Иммунитет Вселенной (Путь Знахаря)

Константин Владимирович Утолин, 2019

Это философский роман в фантастическо-детективной форме (условно это можно назвать философской фантастикой в форме детектива). Роман посвящен истории молодого инопланетного шамана и знахаря, который волей обстоятельств попал в состав космической исследовательской экспедиции землян, задачей которой было выяснить, почему на некоторых земных базах и исследовательских станциях в ряде секторов изучаемого землянами космоса стали происходить события, на первый взгляд выглядящие совершенно случайными, но при более пристальном рассмотрении (а у землян были на то основания) таковыми уже не кажущиеся.

Глава 2. Начало Пути. Становление.

Спустя примерно год.

За это время Дмитрий прошел от своей деревни долгий путь на север. Изведать по пути пришлось всякое — и людей лечил, и новые знания получал, и голодал, а дважды так и вовсе от разбойников отбивался. И впервые столкнувшись со столь неприкрытым проявлением агрессии и зла, задумался об их истоках. В тех краях, где он родился, зло было давно и надежно побеждено. О том и Пелагея ему рассказывала. Но в некоторых землях дело обстояло совсем не так. Здесь зло гнездилось и росло в чьих — то темных душах. И столкнувшись с этим, Дмитрий почувствовал, что не должен уподобиться таким порченым людям, не должен дать злу взрасти в своей собственной душе. Ох, как не хотелось Дмитрию не только что убивать, но и наносить другому, пусть и злодею, даже малейшие физические повреждения… А пришлось. И тогда он впервые в жизни задумался о том, можно ли создать такую систему боя, чтобы и за себя можно было постоять, и не убивать при этом никого, а лишь сделать нападение бесполезным и глупым занятием. Да, о многом заставило задуматься молодого лекаря первое столкновение с явной агрессией. В частности, пнял он, как полезно дружить со всем живым на земле — когда ему еще пару раз пришлось на лесных дорогах столкнуться с разбойниками, то выручило его не только боевое умение, а и умение слушать и слышать лес. Так что оба раза нападавшие не смогли его схватить, а потом сыскать в лесных чащобах. Поскольку лес его, хотя и бывшего в тех местах гостем, признавал своим, а разбойники, хотя они в чащобах этих жили, оставались для природы чужими.

Идя все дальше к берегам северных морей, он не раз думал — угораздило же Мирослава забраться в такую глушь! Долго он еще шел по городам и весям, людей разных встречал — по большей части добрых и справедливых. И болезных лечил, и новые знания получал, и новые края видел… К счастью, любая дорога имеет конец.

Снова пришла весна, затем и она закончилась, уступив место лету, да и лето уже близилось к зениту, когда Дмитрий пришел, наконец, в северный край суровых скал и дремучих лесов, где и жил Мирослав.

Дул довольно — таки прохладный ветер с близкого к этим местам моря. Поднявшись на вершину холма, Дмитрий, кутаясь от пронизывающего ветра, увидел избу, стоящую на берегу гремевшей перекатами и отблескивающей заводями небольшой лесной речушки. Солнце в это время года в этих местах, несмотря на приближающийся вечер, стояло в небе довольно высоко, и ведущая к дому сквозь лес узкая тропинка просматривалась достаточно хорошо.

Спустившись, Дмитрий подошел к избе. Не было ни забора, ни калитки, и он поднялся на крыльцо. И не успел постучать в дверь, как та открылась. На пороге возник высокий, худощавый старик, одетый в полотняные порты и рубашку с накинутой поверх нее стеганой безрукавкой, обутый в сапоги из мягкой кожи. В его темно — русых волосах и рыжей бороде не было ни одного седого волоса, а глаза были неожиданно молодыми, и в них отражалась спокойная и при этом очень мощная сила. Дмитрий застыл на пороге и не сразу нашелся, что сказать. Но хозяин избы неожиданно сам сделал шаг вперед и произнес:

— Здрав будь, путник! С чем пожаловал к старому Мирославу?

—

И тебе здравия! — ответил Дмитрий. — Меня послала ведунья Пелагея. Просила передать вот это.

С этими словами Дмитрий залез за пазуху и, достав небольшой нашейный мешочек, извлек из него данный Пелагеей оберег. Диск, сделанный не то из метала, не то из камня, всегда был слегка теплым, словно его что — то грело изнутри.

— Знатная вещь! — произнес Мирослав, взяв оберег в руки. — Еще пращурами нашими сделанная. И Пелагею я помню — ох, и стрекоза была девка, когда у брата моего старшего Родомира училась науке знахарской. Так зачем же послала она тебя ко мне?

— Я у нее в обучении был. Тоже лечить учился. А год назад бабка Пелагея сказала, что ей меня учить больше нечему, а Дар мой до конца не раскрылся. И отправила к тебе. Дальше учиться!

— Знахарем быть хочешь, значит? Ну — ну… Пойдем в дом, нечего на пороге стоять.

Внутренне убранство жилища Мирослава сильно отличалось от избы Пелагеи. Не висели по стенам и около печи пучки разнообразных трав и кореньев, не стояли в углах разнообразные баночки и горшочки с готовыми отварами, порошками и мазями. Зато на полке вдоль стены стояли и лежали фолианты, от некоторых из которых так и веяло древностью.

— Что, интересно? — спросил Мирослав, заметив, что Дмитрий так и впился глазами в стопки древних книг. — А сам — то ты грамоте обучен?

— Да, Пелагея научила.

— А чему она еще тебя учила, кроме грамоты да знахарства?

— Воинскому мастерству и искусству выживания. Хотя зачем это знахарю знать нужно, долго не мог ума приложить. Знахарь лечить должен, зачем же ему знать, как убивать? Правда, мне эти навыки в дороге ох как помогли… А еще Пелагея говорила, что некоторые навыки владения своей скрытой силой именно через воинские упражнения лучше всего осваивать. Запомнил я и такие ее слова, что, мол, только понявший, сколь, с одной стороны, уязвим, а с другой — силен человек, может научиться лучше чувствовать пределы болезни и пределы лечения, которые тот или другой больной вынести сможет.

— Права Пелагея, — сказал с доброй усмешкой Мирослав. — А тебе, значит, воинская наука не по душе пришлась?

— Врать не хочу — не нравилось мне учиться, как людей лучше всего убивать. Не знахарское это все — таки умение, как ни крути! Я, конечно, благодарен Пелагее, что научила — иначе живым бы до тебя не дошел — но все же, не скрою, бился я всякий раз по нужде и удовольствия от этого никакого не получал.

— Ну что ж… Значит, и я тебя учить начну с упражнений именно воинских.

— Но почему, почему так? — дав волю изумлению, воскликнул Дмитрий.

— Оставь свои вопросы. Ты или сам все поймешь со временем, или не поймешь никогда. А если я тебя сейчас все объясню, то ты это только умом поймешь, но ни телом, ни душой не прочувствуешь, не осознаешь. А одного умственного понимания для того, чтобы стать истинным лекарем, мало.

— Но неужели же того же самого осознания нельзя достичь другими способами?

— Можно! Но у каждого свой Путь к совершенству. И либо ты мне веришь, и будешь делать так, как я скажу, либо завтра поутру мы расстанемся. Согласен?

— Согласен, — вздохнул Дмитрий. В конце концов, не зря же он проделал столь долгий путь, чтобы, несолоно хлебавши, вернуться обратно.

— Ну и ладно. А сейчас давай поедим, что Изначальные Предки послали, да и спать ляжем. Завтра поутру раненько встанем — то.

Утром следующего дня старый ведун поднял Дмитрия действительно очень рано. И позвал за собой к реке. На улице было прохладно, и поэтому Дмитрий зябко поежился. Река протекала тут же, рядом, под горкой — неширокая, но с довольно быстрым течением. Протирая глаза и отчаянно зевая, он подошел к уже стоявшему на кромке воды ведуну и, следуя его примеру, стал умываться. Холодная вода быстро прогнала сонливость, и Дмитрий уже начал разгибаться, когда умывшийся раньше Мирослав совершенно неожиданно толкнул его. И движение это было настолько стремительным и точным, что Дмитрий никак не успел на него среагировать. Он даже и самого движения не заметил! И, подняв кучу брызг, рухнул в воду.

