Твой дом – тюрьма

Константин Росташ

К Читателю. Многие образованные люди считают, будто тюремно-лагерная тема в литературе себя исчерпала. Солженицин, Шаламов и Гинзбург осветили её широко, глубоко и всесторонне. Уголовно-зоновские страшилки горбачёвской поры надоели читателю. Байки сочинителей из стран СНГ интересуют только домохозяек и слаборазвитых молодых людей, влюблённых в шансон. Всё. Остальным гражданам тема не интересна. Я не согласен с таким мнением. Во-первых, бывшие зеки сталинской поры описывали репрессивную машину НКВД и ГУЛАГов, оставшуюся в далеком прошлом. Во-вторых, современную правоохранительную Систему освещают люди, склонные либо к демонизации предмета, либо к его неуместной романтизации. В-третьих, психологическая атмосфера, настроения и конфликты, бурлящие внутри современной Системы до сих пор толком не исследованы. Заполнить эти пробелы может только нейтральный человек, случайно столкнувшийся с Системой и внимательно рассмотревший её изнутри. Тот, кто прошёл через тюрьму и зону; кто хорошо знает правоохранителей и зеков; кто понимает их интересы, надежды и мотивацию поступков. Кто готов рассказать правду без фантазий, преувеличений и сглаживания углов. То есть, такой человек как я. Итак, читатель, перед вами честное описание украинской зоны, включающее реальные истории из жизни зеков и правоохранителей всех рангов, а также обобщения, параллели и перспективы нашей с вами жизни. Обещаю, скучно не будет.

«Это, товарищи не факт, а на самом деле было…»

И. Бабель

1

Все знают, что самое зловредное подразделение зоны — это оперчасть. По роду своей деятельности оперативники занимаются профилактикой и дознанием всех правонарушений на территории исправительно-трудовых учреждений. Понятно, что работа оперчасти связана с доносительством, шпионством и провокациями, которые, — так или иначе, — создают проблемы всему зековскому сообществу. Зная это, нормальные зеки обходят оперчасть десятой дорогой, — что, впрочем, не мешает им, действуя на опережение, устраивать операм мелкие подлости.

Я отличался от остальных зеков. Я не боялся оперов и не собирался действовать на опережение. Уже на второй день моего пребывания на зоне наши с оперчастью отношения сложились раз и навсегда, — причём, самым удачным для меня образом. Их направленность задал местный опер, появившийся в зоновском карантине для знакомства с новоприбывшими «этапниками».

Молодой лейтенант с прыщиками на розовой мордашке заметно волновался. Беседу он начал с примитивной, как здесь говорят, «мусорской прокладки».

— Как нам известно, — вкрадчиво начал опер, — виновным вы себя не признаёте…

Ну-ну. К чему это он?

— Не признаёте, — повторил опер. — Значит, с настоящими преступниками вас ничего не связывает. С теми, кто прямо и однозначно нарушает законодательство Украины…

— Естественно, — согласился я. — С теми — ничего.

— Очень хорошо. Выходит, мы в вас не ошиблись.

Налаженный контакт с малоопытным этапником преобразил опера. Из понятливого собеседника он превратился в полномочного представителя власти.

— А раз так, — с нажимом продолжил опер, — вы обязаны сообщить обо всех известных вам преступлениях, пока ещё не раскрытых нашими органами правопорядка. Правильно?

Вот оно что. Понятненько.

— Итак, — ещё напористей зазвенел лейтенантик, придавая своей мордашке выражение дьявольской проницательности. — Если что знаете, рассказывайте. Давайте, давайте. Я слушаю!

Ладно. Слушай. Только внимательно.

— Знаю, — выдохнул я, поедая собеседника по-швейковски честными глазами. — Особо тяжкое преступление. Знаю имя преступника. Знаю, где скрывается. Всё знаю. Записывайте.

— Понял, — посерьёзнел опер. — Записываю.

— Государственная измена, — начал я. — Коррупция. Взятка в особо крупных размерах. Миллионы. В долларах, фунтах и юанях, — тут я понизил голос и воровато оглянулся. — Дело государственной важности. Полная тайна. Наша жизнь в опасности. Нужен надёжный человек. Только Генеральному прокурору. Из рук в руки. Понимаете, о чём я?

Опер отложил ручку и посмотрел на меня исподлобья.

