Потомокъ. На стороне мертвецов

Кирилл Кащеев, 2022

Вторая книга цикла «Потомокъ». Никто не знает, что именно столичный франт Митя Меркулов спас уезд от нашествия восставших мертвецов. Впрочем, его самого это вполне устраивает. Митю больше занимает поездка с отцом в губернский город и ожидание спасительной посылки от бабушки. Скорее бы продемонстрировать свой новый гардероб и произвести должное впечатление на прекрасных барышень! Только вот что делать, если нечисть не отстает и здесь, а прекрасное времяпрепровождение омрачают оборотни, загадочное проклятие семейства Шабельских и… снова мертвецы?

Глава 8

Снова дом, немилый дом

Вслед за паротелегой Митин автоматон проследовал на центральный проспект. Открывшееся зрелище даже ненадолго подбодрило. Мостовая на проспекте, прозванном Екатерининским, оказалась неожиданно изрядной — плоские, подогнанные друг к другу булыжники. Паротелега лавировала меж телегами простыми, фырча паром и подпрыгивая на стыках. Ржали лошади, кучера колясок грозились вслед кнутами. «Все же колесная конструкция изначально ущербна», — думал Митя, когда его пароконь, мягко шипя, переставлял литые копыта, а седло лишь едва покачивалось, как колыбель младенца. Митя ловил восторженные взгляды мальчишек в гимназической форме, и держать осанку стало почти легко. Перед глазами только плыло иногда.

Митя подогнал автоматон и, не обращая внимания на хмурые взгляды Ингвара, поехал рядом с паротелегой.

— Там строится Горное училище! — перекрывая фырчание двигателя, прокричал Свенельд Карлович, указывая на «пеньки» стен перед монументом Ея Императорскому Величеству Екатерине II Одинсдоттир.

Проспект весь напоминал строительную площадку. Митя хотел бы скривиться, но живая суета, перекличка сотен голосов — далеко не все на росском — невольно сообщали чувство приподнятости. К окнам магазина под вывеской «Вѣнскій шікъ» приникло несколько разновозрастных дам и девиц. Завидев Митю, все они смолкли, а потом снова зашептались, теперь уже не сводя глаз с приближающегося автоматона. Копыта пароконя звонко стучат по брусчатке, профиль всадника чеканен и неподвижен… Глаза пришлось скосить так, что еще чуть-чуть — и черепную коробку изнутри разглядит. Очаровательные, почти парижские шляпки дружно повернулись ему вслед. Среди девиц были прехорошенькие! Ингвар фыркнул так, что заглушил мотор паротелеги, и посмотрел на Митю неодобрительно.

Из следующей лавки пахнуло пряным табачным запахом, а в витрине… в витрине «Депо табаку» вычурно одетый коричневый арапчонок — ростом с локоть — деловито скручивал, обрезал и раскуривал сигару, задумчиво пуская кольца к потолку.

— Голем, — улыбнулся Свенельд Карлович. — Только маленький. Раввин Холмский, главный каббалист Полякова, выдал младшую дочь за сына Фельдмана. Големчик — из ее приданого. Говорят, доход лавки вырос вдвое.

Митя уже хотел попросить управляющего объясниться, но на горизонте задвигалось, он поднял взгляд… да так и замер, вцепившись в рычаги автоматона и ошарашенно запрокинув голову.

Над невысокими домами проспекта торчали недостроенные башни, похожие на башенки боярского терема. А над ними, превосходя каждую на голову, двигались громадные фигуры. Именно что на голову — на огромные, круглые глиняные головы, с грубо выдавленными ямами глаз и провалом рта! С похожими на бублики круглыми ушами! В трещинах, точно пересохшее тесто!

— Вокзал строится. Поляков, Самуил Соломонович, харьковский железнодорожный подрядчик, — Свенельд Карлович встал на облучке телеги, — тянет чугунку Курск — Харьков — Азов… ну и за нашу, Екатерининскую, ветку тоже взялся. Его глиняные големы вполне способны шпалы класть, а обходятся раз в сто дешевле пароботов и впятеро в сравнении с живыми рабочими.

— Истукан глиняный жрать не хочет и дети у него не плачут! — произнес рядом ненавидящий голос. — Жидовня поганая, трудовой народ работы лишают!

Тощий, как селедка, мужичок в замызганном пиджаке и картузе с обломанным лаковым козырьком прошагал мимо, злобно зыркнув на Митю. Догнал бредущего по улице старого еврея в лапсердаке и вдруг, специально свернув, с силой ткнул того локтем. Зажатая под мышкой у старика книга ляпнулась на мостовую. Кряхтя и охая, старик опустился на колени и, тихо причитая, принялся отряхивать с обложки грязь. Злобно расхохотавшийся мужичок исчез в толпе.

