Керины сказки

Кирилл Ситников

Мои долбанутые рассказы о взрослых и для взрослых. Клянусь, я совершенно не обижусь, если вы будете читать их в туалете. Книга содержит нецензурную брань.

АКТЁР

–…Сатанюк не режиссёр. Просто никто. — Постановил актёр Данилов, отхлебнув вина из залапанного бокала. — Ты видел первую серию его «Нелюбимых Богом»? Это… это рвотный рефлекс с первого кадра! Просто торжество безвкусицы! Пир рукожопства! Абсолютное непонимание профессии!

— Я там снимался… — Отозвался актёр Берко.

— Да. Да. Ты там очень хорош. Просто потрясающ. Один только и тянешь это уныло говно.

— Благодарю покоррррно…

С барной стойки сорвалась заснувшая было официантка и спикировала к их столику.

— Извините, мы закрываемся… — что в переводе с официантского на русский означало «Убирайтесь прочь, сраные ублюдки, не забыв оставить намёк на чаевые. Хотя бы раз, сука!!!».

— Я расплачусь. — Сказал Берко, и Данилову тут же расхотелось в туалет.

Оба выползли из ночного кафе в потрескавшейся подбрюшине здания театра. Такси поглотило тело Берко и понесло в новую квартиру. Оставшийся «ждать свою машину» Данилов закурил тонкую сигарету и глянул на часы — до закрытия метро оставалось еще полчаса.

— Алё, Сатанюк?… Ты в городе? А, дома… А что ж так — пятница же! Завтра рано кастинг? Я помню, да. Конечно выучил, чего там учить. — Данилов вяло помахал свёртком листов с распечатанной сценой. — А? Да не, я просто нарвался тут на эту бездарь Берко, еле отделался. Буэнос ночас, мон шер!

Данилов неспешно направил свои зауженные брюки в сторону «Пушкинской». Вино (бокал купленного и два литра принесенного за пазухой и распитого втайне от официантов) разогрело в груди собственное величие, отчего последнее увеличилось в размерах и перевело Данилова из просто актёров в великолепные. Ещё бы! Он пересмотрел всего Бергмана и фон Триера! За свои неполные 27 он уже примерил на себя образы трёх курьеров, девятерых жертв трудно распутываемых убийств и даже одного Станислава — фельдшера нелегального абортария с двумя страницами текста! А что Берко? Саранский ТЮЗ — вот его уровень. Ему просто повезло с пронырой-агентом. И с фамилией на «Б», отчего и находится в самом начале каталога «Кинопоиска». И соглашается на всякие высеры Сатанюка. Будут, будут еще роли! Просто пока не везёт. То химии с актрисой нет (хотя какая Хохлачевская актриса, я вас умоляю!), то продюсер «его не увидел» (Господи, да ты закончил цирковое училище, какой ты профессионал?!), то…

— Братан, а где тут метро? — Окликнул Данилова кто-то.

— Под землёй. — Огрызнулся актёрище Данилов, которому помешали купаться в Океане Несправедливости. Кто-то, кто приехал в столицу на выходные по путёвке Челябинского Тракторного Завода, даниловский статус не оценил. И чётким ударом рабоче-крестьянского кулака благословил артиста на принудительный отдых меж двумя мусорными баками. Тяжёлый занавес нокаута бархатно опустился между Даниловым и реальностью…

… — Эй… Ты жив?

Данилин открыл глаза. В лунном свете между баками он разглядел маленькое мохнатое нечто, сидящее на его впалой груди. Данилин проморгался, разогнав серебристых посленокаутовых фей, и тут же захотел вернуть их обратно: нечто оказалось худой облезлой крысой. И что самое отвратительное — вполне себе живой.

— Жив. — Констатировала крыса и спрыгнула на разбросанные по асфальту листы сценария. — Этот текст… Ты что, актёр?

— Именно! — Надменно ответил Данилов.

— Какая-то детективная история, судя по всему… — Крыса в прямом смысле пробежалась по тексту, поводила по строчкам розовым носом. — Господи, ну и дерьмище! И это сейчас снимают?

— Да что ты в этом понимаешь? — Возмутился Данилов.

— Я живу под театром!

— А-а-а-а-а. Ну тогда конечно, извини, беру свои слова обратно. Не хочешь открыть продюсерские курсы? — Съязвил Данилов. Но крыса его уже не слушала.