Когда Пелагея показывала ему некоторые упражнения, он видел, как она может двигаться — так быстро, что глаз не видел самого перемещения — ведунья просто словно бы возникала из пустоты то тут, то там… Да и самому ему удалось освоить движения столь быстрые, что те же нападавшие на него разбойники ничего не успевали с ним сделать. Но в лице Мирослава Дмитрий столкнулся с чем — то качественно иным.

Он резко вскочил, поднимаясь из холодной воды, и вышел на берег уже с настроем на бой. И сразу же отметил — обида и недоумение поднялись в его душе. За что, почему ведун так с ним обошелся?

А тот, как ни в чем не бывало, повернувшись спиной, уже шел обратно к избе, будто больше и не интересуясь Дмитрием. И ему не оставалось ничего иного, как, смирив гордость, пойти вслед за Мирославом.

После прошедшего в полном молчании завтрака, во время которого Дмитрий продолжал дрожать, потому что никак не мог согреться после купания в холодной речке, Мирослав впервые за все утро заговорил:

— Ты сейчас думаешь, наверное — ну зачем я только приперся в такую даль к этому выжившему из ума старику? Думаешь ведь? Можешь не отвечать… Но ты не прав. Просто я очень зримо показал тебе, что воинская наука тоже имеет смысл.

—

Какой смысл? Умение защитить себя? Так ведь если не становиться бродячим знахарем, то это не очень — то и нужно! — не выдержал Дмитрий.

Мирослав молчал, по — видимому, не собираясь ничего объяснять. Это его молчание стало последней каплей. Весь трудный и опасный год пути вдруг прошел перед глазами Дмитрия. Год, который он мог и не пережить! И во имя чего? Дмитрий не успел опомниться, как назревшая в душе обида вырвалась наружу:

—

Да, ты прав, я шел сюда учиться у мудрейшего знахаря, а встретил… Встретил выжившего из ума старика! Я ухожу! Лучше уж я буду сам учиться, чем потакать безумным выходкам некогда великого лекаря.

— Что ж, раз решил, уходи, — спокойно, с улыбкой ответил Мирослав. — Но только подумай сначала — может ли быть хорошим лекарем тот, кто сам слаб здоровьем и не может вылечить даже себя? И может ли быть лекарем тот, кто не знает особенностей токов внутренней силы? Подумай над этими вопросами — и можешь идти. Я никого силой не держу.

Сказав это, старый ведун встал из — за стола, подошел к полкам с книгами и стал там что — то искать. А Дмитрий, раздосадованный, злой, будучи на сей раз не в состоянии овладеть собой, вышел из дома и, сев во дворе на колоде для рубки дров, задумался.

Старик, конечно, сумасброд. Но в сказанных им словах Дмитрий почувствовал какой — то важный смысл. Если он уйдет прямо сейчас, не поняв, что же именно хотел сказать ему этот странный старик, то получится, будто тот прав. А Дмитрий — нет. Если же удастся понять смысл сказанных стариком слов, то тогда Дмитрий уйдет с сознанием того, что он не хуже сумасшедшего ведуна понимает, что нужно делать, чтобы стать настоящим знахарем. И, глядя на стоявшее над вершинами деревьев солнце, Дмитрий задумался.

Он сидел так минут пять. А потом хлопнул себя руками по коленям, встал и пошел обратно в дом.

Войдя, он застал Мирослава читающим какой — то древний фолиант. Потоптавшись у входа, парень, наконец, выдавил из себя слова:

— Хороший лекарь должен и сам быть здоров, и уметь ощущать то, что происходит в теле и душе тех, кого он лечит. А для этого сначала надо научиться чувствовать и осознавать это в себе самом. И воинские упражнения этому учат. Я верно понял?

— Почти, — ответил, оторвав взгляд от книги, Мирослав. — Есть и другие способы познать себя и содержать в порядке свои тело, разум и душу. Но лично тебе действительно больше всего для этой цели подходят именно занятия боевыми искусствами. Пелагея правильно это почувствовала. Но есть от этих занятий еще и кое — какая другая польза. Да только до этого ты сам дойти должен. Если это тебе скажу я, то ты мне просто не поверишь. Потому что у тебя вообще нет опыта переживания подобных ощущений. А значит, ты их и представить себе не сможешь. Ну так что, пойдешь или останешься у меня?

— Останусь.

— Ну а раз так, то пошли со мной. Дам я тебе первый урок.

С этими словами Мирослав двинулся в сторону леса, и Дмитрий пошел следом.

Они углубились в чащу, выйдя к странной поляне — вокруг нее росли двенадцать могучих дубов, которых Дмитрий в местных лесах за время путешествия почти и не встречал. И было в этой поляне еще что — то необычное, чего Дмитрий так сразу не осознал. Словно почувствовав его удивление, Мирослав указал на дубы и сказал:

— Я сам их высадил и ухаживал за ними, берег от заморозков. Кроме того, в этом месте почва теплая. Здесь близко к поверхности подходят теплые воды.

— Теплые воды? Здесь? Откуда?

— Из глубин земли. И это мы тоже используем в твоем учении, но позже. А пока начнем урок. Скажи мне, каких животных ты знаешь?

— Ну — у, медведь, лось, рысь, волк, росомаха, заяц, белка, соболь, уж, гадюка, лягушка…

— Стой, стой. Хватит пока тех, кто живет на земле. А в небе и в воде?

— Ну, ерш, сом, налим, щука, ястреб, коршун, соловей, сова…

— Так, ладно. А пока ты добирался до меня, ты никаких неизвестных тебе зверей не встречал?

— В одной харчевне у хозяина жил маленький зверек, похожий на человечка. Уморительные у него ужимки. Хозяин говорил, что купил его у проезжего купца из дальней страны. И еще хозяин рассказывал, что тот купец говорил про огромных тварей, живущих в реках и озерах на юге его страны. Они одеты в толстую чешуйчатую шкуру, у них огромные зубы, маленькие лапы и страшный хвост, ударом которого можно сломать ноги человеку. Звери эти плавают в воде как рыбы, и по суше тоже могут двигаться, правда, не долго.

— Угу… Ну что ж, хорошо. А скажи — ка мне теперь, рассказывала ли тебе Пелагея что — нибудь про воинские ухватки, которые подражают звериным?

— Не только говорила, а и учила. Медвежьему, волчьему, соколиному и гадючьему бою.

— Хорошо. А как ты сам думаешь — что главное в этих боевых приемах?

— Ну, понять, как тот или другой зверь двигается, как бьет, как уворачивается. И самому так двигаться.

— Но ты же не лось и не медведь. Зубов, когтей, копыт и рогов у тебя нет. Как же ты можешь так же двигаться и бить?

— Ну, я имел в виду, что надо двигаться похоже.

— Эх — хо — хо… А что Пелагея — то тебе говорила?

— Что надо стараться почувствовать, как у зверя его внутренняя сила движется и изливается наружу и как ведет себя в бою его истинная сущность. И заставляла за разными зверями и даже за рыбами наблюдать. Да только, сколько я за ними не смотрел, а толком осознать токи их внутренних сил так и не смог. Очень уж они другие, не такие, как мы.

— Ну ладно. Вот с этого мы с тобой и начнем — будешь учиться чувствовать токи силы у животных. А для этого тебе надо сначала самому научиться чувствовать и видеть мир так же, как те, кому ты будешь подражать.

— А как это? Мирослав, ты же сам говорил только что, что я же не зверь, не птица и не рыба.

— Да, говорил. Да только по Промыслу Изначальных Родителей есть в нас, людях, память глубинная не только обо всех предках наших среди людей, но и о звериных наших предках тоже. Вот я тебя и научу память эту пробуждать. Ну а прежде чем начнем, попробуй догадаться, чем это полезно лекарю?

Дмитрий задумался. Ответ пришел ему в голову довольно быстро:

— Если уж я смогу даже у зверей их токи внутренних сил ощущать, то уж нарушения в токах сил у человека и подавно почувствую, даже малейшие. А значит, и зарождение болезней смогу распознавать раньше!