— Каббалисты поднимают големов только для Полякова, что, к сожалению, вызывает неприязнь у малообразованных слоев… — отводя взгляд от этой неприглядной сцены, пробормотал Свенельд Карлович.

«А еще больше у тех подрядчиков, что големов не имеют», — подумал Митя.

— Но поедемте уже, тут недалеко! — с деланой веселостью вскричал Свенельд Карлович, взмахом руки указывая в проулок. — Рядом пожарная часть и самый большой полицейский участок, Тюремный замок неподалеку… Аркадий Валерьянович при случае и отобедать домой заезжать сможет. Были и другие дома с выгодным местоположением: на другой оконечности проспекта, рядом с лагерями уланского полка.

— Где Петр Шабельский служит? — заинтересовался Митя.

Свенельд Карлович поморщился, кивнул и снова перевел разговор на дом:

— Дом с полной обстановкой, даже с посудой, состояние весьма недурственное, разве что ограда низковата. У вас ведь и автоматоны на заднем дворе будут содержаться, и сейф в кабинете Аркадий Валерьянович наверняка пожелает. Пришлось ограду немного поднять, ну да кирпич у нас свой…

Оба — и Свенельд, и Митя — криво улыбнулись. Куда только они этот «свой» кирпич не применяли! Вот разве что продать никак не могли.

— Зато у дома есть огромное преимущество! — Штольц свесился с облучка и заговорщицки прошептал: — На верхнем, господском, этаже — две ванные комнаты.

Митя приподнял брови — и что? Помещение для мытья даже в поместье Шабельских было — рядом с кухней, чтоб недалеко воду носить.

— Две ванные комнаты… подключенные к водопроводу!

— Что? — дрогнувшим голосом переспросил Митя. Такое не во всех петербургских домах бывало, а тут…

— С бунзеновскими нагревательными колонками. И внизу еще отдельная помывочная для прислуги!

— Что? — только и смог повторить Митя. Это и есть сюрприз, о котором говорил отец? Да это же… потрясающе! Он решительно рванул рычаги автоматона.

Средних размеров особнячок красовался на углу Тюремной площади — по другую сторону возвышалась мрачная громада тюрьмы, позади нее торчала пожарная колокольня. Но Митя смотрел только на особняк. Ясно было, что душа Свенельда Карловича, истинного дитяти Одина, сразу же прикипела к этому дому: аккуратный особнячок под красной черепицей точно перенесся сюда из центра Берлина или Мюнхена. Жестом фокусника, вынимающего из шляпы кролика, Свенельд Карлович вытащил связку ключей. Ингвар заглушил паровой двигатель, а его брат с ключом наперевес двинулся к добротным железным воротам. И вдруг остановился, ошеломленно глядя на пустые скобы замка.

— Здесь был замок! — вскричал он и резко толкнул створку. Та качнулась и не открылась, лишь резко лязгнула, точно изнутри был заложен засов.

— Ничего не понимаю! — Свенельд Карлович раздраженно потряс створку.

От чувства острейшего déjà vu у Мити аж стало больно в груди. Вот так же точно они с отцом приехали к их собственному запертому на все замки имению! В окно дома он больше не полезет — ни за что! Прошлого раза довольно.

— Эй! Кто там озорует? — раздался раздраженный окрик.

Дубовая дверь распахнулась, и на порог выскочил мужичонка с двустволкой. Оглядел Митю на автоматоне, братьев Штольц рядом с паротелегой и насупился.

— Никак, адресом ошиблись, господа хорошие? Вот и езжайте, куда вам надоть, а ворота не трожьте, не то стрелю! — Мужичонка потянул за ручку, намереваясь захлопнуть дверь.

— Любезнейший! — торопливо окликнул его Свенельд Карлович. — Вы кто такой?

— Так сторож я здешний! — деловито, как муравей гусеницу, волоча дверь на себя, пропыхтел мужичок.

— Я вас не нанимал!

— Дык и я вас в первый раз в жизни вижу, барин! — без особой почтительности хмыкнул мужик и захлопнул за собой дверь.

В два длинных шага Свенельд Карлович оказался возле двери, дернул, потянул из связки другой ключ, снова растерянно уставился на дверь и принялся ковыряться во врезном замке. Ключ не влезал.

— А ну, идите отсюда! — Смотровое окошко над дверью распахнулось, и там заворочалось дуло ружья — то ли грозясь выстрелить, то ли просто норовя постучать Свенельду Карловичу по голове. — Пьяные, что ли? Ща хозяйку покличу, а она — городовых!