— Сцена вообще не дышит… Никакой разницы в состояниях между интро и финалом. Бог мой, а реплики! Реплики! Будто роботы беседуют с попугаями! И на кого ты пробуешься?

— На опера Живалюка.

— Поняяяятно. Хочешь, помогу тебе вжиться в роль?

— Это каким образом?

— На вот волшебную… — Крыса стала рыться в своём меху. — Волшебную… Да где ж она, мать… Ай, пофигу.

Зверёк подобрал с земли кем-то выброшенный конфетный фантик:

–…Волшебный фант. Держи. Бери-бери. А теперь сожми, так, нормально его пожмякай.

Данилов, закатив очи, повиновался…

… — Короче, звонил участковый. — Опер Синявин спрятал телефон в карман потертой куртки. — Там хата вся в мозгах. Этот бухой гондон жену не просто завалил. Он её утюгом ****анул раз тридцать, у неё башки почти не осталось. Живалюк, слышь меня?

Данилов осмотрелся — он сидел в полицейском УАЗике, несущемся по ночному городу, жёстко подпрыгивая на ухабах. «Какая-то фантасмагория…» — подумал он.

— Эй! Уснул что ль? — сидящий рядом опер Синявин явно обращался к нему.

— Какой кошмар! — воскликнул Данилов-Живалюк, приняв правила этой странной абсурдной игры. «Если камера снимает в лоб, надо довернуть немного голову и чуть наклонить — я так выгляжу брутальней». — Чёрт, вот гад!

— С тобой всё норм? — осторожно уточнил Синявин. — Если там такое месилово, может литр возьмём? Сань, тормознёшь у «Магнолии»?

Водитель молча кивнул. В зеркале заднего вида Данилов разглядел его лицо. Это было лицо Берко. «И здесь поспел! Да как он это делает?!» — подумал Данилов и вслух добавил:

— Литр красного?

— Чего? — Не понял Синявин.

— Ну, вина. Чилийского.

Синявин вцепился глазами в «Живалюка»:

— Ты кто, мужик? — сквозь никотиновые зубы процедил опер и потянулся к кобуре. Данилов сжал фантик…

— Ты что вообще заканчивал?! — спросила Крыса. Данилов огляделся — он снова возлежал в межбаковом пространстве.

— «Щуку»…

— «Щу…» Просто немыслимо! Тебя раскусили за полминуты!

— Потому что этот твой фантиковый метод — полнейшая чепуха! Пробы делаются не так! Я должен получить чёткую режиссёрскую задачу…

— Ты не должен ничего получать! Ты должен дать! Дать режиссёру долбаного Живалюка! — Разглагольствовала крыса, ходя по Данилову взад-вперёд с закинутыми за облезлую спину лапками. — А лучше двух или трёх Живалюков! Я дала тебе шанс побыть одним из них! Думать, говорить, как опер!

— И о чём, по-твоему, думает опер?!

— Не знаю! Может, о том, что его оторвал от дивана какой-то запойный ублюдок, не дав хотя бы несколько сраных часов побыть обычным человеком! Но точно не о Берко, чилийском вине и фотогеничности правой половины своей рожи! Тренируйся! Расти! И запомни — давай, а не проси!

Крыса спрыгнула с Данилова и, по ходу пнув спящего кота, нырнула под колонну театра.

— Учить она ещё будет… — Буркнул Данилов, собрал в охапку сценарий и пошёл домой. Пешком, так как метро уже не работало…

… — Спасибо, очень даже! — Сказал Сатанюк, развалившись в кресле.

— Может, ещё дубль, Алекс? Мне не сложно!

— Да нет… Проба… хорошая, крепкая. Я тебя наберу, ок? — Сатанюк пожал Даниловскую руку и занялся перекладыванием бумаг, давая понять, что пробы окончены. «Не позвонишь же, скотина» — подумал Данилов, ушел домой и три дня пролежал на кровати, гипнотизируя телефон. Первым ему позвонил Берко с «обалденной» новостью: Иуда-Сатанюк утвердил Берко на Живалюка. Данилов поздравил его, разбил телефон о стену и долго смотрел на дверную ручку, прикидывая свой вес и цвет ремня. Но жизнь, как и бесконечные кастинги, продолжилась.

— Спасибо, было хорошо.

— Давайте дубль?

