Вожатый…

Кирилл Борисович Килунин, 2019

Кто ты? Вожатый… Зачем.... ты здесь? Куда ты идешь? Если еще не знаешь, возможно эта книга покажет тебе этот путь. Если ты им пройдешь, то уже никогда не будешь тем, кем был.. прежде. Содержит нецензурную брань.

3. Партизаны. Птичка — синичка или мой хвостик по имени — Ксю

Наверное, в двадцать, я был еще настоящим ребенком, потому что все происходящее для меня — было только игрой, игрой — идущей по правилам жизни и внутреннего понимания справедливости. С этим у меня вообще — беда, многие жалуются на то, что она у меня слишком уж обостренная… Прямо порезаться можно…. «Какая есть», — ворчу я. «Здравствуй, утро!»

*

Если утро начинается с подъема, то день — с зарядки. Нет, тогда еще не было сотовых телефонов и поэтому на зарядке заряжались — люди. Ты не поверишь, зарядка на свежем воздухе в девять утра в сосновом лесу, действительно может зарядить на целый день. И мы заряжались, с жалобными и возмущенными стонами, зато сразу начинали смеяться. Взмах ногой, взмах рукой, прыжки на месте — как зайцы, бег пятьсот метров вокруг огромной поляны… с мягкой изумрудной травой — мокрой от росы. И, какое это — счастье, когда эта чертова утренняя зарядка заканчивалась…..

Каждый человек должен начинать свой день с ощущения счастья. Счастье, это — такое естественное состояние человека. Я пишу об этом и улыбаюсь…, а как думаешь ты?

После завтрака и умывания холодной водой, мы идем на линейку, теперь уже не безымянный седьмой отряд, а настоящие — «Партизаны». Наш девиз: «Фиг поймаешь!». Когда мы галдим и радостно хохочем: Партизаны!!! Фиг поймаааешь! — локализуя себя в данном секторе пространства, директор лагеря печально качает головой, как будто сдвинулся горный хребет и вздыхает — порыв ледяного ветра в этот утренний летний зной, а остальные тоже хохочут как мы. А я, тихонечко дожевываю огромную печенюху — вымазанную сливочным маслом и яблочным джемом, пряча за спиной стакан крепкого чая, больше похожего на чифирь. Просто нам забыли накрыть столы, и пока я бегал разбираться, а потом помогал дежурным накрывать, девочки — воспитатели в это время пытались утихомирить детей, сам не успел толком позавтракать. Хотя, если честно, на свой завтрак мы опоздали — все вместе, минут на двадцать. Так трудно привыкнуть — жить по расписанию, даже — детям. Хотя детям это, по моему личному убеждению — вовсе не нужно…, конечно, я ошибаюсь.

Конечно, мы были «липовыми» педагогами, или просто играли роли — мам и пап, такими, какими бы сами хотели видеть их… Не знаю, как у нас это получалось, но дети тянулись к нам, как малый росточек тянется к свету. У каждого в отряде завелись свои личные хвостики. Моего хвостика звали Ксюша, или просто маленькая Ксю, была и большая Ксю, но та чаще ходила сама по себе как кошка, а этой — было восемь лет, и она — мой хвостик.

Какая она?

Она вся такая — тонкая, как травинка. Крохотная — птичка — синичка. Молчаливая — не вытянуть слово. Невысокая для восьми лет, темноволосая, вечно взлохмаченная, прическа похожа на перья, с умненькими, но отчего печальными глазками — цвета молочного шоколада, и милой курносостью носа. Отчего в ее глазах поселилась печаль? Ну, тут много причин. Я не спрашивал, как и когда погибли ее родители, но на всем белом свете из близких, тех, что не оставят и не предаст у нее осталась только бабушка Зульфия, крепко занятая ее воспитанием. И это, кажется — вторая причина грусти в глазах этой малышки.

Ее бабушка типичный пример — гиперопеки, и ее тягостных последствий, когда любящий человек превращается в тирана. Не знаю, как Ксю вообще отпустили в лагерь, думаю, тут сыграл фактор «бесплатной путевки». Тогда я еще не знал и не понимал, что даже любовью можно задавить. Наверное, от этого самого давления Ксю и ушла глубоко в себя и стала молчать, а не только от того, что ее родители погибли. Хотя, я не имею права судить об этих вещах, я до сих пор в них не разобрался так, чтобы судить….

За Надюшей хвостиками ходили два брата — близнеца — вреднющих и хулиганистых татарчонка. Меж тем, Надюша была для них беспрекословным авторитетом в любых пацанских делах. Возможно, она заменяла им старшего брата, а может…, могу только гадать.

