или два я понимаю: все не так просто.

Начинает раскалываться голова и становится сложно дышать, я резко проваливаюсь в лихорадочный бред. Мозг работает с неистовой силой. В мыслях плывут странные обрывки воспоминаний из детства. Кадр: родители улыбаются и смеются. Кадр: папа целует маму, когда-то очень давно, словно я вообще себе это придумала. Кадр: наш старый дом в Джинглтауне, в котором мы жили до того, как переехали в самый богатый район Окленда. Кадр: я, самолет, куча людей, мать, отец, Том и «Нитл Граспер», отправляющиеся колесить по всему свету. Кадр: Европа, с ее уютными, меленькими, старыми городами. Кадр: Азия, кишащая людьми, небоскребами и инновациями. Кадр: жаркая, одновременно дикая и современная Австралия.

Я прихожу в себя от того, что глаза режет свет. Уже вечер, я включила лампы давно, но сейчас смотреть на них стало невыносимо больно. По глазам будто проходятся лезвием. Я покрываюсь испариной.

Что со мной, не понимаю. Хочется взвыть. Сажусь на диване, обхватив колени руками. Тело трясется крупной дрожью. Собственные руки кажутся желтыми палками, воткнутыми в плечи. Я вдруг замечаю, что зубы стучат, а челюсть сводит от боли. Господи, что происходит?

Я не понимаю, что делать, как вдруг… на ум приходят наркотики, и все становится понятно. Мне нужно обдолбаться. Только это поможет. Я готова на что угодно, лишь бы сделать это как можно скорее.

Мысль об этом придает сил. Я поднимаюсь с дивана, хватаю телефон. От резких движений начинает тошнить. Неважно. Вырвет — хорошо, не вырвет — тоже неплохо. Я ползу до коридора, по дороге выключая лампы, в темноте копаюсь по курткам Тома в поиске ключей. Есть! Я сжимаю их в руке, ужасаясь тому, как все кружится перед глазами.

Натягиваю обувь и уже собираюсь выходить, как вдруг дверь открывается, и на пороге появляется Том. Из коридора на меня бьет свет.

— Ай! — вскрикиваю я и отворачиваюсь.

— Ты чего? — спрашивает он и заходит в квартиру. Щелкает по выключателю.

— Выключи… выключи свет!

Я закрываю глаза ладонью, опускаюсь на пол. Слышу, как Том кидает ключи на тумбочку, а потом присаживается на корточки передо мной.

— Что с тобой? — аккуратно спрашивает.

— Все хорошо, — пытаюсь посмотреть на него и улыбнуться, но зубы предательски скрипят.

Он пристально смотрит мне в глаза. Я тоже смотрю в его, не отрываясь… они такие красивые, темно-зеленые, с карими крапинками глубоко на дне. Я погружаюсь в них с головой, на секунду забывая о своем состоянии.

Потом как из тумана:

–…и ты ляжешь, идет?

— Что?

— Я дам тебе аспирин, и ты ляжешь, идет? — повторяет Том.

— Что? Нет, нет… мне нужно идти…

— Куда собралась?

— Я… мне нужно…

— Я вижу, что тебе нужно, — отрезает Том.

Я вдруг пугаюсь. Резко встаю, кидаюсь к двери, но замираю. Мерзкий прилив тошноты сводит скулы. Сдержаться не получается, и меня выворачивает прямо на коврик с надписью «WELCOME!» Перед глазами пляшут звездочки. Том подхватывает меня под руки, и если бы не он, то я бы точно упала.

— Еще тошнит? — спрашивает, направляя мое трясущееся тело в сторону туалета.

— Да…

Приступ рвоты подбирается, как раз когда я оказываюсь рядом с унитазом. Том сгребает в руки мои волосы, и я снова блюю. Потом еще раз. И еще.

Когда это кончается, мы поднимается в спальню, временно назначенную моей. Рвота совершенно не принесла облегчения. Том укладывает меня на кровать и говорит:

— Я сейчас, держись.

Через минуту он возвращается со стаканом воды и таблетками. Протягивает мне четыре, говорит:

— Пей.

— Нет, мне надо идти…

— Да что ты заладила! Заткнись и пей! — раздраженно повторяет он.

— Все со мной нормально! — в том же тоне отвечаю я. — Мне надо идти! Это очень важно!

