Перун

Константин Михель (2024)

На поле битвы, среди обломков и усеянной смерти, находят дитя. Странное и, будто, со своими интересами. Что этот ребёнок хочет? Станет ли новая жизнь благом? Главный герой думает о разном, пока мальчик растёт. Короткая история-образ о войне и её восприятии.

После сражение, в обугленных, разорённых пространствах, я сидел и дрожал телом, вобрав боль, желание жить и дышать свободно. По разорённому на чувства лицу капал дождь, отпрыгивая в стороны и стараясь шаловливо запрыгнуть в карманы и другие сложенные пространства. Может быть, это были мои слёзы или чьи-то иные — не знаю. Рядом лежали тела — они молча застыли и не плакали, хотя и по их холодным лицам текли ручьи, заливая нашу линию окопа в лужу. Где-то по набежавшей свежей и ненужной воде плюхали ноги. Тяжело и испуганно они плюхали — то ли спасались, то ли убивали, то ли умирали. Пока я, зажав уши, старался дышать и не потерять тело, отвязавшись слишком жалкой душой, череда шла дальше.

— Давай, давай! Вперёд! — меня тянули на смерть.

В страхе поддаваясь, даже не веря, что можно отвертеться, я встал, держа автомат в руке.

— Иди! Туда! — кто-то тянул меня и махал рукой, а сам бежал в другую сторону.

Не давать же усилиям человека пропасть — так и решил, поэтому побежал в сторону лесополосы. Надо было прятаться, а я бежал. Где-то стреляли. Взрывались гранаты, прилетали дроны на крошечных верёвочках — как поздравительные шарики. Всё это могло напоминать праздник, для совсем плохо видящих или непонимающих. Тут умирали, а потому понимание приходило быстро — или смерть.

Скулящий одинокий ветер поднимал осенние листья и ревел — будто стреляли в него и попадали каждый раз в сердце. Оно там у него зарастало, а новые пули ещё раз попадали, и гранаты, и дроны, и бомбы — всё попадало. Он ревел от тоски и злобы на всё, метал ветки и всякую грязь. Объединив с ним силы, дождь хлестал мокрыми плетьми, а земля связывала ноги в себе. Вспышки молнии били везде. На призыв людей природа отвечала гораздо большим и сносила всех с ног.

Впереди меня, в ста метрах, в лес ударила молния. С огромным треском, словно мир проснулся и недоволен. Я прыгнул в тёмные кусты, чтобы не попал пулемётчик — он меткий, а мне совсем не везло здесь. Да и везде. Поэтому, со страху, прятался куда угодно.

Странный звук был чуть вдалеке. Затянутый и невероятно уверенный — даже наглый. Он резал душу, пробуждая то ли инстинкты, то ли воспитанность — где-то плакал ребёнок. Не помня себя, пробежал сквозь кусты, изрезался шиповником и другими колкостями, плакал, и всё равно бежал.

Посреди опушки, где трещали от недовольства людьми вековые сосны, что держали кричащее чёрное небо, лежал голый ребёнок. Без пелёнок, без культуры — на голой земле, сиротой. Светленький и уже покойный. Рядом с ним лежала змея. Ребёнок потянул её за хвост, да и выкинул — мёртвая и неинтересная.

— Откуда ж ты такой… — проговорил я, падая с ним рядом. — И как же… Прям с неба?.. Зачем нам такое?

По порыву поднял его на руки и убежал совсем, не помня себя. Казалось, в этом ребёнке была моя душа, радость и страх человечества. Как только я его поднял, ребёнок, к слову, мальчик, начал смотреть на меня спокойно — властно ждал. Когда мы выбежали из леса, он начал махать руками и смеяться, разбрызгивая слюни. Бой заканчивался, светлело. Под плевки пуль и страшное ожидание появляющихся дронов, добежал до нашей траншеи, где, пробегая трупы, понёсся в блиндаж.

Внутри хорошего, крепкого и здорового блиндажа был наш взвод. Противник хорошо постарался над укреплением, вырывая комнатки и переходы под землёй. Теперь это было наше и работало на добро.

— Заяц, жив ещё! Смотрите! — закричал один из моих сослуживцев. — И притаранил что-то! На новый год гостинцы? — и рассмеялся.

— Это ребёнок! — с важностью заявил я, пытаясь отдышаться.

— Чей? Твой? Откуда? — спросили другие, обступая вокруг. Мальчик смотрел на всех с интересом и молчал.

На секунду показалось, что он даже как будто осматривал владения — страшная глупость, откуда вообще взялась?

— В лесу лежал! На опушке… — растерявшись, сказал я. Прошёл чуть вперёд и сел на стул. Теперь здесь было еле протолкнуться — зато спокойнее от компании.

— Ребёнок… ребёнок… дитятко… — говорила толпа без страха и с глубоко человеческим интересом.

— А женщина? — спросил кто-то.

— Что женщина? — ответил я.

— Ребёнок из женщины выходит. Рядом не было? — спрашивал тот же. — Всегда бывает.

— Да-а, женщину сейчас — было бы хорошо! — сказал другой.

— Что у вас здесь? — раздвигая толпу, проходил человек. Это был наш комвзвода: Ёж — за причёску и колкий характер, сам выбрал себе такой позывной. Сам по себе он был хорошим и можно было договориться.

— Взводный! Взводный! — зашелестела толпа и повиновалась.

— В рот мне ноги: это же ребёнок. Дай-ка его сюда, — я подал Ежу малыша. Тот сам протянул руки и замахал ими, как плывущая к радости правильная лодка. — Ага, мальчик. Мальчик — это хорошо! Значит, был мальчик-то! И будет! А откуда мальчик?

— Из леса, — спокойнее, говорил я.

— Лесной, значит… Может, он леший? — Ёж улыбнулся.

— Да нет, он маленький! Лешие большие — и с бородой!

Повинуясь истине, Ёж кивнул:

Конец ознакомительного фрагмента.