Чудовища из Норвуда

Кира Измайлова, 2017

Холодной зимней ночью путник сбился с дороги. На его счастье, он наткнулся на заброшенное поместье, где – о чудо! – нашел кров и стол. Но, конечно же, уезжая, сорвал заветный цветок… Кто же приедет в это страшное место вместо незадачливого торговца? Которая из трех дочерей? Или вовсе не дочь?.. И что ждет ту, кто решит занять место провинившегося?

Глава 5

Раздумывая над странностями поместья, я отправилась проведать Джонни. Конюхи не давали ему застаиваться, а вообще всячески баловали, и конь выглядел довольным и ухоженным. Меня он приветствовал ласковым фырканьем, взял с ладони половинку яблока и с удовольствием сжевал. Я потрепала его по длинной челке, погладила кошек — их на конюшне было не меньше пяти, и, видимо, крысы тут все-таки водились, иначе чем бы питались эти пушистые мурлыки? Разве только служанки подкармливали их, либо же кошки охотились в парке или даже в лесу…

Выйдя из конюшни, я с удовольствием вдохнула чистый морозный воздух и огляделась. Было еще светло, и я решила пройтись по аллеям и посмотреть, нет ли тут еще каких-нибудь строений. Вполне возможно, что имеется сторожка или какие-то службы… Ну и прогуляться после сытного обеда не мешало!

Парк был велик, а подальше от дома превращался в настоящий лес. Заблудиться я не боялась — снегу нападало много, я всегда могла вернуться по своим следам. Да и видно было, как в доме уютно светятся окна в гостиной, в некоторых комнатах и в кухне, конечно же, не промахнешься мимо двери!

Должно быть, летом и осенью тут было очень красиво: я сумела опознать розовые кусты (может, конечно, они давно одичали, а может, это и вовсе был шиповник, но цвести и благоухать ему это точно не мешало), жасмин и заросли сирени — ее легко было узнать по крупным почкам. Когда-то здесь имелись и живые изгороди — темная хвоя красиво выделялась на белом снегу, — но их давным-давно не подстригали, и деревья с кустарником росли как заблагорассудится. Можжевельник прихотливо стлался по земле, укрытый сугробами, а другой стоял горделивыми свечами, едва припорошенными снегом, как и более светлые туи. Нарядные голубые ели соседствовали с длинноиглыми соснами, а клены (их просто было опознать по сохранившимся на ветках семенам-крылаткам) и серебристые тополя, должно быть, дивно смотрелись по осени, а рябина, с которой птицы еще не успели обобрать все ягоды, и сейчас была чудо как хороша! Словом, кто бы ни разбил этот парк, вкус у него имелся…

Были тут и яблони, и вишни, и, наверно, сливы, и я подумала, что по весне, в обрамлении темной хвои и нежной зелени, на этой аллее должно быть особенно красиво! А под ногами, наверно, будут цвести подснежники и пролески, ландыши и незабудки, под деревьями появится земляника… И как знать, может, еще сохранились клумбы с тюльпанами, нарциссами и лилиями?

Признаюсь, я поймала себя на мысли о том, что не отказалась бы посмотреть, как выглядит Норвуд весной и летом! Да и по осени тут наверняка хорошо…

Парк оказался огромным, и я уже подумывала повернуть назад, когда вышла на пересечение аллей. По пути мне попалось несколько беседок, искусно спрятанных в зарослях (летом их, должно быть, увивали розы и дикий виноград), статуи нимф и неизвестных древних героев, два фонтана, сейчас укрытых снегом и, если я верно разобрала, небольшой пруд. Привести бы все это в порядок! Ну, подумала я, если хозяин не выгонит меня еще до первой капели, я уж точно найду, чем себя занять.

Я уже двинулась обратно, как вдруг мне показалось, будто в отдалении мерцает огонек. Что там, еще какое-то строение?

