Герой ее мечты

Конни Брокуэй, 1994

Ноубл Маккэнихи был героем детства Венис Лейланд, – преданным другом, кумиром, – но десять лет назад бесследно исчез из ее жизни. И вот они случайно встретились на Диком Западе, в маленьком городке, затерянном в Скалистых горах. Мальчишка стал сильным, привлекательным мужчиной, а его маленькая подружка – прелестной юной женщиной. Самое время детской любви возродиться. Но почему изнывающий от страсти Ноубл боится признаться Венис в своих чувствах? Какая тайна довлеет над ним, и от чего он пытается защитить любимую?

Пролог

Манхэттен, 1862 год

Это не были… трущобы в полном смысле этого слова, но по сравнению с окраинами Нижнего Ист-Сайда громоздившиеся здесь доходные многоквартирные дома были гораздо выше, и улица производила гнетущее впечатление. Покрытые копотью кирпичные и деревянные горы поднимались до самого затянутого дымом неба, а внизу по глубокому бетонному ущелью катилась волнами и бурлила водоворотами людская река.

Появившийся из узкого переулка мужчина с сальным лицом, с вызывающим отвращение довольством поглаживавший грязными руками свой огромный живот, прищурил глаза с покрасневшими веками при виде проходивших мимо женщины и девочки лет одиннадцати или двенадцати — они в чистой нарядной одежде были не к месту в море грязных фабричных рабочих и галдящих наемных служащих магазинов, торопливо, с причмокиванием пьющих слабый чай под еще более слабым солнцем осеннего полудня. Алчный взгляд мужчины с явным интересом остановился на ребенке. Небрежно, слишком уж небрежно он подстраивал свой шаг под шаг девочки и так сосредоточился на своей жертве, что не заметил долговязого, неуклюжего подростка, который шел позади него.

И почему он должен был обратить на парня внимание? Стриженый подросток в болтающейся на хрупких плечах одежде вполне мог быть одним из тысяч детей иммигрантов. Пожалуй, он был чище, а его спина прямее, но настороженное, понимающее выражение на взрослом не по возрасту лице Ноубла Маккэнихи, Слэтса, было таким же, как и у всех вокруг.

Девочка и женщина свернули в менее людную боковую улицу, а толстяк, юркнув за повозку, свиными глазками следил за их продвижением. Ноубл выругался себе под нос. Он уже не раз говорил Тревору, что эта женщина, Нэн, — неподходящая няня для Венис, единственного ребенка Лейланда. Нэн все чаще и чаще возвращалась сюда, где изначально Лейланд впервые повстречал ее, а потом, сделав характерный для него благородный жест, привез на Парк-авеню, уверенный, что работа станет ее спасением. Но Ноубл понимал, что Лейланд заблуждается. Деньгами нельзя купить избавление от пагубной привычки, а Нэн была такой заядлой алкоголичкой, каких Ноубл еще не видывал.

Когда Ноубл предупредил об этом Лейланда, Тревор с натянутой улыбкой и холодным взглядом заметил, что Ноубл и его мать — наглядные примеры того, чего можно достигнуть такой необычайной щедростью. Три года назад они были немногим лучше Нэн. Его мать, вдова, недавно эмигрировавшая из Ирландии, стала кухаркой у Лейланда, а Ноубл, смышленый уличный мальчишка, обучался наравне с дочерью хозяина и теперь, в свои почти семнадцать лет, должен был начать учебу в Йеле… исключительно благодаря щедрости Лейланда.

Ноублу надо бы на коленях благодарить своего патрона, а вместо этого он злился на хозяина из-за Венис, маленькой, беззащитной, уязвимой дочери Тревора, потому что однажды один из тех, на кого Лейланд обращал свою благотворительность, может обидеть Венис…

Но сегодня этого не произойдет.

Толстяк согнул руки. Какой-нибудь безмозглый болван мог бы недооценить его силу, но Ноубл был достаточно сообразительным, чтобы понять, что в толстом, трясущемся теле мужчины достаточно мускулов и он сможет легко схватить Венис. Она будет приносить хорошие деньги в каком-нибудь дорогом борделе — разумеется, после того как свиноподобный мужчина представит свой товар.

От этой мысли Ноублу стало плохо. Он знал о двенадцати — и даже десятилетних проститутках, но они не были… детьми. А Венис была ребенком, самым невинным и очаровательным из всех, кого он встречал. И Ноубл, который никогда не знал настоящего детства, никому не позволит разрушить детство этой девочки.

Потирая мясистые руки, мужчина протискивался сквозь людскую толчею: там были старьевщики, толкающие нагруженные тележки, девушки — продавщицы сигарет, с испачканными никотином пальцами и пустыми глазами, торговцы бельем, рабочие котельных, печатники, швеи и попрошайки. И все они пели одну и ту же песню нужды, безнадежности и отчаяния: «Купите, подайте, помогите!»

Ноубл увидел, что Венис остановилась перед разбитой витриной магазина и нагнула темную голову, чтобы рассмотреть что-то за тонким оконным стеклом, а Нэн, явно скучая, пошла дальше по улице в сторону сияющих изделий на тележке торговца бижутерией. Ноубл с удовольствием задушил бы глупую гусыню за то, что она оставила Венис одну.

Жирные, бледные губы толстяка растянулись в улыбку. Двигаясь медленно, засунув руки в карманы, он пробирался сквозь кучу людского мусора, не отрывая взгляда от хрупкой фигуры Венис. Еще несколько шагов, и он поравняется с девочкой. Ноубл, прежде уже видевший подобного рода захваты и знавший, что в одной руке у толстяка кляп, а в другой — маленький, наполненный свинчаткой кожаный мешочек, быстро поравнялся с негодяем.