— Какую еще хозяйку! — Свенельд Карлович беспомощно поглядел на Митю. — Хозяин…

— А, вот чего! — Мужичок явно обрадовался. — Ежели вам старый хозяин надоть, так опоздали вы, господа хорошие. В заграницы он отъехал, а дом сдал. Теперича туточки хозяйка наша.

— И вы сменили замки! — глядя то на связку, то на так и не открывшийся замок, выпалил Свенельд Карлович.

— Знамо дело, сменили! Два дня, почитай, на то убил, — кивнул сторож. И пробормотал: — А то явятся какие друзяки старого хозяина, а тут наша хозяйка как есть одна… Не дело. — И строго посмотрел на Свенельда Карловича.

— Кажется, вас обманули, Свенельд Карлович, — с коротким смешком выдавил Митя. — Может, нам все же стоило согласиться на ключи от казенной квартиры?

— Брата никто не обманывал! — выпалил Ингвар. — Это вы всех подозреваете, потому что сами…

— Ингвар, подожди! Владелец — порядочный господин и не мог сдать дом двоим сразу! Послушайте, милейший… — Штольц обернулся к сторожу. — Не знаю, что у вас за хозяйка, но здесь ныне проживает начальник губернского департамента полиции, коллежский советник Аркадий Валерьянович Меркулов с семейством.

— Верно, барин, баете — он и проживает! — неожиданно согласился сторож. — Потому хозяйка и велела замки поменять, а то мало у кого ключи-то остались? Вот хоть у вас, барин, а вы-то вовсе неизвестно кто такой!

— Я управляющий господина Меркулова! — уже заорал Штольц, спугнув волокущую короб с пирогами разносчицу.

— А я — сын. — Митя кончиком пальца отвел в сторону ружейное дуло: он слишком хотел в одну из двух ванных комнат и спать! В седле автоматона он был почти вровень с окошком.

Растерянный мужик запустил обе пятерни в редкую шевелюру и принялся почесываться.

— Открывай немедля, прежде чем я не вынес тут и дверь, и окна! — И Митя дернул рычагом, заставив автоматон вздернуть голову и выпустить две струи пара прямиком в окошко.

Мужик заорал, шарахнулся, за дверью загрохотало, будто он там рухнул.

— Городовому засвищу! У меня и свисток есть! — глухо, как из погреба, донесся сквозь окошко хнычущий голос.

— Не успеешь — я сам позову! — рявкнул Митя — под кожей снова начал глухо тлеть противный мутный жар. — В тюрьму тебя брать, за захват чужого дома! Тут и идти недалече!

Второй раз он так отчаянно хочет мыться и спать, а его не пускают! Сперва в имении, теперь в городе. Здешние места, сдается, жаждут от него избавиться. Только не выйдет! Одно дело не хотеть сюда самому, но чтоб какая-то провинция просто-таки выживала его прочь? Нет уж!

— Не захватчик я! Сторож! Я… хозяйку позову! — Стало слышно, как мужичок затопотал прочь.

— Еще сегодня утром я был уверен, что мой отец не женат, — выдавил Митя.

— Вы ему тоже не про все свои… художества сообщаете, — ехидно протянул Ингвар.

В соседнем доме негромко брякнула ставня, и мелькнул чей-то блестящий глаз. Соседи изволили любопытствовать.

Изнутри загремел засов — и когда только успели заложить? — и дверь медленно, со скрипом отворилась. Столь же медленно, стараясь сохранять достоинство, Митя выбрался из седла, переглянулся со Свенельдом Карловичем и ступил внутрь.

Сумрак обрушился влажной после сна подушкой. Тускло и зловеще мерцала бронзовая рама высокого зеркала — своего отражения Митя не увидел, стекло затянуло мутной пленкой. Пахло сыростью и нежилыми комнатами, запах был слегка разбавлен терпким ароматом уксуса и каких-то трав. Митя резко обернулся… В боковом коридоре мелькнула фигура в сером: девушка в форме горничной посмотрела на него с откровенным ужасом и пропала, канув в сумрак. Митя шагнул вперед — ковровая дорожка мягко подалась под ногой, будто прикидывающееся лугом болото. Мите даже послышалось чавканье — еще шаг, и… бульк! Дорожка проглотит его, точно и не было никогда. Он судорожно перевел дух, заставляя себя сделать этот шаг, потом второй и третий…

Дубовая дверь с грохотом захлопнулась, отрезая его и Свенельда Карловича от людной площади и автоматонов.

