Чуров и Чурбанов

Ксения Букша, 2020

Ксения Букша (р. 1983) – автор получившего премию «Национальный бестселлер» романа «Завод "Свобода"», биографии Казимира Малевича, сборника рассказов «Открывается внутрь» о всевозможных человеческих судьбах. В её прозе сочетается жёсткий реализм и лиричность, юмор и гротеск. «Чуров и Чурбанов» – полный киношной движухи короткий роман с непредсказуемым сюжетом и густой, мрачноватой питерской атмосферой. Живёшь-живёшь, и вдруг выясняется, что у тебя есть двойник, чьё сердце бьётся синхронно с твоим. Да не просто двойник, а твой бывший одноклассник: отличник или, наоборот, подозрительный тип, с которым у тебя решительно ничего общего в жизни быть не может. Ничего, кроме смерти. Содержит нецензурную брань.

3. Мечтатели

— И о погоде, — сказали по радио приятным бархатистым голосом. — Завтра, в субботу, 16 октября, в Санкт-Петербурге ожидается, как и сегодня, облачная погода, местами слабый дождь, температура воздуха, прямо не верится, +19 — +21 градус… — слово «плюс» бархатистый голос произнёс с особой благодарностью. — Сергей, вы помните такие… такую погоду, чтобы в середине октября творилось такое… такая благодать?

— Нет, Лидия, я такого не припомню, — приятным баском отозвался Сергей. — И это не повод не поблагодарить уж не знаю кого, Илью Пророка или синоптиков…

— Да что там вы, молодые люди. Я тоже не помню, — сказала диджеям мама Чурова. — А чего уж и я не помню, того никогда не было.

Чуров и мама Чурова сидели у раскрытого окна и ужинали молодой картошкой с маслом и черным перцем. Погоды стояли действительно прекрасные. Даже не верилось, что середина октября. Пахло свежим ветром, горькими осенними травами, прелой листвой, дымом. Тёплые крыши в полосах ржавчины расстилались за окном. Солнца видно не было, но над всем Северо-Западом, не сдвигаясь, стояла розоватая теплая тишина.

— Ну и погода, вот так погода, — рассеянно сказала мама не в тему.

(Не в тему, ибо дальше там вот что: Ветер сшибает с ног пешехода. Но пешеход с чемоданчиком чёрным ветру навстречу шагает упорно. Что ему буря, что ему ветер, если распухло горло у Пети. Что ему слякоть, что ему лужи, если Андрюше становится хуже. Зной или полночь, день или ночь доктор торопится детям помочь.)

— А как ты думаешь, мам, — сказал Чуров, — такая хорошая погода не может значить что-нибудь нехорошее? Ну, быть признаком, например, климатических изменений на планете.

— Это у тебя синдром третьего курса, — сказала мама Чурова скептически. — Ты всех подозреваешь в болезнях. Даже погоду.

— Конечно, — оживился Чуров. — Нет людей, которые были бы не больны. Только некоторых это не беспокоит. Почему-то.

— Ну вот и погоду ничего не беспокоит. Только жаль, что дачу уже закрыли. А то можно завтра и съездить.

— Не, — сказал Чуров, — завтра мы в лес.

Мама вздохнула.

— Ты же не хотел ехать-то.

— Не, поеду, — Чуров тоже вздохнул. — Что теперь, не общаться с Аги, что ли.

— Ужасно жалко, что такая девушка…

— Хватит, мам, — сказал Чуров. — Нормальный он чувак. В чём-то круче меня.

— Чем?! — возмутилась мама. — Чем он крутой?! Что за гипноз, я не пойму?! Чем он всем так нравится?! Как был хулиган, так и остался… Его уже из института вышибли, а ты ему всё завидуешь. Ты врачом будешь, а он не пойми что. Сплошные выкрутасы, какие-то протесты непонятно против чего, ну это бы я ещё поняла, но он же при этом — очень даже, он при этом — себе на уме, он же свою-то выгоду всегда соблюдает и деньги очень любит, между прочим!

— Это да, — сказал Чуров. — Это точно. Деньги да.

— Ну и хватит его оправдывать. Он о тебе, скорее всего, вообще ни разу в жизни не думал.

— Да уж это конечно, — сказал Чуров.

— Ты только не обижайся! — спохватилась мама и пересела поближе. — Я же просто хочу, чтобы тебе было хорошо.

— Да мне хорошо, — заверил маму Чуров.

* * *

— И что он тебе ответил? — поинтересовался Чурбанов после небольшой паузы, глядя не на Аги, а на кирпичную стену, которая уходила отвесно вниз, к самому козырьку общаги.