— Конкретней, — сказал он. — Имя преступника?

— Звягильский, — ответил я. — Ефим Абрамович Звягильский.

— Понял, — застрочил по бумаге опер. — Звягильский… Миллионы… Это хорошо. Очень хорошо… Хотя, — тут он упёр глаза в потолок и задумался. — Если ваш Ефим цеховик, валютчик, или, скажем, барыга… Тогда это не пройдёт. Это сейчас бизнес называется. Капитаны экономики, ага…

— Какой там цеховик? — жарко зашептал я. — Бери выше. Министр топлива и энергетики. Бывший директор Лисичанского нефтеперерабатывающего завода. Хозяин донецкой шахты имени товарища Засядько. А кроме того, — владелец сети нелегальных копален и организатор преступной группировки, состоящей из крупных уголовников, депутатов всех уровней, чиновников высшего ранга и министров. В данное время скрывается от правосудия на должности депутата Верховной Рады Украины. Спекулирует давними отношениями с руководящими сотрудниками Администрации президента. Записывайте. Диктую по фамилиям…

— Чего-о-о? — на лице опера отразилось замешательство. — Вы что, с ума сошли?

— Ни в коем разе. Как сознательный гражданин, в котором вы не ошиблись…

— Э-э…

–… и согласный временно забыть о своём незаконном осуждении продажными оборотнями, — зачастил я, — а также полностью поддерживающий идею правового государства, уф-ф, я обязан требовать от вас возбуждения уголовного дела по факту наличия признаков коррупционной составляющей…

— Ух-х-х…

–… в действиях государственного чиновника, незаконно использовавшего своё служебное положение с целью получения неправомерной выгоды…

— Ох…

–… и самонадеянно пытающегося увильнуть от наказания за свои преступления под прикрытием депутатской неприкосновенности, уф-ф…

Я посмотрел на опера чистыми глазами и уточнил:

— Депутатської недоторканості, якщо мовою Конституції України. ВСЁ!

— Недоторканості — тихо повторил опер и помотал головой. — Ну, и…

— Ну, и Антимонопольный комитет Украины, из-за недобросовестности,… да что там недобросовестности, ТРУСОСТИ! — воскликнул я, — да-да, именно трусости его руководителей, отказался информировать Генпрокуратуру о преступлениях Звягильского. Но вы-то, вы, гражданин начальник, совсем не такой. Вы не спустите это дело на тормозах. Внесёте свой вклад в борьбу за правовое государство… Свою, так сказать, посильную лепту…

— Лепту? — опять всполошился опер. — Вклад? А при чём здесь Антимонопольный комитет?

— Как это «при чём»? — я пожал плечами. — В этом комитете я работал, вы в моём деле посмотрите.

— Ага, вижу, — облегчённо вздохнул опер. — Хоть это понятно. Ну, работали вы там. И что? В чём, собственно, дело?

— А вот в чём, — хрипло заговорил я. — Как я выяснил, этот самый министр Ефим заключил с Грецией контракт на поставку сумасшедшей кучи бензина. Произведённого, между прочим, на Лисичанском заводе, где наш подозреваемый директорствовал двадцать лет. В контракте оговариваются параметры бензина и жёсткие санкции за их несоблюдение. Настолько жёсткие, что мировая практика международных поставок аналогов таких санкций не знает. Например, за снижение октанового числа Украина обязуется отдать Греции весь бензин бесплатно, да ещё выплатить какому-то греческому Засракису хрен знает сколько миллионов долларов штрафа. Так всё и случилось. С октановым числом Лисичанск облажался, Украина деньги выплатила, а Греция бензин забрала. Ну, как?

— А что — как? — пожал плечами оперок. — Международные соглашения надо выполнять. Мир наживы и чистогана. Понятное дело.

— В том-то и дело, что понятное, — вкрадчиво и зловеще нашёптывал я. — Понятно, что Лисичанский завод, с его устаревшим оборудованием, в принципе не имел технологической возможности произвести бензин с теми параметрами, которые были оговорены в контракте. В контракте, который подписал его бывший директор. Тот самый, который знал этот завод как свои пять пальцев. Который, заступив на должность профильного министра, не выделил ни копейки денег на его, завода, модернизацию. То есть, подписывая контракт, он заведомо обрекал Украину на многомиллионные штрафы и потерю крайне необходимого всем нам топлива. Знал об этом и, всё-таки, — подписал. Или не знал? Или знал? Ну, думайте, думайте, это же так просто…

Своего собеседника я определённо переоценил. Судя по тому, как он морщил свой узкий лобик, потел и краснел, думалось ему совсем не просто.