— Молодец. Да только это не все. Звери ведь тоже болеют и лечатся. И если ты их силы чувствовать научишься, то сможешь многие их способы лечиться понять — какие движения делать, какие корешки и травки есть, и когда. И вообще, запомни — научишься чувствовать внутреннюю суть живых ли, неживых ли вещей — и они тебе сами о многом расскажут. И посоветуют. Только надо уметь их слышать. Ну а теперь выпей — ка вот это, — и Мирослав протянул Дмитрию небольшую бутылочку, которую достал из — за пазухи своей душегрейки.

Дмитрий с трудом открыл обмазанную смолой плотно пригнанную деревянную пробку и понюхал содержимое. Запах был странный. Резко выдохнув, Дмитрий вылил в рот сразу всю находившуюся в бутылочке жидкость. Сглотнул. Сначала ничего не происходило. Потом вдруг резко обострились сразу все чувства. И сразу вслед за этим нахлынула слабость. Охнув, Дмитрий на подгибающихся ногах подошел к ближайшему из дубов и сел, прислонившись к нему спиной. Перед глазами все плыло, и голос Мирослава доносился словно издали:

— Постарайся четко представить себе любого зверя или птицу, которые тебе нравятся. И пожелай им стать. Воплотиться в него.

И когда сознание уже совсем угасало, перед внутренним взором Дмитрий вдруг появился образ парящего в голубом небе сокола. А в следующий миг он осознал, что видит землю с высоты. Видит совсем иначе, чем человек.

Вдруг он ощутил, что летит! Он был соколом! Его память и сознание жили сейчас в теле гордой могучей птицы.

Едва справившись с восхищением, свыкнувшись с восторгом полета, Дмитрий вспомнил, что должен постараться прочувствовать и запомнить, как двигается, что чувствует, и как ощущает мир сокол. Но едва он начал пытаться это все замечать и анализировать, как тотчас же стал падать!

В ужасе он что было сил замахал крыльями, но от этого падение не прекратилось, а тело сокола лишь закрутилось, завертелось в воздухе. И вращение это становилось все быстрее, как ни пытался сокол выправиться, удержаться. Земля стремительно приближалась!

И тут какое — то внутреннее чутье подсказало Дмитрию, что нужно делать. Он отстранил свое сознание от сознания птицы. Теперь Дмитрий был одновременно и самим собой, и соколом. Он словно со стороны смотрел на самого себя в теле сокола, и именно это отстраненное внимание позволило ему восстановить контроль над ситуацией.

Сокола уже не тащила за собой невидимая воронка, не заставляла стремительно вращаться, падая на землю. Он выровнял падение, а потом несколькими уверенными взмахами крыльев перевел тело в полет. И стал набирать высоту. Дмитрий, словно затаившись в разуме и теле птицы, лишь наблюдал за внутренними ощущениями самого сокола, не делая больше попыток вмешиваться.

Он летал и летал, наслаждаясь полетом и своей властью над ощущениями в теле сокола. Так продолжалось довольно долго. С высоты полета прекрасно просматривалась земля. Внизу проплывали деревья, поля, струилась змейкою река… Кажется, он удалился довольно далеко от поляны с дубами, но это его мало беспокоило. Он обрел полный покой и уверенность. Состояние раздвоенности, когда он был одновременно и Дмитрием, и соколом, оказалось очень приятным, и чтобы поддерживать это состояние, теперь не требовалось почти никаких усилий.

Он не успел опомниться, как сокол камнем упал вниз — и тут же взмыл в воздух, держа в цепких лапах едва трепыхающуюся обезумевшую от ужаса полевую мышь. И в этот миг Дмитрий осознал, что уже легко следует всем соколиным повадкам! Приземлившись на большой валун и растерзав добычу клювом, он — сокол вволю полакомился мясом. В человеческом теле один вид такого пиршества вызвал бы у него отвращение. Но сейчас свои аппетиты удовлетворял не он, не Дмитрий — это делал сокол, а человек лишь смотрел на это со стороны, одновременно ощущая все, что испытывал сокол. Это были чувства, для которых в человеческом языке и слова то не всегда найдутся, а в ощущениях сопровождающих действия сокола потоков энергии и вовсе не было ничего общего с тем, что мог бы испытать человек. Поэтому та часть единой сущности человека и сокола, которая продолжала быть Дмитрием, смутно ощутила, что он получает какой — то бесценный опыт, доступный лишь единицам из людей.

Снова взмыв в воздух, сокол почувствовал, что недостаточно насытился. Еще какое — то время он парил кругами над поляной, словно чего — то выжидая. И дождался — на поляну выскочила и опрометчиво побежала через нее довольно крупная лисица! Снова падение камнем вниз — когти впились в теплую бьющуюся плоть… Да, это оказалось гораздо сложнее, чем победить мышь! Лисица сопротивлялась. Она цеплялась за жизнь всеми своими четырьмя лапами и зубастой пастью, пытаясь извернуться, чтобы перегрызть горло соколу. Дмитрий сполна ощутил, как бьется с лисицей сокол, как изо всех сил пытается поразить жизненно важные места лисицы клювом и ударами когтистых лап, как бьет концами крыльев про глазам, отскакивая в воздух всякий раз, когда рыжая хищница пытается контратаковать. Главное было — измотать добычу, лишить ее сил, не дав ей уйти и достичь спасительной кромки леса. Дмитрий ощущал, как напрягаются его (он уже ощущал их именно как свои части тела) крылья и лапы, стремящиеся вырвать из тела лисы кусок за куском…

Сокол победил. Лисица обмякла и затихла. И вот тут хищная птица устроила настоящее пиршество. А, насытившись, снова взмыла в небо, чтобы парить высоко — высоко, наслаждаясь восхитительным чувством полета!

И вдруг все потемнело перед глазами — то ли у сокола, то ли уже у Дмитрия… Мир вокруг поплыл, а потом начал стремительно распадаться на куски…

Дмитрий очнулся там же, где и был — на поляне, возле большого дуба. Открыл глаза. Попытался подвигать руками и ногами, потянулся. Руки, ноги — все было на месте. Он снова оказался в человеческом теле. И тут его вдруг поразила догадка. Неужели на самом деле ничего этого не было — ни полета, ни мыши, ни лисицы, ни угрозы падения, ни торжествующего величественного парения над землей? Неужели все это ему лишь померещилось под воздействием Мирославова напитка? Померещилось, почудилось! А на самом он так и сидел здесь, под дубом…

Вдруг он снова вспомнил ощущение полета, и каждая жилка, каждый нерв в его теле отозвались — его тело помнило этот полет, в теле было знание о том, что это такое — парение высоко в небе. И помнило оно также, как текла жива в теле сокола во время сражения! Нет, не померещилось ему это… Это было, было на самом деле. Он был соколом! Теперь это не вызывало у него никаких сомнений.

Дмитрий встал, еще раз потянулся всем телом, разминая затекшие мышцы. Затем он сделал несколько шагов — как будто заново учился ходить, проверял, как хорошо он умеет это делать. Несколько раз глубоко вдохнув, он вдруг осознал: когда он был соколом, то дышал совсем иначе. Этот переход в ощущениях тела — от соколиных обратно к человеческим — был очень непривычным и необычным состоянием. Его человеческое тело помнило ощущения тела соколиного, и он мог по своей воле как вернуться к ощущениям сокола, так и снова перейти в человеческое восприятие мира.

Оглядевшись, Дмитрий понял, что Мирослава на поляне нет. И судя по положению солнца, пробыл здесь Дмитрий никак не меньше половины дня.

Подходя к избе, он еще издали увидел старого ведуна. Тот выполнял какие — то медленные, плавные движения, непрерывно перетекающие одно в другое так, словно все они были единым движением, только очень длинным и растянутым во времени. Со стороны казалось, что Мирослав словно плавает в воздухе. Дмитрий застыл, завороженный этим зрелищем, в котором было столько красоты и силы. Такого Пелагея ему не показывала!

