Классики жанров

Сборник (2024)

В альманахе «Классики жанров» читатель увидит, как современные писатели переосмысливают классические темы и мотивы. Это уникальная возможность почувствовать, как классика вдохновляет на создание новых произведений. Этот сборник — своего рода мост, объединяющий прошлое и настоящее, классическое и современное.

Олег Голубев (Данте Алигьери)

Данте Алигьери

(1265–1321)

Итальянский поэт, философ и автор «Божественной комедии». Его творчество оказало огромное влияние на мировую литературу и философию. «Божественная комедия» — эпическое произведение, включающее «Ад», «Чистилище» и «Рай», описывающее путешествие Данте по потустороннему миру и его духовное вознесение.

В своем творчестве Данте выразил темы греха, искупления, веры и божественного милосердия. Он также сформулировал концепцию человеческой души и ее отношения к Богу. Его язык, тосканский диалект, стал основой современного итальянского языка, и его стихи остаются образцом классической поэзии.

Данте Алигьери также был активным политическим деятелем и за свои убеждения был изгнан из Флоренции. В «Божественной комедии» он выразил свои политические и социальные взгляды, а также критику средневековой церкви и политической коррупции.

Его величественное произведение считается одной из вершин мировой литературы и оказало значительное воздействие на культуру и искусство.

Прогулки с Данте

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу…

Данте Алигьери, Божественная комедия

Суровый Дант не презирал сонета…

А. С. Пушкин, «Сонет»

Он вдруг предстал с замашками педанта,

И я спросил: «Ты кто?‥» — спросил в упор.

А он ответил: «Алигьери… Данте».

«Не вор?» — сказал я. Он сказал:

«Не вор».

«Земную жизнь пройдя до половины…»

Он было начал словом куролесить.

Но я прервал: «У нас тут не смотрины!‥»

И выпили — положенные двести.

И друг на друга молча посмотрели,

Жуя рыбёшку в собственном соку.

«Ты кто?» — спросил я снова Алигьери.

Он промолчал, уставясь за реку.

«Так что там говорил старик Вергилий,

Про Бога, ангелов и гада сатану?‥»

Он после долгих умственных усилий

Рукой махнул и выдохнул:

«Да ну…»

И через час он был обычный Алик.

«Ты уважаешь Данте?!.» — он кричал.

И обещал — весной приехать в Палех.

И я к нему — приехать обещал.

Потом к нам прицепились две красули,

И мы попали с Аликом к ним в дом.

С которой был он, с Томой или с Юлей?‥

Мы так с ним и не вспомнили потом.

Потом менты закручивали руки,

Молили, чтобы Данте не наглел.

А он грозил им — именем науки и

Клялся, что устроит беспредел.

И вот уж мы на дне какой-то шахты…

Шахтёры кулаками били мух.

«Уж лучше б мы попали к космонавтам!‥» —

Подумал я и выругался вслух.

А он пристал к забойщикам с вопросом,

Мол, кто здесь перегаром надышал?!

Те огрызнулись, глядя очень косо:

«Слышь, Алигьери, ты бы не мешал!»

Мол, сами согласились, так и надо.

Пусть — газ и пыль и лампочек круги.

Но деньги платят, значит, бабы рады,

А ты и твой Вергилий — дураки.

Он закурил…

А воздух был как порох.

И выпучив глаза и рты раскрыв:

«Огонь гаси!‥» — кричали нам шахтёры.

И завершеньем криков грянул взрыв.

Да нет, не может быть, всё это глюки!‥

Невроз, психоз и плюс кассетный видик…

Но были голоса, шахтёры, стуки…

И Данте утверждал, что тоже видел.

И вот уж мы сидим у космонавтов.

На МКС парим… Ну как-то так.

Они нам дали тюбики на завтрак

И налили — припрятанный коньяк.

Здесь не было шахтёрской чёрной пыли.

Внизу плыл Каспий, Дон, а дальше Рейн…

Мы допили коньяк и загрустили.

Они достали — плохонький портвейн.

«Суровый Дант…» — и тут кричал сердито.

Мол, в двигателях спирт — ей-ей, течёт!‥

Мы выпили — за красоту орбиты.

Он обещал, что сам оплатит счёт.

Мы плавали в отсеках, как медузы.

Он декламировал об адовых кругах!

Потом заснул. И нас с обратным грузом —

Отправили на Землю, впопыхах.

Когда же мы обратно с ним летели,

«Ты кто?!. — сказал я. — Признавайся, ну!‥»

А он ответил: «Гений, просто гений».

А я сказал: «Ну, это ты

Загнул!»

И вот мы в хирургической больнице…

Уколов нет, таблеток не дают.

А у больных такие злые лица,

Что страшновато оставаться тут.

У медсестрёнок

С главврачом проблемы.

Одна из них рожает от него.

Грядут в ночных дежурствах перемены…

Все в ожидании решения его.

А он закрылся в операционной

И конфискует у хирурга спирт…

Жена его, оставшись непреклонной,

На раскладушке в коридоре спит.

Медсёстры бегали к нему на перепалку.

А он грубил им, он был с ними строг.

И почему-то мне их было жалко.

А почему?‥ Я сам понять не мог.

И были не прожарены котлеты.

Был чай не сладкий. Кислый был омлет.

Никто не знал, чем кончится всё это.

Страдал в депрессии болящий контингент.

«Земную жизнь пройдя до половины…»

Я прочитал, набычась, полглавы,

Пока мне чем-то натирали спину,

Но ничего не понял там, увы.

Главврач мужик был в общем-то прекрасный,

Жаль — не давал нам выйти в интернет…

Зато мы подхватили жуткий насморк

И прочитали парочку газет.

Всё кончилось рождением малютки,

Корпоративом и присловьем

«Блин».