— Нет-нет, этот крепкий. Мы вам позвоним.

…Иногда накануне очередных проб Данилов баловался волшебным фантиком, но неизбежно терпел фиаско. Будучи в родильном отделении, он поднял на руки младенца с лицом Берко и выбросил его в окно. Будучи внебрачным сыном Хрущёва, он размечтался о гонораре в долларах и был немедленно расстрелян. А попав в сборную СССР по водному поло, прямо накануне олимпийского финала с венграми, в пылу игровой тренировки он забыл, какая его сторона наиболее фотогенична, заистерил и утонул прямо в бассейне.

— Дубль?

— Всё было отлично. Мы позвоним.

…Очередной кастинг был в сериал про войну. Данилова желали пробовать на роль фашиста, которого убивают на шестой минуте первой серии. Творческое задание было несложным — выкрикнуть «Нихт!!!» и замертво шлёпнуться оземь. Это был, конечно, главный минус роли. Плюсом же являлось то, что Данилов будет падать замертво каждый год на майские праздники перед многомиллионной аудиторией. А это пусть и грош, но в копилку фильмографии. Волшебным фантиком будущий экранный захватчик решил даже не пользоваться — падать замертво на шестой минуте он неплохо умел ещё с сериала про иго.

Насвистывая саундтрек к «Касабланке», Данилов уже подходил к студии, когда ему позвонил взволнованный агент:

— Данилов! У них всё поменялось! Короче, на съёмки заходит новый продакшн! С бюджетом, ресурсом и прочими прелестями! На главные роли берут весь цвет — Трепыханова, Ляльскую, Близнюка-Первородного! Весь Парнас купили! Хотят продукт в Европу везти! И самый цимус — режа поменяли! Знаешь, кто будет?… ГРЫМУК!

Актёрское сердце Данилова выпрыгнуло из горла и уже через минуту было в Смоленске. Грымук. Гений. Мастер. Обладатель полного серванта международных премий. Унижающий. Оскорбляющий. Превращающий тебя в ничто. Ма-ма…

— Вы у нас… на роль Пауля. Как вас… Данилин? — Змеиный режиссёрский взгляд заполз в душу и занял место сбежавшего сердца.

— Данилов…

— Пофиг. Тянуть кота не будем. Начинайте. Текст крестьянина я подам. Включите камеру.

Данилов забыл слово «нихт» и вспотел. Полез в карман за платком и нащупал что-то шелестящее. Фантик. Данилов не хотел его сжимать, но пальцы предательски свела судорога…

…За шиворот серого мундира попало что-то ледяное — это капля сорвалась с потревоженной еловой лапы. Пауль поморщился и осмотрелся. Никого. Странные эти леса. Вроде идёшь цепью, чуть зазевался — и рядом нет никого. Только тёмный ельник, шелестящий каплями мелкого косого дождя. В такую погоду не надо быть здесь. Лучше сидеть в кафе «Чёрный Виноград», что в его родном Кёльне, на углу Хильдебольдплац и Норбертштрассе. Где солнечные лучи меняют цвет, прорываясь сквозь витражные окна, и рассыпаются разноцветными пятнами по старой зелёной плитке. Сидя на скрипучем стуле, там можно бесконечно долго наслаждаться чашечкой кофе — лучшего в городе, сваренного крепким стариком Хоффером. Но Хоффера больше нет. За его семьёй пришли и куда-то увели. Куда — Пауль не знал.

Солдат отодвинул в сторону очередную тяжёлую лапу, стараясь не попасть под сорвавшиеся вниз капли. Перед ним стоял человек. Он был с бородой, в жилетке из овчины и сбитых дырявых сапогах. Человек испуганно смотрел на Пауля, прижимая к груди самодельный нож. Пауль остановился, и его лицо обдал град капель с отпущенной ветки. Но он даже этого не заметил.

Пауль тысячу раз представлял, как он убивает врага. Это всегда выходило легко и лихо, прямо как в этих фильмах, на которые он ходил с сестрой в «Лихтбург». Вообще, война представлялась ему неким спортивным состязанием, чем-то вроде его любимого плавания. Ты тратишь какое-то количество сил, побеждая врага с незапоминающимся лицом, и тебя любят свои и уважают чужие. И ты получаешь от всего этого кайф, поёшь и не спишь всю следующую ночь, переживая победу снова и снова. Но месяц на Восточном фронте показал, что это не так. Обгаженные трусы после бомбёжки не очень-то годятся для чувства кайфа. И черные головешки на месте сгоревших изб — это не белизна бассейнового кафеля. И лихость куда-то ушла, оставив в ногах и руках лишь размокшую вату. Потому что враг всё же имел лицо. Испуганное лицо человека с ножом. Человек прыгнул.