На ниспадающей, точно мраморный водопад, лестнице возникла темная человеческая фигура. Тонкая рука без единого кольца легла на прихотливый изгиб перил, и женщина бесшумно поплыла вниз — подол длинного платья скользил по ступеням. Из сумрака медленно проявлялся высокий лоб, собранные в строгий пучок светло-русые волосы, темные провалы глаз и нитка сжатых губ…

— Вш-ш-ш-ш! — Воздух с едва слышным свистом вырвался меж плотно стиснутыми Митиными зубами. Ярость, алая, как кровь, и острая, как посеребренный нож на нежить, вскипела в груди, комом стала в горле и поднялась до глаз.

Он стоял на пороге собственного дома как… проситель, бродяга, под любопытными взглядами соседей переругиваясь с наглым мужиком из-за… из-за…

— Зс-с-с-сдравствуйте, тетушшшшка! — из последних сил сохраняя хотя бы видимость спокойствия, прошипел он. — Вы вовсе не изменились за три года, что мы не виделись. Чем обязаны?

— Здравствуй, Дмитрий! — выходя под падающий из витражного окна тусклый свет, холодно ответила женщина. Была она высока и не столько стройна, сколько сухопара. У строго поджатого рта залегли две глубокие морщины. — Твой отец очень просил, и я согласилась приехать. Уж не предполагал ли ты, что он сам станет заниматься домом?

— Он мне ничего не говорил! — вскричал Митя и поперхнулся. Отец ведь не обещал, что сюрприз будет приятный! Ну, батюшка…

— Он и не обязан тебе отчетом, мальчик! — насмешливо бросила тетушка, а Митя возблагодарил Предков, что Ингвар остался с автоматоном.

— А где же… кузина? — Митя огляделся: ему смутно помнился эдакий пучок лент на тоненьких ножках — у тетушки была дочь. Имени не помнилось вовсе.

— Ниночка в своей комнате.

Ne serait-ce pas charmant?^[8] — как говаривал младший князь Волконский. Он, законный хозяин, еще в дом не попал, а у кузины Ниночки тут уже своя комната!

— Прячется, бедняжка? — с деланой озабоченностью спросил он.

— Ну почему же… — слегка растерялась тетушка.

— Что-то же заставило вас, милая тетушка, посреди губернского города, в квартале от полицейского участка, сесть в доме, как в осаде. Даже замки сменить озаботились. Как отец-то в дом попадет? Он сказал, что поздно вернется.

— Антипка откроет, — процедила тетушка.

— Или вызовет отцовских городовых гнать отца прочь. Вот как нам грозился. Ах да, где же мои манеры! Дорогая тетушка, позвольте представить вам человека, едва не поседевшего от вашей милой… гхм… шутки с замками… Наш управляющий имением, Свенельд Карлович Штольц. А это тетушка моя, отцовская старшая сестрица, Людмила Валерьяновна, в замужестве Фомина, вдова титулярного советника. Из Ярославля.

Свенельд Карлович поклонился, тетушка же даже не кивнула, лишь сильнее поджала и без того тонкие губы.

— На улице еще имеется Ингвар, автоматоны караулит. Так что, может, бравый Антипка уже откроет ворота, а горничная приготовит комнаты для господ Штольц? А мне — ванну!

Сторож дернулся было и тут же замер, пригвожденный к месту тетушкиным взглядом.

— Брат ни о чем таком меня не предупреждал! — процедила она.

— О чем не предупреждал, тетушка? Что с дороги… — «И после визита в залитый кровью дом», — мысленно добавил Митя. Собственное тело казалось грязным и липким, точно покрытым коркой засохшей крови, а за шиворот будто натрясли муравьев, и теперь они ползали под одеждой, оставляя болезненные следы крохотных лапок. — …Следует принимать ванну? Так о таком предупреждать не надо, чистота — важнейшее условие обхождения приличного человека.

— Что у нас гости!

— Наверное, потому, что у нас вовсе не гости? Свенельд Карлович часто станет наезжать по делам, а Ингвар и вовсе будет здесь жить.

Да сколько же можно! Митя поглядел на тетушку с раздражением. Еще и голова кружиться начала, и снова в жар кинуло.

— Без прямого распоряжения Аркадия я не могу поселить в доме каких-то… неизвестных!

— Вы собираетесь держать господ Штольц в гостиной до приезда отца? — с совершенно искренним недоверием — как тетушка себе сие представляет? — спросил Митя.

— Конечно же, нет! Господам придется вернуться, когда Аркадий Валерьянович будет дома, — твердо, словно налагая печать, объявила тетушка. — Но если он будет поздно, то лучше завтра.