Мирослав никак не отреагировал на возвращение Дмитрия, и тот присел на своем любимом месте — колоде для рубки дров, чтобы с интересом и восторгом продолжить наблюдать за занятиями старика. Ведун еще некоторое время занимался, а затем вскинул обе руки вверх и произнес трижды: «Слава Творцу!» После еще некоторое время постоял неподвижно с закрытыми глазами, словно всматриваясь и вслушиваясь к чему — то внутри себя. И, наконец, шумно выдохнув, посмотрел на Дмитрия и спросил:

— Ну что, кем ты был сегодня?

Дмитрию очень хотелось расспросить Мирослава, что это такое он делал. Но вопрос прозвучал так неожиданно, что он непроизвольно сразу ответил:

— Соколом.

— И как оно? — продолжал расспросы старик.

— Сначала чуть не разбился.

— Сам захотел крыльями помахать, небось?

— Ну да.

— Ладно. Потом расскажешь, если захочешь. Ощущения — то запомнил?

— Кажется, да.

— Ну и славно. Пошли, поедим. А вечерком будешь отрабатывать известные тебе движения «соколиного боя», только на этот раз постараешься во время их выполнения ощутить себя соколом. Вспомнишь все, что осознал сегодня и постараешься достичь того, чтобы ощущения во время движения стали как можно ближе к тем, которые у тебя были в теле сокола. Ну ладно, пошли в дом.

Прошло уже четыре месяца, как Дмитрий пришел к Мирославу. Осень все больше вступала в свои права — дни стали короткими, а ветра холодными. Дмитрий за это время в совершенстве освоил соколиный, медвежий, волчий, заячий и лосиный бой. Мирослав был доволен учеником. А тот уже и забыл, что мог думать о воинском искусстве как о чем — то лишнем и не интересном. Впрочем, то, чему его учил ведун, и не было собственно воинским искусством.

Сегодня Дмитрий с радостью ждал следующего урока. Но Мирослав повел его не к заповедным дубам, а в сени своей же избы. И, подведя к углу, спросил:

—

Что видишь?

Уже приученный внимательно наблюдать за всем, что его окружает, Дмитрий и сейчас со всем тщанием осмотрел угол. И стал перечислять:

—

Мох кое — где вылез, топорище старое лежит, посохи наши боевые стоят, паутина под потолком, а на полу стрекоза дохлая лежит.

—

Хватит. Потому что для тебя сегодня важен именно паук. В него воплотишься. А это посложнее будет, чем все, чем ты до этого занимался.

—

Почему? Разве летать проще, чем паутину плести?

—

Ох, учу я тебя, учу, а ты как был дурнем, так и остался! Сколько у паука ног?

—

Шесть.

—

Балда. Это у стрекозы и кузнечика шесть, а у паука восемь.

—

Ну и что? Шесть, восемь — какая разница.

—

Не понял еще. Ладно. А сколько у птицы ног и у зайца?

—

У птицы две, у зайца четыре.

—

Ну?! Нет, зря я на тебя время трачу! Сам посуди — до сих пор ты воплощался в тех животных, у которых четыре конечности. У человека их тоже четыре. И не столь уж важно, что у птицы две из них крылья, что заяц или волк бегают сразу на всех четырех лапах, а человек ходит только на двух ногах. А у паука — то этих конечностей — восемь! Да еще и глаза у насекомых по — другому устроены. К тому же, заметь, для насекомых, как существ маленьких, время течет гораздо быстрее. Поэтому все ощущения во время воплощения в них для твоего восприятия и разума будут гораздо более непривычными. Так что на этот раз я за тобой присмотрю, а то, упаси тебя Изначальные Предки, еще умом повредишься. Хотя и не велик он у тебя, а все ж неприятность. А еще может в теле течение силы нарушиться. Ладно, давай минут пять посмотри на паука и обратно в горницу приходи.

Понаблюдав за восьминогим охотником, за тем, как шевелит он мохнатыми лапками, и даже потыкав в паутину щепочкой, чтобы посмотреть, как тот движется, Дмитрий вернулся в горницу и, выпив очередное снадобье Мирослава, погрузился в мир совершенно иного, чуждого человеку существа.

Паучье зрение и впрямь было совсем иным. Сначала Дмитрию показалось, что весь мир разбился на кусочки. А уже потом его из этих кусочков склеили заново. А главное — сам мир был совсем другим. И дело не только в том, что все, казавшееся мелким для человеческих глаз, стало просто — таки гигантским для паука. Самым удивительным оказалось, что все, что двигалось вокруг, стало двигаться очень медленно. Какое — то полотно перед глазами бесконечно долго и очень медленно надвигалось на Дмитрия, а потом так же медленно начало отодвигаться. И далеко не сразу он понял, что это колыхнулась на окне занавеска.

Но занавеска не долго занимала его внимание, потому что он столкнулся с невыносимо сложной, казалось, невыполнимой задачей: чтобы двигаться, надо было шевелить сразу восемью лапками! Причем не лишь бы как шевелить, а в определенном порядке! А иначе было какое — то бессмысленное хаотичное двиганье конечностями, и он лишь барахтался на месте, но никак не мог сдвинуться. Осознать и запомнить ощущение движения сразу восьми лапок, которое приводило бы не к барахтанью, а к осмысленному перемещению, оказалось крайне тяжело. Разум сначала бунтовал, никак не желая впитывать эти странные чувства, а потом, видимо, не в силах так долго выдерживать подобного напряжения, просто отключился…

В себя Дмитрий пришел от того, что к его губам прикоснулся край деревянной чаши. Открыв глаза, он увидел, что лежит на кровати, а рядом сидит Мирослав и, придерживая его голову, поит его каким — то отваром. Наконец в голове у Дмитрия начало потихоньку проясняться. Он сделал несколько глотков горьковато — мятного отвара, и Мирослав убрал чашу. Дмитрий сначала с трудом сел, а, посидев немного, и вспомнив, где у него руки, а где ноги, попробовал встать. И — едва не упал, запутавшись в собственных ногах! Каким — то чудом ему, однако, удалось устоять. Мирослав только посмеивался, наблюдая его «пляску», когда он на заплетающихся ногах пытался изо всех сил удержать равновесие, а его кидало то в одну сторону, то в другую. Но уже спустя минуту Дмитрий был полностью в норме.

—

Ну что, понял теперь, каково оно пауком — то быть? — спросил Мирослав, вытирая слезящиеся от смеха глаза.

—

Да уж… Заблудиться можно во всех этих ногах, глазах. Действительно, чуть умом не тронулся.

—

Ладно, лиха беда начало, — успокоил его Мирослав. — Научишься и этому. Просто на это времени уйдет поболе. Зато когда освоишься, да научишься при помощи своего разума управлять сразу восемью паучьими ногами, то своими собственными человеческими руками и ногами сможешь такое делать, о чем раньше и подумать не мог. А то, что уже умеешь, сможешь делать почти в два раза быстрее! Да и само время станешь чувствовать иначе.

Дмитрий вспомнил, как медленно и долго двигалась занавеска в паучьем мире. Мгновение там тянется значительно дольше, чем в мире человечьем! А значит, и успеть за это мгновение можно несравнимо больше. Совершить массу действий, движений, на которые другой человек не успеет не то что отреагировать — он их попросту не заметит! Вот в чем секрет того неуловимого движения Мирослава, когда он ни с того ни с сего опрокинул Дмитрия в воду. Так вот для чего он это сделал… Чтобы Дмитрий понял, какие преимущества дает такое обучение. А он тогда обиделся на «безумного» старика…

— А вообще ты молодец, быстро в себя пришел, — продолжал Мирослав. — Многих после такого перевоплощения дня по два корежит. Ну что ж… Значит, и следующий урок выдюжишь.

Следующий урок? Дмитрий был, конечно, воодушевлен открывшимися перед ним возможностями. Но все же он и от этого урока еще не отошел… Но с Мирославом не поспоришь. А потому Дмитрий перечить не стал, спросил только:

—

Неужели есть что — то похуже, чем пауком быть?