Конечно же, я отправилась посмотреть — это было совсем близко…

Удивительное зрелище — цветущая посреди зимы роза! Вокруг нее, бедняжки, намело высокий сугроб, и выглядел куст, скажу честно, очень жалко — листья скукожились от стужи, и только единственный цветок пламенел, особенно яркий на белом фоне.

Я осторожно обошла это диво кругом, но дотронуться не рискнула. Я прекрасно помнила, как Манфред лопотал что-то о некоем цветке, за который гостеприимный хозяин чуть не лишил его головы. Может, речь шла именно об этой розе? Я бы тоже не обрадовалась, если бы случайный гость решил искалечить такую диковину! Точно, вон видно совсем свежий слом — должно быть, с той ветки Манфред и сорвал розу. Этот же цветок едва-едва распустился и выглядел совсем хилым. Других бутонов я не заметила.

Но Манфред явно солгал, сказав, что увидел этот куст по пути к воротам. Должно быть, шнырял по парку, выглядывая, что тут к чему, вот и наткнулся случайно, как и я.

— Что же вас всех так тянет сюда? — негромко произнес у меня за спиной Грегори, и я почувствовала его жаркое дыхание. Надо же, он подобрался совсем бесшумно! Я даже скрипа снега не услышала…

— Простите, сударь, я просто решила прогуляться по парку, — ответила я, обернувшись. — И вот, увидела нечто яркое и подошла взглянуть. Я, правда, решила, что это огонек, и полюбопытствовала, кто и зачем бродит тут с фонарем.

— Да, ты права, — неожиданно усмехнулся он. — Это огонек. И он вот-вот погаснет.

— Я не притрагивалась к вашей розе, — сказала я. — Только посмотрела поближе. У меня и в мыслях не было сорвать ее!

— Я знаю, — кивнул Грегори и осторожно коснулся алых лепестков. На фоне его лапы они показались совсем невесомыми, как крылышки фей. Он тяжело вздохнул и произнес: — Ты, должно быть, сгораешь от любопытства? Хочешь узнать, что это за цветок и отчего он вдруг распустился среди зимы?

— Не откажусь, — ответила я, а мысленно добавила: «И почему в доме нет хлеба, я тоже хочу знать!» Правда, это могло обождать.

— Тогда идем обратно, холодно. — Он протянул мне руку, и я взяла его под локоть. В самом деле к вечеру сильно подморозило, и от дыхания возле лица повисали облачка пара. — Может, дать тебе мой плащ? Я-то уж точно не замерзну…

— Не стоит, сударь, — улыбнулась я в ответ. Его снова будто подменили, и в чем причина таких перемен, я понять не могла. — До дома недалеко, а я тепло одета.

— Снова брезгуешь чужими обносками? — сощурился Грегори.

— Нет, мне в самом деле не холодно, — сказала я. — Если озябну — скажу. А вы, кажется, хотели о чем-то мне рассказать?

— Да… — Он помолчал, потом произнес: — Должно быть, от слуг ты уже узнала больше, чем могу поведать я…

— Мне все же хотелось бы услышать вашу версию.

— Ну, если вовсе уж коротко, то давным-давно я совершил поступок, за который расплачиваюсь до сих пор, и не один.

— Хаммонд успел сказать мне перед тем, как вы сломали дверь, что вы чем-то оскорбили фею и поплатились за это, — произнесла я, — но вы не дали ему договорить и объяснить, в чем именно состояла ее обида. И почему в вашем доме нет хлеба… это ведь как-то связано, я права?

Грегори молча кивнул. Пошел снег, и черная грива хозяина Норвуда понемногу становилась серебряной.

— Я был молод, — сказал он наконец, — красив, богат и, что уж греха таить, самовлюблен и глуп.

— Думаю, как почти любой юнец вашего положения и достатка.

— Пожалуй, я превзошел если не всех, то многих, — ответил Грегори в тон мне. — В мои времена считалось особенным шиком вести себя так, будто кругом не люди, а… не знаю даже, вещи, быть может? Что ты так косишься на меня?

