Сирин

Ксения Гофман (2024)

Таких, как она, называют сирин и считают проклятыми созданиями. Девы, способные оборачиваться могущественной птицей и зачаровывать своим голосом. Народ ее проклинает, а охотники убивают. Дарьяна не выбирала себе такой судьбы. Она родилась с этим даром, но даже родители отказались от нее. Воспитанная ведьмой-отшельницей, она не возненавидела людей, а помогает им. Девушка не может избегать своей сущности, и в один из дней это меняет ее жизнь навсегда. Ей ни раз придется оставить дом и друзей, обрести надежду и снова ее потерять. А еще она узнает, что такое любовь и жгучее одиночество. Будет ли Дарьяна бороться за свое счастье? Докажет ли людям, что не все сирин — проклятые твари?

Глава 2. Горький сок полыни

На деревню опустилась непроглядная темень, какая бывает, когда небо заволокут тяжелые снеговые тучи, что лучику света не пробиться. Ночи стали холоднее. Сверчки не заводили свою обычную песнь, лишь изредка стрекотали в кустах. Матрена закончила мести пол на кухне, сгребла корзину непутевой девчонки, подивившись, что та за ней не вернулась.

“Суматошная, точно ветер в поле, неугомонная. Весь день как волчок, а по сторонам оглянуться некогда. Сколько раз одергивала, сапоги да шубу надеть. Люди ж не слепые, заметят, что не мерзнет. И в лес свой неосторожно бегает по тропке ведьминой,” — ругала про себя девушку Матрена, докладывая в корзину банку черничного варенья, шматок сала и пару красных яблок.

Тетка пошла задними дворами к лесу, пугливо озираясь по сторонам, хоть и знала, что в такую ночь самый глазастый дальше двора ничего не разглядит. Мерный шорох шагов нарушал лишь редкий лай собак да гул застрявшего в макушках сосен ветра.

В деревне все знали, где ведьму искать, да вслух сказать боялись. Не дай боги увидят на пути к нечистой, так лучше помереть на месте, чем себя выдать. Но не было в деревне дома, который бы не обращался к ней за помощью. Все знали: ведьма от любой беды убережет, только вот от смерти не спасет, тут не в ее власти. Помнила и сама Матрена, как сестру спасти порывалась, когда та дитятко понесла. Да не вышло. Горький ком из воспоминаний встал посередь горла, мешая глубоко вздохнуть.

В покосившуюся дверь коротко постучали. С наступлением темноты Дарьяна привычно накинула старый бабушкин балахон. Днем деревенские не суются, а вот с наступлением ночи бегут, точно муравьи на сахар.

— Кто там? — Дарьяна подождала, но ответа не последовало, только шелест удаляющихся шагов.

Девушка несмело приоткрыла скрипучую дверь и вгляделась в темный лес, высматривая среди деревьев неясный силуэт. Глазами не разглядела, силу свою отпустила, да ощутила, что с леса следит за ней пара очей. Тяжелая корзина, оставленная на пороге, накренилась. По полу со стуком покатилось красное яблочко. Сгорбившись и притворно хромая на правую ногу, девушка затащила нежданный гостинец в избу и плотно затворила дверь.

Краюха хлеба, мытые овощи и кусок масла, что она приготовила в надежде забрать домой. Липкий пот выступил на руках. Девушка метнулась к окну, боясь, что корзина — подарок Митяя. Парень мог за ней и проследить, пока она в страхе уносила ноги. Снова призвала Дарьяна магию в помощь, но лес был пуст. Только полевки копошились в старой хвое, да совы проснулись и высматривали среди лесной подстилки добычу.

Уняв бешеное сердцебиение, девушка внимательно осмотрела подарки.

— А вот варенье, сало и яблоки не собирала. И хлеба вроде меньше отрезала, а морковки не три, а две было, — успокаивала себя Дарьяна. — Корзин таких, поди, по деревне сосчитай, до утра не управишься.