Митя похолодел, боясь глянуть на Свенельда Карловича. Он и сам был отнюдь не рад, что Ингвар поселится с ними, но…

— Господин Штольц имеет законное право на место у очага своего ярла, — вскидывая голову, как это делал великий князь Николай Михайлович, и глядя на тетушку тем самым отлично запомнившимся ему взглядом истинного Даждьбожича на мерзкую тлю, отчеканил Митя. — Оскорбляя его… надеюсь, что по незнанию и недопониманию… вы бесчестите отца!

К великокняжеским взорам тетушка оказалась гораздо устойчивее самого Мити. Или у него просто взгляд не вышел?

— Мне не известно ни о каких… правах! — нагибая голову, точно готовая бодаться коза, упрямо объявила она и даже слегка присела, будто готова была раскорячиться поперек лестницы, но не допустить их внутрь.

— Я вам только что сообщил! — Голос у Мити зазвенел, он с ужасом понял, что еще чуть-чуть, и голос просто сорвется, даст мальчишеского петуха.

— Неужто ты думаешь, я стану менять решение… из-за твоих слов? — ударила тетушка… и улыбнулась уже с откровенным торжеством.

Мите показалось, что его шарахнули тяжелым по голове. Отец. Принявший клятву дружинника и давший ответную клятву ярла. И не сумевший ее исполнить. Митя зажмурился, вдруг представив: петербургский салон, блеск эполет, трепет вееров… «Вы слыхали? Этот полицейский, что осмелился обвинить великого князя в воровстве, вовсе честь потерял! Отказал в ночлеге человеку, давшему ему дружинную клятву!» — «Ах, не смешите! Какая честь у подобных господ, откуда?»

И лицо слышащей все это бабушки-княгини каменеет.

И кому потом объяснишь, что это все тетушка? Та, которая из Ярославля.

Митя понял, что сейчас убьет эту женщину, походя и небрежно втаптывающую их с отцом честь в грязь. Убьет особенно страшно за то, что в ее жилах течет общая с ними кровь.

Митя медленно-медленно поднял глаза. Его сердце колотилось судорожно и рвано: тыдых-тыдых-тыдых! И, словно подстраиваясь в такт, мелко и часто забилась жилка под воротом теткиного платья. Митя не видел ее, но чуял биение, нервный, обреченный ток крови: сама тетка еще ничего не понимала, но кровь… ее кровь… Ведь это так легко! Шаг… Две ступеньки. Удар собранными щепотью пальцами, вминающими ткань платья в ключичную ямку. И легко, как нитку — дзанг! — перервать артерию. Фонтан крови, бьющий в потолок, разукрашивающий алыми узорами стены и лестницу. Тетушка еще успеет понять — быстро, в одно мгновение. Возможно, не успеет поверить. И завалится на спину, как опрокинутая кукла, и багряной дорожкой кровавый поток потечет со ступени на ступень…

А стены с потолком потом и побелить можно.

— Митя! Митя! — сквозь гул в ушах до него донесся крик, и его схватили за плечо.

Митя вздрогнул, споткнулся о нижнюю ступеньку, вдруг поняв, что стоит уже у самой лестницы, и обернулся. Меж пляшущими в глазах кровавыми колесами с трудом разглядел белое как мел лицо Свенельда Карловича.

— Митя… Не надо, — почти прошептал управляющий, с откровенным ужасом вглядываясь Мите в лицо. И что он там такого увидел?

— Что — не надо? — голосом тяжелым и гулким, будто не своим, переспросил Митя.

— Ничего не надо. Что бы вы ни хотели сделать… или сказать… Я вовсе не собираюсь оскорбляться этим… явным недоразумением…

Словно сквозь туман пробилась мысль: «Тетушка — недоразумение. Явное».

— Мы с Ингваром сейчас поедем, найдем Аркадия Валерьяновича…

Митя с трудом мотнул головой — его повело в сторону, так что пришлось вцепиться в перила:

— Не… сейчас. Он там… господину полицмейстеру объясняет, кто ныне в губернской полиции власть.

А тут явится его первый и единственный хирдманн… которого сестра признанного ярла не пустила в дом. Там ведь еще жандармский ротмистр. И казацкий старшина. И кровный княжич Урусов, который может оказаться на стороне отца… Но после такого попрания древних обычаев и законов — вряд ли.

Отец, конечно, сам виноват, что выписал сюда эту… женщину-сюрприз. И до отцовской карьеры Мите дела нет. Но даже в здешней провинции лучше быть сыном влиятельного чиновника, чем… безгласной фигуры, которой пренебрегают собственные подчиненные. А потому… придется отца спасать! Больше-то некому. Митя слабо улыбнулся:

— Благодарю вас, Свенельд Карлович! Мы не станем беспокоить отца на службе. Мы просто все трое поедем в какой-нибудь отель, и я сниму нам номера.