Мы никогда не спрашивали детей об их личных обстоятельствах, просто знали, что у нас они из опекаемых и дети матерей одиночек. Были в лагере отряды из детей полностью из детских домов — всего Пермского края.

Алеся была звездою наших взрослых девчонок. Чем она их взяла? Наверное, своим интеллектом и образом — лирической героини. Конечно, эти гранд — дамы за ней не ходили как наши с Надюшей хвостики, но тоже — постоянно — случайно оказывались рядом и до обморока обсуждали свои насущные женские дела и проблемы.

Как Ксю стала моим хвостиком?

Впервые увидев ее, я мимоходом сказал: какая ты ужасно пушистая, — и тихонечко погладил ладошкой по голове, пытаясь уложить взлохмаченные волосы. Потом, это стало нашим ритуалом вместо: «здрасьте» при встрече. Затем, куда я бы не отправился Ксю, старалась оказаться рядом, а я пытался отправить ее назад, заняться чем — то, более детским. Например — играть. Но она брала мою правую руку в свою маленькую ладошку, и тут же отпускала. — Хорошо, — отвечал я, на этот невинный жест, и хвостик топал за мной как привязанный. Конечно, иногда, я говорил — «нет», — нужно же мне было ходить в туалет и бегать пофлиртовать с девчонками из соседних отрядов, или перекинутся парой слов с кем — то из малочисленных местных мужчин: директором лагеря, физруком, охранником — Филином или фельдшером Геной.

Гена отдельная история. Невысокий, излишне худой, но поджарый товарищ, настоящий блондин с мощными залысинами и ярко зелеными глазами, лет сорока. Он приезжал работать в лагерь Ирень седьмое лето подряд. Я так и не удосужился узнать, кем, и где он работал, там за лагерными воротами — в обычной жизни. Сюда он приезжал из-за молодых девчонок. — Ты понимаешь, — вещал мне Геннадий за чашечкой чая с конфискованным мной у детишек спиртом, — здесь столько молодых симпатичных девчонок и почти никакой конкуренции, их штук пятнадцать, двадцать, конечно я имею в виду, только половозрелых особей, — хмыкал Геннадий. — А мужиков, — он благосклонно кивал в моем направлении, от силы пять, шесть, если считать пьянчугу слесаря — дядю Мишу.

— Ну и как…? — спрашивал я, — выходит.

— Три четыре романа за лето, — гордо улыбался плешивый Гена, и я ему почти верил, вспоминая, как у окна раздевалась Алеся.

— Пойду ка я, к своим…

— Конечно, иди, — на лице Гены расплылась такая масляная улыбка, что мне тут же захотелось смыть ее остатками чая со спиртом, или своим кулаком, но я сдержался.

Когда я вернулся в свой родной седьмой корпус в час ночи, там не спали.

Кто-то из старших девчонок разбил стекло в оконной раме изнутри, кажется, в него случайно попало яблоко, да то самое — яблоко раздора. Не знаю, чего они его не поделили: так не доставайся же ты никому…, да еще ночью. Конечно, я ругался, достаточно громко, чтобы проснулись все остальные. В окне старших девочек зияла большая дыра, на улице ночь. Притопавшая из соседнего корпуса на шум вожатая — рыжая Галя, зевая, сказала, что: это ничего, просто стоимость нового стекла вычтут из моей зарплаты, так уже было…

Как существо мстительное, однако — слегка дальновидное, чтобы в это самое открытое теперь окно наши перезрелые девочки не усвистали посреди ночи на встречу приключениям, и не пустились во все тяжкие, я согласился посидеть с ними пока они не уснут. А чтобы не заскучать, и самому не уснуть, рассказывал им разные страшные истории, коих знаю чертову кучу. Просидев так с пол часика, я сказал, что устал и отправился спать сам, в свою комнатушку, что мы делили вместе с Алесей. Поспать мне, конечно же, не удалось, наши взрослые девочки все — таки выбрались в разбитое окошко и уже через час скреблись у порога вожатской — жалобно стеная. Кентервильское приведение точно бы удавилось от зависти, услышав эти завывания. Что им было нужно? Они требовали, чтобы «раз я их так запугал», значит «должен теперь охранять», желательно изнутри комнаты. Я долго отказывался, обращаясь к отсутствующей у них по малолетству совести, пока ночевать вместе с ними не согласилась — Надюша, сказав, что «постелет матрасик в их комнате у дверей», тут уж возмутился я и перетащил ее кровать из соседней палаты.

В итоге на утро проспали все, весь наш отряд, на зарядку не ходил, на линейку опоздали, за что нам впаяли выговор и внеочередное дежурство по лагерю.