По стеклу застучали крупные капли дождя. Значит, посетителей можно не ждать. Девушка повесила балахон на ржавый гвоздь, завернулась в колючее шерстяное одеяло и уставилась в мутное стекло, размышляя о хозяйском сыне. В комнате сделалось сыро и темно. Дарьяна заложила хвойные дрова в старую, но хорошо слаженную печь. Поленья быстро занялись и с хрустом разнесли смоляной аромат на всю избу. Дым черной струйкой побежал в небо.

Девушка сняла с печи котелок с кипятком, заварила ароматный взвар из мяты и кипрея и, расположившись на потертой овечьей шкуре перед открытой заслонкой, принялась листать толстую бабушкину книгу.

— Ага, этот обережный я уже знаю, а вот этот на удачу что-то подзабыла, — бережно перелистывала хрупкие пожелтевшие страницы Дарьяна, вгрызаясь в сочное яблоко. — А вот это Митяю в самый раз будет. Пусть только еще раз сунется.

От ведьмовского фолианта ее отвлек шаркающий звук. Девушка отложила книгу, пытаясь определить его источник. Крадучась, она спустилась в подпол и приложила ухо к потайной дверце. Звук усилился. С наружной стороны кто-то старательно царапал старые деревяшки. Дарьяна осторожно приоткрыла проход, боясь спугнуть лису или мышь. Вместе со сквозняком в комнату просочилась маленькая черная кошка.

— Царапка! — обрадовалась любимице девушка. — Давно тебя не было, негодница ты такая! Что это там у тебя?

Маленький мохнатый комок потянулся и, сладко зевая, открыл розовый ротик. Кошка оставила свой приплод и скрылась за дверью. Через мгновенье она снова появилась, таща в зубах еще одного котенка. Да такого белого, что окажись на снегу, не различишь.

— Ах, вот чего домой прибежала! — умилилась девушка пищащим комочкам. — Всех занесла или еще побежишь?

Кошка тщательно вылизала обоих котят, подцепила за загривок черныша и понесла наверх, в избу. Дарьяна подперла дверцу бочкой и, взяв в руки белого пушистика, последовала за мамкой.

Свободную от продуктов плетеную корзину она застелила старым одеялом и, придвинув к теплой печи, уложила в нее котят. На вид крохам было не больше месяца.

— Ты у нас будешь Пушинка, — придумывала имена новым жильцам Дарьяна. — А нет, все же Пушистик. — Звонкий девичий смех колокольчиком разнесся по маленькой комнате, утопая в толстых бревенчатых стенах.

— А тебя я буду звать Ночь. Ты такая же темная, как зимнее небо, только глазки блестят, точно звездочки. Как тебе, Царапка, нравятся имена? Пушистик и Ночь.

Кошка одобрительно заурчала, подставляя черные уши.

— Завтра схожу в деревню за молоком, — тяжело вздохнула девушка. — Огородами проберусь, глядишь, и не заметит.

Тонкие ребра выпирали из под полинявшей шерстки. Котята росли, и кормить кошке становилось все тяжелее.

Печь потрескивала, отдавая тепло дому. Дарьяна замоталась в шерстяное одеяло, больше для уюта, чем для тепла, и, свернувшись клубком на овечьей шкуре у корзины с котятами, уснула.

***

Ночью пришли первые заморозки, и утро выдалось колючим. Девушка привыкла купаться в реке, пока тонкий слой льда не закроет бегущую воду, но, проворочившись всю ночь в беспокойных снах, сегодня не пошла.

Сила тревожным клубком вертелась и жгла, но Дарьяна привычно отбросила ее зов в сторону. Котята требовательно пищали и растягивали кошке соски. Не получая желаемого, они пробовали выбраться из корзины, но перелезть высокие бортики у них пока не получалось.

Девушка окинула покосившийся потолок взглядом, ища подвешенный на гвоздь бидон. Накинув на плечи пуховый платок женки Баяна и ее же старые сапоги, она огородами побежала в деревню.