Бабушкиного презента должно хватить. Денег на жилеты было безумно жаль, но иного выхода нет.

— Тоже вымоюсь… Обед закажем… Может, даже выспимся. И уж тогда пошлем нарочного к отцу. — И мстительно повторил за тетушкой: — Но если он будет поздно, то лучше завтра… — И он направился к дверям.

— Дмитрий! Какой еще отель! Немедленно вернись! — вскричала тетушка. — Антипка! Держи его!

Митя вздрогнул. Он с трудом удержался, чтоб не убить ее… а она ведь дама и родственница. Если дурак-сторож хоть руку в его сторону протянет… Митя почувствовал, как пальцы дернулись, как от перунова удара, и скорчились наподобие когтей. Почти ощутил лопающиеся под ногтями глазные яблоки сторожа…

— Барыня, да как я задержу? Их же, вона, двое… трое… И все такие здоровые!

Разумный, оказывается, мужик — сторож!

Едва не бегом Митя выскочил на улицу… Хлынувший в лицо воздух и недоумевающая физиономия Ингвара заставили его шумно перевести дух. Казавшееся непреодолимым желание убивать отползало медленно и нехотя, как приливная волна. Сверху донесся недовольный вздох… и Мите на нос спланировало маленькое черное перышко. Ах вот как! Он зло стиснул кулаки. Не дождешься!

Спокойствие. Невозмутимость. Сдержанность. Он светский человек или пейзанин какой?

— Вы с Ингваром в одном номере предпочитаете, Свенельд Карлович, или в разных? — Вопрос должен был прозвучать весело и заинтересованно, и… так он и прозвучал. Никакого волнения, никаких переживаний. Хотя если Штольц выберет два — хватит ли денег?

— Дмитрий! Домой! — Подхватив юбки, тетушка вихрем вылетела из дверей. — Сейчас же!

— Тетуш-ш-ш-шка! — прошипел Митя, стараясь аккуратно и незаметно вернуть выскочивший в ладонь нож обратно в перевязь. Наконец нож скользнул на место, и Митя задумчиво поглядел на вцепившиеся в кожаный рукав плаща сухонькие пальчики. — Вы тихо кричите, тетушка. Не всем любопытствующим слышно, как сестрица начальника губернского департамента полиции закатывает публичный скандал. Посредине улицы. На глазах у соседей.

Пальцы еще мгновение подержались за темную кожу и медленно разжались. Тетушка стрельнула глазами туда-сюда и невольно оправила строгий белый воротничок с острыми, как шилья, кончиками.

— Дмитрий, я требую, чтобы ты вернулся в дом! — проводя ладонями по и без того отлично выглаженной юбке, процедила она.

— Я услышал ваше требование, дорогая родственница! — почтительно ответствовал Митя и полез в седло. В изящную игру «твои слова ничто для меня» он тоже умел играть. Получше тетушки.

— Дмит!.. Дмитрий, — резко понизила голос она, — ты хочешь разгневать отца?

— Думаете, его разгневает, что я уберег его от позора? Накликанного родной сестрой… и продолжаете ведь накликивать…

Тетушка снова нервно огляделась — головы любопытных уже совершенно откровенно торчали из всех окрестных окон.

— Ты хочешь его… расстроить?

— Полагаю, гораздо больше отец… расстроится, узнав о вашей крайней нелюбезности с его хирдманном.

— Я ничего не знаю ни о каких хирдманнах!

«Так учитесь! — хотелось закричать Мите. — А то ведь так необразованной провинциалкой и помрете! Может, даже прямо сейчас!»

Буйное биение крови толкалось в виски, и казалось, кто-то тихонько шептал на ухо, какое мягкое, податливое у тетушки горло…

Тетушка. Дама. Родственница как-никак… Была б она мужчиной… Вот Ингваром, например… Увы. Митя на миг прикрыл глаза.

— Где ваш Антипка, тетушка? — устало сказал он. — Пусть откроет ворота.

— Ты… остаешься? — дрогнула голосом тетушка.

— Мы остаемся, — криво улыбнулся Митя. — Заведем автоматоны… Вы ведь для этого выскочили за нами, верно? Чтоб помочь?

Он не знал, ради чего тетушка затеяла весь этот балаган, но, когда дама наконец понимает, что творит глупости, надо дать ей возможность отступить… и надеяться, что она не окажется вовсе уж упрямой дурой!

Тетушка поглядела на него. На любопытных. На Штольцев… Подумала и кивнула. Митя едва заметно выдохнул:

— Спасибо, не беспокойтесь, мы сами. А вы пока приготовите комнаты для господ Штольц.