Я пытаюсь подняться, но Том легонько толкает меня в грудь, возвращая обратно.

— Слушай, думаешь, я не понимаю, что с тобой?! Не выделывайся и пей таблетки! — почти переходит на крик Том.

— Зачем мне так много аспирина?! — вскрикиваю я в ответ.

— Замолчи и не зли меня, — говорит он. — Чего ты такая упрямая, а? Я знаю, что делаю! Пей!

Я беру у него из рук таблетки и через боль проглатываю.

— Вот так. Умница. — Том гладит меня по ноге.

Его пальцы на моей ляжке — единственное, что не отзывается болью. Мне нравится… нравится его рука и то, как он дотрагивается до меня.

— Том, мне так плохо… — хнычу.

— Я знаю. Я вижу, малышка. Я понимаю. Терпи, слышишь? Терпи.

— Умоляю, только не уходи…

Том кивает.

— Обними меня… — говорю.

Он подается вперед и ложится сверху, обхватывая руками. Я цепляюсь за него, как за спасательный круг. Носом утыкаюсь в пространство между ухом и шеей. Его щека колется. От близости с ним сердце стучит еще сильнее, чем до этого, но мне становится спокойнее. Я отвлекаюсь на его запах.

— У тебя сильный жар, — слышу я откуда-то издалека, — скоро станет лучше.

Том баюкает меня, гладит по спине. Я мычу что-то невнятное, вжимаясь в него. Постепенно температура спадает, с меня выходит столько пота, что одежда промокает. Я прижимаюсь к Тому сильно и долго, и он держит меня, не отпуская ни на секунду.

Но потом становится больно. Еще больнее, чем до этого. Я ощущаю в мышцах и костях такую резь, словно внутрь меня закачали бензин и подожгли.

— Отпусти, отпусти меня… — шепчу я словно не своим голосом.

— Что? — Том отстраняется от меня. — Что болит?

— Все… мышцы, — говорю я, а потом протяжно вою, переворачиваюсь и хватаюсь за простыню.

Я не знаю, за что взяться. Болит все, невыносимо сильно, хочется ударить себя или порезать — что угодно, лишь бы не чувствовать это.

— Вставай. — Том переворачивает меня, я брыкаюсь.

— Нет! Больно! Не хочу!

— Мне насрать, что ты хочешь, а что нет, либо сама поднимешься, либо тебя подниму я, — твердо говорит Том.

Я противлюсь, но он от своих слов не отказывается: берет меня, словно мешок с картошкой, закидывает на плечо и тащит в ванную. Там, прямо в одежде, опускает в душевую и включает холодную воду. Она льется на голову, волосы, плечи, потом спускается леденящими струйками по всему телу. Отрезвляет. Я опускаю лоб на колени.

— Лучше? — спрашивает Том.

Я киваю. Он садится перед душевой на корточки. Говорит:

— Бельчонок, ты справишься.

Мое лицо пронзает болезненная гримаса. Том вздыхает, говорит:

— У меня кое-что есть…

Я поднимаю голову, взглядом следую за ним: он подходит к шкафчику над раковиной, открывает его и достает оттуда желтую баночку с таблетками.

— Что это? — спрашиваю.

— Транквилизаторы. Мои таблетки от биполярки.

— Это поможет?

Том кивает, нехотя открывая банку, смотрит в нее, раздумывая, а потом достает одну капсулу и отдает мне. Я проглатываю ее без воды.

И спустя время чувствую — да, помогает. Боль отпускает, сразу же становится холодно. Я вылезаю из душа, и Том приносит мне сухую одежду.

Я не понимаю, что со мной. Все мышцы расслабляются, из-за чего становится сложно двигаться. Я прикладываю усилия, чтобы переодеться и не свалиться на пол. Меня шатает, клонит в сон.

Когда выхожу, Том снаружи, под дверью. Все, что у меня получается, это сказать ему:

— Какая жесть.

А дальше я успеваю только доползти до кровати, потому что глаза закрываются прямо при ходьбе. Кажется, меня вырубает за несколько секунд то того, как я успеваю лечь.