—

А ты подумай сам, — с усмешкой сказал Мирослав. — Чем сильнее существо от тебя отличается, тем тяжелее тебе им стать. Потому что сложнее пропустить через свои разум и тело ощущения и потоки

внутренней силы

, присущие этому существу. Ну что, догадался?

—

Ну — у, тогда, наверное, змеей или рыбой человеку быть еще хуже, чем пауком. Ведь они еще сильнее, чем паук, от нас отличаются. У них и вообще ног никаких нет.

—

Точно! — обрадовался его догадке Мирослав. — А рыбы еще и живут в воде. А там вообще все иначе. Ну да до этого еще далеко. А пока ты еще насекомых месяц — полтора будешь постигать. Ведь тебе еще и соответствующие ощущениям насекомых боевые наборы движений придется учить. Прежним — то тебя Пелагея худо — бедно натаскала, а этих ты вовсе не знаешь. Так что если за месяц управишься с насекомыми, то это хорошо.

И пошли, потянулись дни, проводимые Дмитрием в теле то паука, то пчелы, то муравья, то мухи… Даже тараканом довелось побывать — вот уж никогда он не думал, что придется шастать по полу в виде гадости такой, да усами пошевеливать… Радовало то, что в крошечных насекомьих телах у него теперь ни ноги не заплетались, ни глаза не разбегались. Да и сознание не отключалось — голова оставалась ясной, трезвой, разумной. Каждый раз, приходя в себя, он все легче воспроизводил в своем человеческом теле те ощущения, что испытал, побывав в шкуре насекомого. И Дмитрий явственно чувствовал, что новой, неизведанной силой наполняются не только его тело, но и разум, и душа.

Прошли месяц и неделя, когда, проснувшись рано утром, Дмитрий увидел, что вся земля покрыта белым покрывалом первого снега, выпавшего ночью. И восемь деревянных столбов, которые Дмитрий лично срубил из старой высохшей сосны, тоже были припорошены снегом. Неделю назад они с Мирославом установили эти столбы во дворе под естественным навесом из веток высоченных старых елей. И теперь никакие капризы погоды уже не могли помешать намерению Дмитрия продолжить занятия!

Вскочив и выйдя во двор, он с удовольствием умылся первым снегом, после чего взял в каждую руку по одному из оставленных лежать на колоде после вчерашних вечерних занятий кнутов и вышел на середину двора. Затем, втянув носом холодный воздух, развел руки и, резко наклонив туловище вперед, прыгнул. Кнуты со свистом рассекли воздух и оглушительно щелкнули по двум из восьми расставленных во дворе деревянных столбов.

Вот уже неделя, как он лупит их кнутами, рубит мечами и бьет ногами, закрепляя уже в бойцовских навыках ощущения, полученные от пребывания в теле разных насекомых. Раньше бы ему и в голову не пришло, что он сможет драться как паук, как пчела и даже как таракан, используя все возможности владения телом, данные этим ползучим и летучим тварям, но отнятые природой у человека…

Неожиданно во двор вышел хозяин. Он направлялся прямо к вошедшему в раж Дмитрию, и кнут теперь летел ему в лицо! Однако не успел Дмитрий опомниться, как Мирослав неуловимым движением руки перехватил кнут прямо на лету, и дернул его при этом так, что Дмитрий, чтобы не упасть, вынужден был рвануть тело следом. Распластавшись в полете, он оттолкнулся второй рукой от земли и, извернувшись, встал на ноги. Глаза его, сверкавшие яростью и упоением боя, постепенно приобрели обычное выражение.

— Молодец, — скупо похвалил Мирослав. — Только не позволяй своей внутренней сути оказаться полностью поглощенной той древней насекомой сущностью, которая живет в части твоего глубинного разума. А то можешь и не вернуться. Так и останешься человеком с поведением и восприятием насекомого.

— Не — а… Я этих тварей, живущих в каждом из нас, чем больше постигаю, тем лучше умею держать в узде.

— Ну, да помогут тебе Великие Родители! Думаю, однако, что пришло время новый урок получить. Помнишь, ты сам про змей и рыб догадался? У них вообще ног нет. Так что придется тебе теперь их видению мира поучиться.

— Ну а где ж мы сейчас зимой змею — то найдем? — удивился Дмитрий. — Да и рыбу из — подо льда еще выловить надобно, чтобы на нее посмотреть.

— Есть у меня для тебя сюрприз, — ответил Мирослав. — Помнишь, я тебе говорил про то, что в этой местности воды теплые из глубин земли близко к поверхности подходят? Так вот, есть тут в скалах пещера, а в ней небольшое озерцо. Теплое, аж парит. Рыбы там, правда, нет, ну да тут ты прав — в реке поймаешь и посмотришь. А змеи как раз в окрестности тех скал и зимой не все спят. Так что сможешь выследить и полюбоваться. А вот отрабатывать движения что рыб, что змей поначалу лучше всего в воде. Так вот в том озерке и будешь это делать. А сейчас иди за рыбой. Заодно и на ужин нам наловишь.

Речка еще не успела подернуться льдом, и наловить рыбы не составило труда, благо, что водилось ее здесь в изобилии. Но сейчас, впервые в жизни, Дмитрий ловил рыбу не только для еды. Держа в руках блестящее чешуей, трепещущее и так норовящее выскользнуть скользкое рыбье тело, он без труда мог проникнуться внутренними ощущениями рыбы, и даже приблизиться к пониманию, что это значит — быть рыбой…

А вечером, уже в темноте, Дмитрий вместе с Мирославом двинулись через лес к скалам. Мирослав шел впотьмах по лесу как днем, ни разу не сбившись с невидимой тропинки и даже не споткнувшись. Дмитрий старался идти след в след и еле поспевал за ним. Хотя, казалось, и освоил ночное зрение, присущее сове и рыси. Да только, судя по всему, Мирослав не только видел в темноте, а еще и чувствовал или даже, скорее, предчувствовал встречающиеся на пути препятствия.

И вот лес закончился, а впереди темной громадой показались скалы. По одному ему известным приметам ведун нашел меж них узкий, скрытый кустарником проход вглубь. Протиснувшись сквозь расселину, они вышли прямо к входу в довольно большую пещеру. Уже приближалась ночь, и в пещере, куда не проникал свет только что взошедшей луны, было темно, хоть глаз выколи. Дмитрий и Мирослав запалили предусмотрительно взятые с собой факелы, и пошли дальше под каменные своды. Их тени причудливо колыхались на неровных стенах, тут и там встречающиеся сталактиты словно извивались, двигались, исполняли в свете факелов причудливый танец, от чего пещера казалась живой, словно двигались они не среди сплошного неподвижного камня, а в чреве поглотившего их чудовища, так и силящегося поскорее переварить свою добычу…

Спустя какое — то время они вышли на берег подземного озера. Над его поверхностью клубился пар. Озеро и впрямь было теплым, очевидно гораздо теплее прохладного воздуха пещеры. На противоположном берегу, как и говорил Мирослав, грелись, свернувшись кольцами на теплых камнях, сразу несколько некрупных змей. Некоторое время Дмитрий наблюдал за ними, стараясь проникнуть разумом в их внутреннюю сущность. А потом Мирослав велел Дмитрию раздеться и лезть в озеро.

Вода оказалась не только теплее, чем воздух, но даже теплее, чем тело. У своих каменистых берегов озеро было неглубоким, и Дмитрий, найдя небольшую выемку на дне, устроился в ней полулежа, закрыл глаза и полностью расслабил тело, благо, что этот навык был уже усвоен им в совершенстве.

Мирослав, как всегда, достал из — за пазухи флакон с очередным снадобьем и дал его Дмитрию. Тот привычно выпил жидкость. На сей раз она была абсолютно безвкусной, словно простая вода.

Вслед за последним глотком сознание Дмитрия уже привычно скользнуло в ту глубину разума, где находится истинная сущность каждого человека. Чтобы на сей раз ощутить себя рыбой, или змеей — или и рыбой, и змеей одновременно… Этого он пока не мог знать.

Но вот глубинный покой охватил его.

Он почувствовал свое тело — гибкое, скользкое, послушное водным потокам… Надо было научиться следовать им, ощущать их, двигаться среди них… И новый шквал незнакомых прежде ощущений накрыл его с головой.