Наутро — док провёл пятиминутку

И выписал нам с Данте анальгин.

Медперсонал ему, как Богу, верил,

Все были радостны, особенно отец!

«Мы где?!.» — спросил в испуге Алигьери.

А я сказал: «Очнулся наконец!‥»

И вот мы с ним, оправившись от комы,

Направились в ближайший ресторан…

И снова были эти — Юля с Томой —

И нас лечили от душевных травм.

Поговорить мешали музыканты.

Официантка, с оттопыренной губой,

Так плохо нас обслуживала с Данте,

Как могут лишь сотрудницы «райпо».

Вокруг сидели «мертвецы» и ели.

«Хм, трупы любят трупы на обед!‥» —

С усмешкой говорил мне Алигьери.

А уж ему я верил, как себе.

И пела «караочная» певица,

Пытаясь выглядеть взрослей и сексапильней.

Стреляли глазками невинные блудницы.

Базарили «крутые» на мобильный.

А Данте — заказавший к пиву крабов,

Ругал науку, крабов и прогресс…

И защищал евреев от арабов.

Я думал: «М-м, в политику полез!»

Он философствовал — о сразу двух Кореях,

О войнах, странах и задачах стран.

И защищал арабов от евреев…

И от грехов — последних христиан.

Потом переключился на поэтов,

Но суперлаконично — в двух словах.

«Всё это уже было, с кем-то, где-то!‥» —

Мелькнула мысль, пробив дыру

В мозгах.

Мелькнула мысль и улетела пулей.

Упал на скатерть красного бокал,

Куда-то подевались Тома с Юлей.

А Данте плёл про женский идеал,

Про меру и Божественность таланта.

Кричал что было сил мне — прямо в ухо.

«Пойдём! — сказал я. — Алигьери Данте!‥»

«Пойдём!» — сказал мне Алигьери сухо.

И вот мы на реке — и удим рыбу.

Каким нас ветром занесло сюда?!.

Я так ему и выпалил: «Спасибо!‥»

А что я мог ещё сказать тогда.

Скучней, казалось, в мире нет занятья,

Хоть и поймали пару пескарей.

Как вулканическую лаву, все проклятья

Я извергал на Данте и червей.

Спокойствие других себе дороже!‥

Но понемногу всё же я размяк,

И хоть хотелось скорчить Данте рожу,

Так не со зла, а как бы просто так.

И комарам и разным липким мошкам

Зловредно — я был рад, как на духу.

Потом уж мы в золе пекли картошку

И ели горяченную уху.

И так мы с ним смотрели на цветочки,

Как будто верили — трава заговорит!

По одуванчикам, по белым их комочкам,

Был путь в Божественное ярок и открыт.

Он говорил — про ангелов и небо.

Я говорил — про наш земной устой.

Он говорил, что лучше там, где не был.

А я, что лучше то, что под рукой.

Он жил в своём, придуманном им свете

И утверждал, что он насквозь всех видит.

А я ему — так сразу и ответил,

Так и сказал: «Пошёл бы ты,

Овидий!‥»

А впрочем — мне всё было безразлично…

А он, он нервничал, ругая насекомых,

И вдруг вскочил и вскрикнул: «Беатриче?!.»

Но это снова были Юля с Томой.

И всё испортили смешливые девчонки,

Хоть и дополнили изгибами телес.

Их шутки — у меня сидят в печёнках!‥

А Данте проявлял к ним интерес,

И углублялся с ними в тёмный лес,

И декламировал стихи о Беатриче…

И под купальники, смеясь, к обеим лез,

И земляникою лесной обеих пичкал.

Потом — он стал нырять

И утонул…

Все бросились за ним, его спасая!‥

Спасли и откачали… Он заснул.

Я прочитал над ним главу из «Рая».

В двенадцать дня,

У речки незнакомой

Я не читал заумней вариантов!

Уснули сном младенцев Юля с Томой,

Но был разбужен своим «Раем»

Данте.

Сказал он нервно: «Слышишь, никогда

Не смей — меня мне приводить в пример!‥»

Мол, «Рай» его — такая лабуда!‥

А я сказал: «Ну да уж,

Не Гомер».

Тут мы расстались…

А столкнулись снова,

Так, месяцев примерно через десять.

«Ты как?» — спросил я. Он сказал: «Хреново!‥»

И выпили положенные — двести…

«Суровый Дант…» — я вспомнил почему-то

И сплюнул трижды через левое плечо.

Мы помолчали, кажется — минуту,

И по стакану выпили ещё.

Он рассказал, уткнувшись мне в жилетку,

Что зря не утонул он там, в июле…

Что он женат, но бегает к соседке,

А тут ещё рожают Тома с Юлей!

Да, от него…

«Проведать их в больнице?!.

Или поздравить, как-нибудь по почте?!.»

Что исписался он… Осуетился…

Что жив-здоров, а жить как бы не хочет.

Что он — кретин!‥ Сухие вина — бяка!

Что знает он — лишь то, что каждый знает!

«Жизнь удалась!‥» — И он почти заплакал.

А я подумал и сказал:

«Бывает».

«А помнишь! —

Он кричал мне, после третьей. —

Как мы взорвали ту каменоломню!‥

А сколь божественного было — в прошлом лете?!.»

А я сказал, а я сказал: «Не помню…»

И через час он был всё тот же Алик!‥

«Ты уважаешь Данте?!.» — он кричал

И снова обещал приехать в Палех.

И я к нему приехать обещал.

Потом — он громко пел «Лючию — Санта»!‥

И я спросил: «Ты кто?!.» — спросил в упор.

Ответил он, мол, Алик-гьери!‥

Д-Данте!‥

«Не вор?!.» — сказал я. Он сказал:

«Не вор».