Они тоже сидели на окне. Прямо перед ними, внизу, была всё ещё зелёная лужайка, на которой студенты иногда сушили бельё. Сегодня на верёвке колыхались разноцветные паруса жизнерадостных уругвайцев — семейной пары, которая успела за годы учёбы, по очереди уходя в академ, завести двух коричневых малюток. Вокруг лужайки какой-то влюблённый чувак вытоптал тропинку в виде сердца. Смотрелось это забавно — сердце, в котором висят уругвайские трусы. Невидимое солнце светило как сквозь молоко, стена была тёплая.

— А почему тебя интересует, что он мне ответил? Ты что — ревнуешь?

— Да не ревную я, — Чурбанов плюнул вниз. — Просто завидую. Он такой правильный, что меня бесит.

Плевок пролетел всю дорогу на одном расстоянии от стены, почти не отклоняясь, и шлёпнулся на козырек тёмным пятнышком.

— Ну да, правильный, спокойный, традиционный такой, скучноватый, — согласилась Аги. — Хороший врач будет, сто пудов. Ты-то врачом не собираешься становиться. Что бесит-то? Он наверняка про тебя вообще не думает.

— Это уж точно, — сказал Чурбанов. — А насчёт врачом… если хочешь знать, я и на медицинский пошёл, потому что Чуров. Подумал — а что я, хуже?! Не знаю. Вроде и хуй бы с ним. Но в каком-то смысле мне таким чуваком никогда не стать… Не то чтобы я хотел… Завидую, короче.

— Вот и завидуй спокойно.

— Я спокоен!!! — проорал Чурбанов в окно и заржал, глядя, как женщина, которая шла по тротуару далеко за территорией общаги, вздрогнула и перекрестилась.

* * *

Бщ-бщ-бщ — пробормотал машинист в наушниках. Электричка лязгнула и тронулась снова. Развилку за Рощино миновали шагом и снова начали разгоняться. Мимо мелькали станции, полуразрушенные и выщербленные платформы, сосны и папоротники. Чащи смыкались за электричкой, как вода. Пахло травой. Леса стояли уже полупрозрачные.

Чурбанов высунулся в окно, и всякий раз, как ему надоедало захлёбываться то жарким октябрьским ветром, то мелким ярким дождиком, Чурбанов смотрел вниз, и всякий раз ему попадался на глаза Чуров. Тот же как будто не замечал Чурбанова, но на самом деле не мог решиться и посмотреть вверх; и когда, наконец, всё-таки поднял голову, то Чурбанов как раз снова всунул голову внутрь, глянул на Чурова, и они встретились глазами.

Лес был всё в ярких обрывистых листьях, уступах, каменных провалах и поворотах — вот вдруг справа блеснёт море, а в нём солнце, а вот мимо пустых, заброшенных санаториев, лагерей, деревянных скамеек под соснами въезжают они в пустынную местность, потом дорогу пересекает грунтовка в кипучих лужах, за шлагбаумом ни машины. Мелкий дождик налетел и смыл грязь, и вот они въехали на маленькую одряхлевшую станцию, где улочка вилась по пологому склону вниз, где росли вдоль заборов рябины, клёны и черноплодки, где в лужах красные листья и синее небо пятнами, где перелески осыпались, а в лабазе у переезда продавали сникерсы, водку и сгущёнку.

Они вышли из электрички всей толпой, а электричка, взвывая и лязгая, отправилась далее, к Выборгу. Платформа была пуста. Вообще местность казалась пустынной. Но пахло дымом. Медики и примкнувший к ним Чурбанов прошли знакомой дорогой сквозь деревню. Там, за последним домом, на границе деревни, поля и леса, дорога всходила на пологий холм у старого воинского кладбища.

Кленовая рощица почти облетела, из травы острыми углами торчали листья.

— Красиво! — крикнула Юля и с размаху упала в листья.

К ней подбежала Алла и принялась забрасывать листьями сверху. К ним присоединилась Карина, а Марина влезла на нижнюю ветвь клёна, мечтательно перевернулась джинсами кверху и повисла, длинными волосами касаясь травы. Коля и Миша достали водку, а Чуров закуску. Что же касается Чурбанова, то он взял полиэтиленовый пакет и отправился в лесок за грибочками. Место это было давно ему знакомо.

Тогда Аги мотнула головой, откидывая чёлку назад, достала гитару и, бренча многочисленными фенечками, завела:

— Вечерело, пели вьюги, хоронили Магдалину, цирковую балерину. Провожали две подруги…

Будущий министр здравоохранения осторожно закрыл конспект и заслушал песню, подняв бледное узкое лицо, на котором ещё бледнее синели веки, а по бокам краснели уши.

— М-м, — сказал Чуров вполголоса.

Аги прихлопнула струны ладонью и чересчур громко переспросила:

— Что?

