Бабочкой средь фейерверков

Кирилл Ронед

Действия книги происходят недалеко от Иркутска в небольшом городке металлургов.Главный герой – клоп. Единственный кто желает разобраться, отыскать личную, а не общую гармонию за пределом себя и колеи. Читатель и герой поставлены перед ликом тупой гримасы неизбежности, работы на заводе и смерти от паленой водки. Куда занесет его это? Книга содержит нецензурную брань.

3

Я бреду по мокрой тропе в лесу, похоже, это подъем в крутую гору, но я этого совсем не чувствую. Как будто прогулка по золотому пляжу с коктейлем в руке. Лишь бы какой-нибудь одичавший лесник или грибник не зарубил меня здесь. На глазах у скучающих деревьев. Я поднимаюсь к ней, той самой, хоть и ни разу не смог нормально разглядеть ее лицо. Но я знаю, я уверен, что ждет меня там. С каждым шагом вкушаю встречу, представляю этот момент, совсем позабыв об усталости. Перебираюсь через горный хребет. И наблюдаю, как она, девушка, самая лучшая во Вселенной, растворяется в тумане, словно мираж в жаркой пустыне. Откидываюсь назад, закрываю глаза, приказываю себе ждать ее снова тут вечность. Но все равно просыпаюсь в автобусе, который везет меня в дождливый день по протяженному берегу Байкала. В нем только я, водитель и две бутылки светлого пива. Шофер на мой рассказ лишь мычит и говорит, что у меня еще вечность, чтобы встретить ее на той горе.

— Вот так сон, ебать, — сказал я.

Настолько расстроенным не просыпался уже давно. А каково мне, который все это испытывает во сне? Это надо же.

Чем-то мы с ним даже схожи, но у меня нет столько жизней. Две или три, одну из них я потрачу на то, что буду кидать камни в огромное синее море, а если в последней не повезет сделать что-то великое, то придется подниматься на гору. А может, и нет никакой той самой, может, это всего лишь плод воображения? Для того, чтобы существовать, ждать и страдать. Существовать как-то не сильно хочется, следует максимально отсрочить экзистенциальные вопросы, чтобы только лет в сорок сесть на лавочку в парке и сказать самое отчаянное «бля» на свете. А может, и не в сорок. Это никому не известно.

С этими мыслями я отправился к Почтальону, придерживая отяжелевшую голову. Думать, оказывается, очень энергозатратно. Ночью была метель, но от нее остался лишь очень холодный ветер и огромные сугробы. Именно он бродил по этажам, свистел, поднимал пыль, стучал форточками, словно призрак злого деда. Дверь в квартиру Ярика была немного приоткрыта, а за ней сразу то, что осталось от бати, а именно — разбросанные вещи и погнутая ложка. Сам же виновник торжества трясущимися руками размешивал сахар в чае и молча смотрел на меня. Я тоже, по сути, одаряемый, в прошлый раз его батя обещал мне открутить голову, в этот же раз он, скорее всего, зарезал бы меня.

— Ну здравствуй! Как сам? Мне кажется, чем чаще батя приходит сюда, тем меньше становится ложек.

— Зато появляется сахар, — равнодушно ответил мне Почтальон.

— Это — да. Тебе, может, убраться помочь?

— По хуй, меня и так все устраивает… Жизнь эта между наковальней и молотком заебала уже, лишь бы это все закончилось. Смысла в этом уже никакого не осталось, просто какое-то бессмысленное существование. Понимаешь?

Мы стояли и смотрели друг на друга как обитатели разных Вселенных. У него давно были какие-то проблемы, но он о них не рассказывал. Только говорил «хорошо» и не более. Потому что всем все равно, что творится в жизни у мужика, да и больше знать и не надо. Какие у него там трудности, проблемы, — всем наплевать. Главное — результат, а если его нет, то это и не мужик, получается, вовсе.

Выглядел он так, будто стоял уже одной ногой в могиле. Неправильно так говорить, но я к тому, что ему каким-то образом удавалось в нее не свалиться, удивительный персонаж. Из него сыпался песок, отваливались куски, но он все равно радовался тому, что с утра все еще может закурить сигарету.

Знаете, у каждого дома есть свой запах, например, в каком-то пахнет жареным луком с майонезом или же перегаром с дешевыми духами. А тут пахло протухшей рыбой, канализацией и куревом. Как бы Ярика ни устраивало, что происходит дома, мы решили половину вещей выбросить на помойку, а другую постирать. То, что было на полу, вымели в подъезд и скинули вниз по этажам, чтобы мусор сам нашел свое место. Пока мы убирались, даже смогли найти еще одну столовую ложку и немного мелочи. Баланс во Вселенной восстановлен: два друга, две ложки.