Тот огляделся по сторонам, спокойно скользнув взглядом по Ноублу и уверившись, что тот не представляет абсолютно никакой угрозы. Поблизости не было никого, кто мог бы помешать ему, там даже не было никого, кто мог попытаться это сделать. Все лица были одинаковыми — бледными, оцепенелыми, не выражающими ничего, кроме мыслей о голоде. Внезапно толстяк сделал рывок: он бросился вперед быстро и решительно, с удивительной легкостью для столь тучного человека.

Ноубл оказался проворнее.

Он метнулся вперед и загородил толстяку дорогу. Противник резко остановился, упершись в Ноубла своим торчащим животом. Ноубл устоял, а толстяк нахмурился так, что на его сальном лбу пролегли глубокие складки.

— Убирайся отсюда, проклятая помойная крыса! — проворчал он с ноткой замешательства в голосе. Дети трущоб не оказывают сопротивления тем, кто больше их, — если только не хотят встретить свой конец и оказаться до смерти забитыми в переулке. Вмешательство Ноубла выбило толстяка из колеи. Это хорошо, подумал Ноубл. Они стояли лицом к лицу, и, хотя Ноубл из-за внушительного объема противника казался меньше, их взгляды встретились на одном уровне. Ноубл не сделал ни малейшего движения, чтобы уйти с дороги.

— Чего тебе надо? — шепотом прорычал толстяк, очевидно боясь спугнуть Венис, продолжавшую разглядывать витрину магазина, расположенного на расстоянии нескольких ярдов.

Все еще загораживая своим тощим телом дорогу негодяю, Ноубл отрывисто кивнул в сторону Венис и со спокойствием, которого совсем не чувствовал, медленно покачал головой, ни на миг не спуская глаз с лица толстяка.

С перекошенных губ негодяя слетело отвратительное ругательство; откровенно сбитый с толку безмолвной угрозой Ноубла он рассматривал парнишку и, явно не зная, что делать, переступал с ноги на ногу.

Толстяк взглянул на Венис, и Ноубл еще раз покачал головой. В словах не было необходимости, толстяк уже понял, что если попытается схватить Венис, парень не даст ему утащить ее. Ноубл, возможно, и не возьмет верх, но он будет сражаться, как пес с помойки, — это умеют все дети трущоб. А если попытаться сначала схватить Ноубла, это только послужит для Венис предупреждением о грозящей ей опасности. В любом случае толстяк упустит возможность, а Ноубл в итоге отделается небольшой потерей крови и синяками. Это был риск, на который Ноубл не раз шел ради Венис, и обычно победа оставалась за ним.

Направив смачный плевок на изношенный сапог Ноубла, толстяк начал разворачиваться, но тут Ноубл услышал оклик Венис:

— Слэтс! Что ты здесь делаешь?

Толстяк быстро оглянулся на Ноубла, но взгляд Ноубла так и не оторвался от него. Если бы Ноубл повернул голову на оклик Венис, то можно было бы нанести парню удар.

Расстроившись, толстяк шаркающей походкой поплелся к расположенной в нише двери и, перешагнув через ящики и мусор, которыми были завалены ступеньки, скрылся в полутемном помещении. Уголком глаза наблюдая за приближением Венис, Ноубл подождал целых две минуты, а потом решил, что толстяк окончательно отказался от преследования. Положив руку Ноублу на локоть, Венис посмотрела вверх, в лицо спасителя, и ее милые черты засветились радостью. Венис открыла рот, но Ноубл оборвал ее, не дав заговорить:

— Ты идешь домой. Сейчас же.

Радость медленно исчезла из ее глаз и сменилась обидой. Ноубл слышал, что рычит от раздражения, и чувствовал себя грубияном из-за того, что лишил Венис удовольствия. Но черт побери, ей пора научиться осторожности.

Через несколько месяцев он уедет, оставив позади этот грязный, ненавистный город.

— Не понимаю, как эта пьянчужка посмела притащить тебя сюда.

— Нэн никуда меня не тащила, Слэтс, — возразила Венис. — Это была полностью моя идея. Клянусь. Пожалуйста, не рассказывай никому. — Ее глаза наполнились слезами.

Ноубл и не собирался. Венис была исключительно добросердечной, но крайне избалованной. Как только Венис начинала проливать слезы, Лейланд позволял ей все — только чтобы она не устроила сцену, не привлекла внимание; он отдавал ей все, что угодно, только не свое время.

— Это правда. Отдаю себя в твое распоряжение, — театрально провозгласила Венис. — Но… узнав, что ты когда-то жил здесь… я просто должна была увидеть, на что это похоже.

— Настоящий ад, — пробурчал Ноубл. — Надеюсь, это место соответствует всем твоим мрачным ожиданиям. А теперь, когда твое низменное любопытство удовлетворено, уходи!

— Это совсем не любопытство, Слэтс. — От обиды и смущения у Венис задрожал голос.

— Прекрасно. Теперь мы найдем эту… твою няню и уйдем отсюда. Здесь небезопасно.

— Хорошо. Но я думаю, ты слишком преувеличиваешь. Ничего не случится. Сейчас разгар дня, и улицы полны людей. — Ее доверчивая, счастливая, безмятежная улыбка заставила Ноубла почувствовать, что ему неизмеримо больше семнадцати лет. — И ты со мной.

Застонав, Ноубл взял ее под локоть и, повернув кругом, мягко подтолкнул вперед:

— Иди.

Он не видел, что толстяк, выбравшись из укрытия, наблюдает, как они идут по заполненной людьми улице.

— И кем, черт побери, ты себя возомнил? — тихо проворчал толстяк. — Каким-то чертовым героем?