Фаворит Тьмы, фаворит Света

Кристина Миллер

Церций – фаворит Тьмы, возвращённый к жизни своей повелительницей. Выбравшись из бездны, он увидел, что с момента его смерти много изменилось – Свет полностью контролирует частную жизнь людей, а следят за выполнением всех его предписаний Арбитры, наделённые силой, недоступной простым смертным.Задача Церция – заручиться поддержкой людей и изничтожить тиранию Света. Но возможно ли вновь вернуть в мир баланс и нужно ли это людям?

Глава 4

Спустя пару дней Церций и Адель добрались до ближайшей деревни. Адель была в предвкушении — ей хотелось найти ночлег под крышей, а не под открытым небом. Пусть даже рядом с Церцием, которому не нужен был сон, она чувствовала себя в безопасности, но всё же трава уступала в удобстве мягкой перине.

Но помимо поисков ночлега у Церция и Адель была ещё одна задача — присматриваться к людям, прислушиваться к их разговорам и попробовать найти среди них тех, кто нуждается в истинной Тьме. И вскоре Адель увидела то, что могло заинтересовать Церция:

— Посмотри-ка туда. Мне кажется, это тот, кто нам нужен.

Церций посмотрел, куда указывала Адель. Молодой человек играл на лютне и тихо напевал. Над ним возвышался мужчина постарше — вероятно, отец. Он был явно недоволен поведением сына.

— Давай подойдём ближе, — прошептал Церций Адель, и они незаметно, будто бы просто прогуливаясь, подошли настолько близко, насколько это было необходимо, чтобы подслушать разговор.

— Сын мой, мы были мясниками, это ремесло передавалось из поколения в поколение, — терпеливо говорил взрослый мужчина. — Ты не можешь избежать своей судьбы. Тем более, что Арбитры решили, что ты должен продолжать семейное дело.

— Арбитры? — шёпотом спросил Церций у Адель.

— Потом расскажу, — махнула рукой Адель. — Давай лучше слушать дальше.

— Отец, я не хочу этим заниматься, — молодой человек отвечал так, будто говорил это уже много раз. — Я боюсь крови. Я слишком люблю животных, чтобы причинять им боль. Я просто не хочу этим заниматься, в конце концов!

— Да, по началу может быть сложно, — тяжело вздохнул старший мужчина. — Но ты привыкнешь.

Юноша вышел из себя, вскочил со своего места и прокричал:

— Я не хочу к этому привыкать, отец! Я хочу посвятить жизнь другому!

Отец положил руки на плечи сыну и примирительно произнёс:

— Тише, тише, если тебя услышат Арбитры, то нас обоих накажут.

Однако, когда юноша успокоился и вновь сел на своё место, голос отца вновь стал строгим:

— Чему же ты хочешь посвятить свою жизнь? Этому? — мужчина указал на лютню. — Это несерьёзно. Арбитры считают, что ты принесёшь куда больше пользы, будучи мясником, а они не могут ошибаться.

— Неужели Арбитры совсем-совсем не могут ошибаться? Я верю, что смогу приносить пользу своим творчеством. Я верю, что у меня талант, я не хочу, чтобы этот талант пропадал.

— У тебя есть талант, — вздохнул отец. — И он не пропадёт. Будешь играть на семейных праздниках, радовать нас. Твой талант принесёт пользу — в кругу семьи.

Юноша всем своим видом показал, что не хочет продолжать этот разговор и перебирал струны лютни, выводя грустную мелодию. Мужчина тяжело выдохнул и ушёл.

Адель шепнула Церцию:

— Мне кажется, что сейчас самое время.

Церций кивнул и решительно подошёл к юноше:

— Доброго дня. Красиво играешь.

Юноша с подозрением посмотрел на Церция, перевёл взгляд на Адель, после чего произнёс:

— Я вас не знаю. Кто вы?

— Мы можем помочь тебе решить твои проблемы с отцом.

— Если вы хотите втянуть меня в какой-то культ, то ничего у вас не выйдет, — покачал головой юноша. — Я верен Света.

— Во-первых, никакие мы не культисты, — ответил Церций. — Во-вторых — неужели ты верен Свету даже в такие моменты?