Изба баб Нюры стояла на самом краю Лозовиц и Дарьяна заглянула к ней первой. Бабка была приветлива с девушкой и угостила пирожком, но молока не дала. Корова в этом году поздно отелилась и еще кормила теленка. Скрипя сердцем, а если глубоко задумывалась, то и зубами, Дарьяна пошла к дому Баяна.

Пройдя огородами с еще не убранными сухими листьями тыквы и ботвой от картошки, девушка прокралась через заднюю калитку и, стараясь не шуметь, пробралась на кухню. Оглядев безлюдную комнату, она прошмыгнула в кладовую. В углу стояла полная фляга свежего надоя.

Дарьяна налила половину бидона.

— На несколько дней котятам хватит, еще и на кашу останется.

Она мышкой прошмыгнула через дом и потянула на себя скрипучую калитку, когда услышала знакомый голос. На руках выступил липкий пот, а свежий морозный воздух сделался спертым и горьким.

— А все я гадаю, кто там, словно вор через огороды крадется? — елейным голосом протянул Митяй. — А это ты, Дарьянушка. Заслужить подарки не захотела, решила украсть?

Девушку передернуло от сказанного. Дня не прошло, как Баян уехал, а Митяй уже ходит важный, точно индюк на птичьем дворе.

— Чего молчишь, девка? Не нравится, когда с тобой по-хорошему? Так я могу и по плохому, — слова сочились, точно змеи меж камней из плотно сомкнутых челюстей.

Митяй был уже совсем близко, и растерянная Дарьяна не знала: кричать ей или бежать. Убежать теперь она вряд ли успеет, а кричать было отчего-то совестно. Прибегут скотники, спросят: чего кричит? И что она им скажет? Молоко воровала, а хозяин поймал.

Растерянность девушки была парню на руку. Он не дал ей сделать правильный выбор и, с силой схватив тонкие запястья, притянул к себе.

— Знаю я вас таких, — цедил сквозь зубы парень. — Любите ломаться, парню голову морочить.

Вторую руку он положил Дарьяне на затылок и, до боли сжимая в объятиях, прильнул красивыми полными губами к испуганной девушке.

Отвратительная смесь из злости и полынной горечи разлилась по губам. Дарьяна завертелась в жестких объятиях, пытаясь увернуться и оттолкнуть настырного парня, но тот только крепче прижал к себе. Девушка замахнулась и со всей силы стукнула тяжелым бидоном. Митяй, не ожидая получить по голове, отшатнулся и разжал объятия, ошалело переводил взгляд с испуганного девичьего лица на бидон и обратно. Дарьяна бросила емкость на землю. Остатки молока разлились, обрызгав ее платье и Митяя, и впиталось в пыльную землю.

С застекленными пеленой слез глазами убегая в дремучий лес, она едва разбирала дорогу, желая поскорее оказаться подальше от деревни и Митяя.

Парень, потирая ушибленную голову, удивленно смотрел ей вслед.

“Прежде с девками это срабатывало. Поломаются, строя из себя недотрогу, а после и рады в объятьях оказаться.”

Сам не зная почему, он поднял бидон, наполнил его доверху молоком и, оставив на тропе у чащи, медленно побрел домой, неразборчиво бурча себе под нос и виновато поглядывая на лес.

Тень густых елок укрыла Дарьяну. Сердце рвалось из груди, мешая дышать и мыслить. Опасаясь погоди, девушка кинулась не домой, а к реке, с двух сторон густо поросшей ивняком.

Наконец на берегу она смогла остановиться и, часто дыша, залезла на ставшую родной за долгие году иву. Дерево скрыло ее густой зеленой листвой и, трепеща на ветру, зашептало ласковую песнь.

Девушка, глотая соленые слезы страха и злости, затаилась. Первый поцелуй неприятно горел на губах. Дарьяна сорвала пару листков с ветки и, отплевываясь, вытерла ими рот.

Шелестящая песнь ивы и журчание реки немного успокоили бег сердца.

— Будь проклят этот Митяй! — в ярости шептала Дарьяна.

Девушке пришлось крепко зажмуриться и ущипнуть себя за руку, чтобы не поддаться злости и не наслать проклятие на голову парня.