В постижении мира рыб и змей прошло еще полтора месяца. А потом наряду с упражнениями Мирослав начал давать ему читать некоторые из своих древних книг.

Грамоте Дмитрия еще Пелагея обучила, причем кроме родного языка научила его читать еще на двух чужеземных. На которых, как она сказала, многие труды по лекарству написаны.

На улице стояла уже лютая стужа. И теперь Дмитрий все чаще сидел в избе за изучением древних фолиантов на чужеземных языках — как раз тех, по лекарскому искусству, о которых Пелагея говорила. Один из них как раз и был у него в руках. Впрочем, говорилось в нем вовсе не о каких — то снадобьях или свойствах болезней, как можно было бы подумать. Речь шла, к удивлению Дмитрия, об устройстве мира — о том, как все в мире друг с другом связано и одно вытекает из другого, чтобы породить третье, и так далее, пока не замкнется круг превращений.

Этот круг по сути своей непрерывен, было написано в фолианте. И на этом кругу есть особые точки, в которых человеческое восприятие может заметить у текущей в природе Единой Силы Сущего присущие ей отдельные качества. Этих качеств древние мудрецы насчитали двенадцать. И выяснили, что с каждым из этих двенадцати качеств соотносится одно из наблюдаемых в мире внешних проявлений Единой Силы.

Уже позже эти проявления назвали стихиями.

Не все сразу понял Дмитрий в этом фолианте. И обратился за разъяснениями к Мирославу.

Мирослав объяснил ему, что почти для каждой из стихий можно найти живое существо, наиболее к ней предрасположенное. Так, как птица предрасположена к воздуху, а рыба — к воде. Человек же хоть и может напрямую ощутить суть стихий, но все же для него это очень тяжело. А для неподготовленного человека — и вовсе непосильно. Да и доступны — то прямому восприятию человека только пять из двенадцати качественно разных состояний природы.

Вот в чем заключался еще один смысл того, почему Мирослав учил Дмитрия постигать внутреннюю суть самых разных животных: это было необходимо еще и для постижения сути стихий!

Разные животные, птицы, рыбы, насекомые имеют сродство с теми или иными стихиями. Поняв внутреннюю суть этих животных, рыб, птиц, насекомых и даже змей, Дмитрий сможет постигать и скрытую суть стихий, и будет это для него намного проще, чем в случае, если бы он не побывал уже разными тварями — земными, водными и воздушными.

Будучи «в шкуре» этих тварей, Дмитрий и впрямь уже уловил сути воды и воздуха. Тяжелее ему давалось постигать суть земли. А всего тяжелее шло понимание сути огня и металла. Ведь не было животных, родственных этим стихиям… И поэтому приходилось постигать их в попытках прямого воплощения в них своей истинной сущности.

Самому становиться огнем и металлом! Это давалось ох как нелегко…

Мирослав в лесу на поляне разжигал для него костер, затем давал выпить какой — то обжигающей, словно огонь, жидкости, и велел впитывать огонь сквозь кожу в тело. Сначала Дмитрию казалось, что он сгорит в огне, вдруг начавшем бушевать у него внутри. Но потом его тело превратилось в рвущееся в небо пламя. Он стал пламенем — чистым, ослепительным, пляшущим, буйным, неудержимым огнем, сжигающей и очищающей могучей силой…

От жаркого огня он переходил к холодному металлу, постигая его суть через общение с мечом и топором. Благо и тем и другим он поработал немало. И когда у него получалось достичь слияния и воплощения в суть стихии металла, он становился подвижным, быстрым и легким, как остро наточенный клинок. Теперь Дмитрий знал, что все стихии живут у него внутри, но все они — под контролем у его истинной сущности. Он владел этими вновь обретенными качествами, а не они владели им…

Остальные семь стихий давались Дмитрию также с разным успехом. А освоить их надо было. Ведь в каждом человеке присутствуют в разной степени все природные стихии, хоть и далеко не каждый человек это чувствует. И именно от силы и равновесия стихий зависит здоровье человека. Лекарь, понимающий и чувствующий, какая из стихий в больном сильна, а какая ослабла, сможет почувствовать самое начало зарождения болезни, когда это еще и не болезнь, собственно, а лишь своего рода «тень» будущей болезни, отброшенная в настоящее.

Поняв, почему так важно ему освоить и понять суть стихий, Дмитрий снова и снова упрямо пробирался сквозь хитросплетения и чужого языка, и сложных понятий. Хорошо хоть, были и у мудрецов родного народа записи, говорящие о том же. Да и Мирослав не отказывал Дмитрию в разъяснениях.

За этими занятиями и прошло незаметно еще полгода.

Дни вновь стали длинными, и даже ночи теперь были светлыми. В один из дней, когда Дмитрий уже привычно взял в руки толстую книгу, Мирослав вдруг отобрал у него фолиант, сказав, что пришло время для другого дела. «Для какого?» — поинтересовался Дмитрий.

И тогда Мирослав предложил Дмитрию сразиться с ним. Сразиться всерьез, хоть и без оружия.

Еще год назад Дмитрий, пожалуй, стушевался бы от такого предложения. Но сейчас все стало иначе. Он сам стал другим человеком. Совсем не тем, кто пришел однажды к избе Мирослава и жестоко обиделся на первое же устроенное тем испытание.

Тогда он не был, да и не мог быть для Мирослава достойным соперником. И Мирослав, конечно же, видел это. Потому и не предлагал сразиться. Но сейчас, когда все изменилось, Дмитрий и сам чувствовал, что готов помериться силой со старым мастером — ведуном. Не стушуется, не струхнет и не усомнится в себе. Он не только готов был помериться с ним силой — он почти не сомневался, что если постарается, то может и одолеть Мирослава. Все — таки ведун, хотя и силен, ловок и быстр для своих то лет, все — таки стар. Он же, Дмитрий, молод. И теперь тоже владеет боевым искусством.

Даже без оружия Дмитрий сейчас мог убить обычного человека, причем, даже не прикасаясь к нему, на расстоянии двух шагов. С Мирославом, конечно, вряд ли удастся разделаться легко. Но тем лучше. Значит, можно сражаться на равных, а не играть «в поддавки», не стараться изо всех сил не причинить сопернику вреда.

Поразмыслив об этом, Дмитрий согласился выйти на бой. Правда, все же честно предупредил Мирослава, что боится причинить ему вред. «Я ведь молод и силен, а ты, старый ведун, хотя и здоров не по годам, а все — таки…»

Дмитрий был уверен, что поступает благородно, говоря так. Мирослав не может не видеть, что ученик физически сильнее и во многом уже превзошел учителя в искусстве боя.

Реакция Мирослава была неожиданной. Он вовсе не стал просить Дмитрия щадить его в бою или сражаться как — нибудь в полсилы. Напротив, лишь усмехнулся в ответ и промолвил: «Ну да помогут Изначальные Предки нашему теляти да медведя заломати».

С этими словами и вышел во двор. «Вот ведь самонадеянный старик», — подумал Дмитрий, вздохнув, сбросил в сенях рубаху и пошел следом за Мирославом.

К полному его изумлению, не прошло и ста ударов сердца с начала схватки, как Дмитрий уже лежал, обездвиженный, у ног победно возвышающегося над ним Мирослава. Ему было стыдно не столько за поражение, сколько за свою самонадеянность, которая, как он только сейчас понял, бывает наказуема.

Потом, выйдя из боевого состояния, он вдруг осознал, что Мирослав мог бы завершить бой и еще раньше. Да не стал. Видимо, хотел в деле посмотреть, как освоил Дмитрий всю его науку. Как будет менять он по ходу схватки манеры боя, переходя из одного звериного состояния в другое, меняя наполняющие его движения стихии и соответствующие этому состояния своей внутренней силы и качества истинной сущности.