* * *

Берег залива Сан-Франциско освещен теплым розовым светом. Я сижу на песке и смотрю, как солнце медленно погружается в океан. Я до сих пор не оправилась после убийственной таблетки, которую дал мне Том. Чувствую себя словно в вакууме — внешний мир меня абсолютно не касается. Необычно смотреть на все стороны. Ничего не трогает, ничего не интересует. Это так он живет на своих лекарствах? Лучше уж мотаться от мании к депрессии, чем вообще ничего не чувствовать, а только таращить глаза и переставлять ноги.

Когда я проснулась, Тома не оказалось дома, и в первую очередь я побежала за наркотой. А когда оказалась в нужном месте, обнаружила, что трейлера Алисы и Скотта здесь больше нет. Они уехали. Где теперь, я не знала. Алиса всегда говорила: «Никогда не звони мне, слышишь? Тебе нельзя мне звонить». И я не звонила. Только писала. Я написала уже сообщений пятьдесят, но она не отвечает. И сейчас мне почти все равно, но я точно знаю, что если ломка начнется снова, то я умру. Просто умру.

Ломка. Я будто бы слишком легко приняла этот факт. Меня ломало. Том это видел. Но если честно, сейчас мне абсолютно плевать.

Я поднимаюсь и ухожу. Мне нужно достать наркотики. Только как это сделать? Мой новообретенный приятель-наркоман Скифф за решеткой. Все остальные, по-видимому, тоже. Единственная, кто остался… Стейси. Я вспоминаю про Стейси.

А еще я вспоминаю, что Стейси — подруга Скиффа. И она единственный его друг, которого я знаю. Наверное, мне стоит рассказать ей, что с ним случилось.

В тот вечер, когда я пришла в злополучный дом, она упоминала о забегаловке, в которой работает. Не без труда я выуживаю из воспоминаний название. Найти нужное место оказывается легко. Я молюсь всем богам, чтобы Стейси была на работе, и мои молитвы слышат.

Когда я захожу, она всматривается в меня и восклицает:

— Белинда! Как я рада тебя видеть!

Выбежав из-за барной стойки, здоровается и обнимает.

— Стейси… кое-что случилось.

Она сводит брови.

— Не пугай меня. Что-то серьезное?

— Очень серьезное. Если честно, я не знаю, как подступиться.

— Ладно. Сядь и подожди пятнадцать минут, моя смена сейчас закончится.

Я киваю. Спустя время Стейси присаживается ко мне и ставит на стол два красных стаканчика с газировкой.

— Ну же, рассказывай, — встревоженно торопит она.

Я набираю в легкие воздуха, чтобы рассказать ей о случившемся, как вдруг… как вдруг дверь в бар открывается, и заходит Скифф. От неожиданности я вскрикиваю:

— Скифф?!

— О, плакса, — брезгливо говорит он и подходит к нашему столику. Мне становится не по себе.

— Привет, Скифф! Белинда хотела мне что-то рассказать… это ведь не секрет? — обращается ко мне Стейси.

Скифф подхватывает:

— Кажется, я знаю, что она хотела.

— У вас был секс? — Она смеется.

— Нас накрыли, — отрезает Скифф.

Глаза Стейси округляются.

— Что-что?

— Накрыли нас, говорю, ты оглохла? Забрали в полицию, раскидали по камерам. Плаксу вытащили, — кидает он на меня злой взгляд, — а меня выпустили под залог. Теперь грозит либо условка, либо тюрьма.

Сердце на секунду останавливается. От упоминания полиции и грозящего Скиффу наказания мне снова становится страшно.

— Боже мой, — шепчет Стейси, — господи, Скифф… это… это… я не знаю, что сказать!

— Можешь молчать, — Скифф хватает меня за руку, — а с тобой мы сейчас поговорим. — И поднимает со стула.

— Почему не здесь? — возражаю я.

— Поболтать надо один на один. Стейси, закажи мне бургер с грибами.

— Окей, — подмигивает она.

Скифф тянет меня на улицу, и я пытаюсь сопротивляться, но боюсь сделать хуже. Снаружи он прижимает меня к стене и говорит:

— Попытаешься свалить, я тебе врежу.

— Что? Скифф, что я тебе сделала?

— Что ты мне сделала? Ты серьезно спрашиваешь, что мне сделала?! — кричит он и бьет кулаком стену около моей головы.

Я вздрагиваю, зажмуриваюсь и пищу:

— Просто объясни, я правда не понимаю, о чем ты!

