Ворота

Константин Белослудцев

В мире существуют некие Ворота. Почти никто не знает, что это такое, почти никто их не видел, но Дима, девятнадцатилетний юноша, знал о Воротах с самого своего рождения. Их нужно открыть, и юноша должен сделать это. Читая эту книгу, вы попадете в атмосферу таинственности, созданную историей о Воротах, погрузитесь в размышления о древности нашего мира, о Вселенной и о создании всего сущего, и вместе с Димой пройдете через тяжелые любовные переживания, вызванные его отрицанием любовных отношений.

***

Грегори проснулся в холодном поту, но, вспомнив, что война во Вьетнаме уже давно закончилась, успокоился и с любовью обнял свою молодую двадцативосьмилетнюю жену, мирно сопящую на его плече. Был выходной, и часы показывали десять утра.

Грегори встал, оделся, причесал слегка поседевшие после Вьетнама черные волосы и выглянул в окно. Жил он на десятом этаже высокого многоквартирного дома, и почти весь небольшой Латин просматривался с этой высоты. Из квартиры Грегори был виден и асфальтобетонный завод, и спортивный стадион, и несколько больниц, торговых центров и разнообразных образовательных учреждений. Он смотрел на все это через окно, но интереса не испытывал. С недавних пор ощущаемое им чувство ослабло и сконцентрировалось лишь в одном месте — в подвале соседнего дома.

Грегори часто спускался в помещение с начерченными маркером линиями на стенах, но не знал, что нужно делать. Ответ маячил где-то рядом, но постоянно ускользал от него, и Грегори лишь раз за разом безрезультатно исследовал подвал соседнего дома, надеясь хотя бы на малый успех. В отчаянных попытках разузнать хоть что-либо, он обращался в церковь, в старые музеи и библиотеки, но никакой информации не находил и, отчаявшись, решил, что будет просто ждать…

7. Занавес

Укушенная нога болела, и кожа под повязкой чесалась, но Дима с этим ничего поделать не мог. Он, лишь иногда уезжая с отцом в ближайший поселок, чтобы ставить уколы от бешенства, днями напролет лежал в кровати и думал.

Алиса уехала обратно в Латин, и с тех пор жизнь Димы в деревне стала скучной и неинтересной. Он понимал это, и оттого боялся.

Пока Алиса была с ним, заботилась о нем и по возможности старалась не покидать его в то время, пока он лежал в кровати, Дима почти не чувствовал боли в ноге и совсем не думал о Николае Федоровиче, который забрал шкатулку, найденную в подвале сарая. Юноша ощущал заботу девушки и неосознанно радовался тому, что она рядом.

Но Алиса уехала вместе со своими родителями, и мысли тяжелым камнем навалились на него. Дима плохо спал и размышлял о старике. Он думал о нем, думал о солдатских жетонах, найденных в подполье сарая, о мгновенном старении дома и цветочного сада Николая Федоровича, о волке и не постаревших иконах. Чем больше он думал, тем загадочнее становилось всё случившееся с ним за последнее время. Перед тем, как встать на ноги, Дима уже не ставил под сомнение то, что Николай Федорович, действительно, живет уже больше двух сотен лет и за всю свою жизнь учувствовал во многих важных для мира войнах.

Выздоровление ноги шло долго и мучительно, но ближе к началу нового учебного года Дима, лишь слегка прихрамывая и ощущая несильную боль в бедре, спокойно ходил, бегал и почти не жаловался на жизнь. После того, как Алиса уехала, за ним ухаживал Андрей Иванович, его отец, и помощь его была куда заботливее, хоть девушка и старалась изо всех сил. Дима не хотел гостить дома долго, ведь в Латине у него осталось много дел, но укус дикого животного заставил его задержаться, поэтому Дима покинул отца только в конце августа, когда погода была еще жаркой и свобода до сих пор правила жизнью, но уже чувствовался холод предстоящей осени и учебы.

Они, Дима и Андрей Иванович, шли к железнодорожной остановке и оба молчали. Отец клял себя за то, что не вмешался в отношения своего сына и Алисы, что не помог девушке, а Диму терзали страшные мысли о том, что он грустит без Алисы. Он успокаивал себя, думая, что это нормально, когда человек грустит по своему другу, но его грусть не была похожа ни на что подобное. В ней перемешалась и тоска, и желание вновь увидеть девушку, прикоснуться к ней и обнять; и стремление поговорить, выразить благодарность; и что-то такое, о чем Дима старался не думать. Лишь малой долей своего сознания он осознавал, что Алиса ему небезразлична, но всячески отказывался принимать это. «Она — мой друг, — оглянувшись на отца, решил он, — Друг, и все!»