Но как ни старался Дмитрий, он так и не смог ощутить, за счет чего Мирослав раз за разом либо сбивал его на землю, либо делал так, что самые отточенные, въевшиеся в плоть и кровь движения вдруг переставали получаться, и Дмитрий буквально начинал путаться в собственных руках и ногах! И это он, чей разум научился управлять восемью лапами паука! Да и сейчас, когда схватка закончилась, он так и не понял пока, благодаря чему Мирослав так легко, буквально играючи победил его. Помучавшись этой загадкой, Дмитрий подошел к присевшему на лавку ведуну и спросил:

— Как же так? В чем я ошибся? Я чего — то не понял или понял неправильно? Или я не все еще знаю?

— Ну, допустим, все одним ПервоПредкам известно. И я тоже по сей день учусь. А побил я тебя потому, что воздействовал на то, что присуще именно человеку. И поэтому в звериных манерах боя просто нет средств, способных противостоять таким приемам.

— Что же это за ухватки такие особенные?

— Садись рядом. И слушай внимательно. Потому как то, про что я сейчас поведу речь, кажется простым. И за этой внешней «простотой» легко потерять подлинный смысл.

Дмитрий приготовился слушать в оба уха. И Мирослав неспешно продолжил:

— Запомни, что любое движение людей в бою так или иначе, да связано с самым древним чисто человеческим навыком — удерживать равновесие. И можно развить очень тонкое ощущение той предельной границы положения тела, за которой уже нельзя удержаться от падения. И тогда человек, как говорят в системах нашего народа, начинает «чувствовать край». А научившись чувствовать «край», станешь способен «запускать маятник» — как бы «нанизывать» на «качания из края в край» и другие движения.

Дмитрий сразу же не только понял, но и всем телом почувствовал, о чем идет речь. Понял он и то, что именно умения чувствовать «край», свойственного только человеку, а не животным, и не хватило ему в схватке с Мирославом, потому что применял он в этой схватке стили животных. Видно, пришло время и человеческими навыками боя овладевать…

— Научившись в совершенстве чувствовать «край» у себя, постепенно станешь ощущать его и у противника, — продолжал Мирослав. — И вот тогда ты сможешь уже не меряться с противником в силе или скорости, а сразу действовать так, чтобы пресекать любые его движения тогда, когда они еще только зарождаются. А основано это умение все на том же осознании равновесия. Заставь тело твоего противника ощутить, что оно стало терять равновесие — и у него сразу возникнет древнейшее из чувств — надо устоять! А про все остальные затеянные им движения тело сразу забудет. Вот и сорвется его атака или защита. Заметь — боец, чувствующий «край», гораздо менее подвержен действию таких уловок. Вот так я тебя и победил. И теперь ты будешь учиться этому.

И начались долгие изнурительные тренировки. Больше Мирослав не вызывал его на бой, и Дмитрий понимал, что все еще не стал для ведуна достойным противником, вопреки тому, что он, было, возомнил о себе. Он знал, что стал неплохим бойцом — но нет предела совершенству, и Мирослав продвинулся на пути к совершенству, как оказалось, неизмеримо дальше…

Шло время, заполненное упражнениями, занятиями воинским искусством, постижением древних знаний, закончилось лето, пришла осень, и год снова близился к концу. Лишь через полгода после того, первого боя, Мирослав вновь предложил Дмитрию схватиться с ним.

И вновь они встали во дворе друг напротив друга. И приготовились к бою. Начинать первым никто не спешил. Стояли, слегка покачиваясь и поворачиваясь всем телом и, казалось бы, совсем не следя за противником. И в этот раз первым начал Мирослав — сделал шаг вперед. Но сделал так, что показалось: он, наоборот, отступил. Однако Дмитрий на эту уловку не попался. Он остался стоять на месте. Мирослав сделал еще шажок, и тут же его тело, словно подброшенное из пращи, взлетело в воздух. Схватка началась. И — закончилась спустя всего еще пять движений противников и одному удару их сердец. Закончилась не победой и не поражением. В этой схватке никто никого не победил. Она сама собой сошла на нет, незримо приведя к уравновешиванию противоборствующих сил…

Дмитрий увидел, что стоящий напротив него старый ведун плачет. И не стесняется своих слез. Потому что это были слезы радости. А Дмитрий счастливо улыбался. В этом бою он постиг, как практически достичь исполнения древнего постулата, гласящего, что лучший бой — это тот, который не состоялся!

Вытря слезы, Мирослав сказал:

— Ну что ж… Поздравляю! И хочу сказать тебе вот что: только теперь ты готов, наконец, учиться лекарскому мастерству. Потому что не может быть настоящим знахарем тот, кто не познал и не изжил в самом себе темные стороны своей сущности. И не постиг всю бессмысленность разрушения. Темная сторона человека — это ведь именно то в нем, что стремится к разрушению, что хочет бороться и побеждать. Но ведь в природе и без нас заведен такой порядок, что, в конце концов, все рано или поздно исчезает, разрушается безо всяких усилий со стороны человека… Так к чему же еще прикладывать усилия ради разрушения?… Сегодня ты понял также, что лежит выше всех стихий и принципов и позволяет управлять ими. Это то, что называют Воля Изначальных Родителей. Многим знакомы эти слова, а вот чтобы понять, осознать и ощутить их на практике, нужно много труда и искусства… Еще наши предки знали, что самость удерживает человека словно бы на поверхности бытия, не давая проникнуть в суть. И поэтому главное, что следует усвоить, если хочешь осознать и поддерживать гармонию мира — это умение полностью отдать тело древней жизненной силе, а разум подчинить душе. И целиком положиться не на свою волю, не на самость свою, а на Волю ПервоПредков! Это главное! Все остальное же — лишь пути к осознанию этого. Ты раньше боялся боя и не хотел становиться бойцом. Но этот отказ был внешним — отказом не твоей истинной сущности, а лишь твоей самости. И связан он был с непониманием своей внутренней сути и слабостью. А это непонимание приводит лишь к скрытой неуверенности в себе. Которая, в свою очередь, порождает или страх, или злость. Запомни: на что бы человек ни злился — он злится всегда на себя самого. Только вот признаться в этом способны лишь познавшие себя люди. Другие же изливают злость вовне. И пытаются за внешними успехами спрятать от себя самих свою внутреннюю неуверенность. Сегодня же ты, овладев воинским мастерством и глубоко познав принципы, которые лежит в его основе, впервые был спокойным в бою, отринув не только страх, но и жажду победы. И благодаря этому увидел истинную картину любого противостояния. Противостояние — это нарушение круговорота жизненных сил всей природы! Ты осознал сегодня всю бессмысленность любых сражений и внутренне отказался от них. И вера твоя была так велика, что и моя внутренняя сущность ощутила всю эту бессмысленность! И остановила движения моего тела! Тем самым ты пресек бой, не дав ему зародиться! И поэтому теперь ты по настоящему готов помогать людям. Пойдем в дом, мне еще многое надо тебе передать. Но отныне ты уже не ученик мой, а соратник. И отныне сам мир будет тебе помогать.

Еще три месяца провел Дмитрий у Мирослава. Но вот весна принесла первое тепло, и настал день, когда пришла пора уходить.

Все, что знал, передал старый ведун своему ученику. И наказал возвращаться обратно в свою землю, чтобы лечить людей, а также искать и учить способных к знахарскому, а если понадобится, то и воинскому искусству.

Тепло попрощавшись с Мирославом, Дмитрий отправился в обратный путь.

Миновав поля и холмы, по узкой дороге он углубился в лес — прозрачный и светлый, в молодых клейких листочках и свежей ярко — зеленой хвое. Птичьи трели неслись со всех сторон. Весь мир словно радовался празднику жизни и обещал одарить в будущем всех желающих только счастьем и радостью…

Дорога опять словно сама стелилась перед Дмитрием, предоставляя ему все необходимое: и пищу, и ночлег. Теплая для здешних мест погода благоприятствовала ночевкам под открытым небом, а сила и выносливость тела и духа, обретенные Дмитрием, позволяли ему с легкостью выносить все трудности пути.