— Э-э… — заёрзал на стульчике опер. — Ну-у… Скорее всего…

— Знал! — взорвался я праведным негодованием. — Знал, подлец, и, тем не менее, подписал! А как вы думаете, — по глупости? Бесплатно? Ерунда, — еврейские министры глупыми не бывают. Выходит, греки этому уроду всё-таки что-то, да отстегнули. Тот же Засракис, который высоко оценил актерские способности товарища Звягильского, умело изобразившего «недбалість» дебильного чиновника. Захищеного до того ж депутатською недоторканістю. Ну как? Похоже на правду?

— А? Что? — вскинулся оперок. — Какую ещё правду?

— Пусть не правду, — уступчиво кивнул я. — Пусть это будет только обоснованные подозрения в должностном преступлении, по закону подлежащие…

— Подлежащие тщательной проверке, — автоматически подхватил опер. — Да, но…

— Никаких «но», — остановил его я. — Нужно найти доказательства того, что в обмен на подпись греки отстегнули еврею Звягильскому изрядную сумму денег. Антимонопольный комитет от поиска доказательств отказался, — тут я снова перешёл на баюкающий тон, — зато вы, гражданин начальник, так не поступите. Вы же не любите евреев? По глазам вижу, что не любите. Э?

— Кто? Я? Ну-у…

— Во-о-т, я так и знал, — понимающе улыбнулся я. — А значит, со словом ОТСТЕГНУЛИ спорить не будете. Таким образом, вы допускаете вероятность совершения должностным лицом особо тяжкого преступления, направленного на подрыв интересов Украины. А как называется такой подрыв?

Я приподнялся со стула и, опираясь кулаками на стол, затрубил голосом Олега Кошевого на допросе в гестапо.

— А называется он, гражданин начальник, очень просто — ГОСУДАРСТВЕННАЯ ИЗМЕНА! Это значит, что вы, как представитель правоохранительных органов того самого государства, которому изменил Звягильский, обязаны использовать все доступные вам средства для исправления ошибки Антимонопольного комитета и…

Мой собеседник шумно проглотил слюну и беспомощно оглянулся.

— И показательного ПОКАРАНИЯ изменника родины! — в ажитации грюкнул я. — А иначе!.. Иначе, что же это получается? А?! Я вас, вас спрашиваю!..

— Спокойно, осужденный, спокойно, — забубнил опер, не переставая пугаться. — Понял вас, понял… Всё хорошо, всё нормально…

— Ничего хорошего я не вижу, — уверенно заявил я. — В правовом государстве, которое мы строим в нашей Украине, закон один для всех. И для депутатов, и для министров, и для директоров заводов. За решётку нужно сажать не только мальчиков, которые украли соседскую курицу, но и товарищей, которые воруют эшелонами, миллионами и танкерами с бензином.

— Согласен, — поспешно кивнул опер. — Но ведь есть ещё… Существует такое понятие, как, э-э, пределы… Ну, этой…

— Компетенции, — подсказал я. — Пределы компетенции, установленные законом. Согласен…

— Ну, вот…

— Но у нас с вами случай особый. Если действовать по закону, вы обязаны изложить полученные от меня сведения в бумаге на имя Генерального прокурора и, не запечатывая, передать её по команде. То есть, своему непосредственному начальнику. Тот — своему, а тот — ещё выше и так далее, до Генерального. Правильно?

— Правильно, — приободрился оперок. — А почему вы говорите, что у нас особый случай?

— А потому, что ничего у нас так не выйдет. Ни-че-го, — припечатал я. — В своём движении по команде бумага обязательно потеряется…

— С чего вы взяли?

— С того, что в схеме Ефима наверняка задействованы десятки серьёзных людей на разных ступенях вертикали. Со своими связями по горизонтали, понятно? То есть, не только по ходу движения бумаги наверх, но и влево, вправо, вперёд и назад. Например, в направлении той же Администрации президента и Кабмина, по министерствам и ведомствам типа «Нафтогаза», в комитеты Верховной Рады, да мало ли… Кто-то из этих людей наверняка прочитает наш документ, сильно расстроится и… И начнёт реагировать. А оно нам надо?