В детстве он строго приказал себе не ввязываться в любовные отношения, и долгое время не испытывал с этим никаких проблем. Проблемы появились только в старших классах. Животное сознание, заставляя юношу мучиться, требовало любви, но тогда Дима оказался сильнее своих потребностей. Теперь же все стало намного хуже. Он вспоминал, как Алиса приносила ему в кровать еду, как гладила его по голове, весело взлохмачивала волосы и пыталась поддержать нелепыми шутками, и сладкая дрожь проходила по всему его телу. До Алисы никто его так сильно и по-настоящему не любил.

Сохранять спокойствие было трудно. Дима не желал нарушить поставленные самим собой запреты, но и отталкивать Алису от себя ему не хотелось.

— Как ты думаешь, — слыша, как поезд подступает к станции, спросил Дима отца, — может ли существовать обыкновенная дружба между мужчиной и женщиной?

— Мы с твоей матерью долгое время просто дружили, — ответил Андрей Иванович, — В итоге все вылилось в любовь, но закончилось плачевно.

— Она любила тебя?

— Может и любила. Даже, точно любила. Знаешь, все эти психологи говорят, что настоящая любовь начинается с хорошей дружбы. Наша любовь тоже начиналась с хорошей дружбы…

— Значит, лучше не дружить с женщиной?

— Не могу точно ответить, — Андрей Федорович замялся, — Но думаю, что если ты уверен, что никогда не полюбишь ее, то вполне можно просто дружить. Ты это про Алису, да?

— Нет, — Дима отвернулся, — Мне это нужно для рассказа.

— Пора бы уже начать беспокоиться, Дима.

Юноша остановился и, окруженный зеленой листвой, впервые со страшной серьезностью посмотрел отцу в глаза.

— Не вижу ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться, — сказал он, — Ты же знаешь, папа. Святой Рыцарь, все такое… это важно для меня. Понимаешь?

— Я тебя никогда не понимал, — Андрей Иванович вздохнул, — Почему бы тебе не быть обыкновенным человеком, таким, как все остальные? Так было бы легче. Зачем мучить себя?

«Мучить!» — мысленно воскликнул Дима и ответил:

— Я никогда себя не мучил. Все просто. Не хочу восхвалять себя, но, отрекаясь от низких любовных потребностей, я становлюсь лучше. Мои мысли яснее, а поступки приводят к куда большему результату. Пойми, папа!

— Не надо кричать.

— Извини… Ладно, электричка уже едет. Мне пора.

— Ты прости, что до поселка, до нормальной станции не довожу…

— Да ладно, не беспокойся.

— Ладно, давай. Пока.

Отец не стал обнимать Диму, но крепко пожал ему руку. Электричка останавливалась всего на пять минут, поэтому Диме пришлось поторопиться. Когда электричка прибыла, он, еще раз попрощавшись с отцом, предоставил проводнику билет и прошел внутрь. В электричке он доехал до железнодорожной станции и, прибыв на нее, пересел на поезд. В этот раз он ехал в купе.

Его попутчиками в грязном, но вполне пригодном для жизни вагоне оказались два пожилых чеха и русский парень примерно того же, что и Дима возраста. У одного из чехов, Гжегожа Гуса, на лице блестели красные ожоги, у другого, представившегося Сэмом Жижкой, не было одного глаза, а третий, русский, как вскоре выяснилось, не был по-настоящему русским. Его предки жили в Германии, и звали его Артемом Таппертом. Таппертом он себя и попросил называть.

— Вот ты, Дима, очень странный, — протянул Тапперт, поглаживая свои рыжие волосы — Скажи мне, ты когда-нибудь любил?

— Любил? — Дима не понял, — Кого любил?

— Девушку, — сказал Тапперт, смахнув с глаз длинную челку, — Или тебе больше парни нравятся?

— Нет, — Дима покраснел, — Я никого не любил.

— Никогда?

— Никогда.

— Не может такого быть, — Тапперт рассмеялся, — Is that right, my friends?

Гжегож и Сэм дружно закивали головами.

— Я не знаю чешского, поэтому разговариваю с ними на английском, — пояснил Тапперт, — Но это не важно. Ты, действительно, никого никогда не любил?

— Никого и никогда.

— Странно. Мне вот всего двадцать два года, и у меня уже есть жена и сын. И я, представь себе, живу счастливо. Они не обременяют меня, а, наоборот, делают более свободным и счастливым…

— Нет, нет, — остановил его Дима, — Не в этом дело. Я не думаю так. Понимаешь…

Он решил не рассказывать совершенно незнакомому человеку о своем отношении к любовным отношениям и в нерешительности замолчал.

— Что я должен понять? — спросил Тапперт.

— Да, наверно, ты прав, — Дима отмахнулся, — Знаешь, я подумаю над твоими словами, а пока, если ты не против, не будем затрагивать эту тему. Хорошо?

— Как пожелаешь, — Тапперт улыбнулся, — Тогда, Гжегож, how do you think…

Дима вздохнул и, пытаясь не слушать разговор Тапперта с чехами, закрыл глаза. Поезд шел не слишком быстро, он приятно качался на рельсах; это быстро убаюкало Диму, и он уснул.