Снизу раздалось знакомое мяуканье. Царапка, прося девушку спуститься, скребла толстую кору.

— Еще и котят без молока оставил! Ирод проклятый! — слезы с новой силой защипали глаза.

— Нечем мне накормить твоих детей, — вытерев соленый поток и осторожно спускаясь с дерева, пожаловалась кошке Дарьяна. Слетать с макушки было привычнее.

Кошка не успокаивалась и, настойчиво мявкая, звала хозяйку за собой.

— Иду я, иду. Не кричи, — отвечала кошке девушка. — Может, у Проси хоть плошку молока взять выйдет? Главное, чтобы мачехи дома не было.

Дарьяна шла за животным по вытоптанной тропинке. По краям качался тысячелистник, желтые купавки тянули крохотные головки к солнцу, а шмели, не подозревая о несчастье девушки, шумно перелетали с одного цветка на другой. Кошка, нетерпеливо мельтеша черным в белую полоску хвостом, уверенно вела вперед.

Нехотя шли ноги к дому Проси. Стоит мачехи подруги узнать, что падчерица продукты раздает, так саму без еды оставит. Семья жила не бедно, да только для неродной дочери всего было жалко: и платья нового, и куска мяса. Частые тумаки и упреки приносили девушке много горя. Дарьяна часто видела, как пробиралась бедняжка к реке, садилась на покатистый берег и выговаривала Лагузке все печали и горести, прося быструю воду унести их.

Дарьяна думала, будь у Проси мать подобрее, как сложилась бы ее жизнь? Ототри золу с лица, наряди в платье целее, да заставь лицо светиться от радости — так краше и не сыщешь! Да только не одна Дарьяна красоту подруги заметила. Мачеха тоже видела, а потому злилась, источая зловонный яд и каждодневно поливая им с ног до головы падчерицу. Рядила в обноски, не пригодные для себя и родных детей. Парни зазывали Просю на вечерки песни попеть да присказки послушать, но мачеха не пускала.

Родная мать Проси рано умерла от тяжелой болезни, и отец, оставшийся с маленькой дочкой, привел в свой дом новую хозяйку. Та девочку сразу невзлюбила. Непослушная ореховая копна волос, живые зеленые глаза — всем она напоминала ей покойную соперницу. Отец передал воспитание дочери в женские руки и не смел перечить молодой женке. Но многочисленной работой Прося не отделалась. Со временем, вися на заборе с деревенскими сплетницами, мачеха стала сочинять бесстыдные небылицы. И девушка замкнулась еще сильнее. Пропал блеск в волосах, перестали искриться глаза.

Дарьяна не обращалась раньше к подруге за помощью, и сейчас совестно было идти со своей бедой. Да только другого выхода найти не могла. Подойдет ко двору, поглядит, дома ли мачеха, а там и видно будет.

В образе ведьмы Дарьяна передавала женщине указания. Та ведьму боялась и за помощью часто бегала, оттого ослушаться не смела. Поворчит на падчерицу, да сделает, как велено. Дарьяна и сплетницам на длинный язык указывала, подсыпая в настойки безвредный, но довольно неприятный жгучий порошок.

Кошка гордо вышагивала впереди, ведя за собой хозяйку. Но на опушке леса остановилась и принялась вылизывать мохнатые лапки.

— Чего села? Нам дальше, — подбоченилась Дарьяна. — Или гостей намываешь? Так нам не надобно.

В глаз угодил солнечный зайчик. Покрутившись по сторонам, девушка разглядела на самом краю тропы, спрятанный в высокой траве, сверкающий бок.

Серебристый бидон блестел, отражая свет солнечных лучей. Девушка откинула металлическую защелку. Бидон был полон молока до самых краев. Не веря своим глазам, она принюхалась к напитку. Аромат свежескошенной травы и меда окутал с головы до ног. Не разбираясь, чье оно и откуда взялось, Дарьяна радостно схватила емкость и помчалась к голодным котятам.