Нам нужно было расползаться по своим рутинным делам. Но когда мы вышли из подъезда, в трехстах метрах от нас стояли местные районные приматы, одетые в сине-красные куртки с надписью Russia, кроссовки с местного рынка и черные шапки-гондонки, которые даже не закрывали уши. Самый главный из них что-то жевал во рту, переваливался с ноги на ногу и тупым взглядом смотрел на нас, почти как хозяин БДСМ-подземелья.

— Эй, лошары! Сюда ползите! — выкрикнул один из них и демонстративно плюнул себе на ботинок, скорее всего, он не собирался этого делать, просто факт.

Как бы ни хотелось подходить, но встреча с представителями класса коррекции неминуема для жителей провинции. Чем ближе мы приближались к ним, тем яснее становилось, что это отголоски ночи Стаса и «светленькой» за полторы тысячи.

— Ну вы и попали, пидоры. Ваш кореш уже получил по голове за свой поступок, теперь ваша очередь, пидоры, — с неадекватной агрессией и ненавистью прокричал на нас хозяин этой Гели.

Я выдерживал незатяжное молчание.

— Очередь в чем? В том, что наш «дружочек» стал одним из тех горожан, кто ей просунул?

— Да ты охуел!

— Ну да, кишка у тебя тонка лезть на меня, мудак, — после этих слов я со всего размаха зарядил ему в челюсть, и, прихватив Почтальона за куртку, мы бросились бежать.

Так сильно я давно не рисковал! За нами неслись три обезьяны, что-то выкрикивая, падали на голом льду в своей обледеневшей обуви с рынка. У нас с Яриком было преимущество в том, что мы знали в этой местности каждую щель в заборе, каждый проход между гаражей и домов. По итогу все прошло успешно.

Знаете, когда смотришь на этих людей, я имею в виду маргинальные прослойки, возникает насущный вопрос: а зачем они живут? Какая у них мечта? Мечта-то их для меня ясна и понятна. Стать сильнее и круче, чем Вова из какого-нибудь другого района. А вот для чего живут, непонятно. Как будто просто болтаются в киселе, подергивая ногами и руками. Хотя я вот так пишу о чужом предназначении в жизни, при этом сам не определился. Например, Стас живет ради удовольствия и наслаждения. Даже получив по шапке, он все равно не изменит свое влечение к дамам. Деволюб как-никак. Жить ради такого, конечно, стоит, но ради материального достатка — такое себе решение. Вы же не хотите быть, как господин из Сан-Франциско?

История с этим парнями, конечно, на этом не закончилась. Как только мы отдышались, надо было выручать потерпевшего, кто знает, может, он уже мертв вовсе. У этих обезьян один мозг на троих — это надо помнить и знать, как падежи или таблицу умножения. Одна голова там отвечает, в каком направлении двигаться, а оставшиеся две в постоянной битве за право мыслить. Вот такой получается провинциальный Змей Горыныч.

Честно сказать, мы тогда втроем не понимали, какая голова решила, что, если поставить синяк, сломать нос и ухо, — это хороший выход из данной ситуации. Они как будто забыли, за что дрались. Теперь Стас еще более симпатичен и привлекателен для девушки, с которой переспал. Она же ведь на такой контингент парней и направлена.

Товарищ был мудр в этом плане, он это воспринимал как плату, а не как произвол и взбучку без надобности. Это, быть может, с возрастом приходит или с опытом. Я бы после такого обозлился бы как черт и хотел бы вернуть справедливость. А Почтальон бы такое вообще не пережил, слишком уж слабый и тощий был.

Раздражающий и осуждающий голос наконец утих. Прошел страх, пропали сомнения в том, что отсюда можно как-то выбраться. Как я сразу не понял, что это конечная станция? Все же просто.

С течением времени я понимал, что мне устроили какую-то извращенную пытку. Сейчас я остался наедине со своими мыслями. Раньше, когда такое случалось, я просто включал себе музыку. С ней про эти все жизненные запары можно позабыть. Я даже спал под музыку. Что там, что здесь у меня дофамина и серотонина было очень мало.

Не оставалось ничего делать, кроме того что откинуться и оглядываться на осуждающее смотрящее прошлое. Тогда мне, наверное, единожды пришлось задуматься о том, что кому-то я так мог насолить, что он меня сюда отправил. Может, тот черт, которого я обругал на днях? Нет, это точно тот парень, который не так мне улыбнулся.

На самом деле это уже не имеет никого смысла, в принципе, теперь многое не имеет смысла. Важно лишь, сколько мне придется так лежать…

Сутки, год? Здесь сложно понять течение времени, спать совсем не хотелось.