Кто-то разжёг костер. Чуров пошёл за хворостом в лес. Он ломал там сушняк, пока не нагрёб полную охапку, и потащился с ней к костру, а когда пришёл, все, кроме Чурбанова и его приятеля, сидели вокруг костра и мечтали вслух. Аги иногда пощипывала гитару, и та издавала слабые отдельно взятые звуки.

— Вот я бы хотела, — мечтала Юля, — чтобы посмотреть на человека и увидеть сразу, если он скоро умрёт. Скажем, какой-то индикатор. Ну, за месяц человек начинает мерцать, например, или светиться, и я раз — терапией его. И точка перестает мигать.

— Ты же сдуреешь так, — возразил ей Коля. — В семье тоже? Прикинь, если несчастный случай, предотвратить же ты не можешь.

— Ну, хотя бы только от конкретных болезней, — возразила Юля. — Всё-таки очень важное умение.

— Так и будет, — пообещал ей Чурбанов, глядя в небо, где вальсировали, прямо у него надо лбом, прехорошенькие диплококки рябиновых ягод, иногда начиная падать ему в рот, но он одним движением пальца ловил их и нейтрализовал. — Ты всё будешь видеть. Вот посмотри на Колю. Видишь? Он мигает, мерцает и светится.

— Уймись! — Коля несильно пнул его ногой.

Чурбанову уже казалось, что воздух приобрёл разную плотность: местами он стал густой, местами жидкий, как будто ячейки сети. По мере того как становилось темнее, погода делалась похожа на ту чёрную деревянную посудину, где по стенкам намалёваны тонкой кисточкой красные и золотые ягоды и листья. Потом вместо ячеек на тёмном воздухе стали приоткрываться форточки.

— А я бы хотела, — сказала Карина, — антибиотики подбирать быстро и эффективно. И сразу определять: нужен или нет, не назначать на всякий случай.

— Скоро вообще не будет никаких антибиотиков, — возразила Марина. — Резистентность же развивается. Будем всё генетическим редактированием лечить. Если уж такие мечты придумывать, то я бы как раз что-нибудь с генетикой хотела интересное. Чтобы, например, влезаешь в геном бактерии, там меняешь что-то, и она как шёлковая. Сразу служит на пользу человеку.

— Какие-то вы скучные! — сказал Лёня. — Вот я бы просто хотел народ удивить. Бессмертием, чем же ещё? Просто таким самым обычным бессмертием. Вот это был бы номер! Первый случай бессмертия среди рода человеческого… Мне бы сразу все поверили, что я врач хороший…

— А кого ты этим удивишь? Все остальные ведь уже помрут, когда выяснится, что ты бессмертный, — Аги прильнула к гитаре (отблески костра заплясали на её лице) и щипком извлекла высокую резкую ноту.

Тут Чуров увидел, что хворост уже прогорает, и потащился снова в рощу. Водка казалась Чурову разбавленной и почти не пьянила. Зато Чурову очень хотелось жрать, но булка и колбаски уже кончились. Голодный Чуров долго шарил по сухой песчаной земле в шишках и корнях. Набрал огромную кучу сухих веток и понёс их к костру.

Когда он вернулся, мечтания и прения о мечтаниях были в полном разгаре:

— Я в твои мечты не лезу, и ты в мои не лезь! — наскакивал Миша на Юлю. — Женщины же считают, что их несправедливо обделили? Вот и я считаю, что мужчин надо научить самостоятельно рожать! А то делаете что хотите!

Чуров зацепился кроссовкой о камень и рухнул почти в самый костёр, зацепив охапкой его край. Хватило и этого: огонь быстро взбежал по сушняку, повалил дым, сучья затрещали.

— Чуров! — закричал будущий министр здравоохранения, пытаясь отогнать дым курткой. — А у тебя есть мечта?

— Интересно, кстати, послушать, какая у Чурова мечта, — сказала Алиса с дерева.

— Э-э, что? — Чуров как раз встал и стряхнул с рукавов паутину, щепки и кору. — Мечта? Э-э… погоди, не так сразу, дай сообразить. Ну, я есть хочу вообще-то, но это не мечта, а просто желание. А у него какая? Он уже говорил?

— Он хочет стать министром здравоохранения, — сказал Миша.

— Ничего подобного! — закричал будущий министр здравоохранения страшным голосом. — Я хочу младенцев оперировать прямо в матке. Фетальная хирургия.

— Заливаешь, — лениво отмёл Миша. — Ну так что, Чуров? А?

— Я сегодня безмечтовый, — сказал Чуров. — Хотя погодите. Одна мечта имеется. Знаете я чего хочу? Чтобы у меня с Аги сердца бились одинаково.

Аги медленно подняла голову. Откинула волосы с лица.