— Странно, конечно, сначала корзина, теперь вот молоко, — разговаривала то ли с кошкой, то ли сама с собой девушка, но выбирать не приходилось.

Столько лет Дарьяна жила в своем маленьком, но безопасном мирке. С уходом бабушки порой становилось тоскливо, но дом, постоянно требующий ухода, работа, проходящая под тихое бурчании Матрены, и ведьминские заботы остались неизменными и занимали руки и голову. Подарок за подарком не радовали.

Порой размышляя о будущем, Дарьяна представляла, что всю жизнь проходит служанкой у Баяна, а ночью будет притворяться ведьмой. Другой жизни она не знала и знать не хотела. А может, и хотела, да просто боялась. Рассказы о жестокой и беспощадной смерти сирин, таких же существ, как она, ужасали девушку. Уж лучше она будет все время оглядываться, как делала это семнадцать лет, чем сгинет, как все остальные. Но стоило представить, что так пройдет вся жизнь, и тело сковывало от страха и тоски.

Но чего она сильнее боялась, так это своих желаний. Деревенские девушки ее возраста выходили замуж и рожали детей, но она не смела об этом мечтать. Жить вечно в страхе, сдерживать рвущееся наружу тепло и всегда оглядываться по сторонам — никому не пожелаешь. Стоило подумать об этом, и в груди разрасталась огромная дыра. Не передаст она эту силу своим детям. Она — сирин, а потому проклята. Так говорили все. Именно так она себя и чувствовала. Если ты все время одна, а всем вокруг приходиться врать, и нет ни одной живой души, которая может тебя понять, разве это не проклятие?

Девушка злилась на несправедливый мир, на брехливые выдумки. Почему она должна прятаться? Она не сделала ничего плохого. Даже не чувствовала в себе той великой силой, о которой все говорят, способной свернуть горы или уничтожить целую армию. Она желала жить совершенно обычной и ничем не примечательной жизнью.

— Ее дар неправильный, — убеждала себя девушка и прятала его глубже. Лишь изредка, когда жжение в груди становилось нестерпимым, она оборачивалась птицей.

Сила взывала, и хоть деревенски истории Дарьяна считала выдумкой, использовать ее страшилась. Вдруг магия, такая податливая и теплая, может поглотить ее без остатка и оказаться губительной?

Но сколько бы Дарьяна не отрицала ее, сила росла вместе с ней, и в последнее время все чаще приходилось к ней обращаться.

Девушка подогрела молоко на печи и налила в блюдце, по краям которого вился синий травяной узор. Комнату наполнил аромат луговых трав. Когда Дарьяне было пять лет, она соглашалась пить только из него. Бабушка наливала горячий взвар и тихонько дула, чтобы напиток скорее остыл. Долгими зимними вечерами Дарьяна слушала сказки, училась прясть пряжу и попивала взвар из любимого блюдца.

Самой желанной была история про Старый Трухлявый Пень. Почему — Дарьяна и сама не знала.

“Жил был на опушки леса Старый Трухлявый Пень. И не было у него друзей. Никуда он не ходил, корни к земле и приросли. Да так он привык к своему одиночеству, что всех вокруг распугал.

Пришла к нему как-то раз Мышка.

— Пень-пенек Трухлявый-бочок, пусти к себе жить, — запищала Мышка слабым голоском. — Я гостья тихая, маленькая. Не увидишь, не услышишь.

Дарьяна больше всего любила, как менялся голос бабушки во время рассказа. На Мышке он становился тонким и писклявым, на пне — тихим и вкрадчивым.

— А ты кто такая будешь? — заскрипел Старый Трухлявый Пень.

— Я Мышка Норушка.

— Не пущу. Ты мне корни погрызешь да нор наделаешь, — не пустил к себе Мышку Старый Трухлявый Пень. Не было ему дела до маленького тихого зверька.

Убежала Мышка, а Старый Трухлявый Пень снова начал думать о своем.

— Отчего я один, отчего друзья не идут ко мне?

Прибежала к Старому Трухлявому Пню Лягушка.