— Конечно… прошу вас, любезнейшие…

— Уважаемые Свенельд Карлович и… — Митя еще раз вздохнул, — Ингвар Карлович!

Тетушка пожевала губами, явно сомневаясь, признавать ли Штольцев уважаемыми, наконец выдавила:

— Очень рада… прошу прощения за недоразумение… Одинокая женщина… с ребенком… Естественное опасение… — И она ретировалась в дом.

— Ребенок — это вы? — буркнул Ингвар.

— Ребенок — моя кузина Ниночка, — с достоинством сообщил Митя. — Прелестное дитя.

Кто знает, может, даже и правда. Хотя сомнительно.

Свой автоматон Митя завел в пахнущий сеном и деревом денник — если убрать отсюда поилку и подлатать крышу, сойдет. Паротелегу оставили прямиком во дворе. Через внутреннюю дверь Митя вошел в дом — тут царила суета, горничная едва не врезалась в него, снова поглядела с ужасом и помчалась дальше, даже книксен не сделав. Митя передернул плечами и неспешно, по-хозяйски — во всяком случае, он надеялся, что так, а не волоча ноги от усталости, — поднялся на второй этаж, к спальням. Крохотная частичка измотанного разума попыталась оценить бледно-зеленые штофные обои и деревянные панели до середины высоты стены, но почти сразу сдалась — нет сил. Зато невысокую дверцу в торце коридора он заметил сразу же, и… да, это была она!

Небольшое помещение с крохотным оконцем под лепным потолком было отделано розоватым мрамором. В углу на массивных львиных лапах покоилась изрядной глубины белоснежная фарфоровая купель, а за плотной расписной ширмой прятался стульчак. И… к нему вела блестящая медная труба! Митя зачарованно уставился на ее элегантные извивы. Неужто ж water-closet? Не-ет, он не станет дожидаться, пока ванну наполнит прислуга! Он шагнул к дверям — запереться и поскорее изучить это невероятное чудо технической мысли…

— Моя маменька все равно тебя выживет отсюда, противный кузен Митька! — донесся злой девчоночий крик.

Ошарашенный Митя выглянул наружу.

Широко расставив крепенькие ножки в домашних туфельках с бантиками и крепко стиснув кулачки, посреди полутемного коридорчика стояла пухленькая девочка лет семи. Клетчатое платьице морщило под широким шелковым пояском, точно шили его с запасом на вырост, короткие толстые косицы торчали кверху, как рожки, и этими рожками она целилась в застывшего напротив Ингвара.

— Ниночка? — изумленно приподнял брови Митя.

Девочка медленно обернулась, перенацелив косички-рожки уже на него.

— Кузен Митька — это я, — любезно сообщил он. — А это Ингвар. Уточните у маменьки: кого именно из нас она собирается выжить?

Девчонка сдавленно ахнула, подбородок у нее затрясся, и, всхлипывая, она кинулась прочь.

— И заодно — когда ужин! — крикнул ей вслед Митя.

— Прелестное дитя, — повторил Ингвар.

— Вы с ней непременно сойдетесь, — заверил его Митя. — Хотя бы в нелюбви ко мне. — И захлопнул дверь.

— Что ж, сюрприз отцу удался. — Митя задумчиво стянул с себя плащ. — Любопытно только, знает ли отец о ее планах… Да и чем я вызвал такую тетушкину немилость, хотелось бы понимать…

Неужели в их с отцом единственный визит в Ярославль, три года назад, Митя настолько тетушке не понравился? И послужит ли смягчающим обстоятельством, что его тот визит тоже совершенно не порадовал?

— А, к Велесу, все потом!

Он принялся лихорадочно стаскивать с себя сюртук, жилет, панталоны, о-ох! Дрожащей рукой повернул медный вентиль и завороженно слушал, как кран сперва басовито загудел — у-у-у! Потом словно откашлялся — грых-гырх! Потом смачно плюнул в фарфоровую купель ржавой водой с принесенными по трубе мокрицами. Мокрицы извивались на дне ванной, когда из закряхтевшего крана мощно хлынула вода и унесла их в сток. Бунзеновская колонка утробно загудела, Митя засуетился, пытаясь понять, что делать, и наконец благоговейно повернул рычаг, напряженно заглядывая в овальный глазок. Огонь полыхнул, чуть не опалив ресницы и брови, но совсем не уменьшив Митиного восторга. Оскальзываясь на мраморном полу, забрался в купель, плюхнулся на холодное дно и принялся завороженно смотреть, как вода поднимается вокруг него, становясь все теплее и теплее. И наконец с блаженным вздохом откинулся на подголовник ванной.