Юноша опустил взгляд и тяжело вздохнул:

— Мне кажется, это какая-то досадная ошибка. Мне очень нравится музыка, все, кто хоть раз слышал, как я играю, говорят, что у меня талант. Я не понимаю, почему Арбитры решили, что я должен продолжить дело своего отца. Я надеюсь, что когда-нибудь они придут в наш дом, извинятся за ошибку и позволят мне заниматься тем, чем я мечтаю зарабатывать на хлеб. А мясничество… Вы когда-нибудь видели, какие у коров глаза? В них порой разума больше, чем у людей в головах. Они всё понимают, они доверяют, особенно если ты заботишься о них с самого их рождения. Ты взращиваешь животное, привязываешься к нему, начинаешь его любить и чувствуешь любовь в ответ, а потом тебе нужно занести над этим живым существом нож и…

Юноша заплакал — горько, навзрыд. Он ни капли не стеснялся своих чувств, не стеснялся незнакомых людей, не боялся показаться слабым. Кого-то такая искренность могла бы расположить, но Церций забеспокоился и шепнул Адель:

— Мне кажется, что он нам не подходит.

— А мне кажется, что мы не в том положении, чтобы выбирать, — так же шёпотом парировала Адель.

— Я просто боюсь, что с нами ему будет ещё хуже. Он какой-то… слишком светлый.

— Он был рождён при тирании Света и вырос при тирании Света, — возразила Адель. — Ему всю жизнь внушали, что всё, что происходит вокруг — единственно верное развитие событий. Каким ещё он должен быть?

Церций почувствовал укол вины. Из-за того, что когда-то давно он не смог одержать победу, целое поколение юношей и девушек было лишено возможности делать выбор, возможности нести ответственность за свои поступки, возможности ошибаться, набивать шишки и пробовать снова, раз за разом. Возможно, кому-то кажется удобным, когда всё решено заранее и нужно лишь делать то, что говорят, но страшно представить, скольких такой порядок вещей делает несчастными. И всё из-за того, что он проиграл столь важную битву. Из-за того, что так долго плавал в темноте, не в силах исправить ситуацию. Из-за того, что повелительница так долго к нему не обращалась…

Церций отдёрнул себя от последней мысли — он не был в праве хоть в чём-то обвинять повелительницу. Тьма не совершает ошибок — если она не призвала его раньше, значит, от этого не было бы толку. Тирания Света нарастала постепенно — сначала людей всё устраивало, но постепенно становилось всё хуже и хуже, что и довело некоторых до отчаяния. Некоторых, но не всех — даже теперь находились те, кого устраивала такая жизнь, а если бы повелительница Тьма вернула его к жизни раньше, то о том, чтобы найти последователей, не могло быть и речи.

Тем временем юноша довёл сам себя до истерики — теперь он рыдал настолько громко, что его отец выбежал из дома и бросился к нему:

— Олаф, что случилось?

Олаф не смог ничего ответить отцу. Только тогда мужчина обратил внимание на незнакомцев, стоящих рядом с его сыном:

— А вы ещё кто такие?

В голову Церция пришла безумная мысль. Отец Олафа должен помнить времена, когда Свет и Тьма шли рука об руку, имели равную власть над людьми. Если он любящий отец — а Церцию показалось, что он любящий отец, — то он должен жалеть, что времена Тьмы прошли, ведь если бы Тьма до сих пор была в силе, то Олафу не пришлось бы закапывать свой талант в землю и заниматься ненавистным делом.

Церций высвободил часть силы — так, чтобы не привлекать лишнее внимание. Церций всё ещё не знал, как меняется его внешность с применением силы, но на отца Олафа эти изменения произвели впечатление — он боязливо осмотрелся, после чего произнёс:

— Я всё понял. Пройдёмте в дом.

Церций и Адель прошли в дом вслед за Олафом и его отцом. Когда все они оказались внутри, мужчина плотно задвинул простенькие занавески, после чего заговорил с гостями:

— Так значит, Тьма решила вернуть себе то, что у неё забрали?

— Вроде того, — ответил Церций. — Когда-то по моей вине Свет получил абсолютную власть, и теперь повелительница вернула меня к жизни, чтобы я всё исправил.

— Вот значит как, — печально улыбнулся мужчина. — Помню, как я тогда был рад, что Тьма исчезла. Нас убедили, что если исчезнет Тьма, то исчезнут и культисты, а я очень этого хотел — боялся за своего маленького сына. Но я быстро понял, что заблуждался — культисты всё-таки украли Олафа. Тогда мне удалось его спасти — я нашёл этих культистов и хорошенько попортил лицо их главному, а остальные сами разбежались. Свет и его адепты никак не помогали мне найти моего сына — я всё сделал сам. Мало того — меня ещё и наказали. Я, оказывается, должен был доложить о культистах, а не устраивать самосуд. И всем было плевать, что тогда мой сын, скорее всего, погиб бы. Они не стали забирать мою жизнь — я был молод, здоров и мог приносить пользу миру. Они не забрали жизнь Олафа — он был ребёнком и мог вырасти достойным человеком.