— Пень-пенек Трухлявый-бочок, пусти к себе жить. Я Лягушка Ква-квакушка, — заквакала Лягушка. — Всю зиму сплю, а летом на болоте сижу.

— Не пущу! Ты мне мух нанесешь, да влагу разведешь, — не пустил к себе лягушку Старый Трухлявый Пень. И Лягушку узнать он не захотел.

Ускакала Лягушка, а Старый Трухлявый Пень снова задумался о своем.

— Отчего я один, отчего друзья не идут ко мне?

День прошел, ночь прошла, вот уже и зима с летом пробежали, а пень все один стоит, да думу невеселую думает.

Пришла к нему рыжая Лисица.

— Пень-пенек Трухлявый-бочок, пусти к себе жить, — а у самой взгляд хитрый-прехитрый. — Ты Пень мудрый, точно сама Мать-природа, и крепкий, точно мороз. Летом буду поливать тебя, чтоб от жары не рассохся, а зимой греть.

— А ты кто такая будешь?

— Я Лисица Сестрица, — пропела лиса сладким тягучим голосом.

— Ну, проходи. Будем вместе жить, — пустил к себе лисицу Старый Трухлявый Пень, польстившись сладким речам да углядев красивый рыжий мех.

И стала Лиса жить под Старым Трухлявым Пнем. Лето хорошо жили. Лиса из ближайших луж поливала Пень, а как зима настала, стала лиса под Пнем костер разводить, чтоб теплее ей было. Да печку строить не захотела. Загорелся пень, начал скрипеть да трещать на весь лес. А Лиса выскочила и была такова.

Услыхали шум Мышка Норушка и Лягушка Квакушка. Прибежали они на помощь: кто с ведром, кто с ковшом. И давай огонь тушить.

Потушили они Старый Трухлявый Пень, да сели отдыхать.

— Эх ты, Пень-пенек Трухлявый Бочок, — квакнула Лягушка. — Кто на лесть позарится, без всего останется.”

Нет больше бабушки, и сказки ушли вместе с ней. Осталась лишь одна серая непроглядная реальность. Только солнечный свет да тепло внутри разгоняют ее, не дают добраться до ранимого сердечка.

Котята быстро вылакали теплое молоко и, выпятив надувшиеся животики, мирно уснули.

— Красавцы мои, — нежно провела по мягкой шерстке девушка. — Как же мне хочется вашей безмятежности.

Едва перевалило за полдень. Солнца видно не было, но тонкие облака хорошо пропускали свет. Дарьяна взяла потемневшее от времени и сока ягод берестяное лукошко и пошла за лимонником к реке. Большие красные ягоды густо облепили тонкие ветки, и девушка быстро набрала полный кузовок. По дороге в избушку она приметила полянку груздей, схоронившихся под ворохом опавшей листвы. Девушка сняла линялый фартук и доверху наполнила грибами.

Довольная своими находками, Дарьяна вернулась в избу, перебрала тугие ягоды, замочила упругие грибы. Света стало не хватать и, запалив толстую жировую свечу, она вернулась к работе. День шел на убыль и, увлекшись делами, девушка не заметила, как наступили сумерки.

В окно громко, нетерпеливо застучали. От неожиданности Дарьяна оцарапала кожу и выронила острый нож. Тот с глухим стуком проскакал по половицам.

Стучал не местный. У ведьмы было заведено два коротких стука, а заглянувший, не жалея старое стекло, громко и долго барабанил. Девушка накинула старый бабушкин балахон и подошла к окну.

— Кто там явился ко мне? — благодаря силе она с легкостью меняла голоса. Ребенком Дарьяна часто подшучивала над бабушкой, то крикнув мужицким басом, то пропев весенним соловьем.

— Ты лесная ведьма? К тебе за помощью ходят?

Дарьяна кинулась от окна к двери, проверяя, надежно ли заперто. Засов плотно сидел на месте, и девушка облегченно вздохнула.

Мысли беспорядочно заметались в девичьей головке, узнавая голос Митяя.