— Не надо…

— Поэтому, чтобы мы с вами не «пошли краями», и нужен тот самый надёжный человек, который отдаст вашу бумагу из рук в руки Генеральному. Что скажете?

Теперь, когда я говорил почти спокойным тоном, опер не пугался. Он смотрел на меня с интересом юнната, разглядывающего препариванную лягушку.

— Ну, допустим, — вздохнул опер. — Допустим, я найду такого человека. Допустим, он встретится с Генеральным прокурором и передаст вашу бумагу…

— Нашу, — мягко ввернул я. — Нашу бумагу.

— Хорошо, — кивнул опер. — Нашу бумагу. А дальше? Вы считаете, что Генеральный, прочитав эту, э-э, цедулку, бросит свои дела и начнёт проверку деятельности очень уважаемого человека? Министра! Депутата! Крупного бизнесмена! Вы это серьёзно?

— Нет, — снова зазвенел я. — Я так не считаю. Более того. Я допускаю, что Генеральный прокурор сам имеет какое-то отношение к схемам Звягильского, почему нет? А значит, и вы, и я можем сильно пострадать даже без вмешательства тех серьёзных людей, о которых я уже говорил…

— Ну, вот, — обрадовался опер. — Вы сами всё прекрасно понимаете. Поэтому, на кой хер, э-э… Зачем нам с вами, ни с того, ни с сего, искать себе…

— Но! — оборвал я опера. — Но с чего-то ведь надо начинать! А кто будет начинать?! Кто, ЕСЛИ НЕ МЫ?! А?!

Опер не выдержал моего истового, как у протопопа Аввакума, взгляда. Он отвёл свои жидкие глазки и нервно заёрзал на стуле. Бедняге опять стало не по себе.

— Да-да! Мы с вами! — продолжал нагнетать я. — Забудем наши временные разногласия, объединимся против врагов Украины и образуем…

— Ой! — прошептал мой собеседник и внезапно заголосил. — Эй! Эгей! Кто там следующий?! Давай, заходи!

— А как же со мной? — возмутился я. — Мне-то что делать?

Прикрыв глаза, опер сосредоточился. Через минуту молчания он медленно вдохнул, шумно выдохнул и сказал:

— А вы, уважаемый, не переживайте. С коррупцией мы, конечно, бороться будем. Но не сразу, не сегодня. Немножко подождём, и вот тогда… Если вы, конечно, будете настаивать. Если не передумаете, ага…

— Что-о? Передумаю? Да я!.. Да как вы…

— Да вот так. Всё. Разговор окончен. Ну! Ну, где там этот следующий, мать бы его за ногу…

В течение двух карантинных недель сотрудники оперчасти постоянно появлялись в поле моего зрения. С одними этапниками они разговаривали в открытую, с другими тихо шушукались, с третьими — вообще закрывались в столовой. Ко мне опера не приближались. Столкнувшись нос к носу, они смотрели куда-то в сторону, в пол или в потолок, делая вид, что меня не существует. Видимо, начальник моего недавнего визави осознал бесперспективность вербовки припадочного правдоискателя и поставил на мне крест.

Будущее доказало правильность моей догадки. За долгие годы, проведённые внутри зоновского периметра, опера ни разу не напрягали меня личными досмотрами и не опускались до разного рода провокаций. Встречаясь со мной, они всегда отводили взгляд, улыбаясь при этом досадливо и почему-то виновато.

* * *

Настоящая зоновская жизнь начинается бараке. Здесь нервный этапник превращается в полноправного зека, здесь действуют Правила внутреннего распорядка ИТУ и законы зековского общежития.

Распределившись на барак, где размещались отряды № 5 и № 6, я в который раз убедился в правильности своей давней догадки. Зона, как и тюрьма, оказалась не ДНОМ общества, а его СРЕЗОМ. То есть, обычным коллективом, содержащим в себе точно такое соотношение человеческих качеств, что и в обществе свободных людей: между умом и глупостью, порядочностью и подлостью, хитростью и наивностью, образованностью и невежеством. Даже пропорция блондинов, брюнетов, шатенов и рыжих здесь была совершенно привычной.