— А может, они и правда бьются одинаково. Мы же не проверяли.

— Bay, вау! — закричали Карина и Юля.

Кое-кто засмеялся, кое-кто переглянулся.

— Давайте проверим, — согласился Чуров. — Только недолго, а то сушняк прогорит.

— У кого секундомер на мобильнике? Мобильники в том году были уже почти у всех. Карина предложила свой. Юля взяла запястье Аги. Коля — Чурова.

— Семь, шесть… три… поехали, — скомандовала Карина.

Потянулась минута. Костёр трещал, пожирая ветки. Красные рябины висели над ними в тёмном безветрии. Клён ярко желтел в потёмках.

Минута прошла.

— Семьдесят четыре. Пятьдесят девять, — сказали Юля и Коля одновременно.

— Ну, нет так нет, — развел руками Чуров. — Тогда я за сушняком, — и он рысью устремился в рощу, хотя предыдущая порция дров ещё не усвоилась в костре. Почти бегом, через поляну, в горку и в темноту. Вот так так, вот так так, стучало у него в голове, это наша ёлка. Вот так так, вот так так. Ля-ля-ля ёлка, — бормотал Чуров, стараясь заглушить сердцебиение, — трали-вали… до чего нарядная… — он и правда набрёл с ходу на диагональную мёртвую ёлку, чуть не наткнулся глазом на сучок и принялся остервенело сдирать с неё руками сучья-крючья, как будто хотел запалить целый погребальный костер. Всё это он проделывал, потому что знал, что сейчас будет, и не хотел при этом присутствовать.

Когда он вернулся, выяснилось, что сердцебиение Чурбанова тоже ускакало далеко вперёд и не совпало с Аги. Чурбанов нисколько не был опечален, потому что уже прозревал сквозь реальность самую суть мира. Аги сидела в тени и безмятежно цепляла гитару то с одного, то с другого боку. Коля и Юля затеяли боевые пляски с пинками и хлопками по чувствительным местам. Все разбрелись парами-тройками. Марина снова повисла на клёне вверх ногами, вниз волосами. Ей нравилось видеть поляну перевёрнутой: трава тянулась к чёрной низкой воде неба, костёр горел, как солнце.

— Минутку, — Миша вдруг поднял палец. — Чуров! Мне пришла в голову странная идея. Только не надо меня критиковать. Чурбанов! Иди сюда ещё разок!

— Что за идея-то, — воспротивился Чуров. — Ты меня пугаешь.

— Да очень просто, — глаза у Миши блеснули. — Давай знаешь что? Давай уж заодно и твой с Чурбановым пульс сравним. Для ровного счёта. Карина, давай секундомер. Чурбан! Иди сюда.

— Да зачем, — возразил Чуров. — В этом-то какой смысл?

— Никакого! — ответил Миша. — Просто так.

Чуров пожал плечами, Чурбанову было пофиг. Они взяли секундомер и стали мерить. Мерили они три минуты. В конце первой Миша и Карина хором, но тихо сказали «пятьдесят семь», в конце второй неожиданно и вразнобой, но вышло у обоих «семьдесят один», а в конце третьей минуты они ничего не сказали, но переглянулись, и потом Карина спросила:

— Шестьдесят пять?

— Шестьдесят пять, — озадачился Миша.

— Ну и что ты, Миша, будешь делать с этим результатом? — спросил Чуров.

— Буду считать его совпадением.

— Пейте чёрное молоко, — сказал Чурбанов, — будете к чертям здоровы…

На воздухе мерцали светофоры со странными ободками вокруг фонарей. Что-то невидно, неслышно поблёскивало то ли с неба, то ли из леса.

— Да совпало просто, — повторил Миша.

— А я думаю, не просто, — сказала Карина и пристально посмотрела на Чурова. — Просто так три раза совпасть не может.

— Это не я, — помотал головой Чуров и оглянулся, в свою очередь, на Аги. — Если бы это был я, то я бы с Аги лучше совпал.

— Вы чего?! Вы образованные люди или кто? Что за средневековье! — напустился на них Миша. — Хотите, ещё раз измерим!

— Ну уж нет! — отказался Чуров и спрятал руки в рукава куртки. Глянул на костёр. — А! Мне вон за хворостом пора, — и пошёл снова в лесок, ещё не зная, что по возвращении его ждет приятный сюрприз: министр здравоохранения наткнулся на неиспользованную пачку сосисок. Аги увлечённо щипала гитару. Марина висела волосами вниз. Коля и Юля сидели на сухой траве у бревна.

Чурбанов внимательно смотрел на клён. Ему казалось, что дерево сплошь усеяно колечками от детских пирамидок: жёлтые, вот оранжевые, синенькие, — и внутри у каждого колечка одинаковый огонь.