“Выдержит ли старая дверь, поднажми он посильнее? Успею ли добежать до лаза?”

Но вслух, собрав всю волю в кулак, она сказала другое.

— Чего надо?

— Любовное зелье продаешь? — уже тише спросил Митяй. Сомнения, точно рой пчел, крутились в его голове.

“Не меня ли опоить собрался?”

— Я ничего не продаю, — решительно ответила ведьма.

— Деревенские сказали, что помочь можешь, — не унимался Митяй.

“Это ж кто из деревенских длинным языком обзавелся, что о делах с ведьмой болтает?” — призадумалась Дарьяна.

— Помочь могу, да ничего не продаю, — язвительным голосом ответила девушка. А сама тряслась от страха, но понимала, что перед таким наглым посетителем нужно удержать образ злой ведьмы. — И как же болезнь у тебя, что любовное зелье понадобилось?

— Не твое дело, старая, — грубо ответил парень.

“За помощью пришел и хамит! Вот человек!”

— Значит, и помогать не надобно, — коротко заключила девушка и отошла от окна.

— Да погоди ты, не кипятись, — уже мягче начал Митяй. — Любовь у меня случилась, а девка упрямится.

— А ты и замуж позвал, и сватов заслал? — цокнула языком Дарьяна, проклиная настырного парня.

— Так ты поможешь? Или мне всем в деревне сказать, что это ты Баянову корову опоила, вот та и померла? — перешел от просьбы к угрозам Митяй.

“Как знакомо. Сначала требует, потом запугивает. Проучить бы его, да бабушка б застыдила. Еще и корову эту дурную припомнил. А она между прочим сама убежала, пока пастух кваса напился да в тенечке кемарил. До амбара дошла, оставленные около зерновой ямы мешки нашла да объелась. Один корову упустил, другие дверь в амбар не подперли, а с работы погонят всех, оттого и не сознались. Деревенские давай судачить, что от зависти корова сдохла. А пастух еще приплетает, мол: ведьму видел, по полю шаталась, вокруг стада овивалась.

Да сталось мне ваше стадо! У меня что, других забот нет? То от живота порошок приготовь, то от жара настойку поставь!”

— А не боишься, что проклятье на тебя нашлю? — зашла с той же монеты девушка. Уж чему, а выпроваживать дураков ее бабушка научила. Много разных захаживало: кому от ребеночка избавиться, кому соседа сгубить, чтоб не жил лучше ближнего.

— День и ночь под дверью стоять буду, коли нужное зелье не дашь!

Дарьяна скривилась, злясь на упрямого до одури парня.

— Жди! Сейчас свое зелье получишь!

“Не хочет с пустыми руками уходить, пусть с обманкой проваливает, — она отыскала на полке укрепляющий отвар. — А любовных зелий никогда не делала. Плохое это дело — других к любви принуждать. Хоть конечно мачехи Проси и не помешало бы к падчерице проникнуться.”

В образе ведьмы Дарьяна приоткрыла дверь на ширину склянки. Она просунула отвар в щель, одним глазом косясь на Митяя, а вторым на люк в подпол.

“Совсем старуха древняя, вон как рука трясется”, — не долго думая, Митяй ухватился за тонкую кисть. Девушка, чуть не выронив склянку, дернула на себя. Старая ткань затрещала, но руки парень не выпустил, лишь сильнее сжал, оставляя на нежной коже отметины.

— А если не сработает? — пытался сквозь щель рассмотреть под темным капюшоном лицо ведьмы, Митяй.

— Значит, не судьба ты ей! И зелья мои не помощники! — девушку сунула склянку Митяю и обдала руку парня жаром силы.

Парень зашипел и выпустил ведьму. Дверь с коротким скрипом захлопнулась. Митяй уставился на свою ладонь, ожидая увидеть волдыри и облезающую кожу. Такой силы был жар. Но рука лишь слегка покраснела. Он вытер ладонь о штаны и, плюнув ведьме под дверь, бесшумно ушел в сумрак леса.