Нормальному человеку, попавшему в такой коллектив, серьёзных конфликтов с окружающими бояться не стоит. Любой зек, не мешающий жить другим, живёт на зоне без всяких проблем. Общеизвестные страшилки из жизни «синих от наколок паханов», которые страсть как любят «ставить на ножи» перепуганных до смерти новичков, а также истязать и насиловать каждого встречного-поперечного — это сознательная дезинформация, распространяемая в обывательской среде бизнесменами от кино, телевидения и литературы по заказу мусоров, озабоченных профилактикой преступлений.

Нормального человека никоим образом не задевает зоновская иерархия — деление зеков по «мастям» (социальным прослойкам). Человек без амбиций выбирает себе, как правило, «мужицкую масть», то есть добровольно входит в число зеков, которые выполняют разумные требования администрации, держатся подальше от оперов и «не вмешиваются в политику».

Так называемая «политика» — это прерогатива «пацанов», во главе которых стоит неформальный лидер «смотрящий». В идеале смотрящий должен быть ВОРОМ (зеком, стоящим на высшей ступени уголовной иерархии), или ПОЛОЖЕНЦЕМ (БРОДЯГОЙ, который по решению «воровского сходняка» занимает ПОЛОЖЕНИЕ ВОРА), или просто БРОДЯГОЙ — человеком без родины, флага, семьи, паспорта и прочих атрибутов цивилизованного гражданина. «При наличии отсутствия» требуемых кандидатов роль смотрящего исполняет обычный пацан, или даже мужик, выделяющийся на общем фоне здравым смыслом, выдумкой и достаточным авторитетом. Вполне легальное место сбора пацанов отряда (и зоны) находится в так называемой «шурше смотрящего.» Здесь смотряга с пацанами озабоченно «рулят», то есть, «смотрят за понятиями», а точнее, — за их исполнением.

Что такое «ПОНЯТИЯ»? Учитывая массовые спекуляции этим термином, остановлюсь на нём подробней.

По своей сути, «Понятия» — это неписанные правила, регламентирующие поведение людей, оказавшихся в агрессивном окружении. Понятно, что готовность к отражению агрессии зависит от способности этих людей к самоорганизации, их взаимодоверия и отсутствия внутренних конфликтов. Таким образом, максимально возможная бесконфликтность — это необходимое условие выживания зековского сообщества, закреплённое в базовых «понятиях Воровского Закона» (например, в виде запрета на мордобой, крысятничество и стукачество). Прочие понятия, являясь производными от базовых, направлены на поддержание принципов справедливости в духе стихийного коммунизма и никакого внутреннего протеста у нормальных людей не вызывают. В «чёрных зонах» (где администрация не противится Воровскому Закону) отступление от «понятий», как минимум, не приветствуется, а, как максимум, — карается, причём (в некоторых случаях) очень жёстко, чтобы не сказать «жестоко».

Нынешние пацаны провозглашают себя толкователями Старого, «Нэпманского», Закона. В силу своего разумения они смотрят за наполнением и расходованием «общака»; смотрят за мужиками и шнырями (пресекают конфликты, решают споры и не допускают рукоприкладства), устанавливают пропорции обмена и цены (на товары и услуги, пользующиеся спросом у зеков), смотрят за санчастью (снабжают из общака стационарных больных чаем, сигаретами, консервами и не только), ревниво смотрят друг за другом, формулируют и озвучивают (как правило, через «козлов») требования зеков к администрации, а также создают массу других вариантов «пацанячьей движухи».

Следующая зоновская масть — это «козлы». Так называются «добровольные помощники администрации» тюрем, зон и колоний-поселений при зонах. В эту масть входят завхозы, нарядчики, бригадиры, хлеборезы и прочие, приближённые к начальству осужденные. Следует заметить, что даже самые крутые зеки, — из числа тех, кто напрочь отказывается от прямых контактов с администрацией, — признают полезность козлов как посредников в переговорах с правоохранителями. Дело в том, что умный козел не только доводит до зековского сообщества указания администрации, но и сам принимает участие в разработке этих указаний, смягчая и корректируя самые из них глупые.

Слаборазвитые, послушные (и, как правило, хитрые) «шныри» занимаются обслуживанием, — стиркой и готовкой на отрядной кухне для пацанов и козлов, а, если дать пару-тройку сигарет, то и для мужиков. Кроме того, в обязанности шнырей входит уборка и мелкий ремонт барака, где их наставляет Витя Духота — хозяйственный мужик, чей голос имеет приличный вес в шурше смотрящего.