Громкие всхлипы Олафа прервали речь его отца. Тот успокаивающе похлопал сына по плечу и продолжил свой рассказ:

— Они лишили нашу семью жены и матери. Она была больна, работать не могла, о втором ребёнке мы не смели даже мечтать. Свет решил, что её жизнь ничего не стоит. Тогда я возненавидел Свет, но сделать уже ничего не мог — слишком могущественным он стал. Я был вынужден подчиняться, вынужден воспитывать сына в любви к Свету. Мне было больно смотреть на то, как они пытаются заставить Олафа заниматься тем, для чего он не создан. Но теперь появились вы. Вы сможете всё исправить. Только вот как вы собираетесь это сделать?

— Повелительница не особо посвящает меня в свои планы, — сказал Церций. — Пока что она хочет, чтобы я собрал как можно больше людей, которые пойдут за мной.

Мужчина ненадолго задумался, но потом решительно произнёс:

— Я пойти с вами не смогу — я слишком стар. Но с вами может пойти мой сын. Если, конечно, захочет. Олаф?

— Но отец… — возразил было Олаф. — Если я вдруг исчезну, то у тебя могут возникнуть проблемы. Я не могу этого допустить.

— Я смогу себя защитить, — прервал отец сына. — Скажу, что ты сбежал, что я не знаю, где ты. Если получится, то пущу Арбитров по ложному следу. Но если ты останешься, то тебе придётся стать мясником — и от этого я тебя защитить не смогу.

Олаф задумался. Если он останется в деревне, то его судьба будет решена, и отнюдь не так, как ему хотелось бы. Неизвестность путешествия пугала, но если это могло помочь…

— Хорошо, — ответил Олаф. — Едва ли я смогу быть полезным, но я очень постараюсь.

— Ты очень хорошо играешь, — решила взбодрить Олафа Адель. — Будешь развлекать нас в дороге — тоже польза.

Через несколько часов, под покровом ночи, Церций, Адель и Олаф ушли из гостеприимного дома и направились в ближайший лес. По пути Церций решил задать Адель мучающий его весь день вопрос:

— Так что за Арбитры?

— Свет выделил особо рьяных адептов и наделил их частью своей силы, — начала торопливо рассказывать Адель. — Теперь они несут волю Света людям, а также делают всё возможное, чтобы она была исполнена.

— Насколько они сильны? — раздражённо спросил Церций.

— Я думаю, что примерно настолько, насколько ты сейчас.

— Только их много, а я один. При прямом столкновении с ними вы едва ли сможете чем-то мне помочь, — заключил Церций. — Что ещё ты забыла мне сказать, Адель?

Адель стыдливо опустила взгляд.

— Теперь, вроде, я рассказала обо всём.

— Я очень на это надеюсь, — строго произнёс Церций. — И надеюсь, что впредь я буду заранее знать о трудностях, которые ждут меня в пути. Тебя, Олаф, это тоже касается!

Олаф виновато заозирался, и Адель решила успокоить Церция:

— Ты перегибаешь палку, Церций. Будь с ним помягче, пожалуйста.

Путь держали глубже в лес, шли молча. Найдя удобное для ночлега место, Адель и Олаф приготовились ко сну. Церций, как единственный, кому не нужен был сон, должен был охранять их.

Глубокой ночью Церций почувствовал что-то странное — голова его стала тяжёлой, по всему телу разлилась тягучая усталость. Церций не смог долго бороться с этим наваждением и провалился в бездну…

Оказавшись в бесконечной пустоте, Церций сразу услышал голос своей повелительницы:

— Ты молодец, Церций. Мне нравится метод, который ты выбрал. Правда, как ты и заметил, Олаф и впрямь слишком светлый. Но это не плохо, более того — в будущем это даже может тебе помочь. В общем, я тобой довольна. Продолжай в том же духе.

Церция грубо выбросило из пустоты. Он испуганно заозирался, но с облегчением обнаружил, что времени, по всей видимости, прошло совсем немного — ночное небо всё так же освещала луна, а Адель и Олаф всё так же мирно спали. Церций выдохнул и продолжил охранять сон своих спутников. Повелительница дала ему пищу для размышлений, поэтому долгая ночь обещала стать несколько интереснее.