Он сбил Пауля с ног и завизжал. Пауль разом отяжелевшей рукой попытался схватить его за руку, но человек с размаху всадил нож в его тело. И еще раз. И еще. И еще. Паулю стало очень страшно, он захрипел. Человек продолжал наносить удары, сопровождая их надрывным возгласом. Он рыдал, но остановиться уже не мог. Всё это время Пауль, не отрываясь, смотрел в глаза человека. Постепенно искаженное бородатое лицо расплывалось, превращаясь во что-то другое, отвратительное и потустороннее. Пауль понял, во что. В Правду. Правду, которую он знал. Он знал, куда увели старика Хоффера. И все эти вереницы испуганных людей с желтыми звёздами на груди. Он знал, что сгоревшие дотла избы не были пусты. И что он — часть всего этого. Просто он всё это вырезал из своего фильма о войне.

И тут Паулю стало очень противно. Он больше не хотел спастись. Он хотел, чтобы всё это просто закончилось.

— Ещё. — Шептали его губы, окутанные розовой пеной. — Ещё. Ещё.

Человек выбился из сил и в изнеможении бухнулся на игольчатый настил. Наконец всё закончилось. Пауль разжал руку с фантом.

… — С тобой всё в порядке, Даникактамтебя? Принесите воды и вырубите камеру кто-нибудь! — заскрежетал Грымук, сдув администратора взглядом.

Данилов, всё ещё лёжа на стёртом паркете студии, медленно высунул руку из кармана:

— Дда. Да.

Грымук рывком поднял кисельного Данилова и усадил на стул:

— Может, чего-то хочешь?

— Кофе. Того, который варил Хоффер в «Чёрном Винограде». Это кафе такое, в Кёльне, на углу Хильдебольдплац и Норбертштра…

— Там еще такие скрипучие стулья и витражные окна. — Подхватил режиссер, одарив актёра винировой улыбкой.

— Ага, и ещё на полу такая зелёная пли… — С жаром затараторил Данилов и осёкся — Грымук явно над ним издевался. — Извините.

Данилов тяжело поднялся и побрёл к выходу.

— Мы вам позвоним. — Бросил ему вслед Грымук. Когда дверь за актёром закрылась, он повернулся к продюсеру:

— Мне в сериал нужна новая линия с немцем. На все серии. Вот с этим вот. Как его. Дани… ну ты понял.

— Ты чё, хронометраж не резиновый!

— Мне пох. Уберём сцены со Сталиным и пару танковых боёв.

— Да как без танковых?! — Лицемерно возмутился продюсер, в душе радостно убрав из бюджета пару внушительных чисел. — Серик же про войну, Грымук!

— Именно. Про войну. — Задумчиво ответил тот.

— Как скажешь, ты режиссер. — Притворно вздохнул продюсер и обратился к сценаристу. — Ты, как там тебя. Впишешь линию немчуры, понял нет? Две недели тебе.

Сценарист молча кивнул и в своих бурных сценаристских фантазиях тут же красиво взорвал продюсера с Грымуком в тонированной «Ладе».

В это время ничего не знающий Данилов тащился по холлу студии. Он увидел Берко, прохаживающегося вдоль стендов с фото народных и заслуженных. Шевеля губами и жестикулируя, Берко повторял роль — он пробовался на гвардии лейтенанта артиллерии, влюбившегося в связистку-предательницу.

— Удачи. — Промолвил Данилов и пожал ему руку. Берко недоверчиво посмотрел на него, первый раз в жизни почувствовав от Данилова что-то, смахивающее на искренность. Данилов же поплёлся дальше, размышляя, не вернуться ли ему в родной Нижневартовск. Всё это чушь, думал он. Актёрство, мечты о славе, творческие муки… И этот идиотский крысиный фантик. Данилов вытащил его из кармана и разжал кулак. Это был не фант. А старый чек из «Чайхоны». Фантик он забыл в других зауженных брюках.

Грымук позвонил в четверг.