— Твой сраный адвокат свалил все на меня! — кричит он. — Если бы не твоя наркота, которую скинули мне, я бы отделался исправительными работами!

Я сглатываю. То, что он говорит, парализует.

— Ты за это заплатишь, ясно? Запомни, я отомщу тебе.

— Я тут ни при чем, Скифф! Я не знала, что так вышло! Мне просто помогли и все…

Он скалится, продолжая нависать надо мной.

— Да пошла ты! Ты знала, что делала, иначе бы у тебя не вышло все так просто! Я тебе устрою…

Я начинаю злиться, потому что все, что он говорит, — полный бред.

— Ну и что ты мне сделаешь, придурок?

Он хватает меня за шею и сжимает ее. По телу бежит холодок, а к лицу приливает кровь.

— Да что угодно…

Скифф душит меня, я начинаю дергаться и вырываться.

— Я знаю, ты спалила Алису.

— Я никого не палила!

— Я знаю, что это была ты. Я видел и слышал, что говорил твой адвокат, — шипит он. — Я расскажу все ей, и тебе хана.

Мне все больше и больше не хватает воздуха. Я пытаюсь оторвать его руку, но он намного сильнее. Ничего не могу сообразить и сказать тоже ничего не могу.

— Ты в заднице, девочка, — говорит он и отпускает меня. Я судорожно делаю вдох.

Скифф уходит, я остаюсь на улице одна, держусь за шею и глубоко дышу. В голове только одна мысль: я сдала Алису. Я и правда сделала это, но была настолько глупа, что даже ничего не поняла.

Подступившая тревога вызывает тошноту. Я рассказала адвокату Тома все, что о ней знала. Как ее зовут, на каком трейлере она ездит, чем занимается и где это делает. Выдала полную информацию для того, чтобы ее посадить. Алиса распространяет наркотики, а это строго запрещено. Я по глупости оказалась тем человеком, который ее выдал, и отрицать это нельзя.

Справляясь с тошнотой, я добираюсь до квартиры Тома. Его все еще нет. Тем лучше, я заваливаюсь на кровать в своей комнате и начинаю снова забрасывать Алису сообщениями. Хоть бы с ней все было в порядке, пожалуйста! Чувство вины пожирает меня изнутри, словно насекомые — разлагающийся труп. Это отвратительно… неужели я сломала ей жизнь? От этой мысли по телу бегут мурашки. Еще Скифф со своими угрозами и нападками… они не сильно пугают, но что, если он действительно нападет на меня? Что, если устроит ад на земле?

В мою комнату стучатся. Из-за двери я слышу:

— Эй, я войду? Ты не спишь?

— Нет, заходи.

Том мягко ступает по полу, садится ко мне на кровать. Время близится к ночи, и, как я уже поняла, он всегда поздно возвращается домой.

— Ну как дела? — спрашивает. Я чувствую от него приятный запах парфюма — свежего, источающего прохладу, с ноткой цитруса.

— Я еле проснулась…

Он улыбается. Глаза Тома полуприкрыты, а его словно трагично опущенные внешние уголки глаз… они мне всегда нравились.

— Слушай, я хотела спросить… — начинаю, — а как у тебя получилось вытащить меня из участка?

— Ну, это было несложно… я просто знаю кое-каких людей.

— Ясно… а что сделали эти люди?

— Без понятия. И мне без разницы, правда, главное, что ты на свободе.

Я киваю и сглатываю. Вот дерьмо.

— Бельчонок, завтра я еду в Амстердам, — неожиданно говорит Том.

Повисает молчание. Мне становится тяжело дышать.

— Эм… — подбираю слова, — ладно. Понятно. Обещаю не устраивать вечеринок, — отшучиваюсь.

— Нет, слушай… поедем вместе? Это не по работе, ребята в Европе, и мы хотим встретиться. Просто путешествие.

— Том… это… — От удивления я не могу ничего сказать. — Это же круто! Конечно поехали! Я так давно хотела там побывать!

От радости я аж подпрыгиваю на кровати. Все проблемы и переживания мигом улетучиваются. Ведь я увижу Амстердам! Что в этой жизни может быть лучше?!

Примечания

4

Деятельность платформы Meta Platforms Inc. и ее соцсетей Facebook и Instagram запрещена в России.