Дни шли за днями. Молодой ведун по узкой дороге шел через лес. Утром он вышел из деревни, в которой остановился на ночлег и к полудню достиг того угрюмого леса, который у местных коробейников пользовался дурной славой из-за поселившихся в нем разбойников. Сюда он шел тоже через этот лес. Но тогда в нем все было тихо — спокойно. Видать, меняются времена. Может, конечно, это и легенды, а может, и правда… А если правда, то, судя по рассказам деревенских жителей, атаман разбойников раньше был воином. И поэтому очень хорошо умел устраивать засады, да и шайку свою натаскал и держит в узде. Так что сколь не ловили его присланные три раза местным князем дружины, да так и не поймали. Ну да ладно, авось и не заинтересует одинокий путник в бедной одежде да с одной котомкой за плечами лихих лесных людей.

Да только, видимо, Изначальные Родители рассудили по — своему. Двигаясь мерным шагом по узкой лесной дороге, Дмитрий вдруг ощутил, как из леса повеяло угрозой. Он мог бы еще отступить и вернуться назад или скрыться в лесу, где даже эти умевшие жить и скрываться в лесу лиходеи его бы никогда не сыскали. Но прислушался к своим ощущениям и вдруг понял, что ему суждено пройти здесь некий урок. И решив довериться судьбе, продолжил идти как ни в чем не бывало. И буквально через несколько шагов услышал заливистый свист, а в землю прямо перед ним впилась стрела.

Дмитрий замер на месте. Из — за деревьев появилось пятеро, а еще двое, которых ведун почувствовал, сидели в ветвях с натянутыми луками.

В подходящих разбойниках ощущалась настоящая сила. Злая и устремленная. И все они были вооружены мечами и ножами. Да, с ними, пожалуй, придется повозиться эдак ударов тридцать, а то и пятьдесят его сердца.

—

Ты стой, мил человек, где стоишь, а мешочек свой брось нам, — произнес один из разбойников, с харлужным мечом у пояса и в такой же кольчуге. Сразу было видно, что именно он и есть главарь.

Дмитрий бросил свою котомку под ноги остановившимся в трех шагах от него бандитам. По кивку головы главного один из них поднял ее, развязал узелок и вытряхнул все содержимое на дорогу.

— Да тут травы одни, да рукописи какие — то, — разочарованно прогудел тот.

— Эй, грамотей, отдавай, что там у тебя еще есть, и иди с миром. Отдай сам, а то если мы найдем, то намнем бока, — произнес главарь.

— У меня больше ничего нет. А в том, чтобы впятером намять бока одному, большой сноровки и чести нет. А один на один слабо? — ответил Дмитрий.

— Ха, умник выискался. Меня на такой мякине не проведешь. Ладно, ребята, раз не хочет по — хорошему, будем по — плохому, — сказал главарь. И тут же в воздухе свистнуло сразу два аркана. Но Дмитрий уже «запустил маятник».

То, что случилось потом, нельзя было назвать боем. Уклонившийся от арканов Дмитрий стремительно сблизился с разбойниками, попутно отбив две, и уклонившись от третьей пущенной в него стрелы. И… Тут произошло нечто удивительное.

Словно сразу весь мир, все, что было вокруг, ополчилось против разбойников. Деревья, трава, дорога, камни — все живые и неживые существа леса, все его незримые духи словно по команде взялись помогать Дмитрию, заняв его сторону.

Один из лучников, сидевших в ветвях, натягивая тетиву, ударился локтевым нервом о сучок и, от боли и неожиданности потеряв равновесие, сорвался и упал, по пути крепко врезавшись головой о ствол дерева, а потом нелепо повис в ветвях, огласив окрестности громкими ругательствами. Бросившийся на Дмитрия бандит поскользнулся на подвернувшейся под ногу шишке, упал головой на камень и тут же затих. Двоих Дмитрий «успокоил», казалось бы, легкими тычками. Походя, уклоняясь от атаки еще одного, подхватил с земли камень и, сбив нападавшего сметающим ударом ноги, одновременно бросил камень, попав им в державшую лук руку второго стрелка. И пущенная тем стрела попала прямиком в задницу бандита, которого Дмитрий только что «уронил»! А сам стрелок от неожиданности выронил лук.

Сердце главаря шайки успело ударить всего сорок раз, когда все было кончено. Четверо нападавших лежали на земле. Лучник, зацепившийся за ветки, все продолжал висеть. Второй неуклюже пытался слезть с дерева. Единственным, кто остался стоять на ногах, был сам главарь, но и он только что лишился своих меча и ножа. Вырванных у него из рук призраком, в которого превратился встреченный его ватагой путник. Ох, зря они с ним связались, зря!..

Дмитрий смотрел на него и видел, что происходит с главарем шайки. Тот оказался не просто каким — то головорезом. Он, единственный из всей банды, был способен к осознанию и прямому общению сущностей прямо во время боя. А это ведь немногим людям дается! Эх, жаль, что свои способности он использует для столь низких целей! Дмитрий видел, что атаман, несомненно, не только понял, но и увидел, как силы окружающего мира пришли на помощь Дмитрию. И теперь стоял, ошеломленный открывшимся ему вдруг новым видением мира. Раньше — то он видел другое — что сила на его стороне! А вот чтобы целый мир ополчился против него — такое ему явно было в новинку! И знание это новое, кажется, что — то там основательно переворачивало в его разбойничьей душе.

—

Ну, чего встал? — обратился к нему Дмитрий. — Помогай теперь, будем у парня твоего стрелу из задницы вытаскивать.

С этими словами он направился к стонущему на земле разбойнику. Встряхнув головой и словно очнувшись, главарь пошел следом, даже и не помышляя уже о том, чтобы попытаться причинить какой — то вред этому необычному страннику.

Спустя некоторое время, оказав помощь всем разбойникам и приведя их в чувство, Дмитрий подбирал и очищал от пыли рассыпанное на дороге содержимое своей котомки, когда к нему, постоянно держась на виду, подошел главарь.

— Тут такое дело… — сказал он, порядком ошеломленный едва ли не первым своим поражением, да и всем происшедшим. — Мы, конечно, разбойники, но живем с понятием. Ты мог нас всех в землю положить, а то и чего похуже сотворить. Да не стал. И человек ты, по всему видать, ученый, и дерешься, дай ПервоПредки каждому. Дозволь пригласить тебя к нашему очагу. Уважь, всем обществом просим!

— Ну что с вами делать, уважу! — со смехом ответил Дмитрий. — Заодно полечу вас, бандитов. А то ведь у тебя спина вон, вижу, больная, еще двое простужены постоянно, а у одного желудок слабый.

— Ну, ты даешь! — воскликнул атаман. — Я много где скитался, но такое лекарское мастерство впервые вижу. Чтобы вмиг все наши болячки понять! Да еще во время драки! Тебя нам и впрямь, наверное, сами Великие Отец и Мать послали.

— ПервоПредки посылают благо лишь тем, кто готов его принять. Ты вот оказался готов. Хоть и разбойник. Знаешь что… Может, хватит тебе разбоем да грабежом жить? Если надумаешь, могу взять тебя с собой. Учеником. Да и остальных, если захотят, приглашу к себе на родину. Тут вам новой жизни не начать, а у нас, если захотите, сможете. Ну, что скажешь?

Атаман стоял, открыв рот и выпучив глаза. Чего — чего, а таких слов он не ждал. И потому не был готов что — то ответить. А если бы и был готов — то не смог бы, у него аж язык отнялся от изумления.

Дмитрий же молча ждал. Ведь случившееся было откровением не только для этих разбойников, а и для него самого. Это был знак свыше и ему! Знак, что он на верном пути. Ибо весь мир, все камни, деревья, шишки и сучки помогают лишь тому, кто идет по верному пути.

Только теперь Дмитрий по — настоящему понял, что выбрал правильный, единственный свой истинный путь. Да, лишь теперь, после этой схватки в лесу, закончившейся таким неожиданным образом, он на самом деле твердо знал, что избранный им Путь Лекаря — действительно его Путь! И у него возникло твердое намерение — во что бы то ни стало пройти его до конца.

— Ладно, утро вечера мудренее. Пошли, что ли, в вашу берлогу, — сказал он все еще оторопело смотревшему на него главарю разбойников. И первым шагнул в сторону леса.

Да, его Путь теперь только начинался!