Все тело болело.

Голова кружилась.

В городе… убивали.

Мужик, в запале пьяной ревности проломивший голову тихой, безответной жене. Троица блатных, забивающих ногами заподозренного в крысятничестве подельника. Он чувствовал их: короткие вспышки ужаса и боли и… конец. Дрожа, Митя обхватил себя за плечи. Мужик сдастся завтра, сам, проснется рядом с уже остывшим трупом и взвоет, а потом побредет через город, неся мертвую на руках и крича: «Бейте, бейте меня, люди!» Никто не ударит его, и, сопровождаемый молчаливой толпой, он так и добредет до участка. Блатных повяжут над телом, совсем скоро, княжич Урусов и повяжет. Он уже идет по проулкам, преисполненный гнева, и думает, что неладно с его жизнью, если какой-то полицмейстер смеет говорить таким тоном о нем, кровном княжиче. Подвернувшиеся блатные станут ему отдушиной: они попробуют сопротивляться, и Урусов швырнет на одного свою рысь, другого атакует трясущаяся от чужой ярости ворона, а третьего княжич попросту с наслаждением отлупит и поволочет в участок. Но было в этом городе еще что-то… Страшное, темное, зловещее, оно неспешно, уверенно ползло по проулкам, и за ним тянулся шлейф кровавой тьмы. Оно то и дело останавливалось, приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь… Сквозь черное марево проступали силуэты домов, зыбкие, как видения… Высокое крыльцо, фронтон с полуколоннами… Взгляд у неведомой твари был выбирающий, и смахивала она на… кухарку, шагающую с корзинкой меж торговыми рядами с живыми курами! Куры топчутся, квохчут, суетятся, не зная, что на одной из них уже остановился этот выбирающий взгляд — эх, хороша! На бульон…

Смертоносная тварь словно ввинтилась в открывшийся проход — Мите показалось, что он видит захламленный полукруглый дворик, облупившуюся стену с неожиданно массивной дверью, край грубо намалеванной вывески: «Домъ мо…» А потом его вдруг резко и сильно затошнило, он хватанул ртом воздух, чувствуя, что задыхается…

Последнее, что видел Митя, была неторопливо катившая по улице крытая паротелега…

— А-а-а! — Вода хлынула в рот и нос, он распахнул глаза под водой, забил ладонями и… вынырнул из переполненной ванной, отплевываясь и судорожно дыша. Вода с хлюпаньем переливалась на пол. И была она совершенно черной.

Митя торопливо выдернул затычку и принялся отключать колонку, глядя, как черная вода просачивается в сток, открывая белые фарфоровые стенки ванной. Его снова била крупная дрожь. Он ведь знал, что стоит упокоить хоть одного мертвеца — и нормальной жизни уже не будет. Но ожидал все же чего-то… да чего угодно! Но чуять каждого убитого в городе — это уж слишком, даже для Нее!

— Оставь меня… больно… не хочу…

— А ты убей — полегчает! — издалека донесся шелестящий шепот, скрипучий смех, и… и словно некая дверь захлопнулась в его разуме, отрезая терзающие его картины.

Митя стоял, опираясь на ванную и дыша шумно, как загнанный зверь.

Шлепая босыми ногами по мокрому полу, он кое-как натянул на себя панталоны, передернувшись от отвращения, накинул влажную рубашку… и понял, что дальше соблюдать приличия у него просто нет сил. Сгреб в охапку вещи и как был, босиком, вывалился в коридор. Метнувшаяся с его дороги горничная вжалась в стену. Против обыкновения, ему было все равно. Он толкнул дверь, оглядел погруженную в полумрак комнатку — не понравилась: маленькая, убогая и неприбранная. Толкнул вторую — постель сияла в сумраке только что застеленным бельем. Митя свалил вещи у порога, сбросил рубашку и рухнул в кровать, едва сумев натянуть на себя перину.

Позже, сквозь черный, как обморок, сон, он вроде бы видел зажженный газовый рожок на стене, и кто-то толкал его в плечо, нервно, почти с плачем требуя:

— Дмитрий, встань немедленно, это не твоя спальня!

И голос отца:

— Оставь его, Людмила, у него был тяжкий день! Меня устроит другая спальня.

— Но ведь там же… — Голос тетушки прозвучал беспомощно, а потом и вовсе смолк, и Митя рухнул обратно в непроницаемую, но отчего-то уютную тьму. Кажется, тьма гладила его по волосам и тихо, почти неслышно напевала.

Примечания

8

Ну разве не прелестно? (Фр.)