«Петухи» — это низшая каста (масть) зековского сообщества, имеющая статус неприкасаемых. Неприкасаемые делятся на два подвида — «рабочие» петухи и «нерабочие». Рабочими считаются пассивные гомосексуалисты, обязанные «по масти» удовлетворять сексуальные потребности всех желающих. На услуги петуха установлена общезоновская плата, — пачка сигарет «Прима», — с которой не спорили ни петухи, ни их клиенты. Замечу, что, по нынешним временам, занятие проституцией — дело, как правило, добровольное. Исключения составляют тупые клептоманы, постоянно «порющие бока» (ворующие из тумбочек соседей, крысящие с общака) и не реагирующие на уговоры, увещевания и даже на физические наказания в шурше.

Нерабочие петухи — это, по идее, единственная категория зеков, «с которых спрашивают как с понимающих за вольнячие дела». А спрашивать и наказывать их есть за что. Почти все нерабочие петухи безусловно виновны в совершении мерзких, жестоких и бессмысленных преступлениях. Все они «дети оперчасти», которая защищает своих внештатных сотрудников от психологических потрясений и физических травм. Именно из-за нежелания шурши портить отношения с оперАми, реальные извращенцы и уроды избегают «наказания членом», или вообще умудряются «пропетлять от петушатни». Между тем в повседневной жизни нерабочие петухи не расслабляются. Шурша, вынужденно отказавшись от физического насилия, направляет их на уборку прибарачных локальных участков («локалок») и туалетов, чистку канализации и другие грязные работы.

В соответствии с Понятиями, «все мусора — естественные враги зеков». В зависимости от удалённости «масти» от сферы интересов правоохранителей, определяется её «порядочность». Таким образом, самой порядочной мастью считаются мужики и пацаны (во всяком случае, формально, пока не доказано обратного); тогда как козлы, шныри и петухи относятся к непорядочным (и тоже, с оговорками).

Ещё одна непорядочная масть — это «барыги». То есть, менялы, занятые куплей-продажей и обменом разного рода бытовых ценностей, — как разрешённых на зонах (чай, сигареты, зубная паста и т. д.), так и запрещённых (вроде водки, наркотиков и так далее). Деятельность барыг связана с несанкцинированными передвижениями по зоне, чреватыми контактами с линейными прапорщиками, операми, режимниками и прочими представителями администрации. Несмотря на непорядочность барыг, их полезность понятна каждому. Поэтому честный, умеющий «крутиться» барыга всегда пользуется у зеков заслуженным уважением и поддержкой.

Как это ни странно может показаться, но «жизнь по понятиям» облагораживает зеков. В том смысле, что сдерживает, дисциплинирует и направляет зековские мысли в безопасное русло.

Проявляя повальную толерантность, зеки искренне не приемлют антисемитизм и ксенофобию, межпарийные и межконфессиональные дрязги, и прочую, никому не нужную антиобщественную активность. Украинские националисты и немногочисленные сторонники «Руськово мира» держат свои политические симпатии при себе, а потому не конфликтуют. Исторические и политические дискуссии, возникающие время от времени на бараке, проходят без перехода на личности и в рамках парламентского лексикона. Основная масса зеков в них не участвует, воспринимая подобные диспуты как нечто познавательное, интересное и даже развлекательное, но не имеющее прямого отношения к реальной жизни.

За решёткой беспроблемно сосуществуют украинцы, русские, цыгане, евреи, татары и прочие граждане бывшего СССР каких угодно национальностей. А также такие экзоты как пешаварский индус Али, кубинец «Куба» и целая толпа вьетнамцев во главе с их смотрящим по имени Чан Ван Тан (в просторечии Вам Дам Хунь). На зоне никогда не грызутся православные Киевского и Московского патриархатов, греко-католики, католики, и буддисты из местного общества «Белый лотос». Был у нас даже один мормон, не расстававшийся с «Книгой мормонов» и потешавший всех желающих невероятными историями из жизни Джона Смита и Бирхема Янга. Были у нас и протестанты (речь о них ещё впереди), отношение к которым было особым, но тоже не агрессивным.