— Удивляюсь, сударь, — сказала я, — тому, что вы вдруг заговорили так связно и даже обходительно… Вы ли это?

— А ты полагаешь, земля станет носить сразу нескольких таких уродов? — резко спросил он.

— Но вы не уродливы, — совершенно серьезно произнесла я. — На вас даже приятно смотреть, как на почти любого хищного зверя. В особенности теперь, когда шерсть на вас не висит грязными колтунами, а блестит, а рубашка не напоминает половую тряпку.

— Ну надо же, какие слова! — оскалился он, и я не сразу поняла, что это улыбка. — Обычно девицы удирают с визгом или вовсе падают без чувств, едва завидев меня…

— Может, они лишались чувств от ваших ароматов? — кротко спросила я. От шерсти все еще немного попахивало, хотя теперь уже не неприятно. — Я не замечала, чтобы ваши служанки прятались от вас по углам.

— Они привыкли, — вздохнул Грегори. — И они еще помнят меня человеком.

— Вы все еще не сказали, что умудрились натворить, — напомнила я и крепче взялась за его локоть, чтобы не вязнуть в снегу. — Чем вы прогневили фею настолько, что она обратила вас в чудовище?

— Ха!.. — Он приостановился, взглянул в упор, потом перевел взгляд вниз, вздохнул и недолго думая взял меня за талию и без усилия пристроил у себя на сгибе локтя. Я невольно схватилась за его плечо, за густую гриву, и Грегори недовольно мотнул головой. — Не дергай меня за волосы, не выношу этого!

— Простите, сударь, это я от неожиданности, — повинилась я, но спрятала озябшие руки в густом меху. Хорошо ему зимой с такой шубой! А вот летом, надо думать, хозяин Норвуда страдает от жары. — Так все же, за что вас превратили в такое вот…

— Никто меня не превращал, — мрачно ответил Грегори. — Я сам всему виной. Фея… О, фея оказалась мудра! Сделай она меня монстром взмахом волшебной палочки или как уж там они колдуют, я бы мог преспокойно винить во всем ее злую волю, но она поступила куда проще.

— И как же?

— Начну издалека, — сказал он, помолчав немного и перехватив меня поудобнее. — В те времена фей было, может, столько же, сколько теперь, может, больше, ну или же они просто не скрывались. Одна такая не первый век была дружна с моей семьей. Уж не знаю, то ли она чем-то выручила моего предка, то ли он оказал ей некую услугу, главное, она была вхожа в наш дом, и ей всегда были рады. Ни одно событие, будь то помолвка, свадьба, праздник в честь рождения ребенка или похороны, не обходилось без нее.

— Сдается мне, только вы не были рады видеть ее, — осторожно заметила я.

— Не только, — серьезно ответил Грегори. — Моя мать терпеть не могла эту фею, уж не знаю, за что именно. Может быть, за то, что на свадьбе та предрекла, что у нее будет единственный сын, и вышло по-сказанному: после меня рождались еще дети, но не выжил ни один.

— Хорошенький свадебный дар, — пробормотала я. — Но вы сказали — единственный сын, а как же дочери?

— Родители тоже решили, что к девочкам обещание феи не относится. Но увы, рождались только мальчики. Кто умер еще в утробе матери, кто не прожил и дня… Так или иначе, но последние роды подкосили ее здоровье настолько, что вскоре она скончалась. — Грегори вскинул голову и жестом указал куда-то в глубь парка. — Там наша семейная усыпальница. Я редко хожу туда.

— Сколько же вам было лет, когда умерла ваша матушка? — спросила я.

— Целых двенадцать, — ответил он и фыркнул. — Мне, новорожденному, фея пообещала столько красоты, силы и здоровья и удачи, что хватило бы на целую армию. Богатством тоже не обделила, ну да я и без того ни в чем не знал нужды. Правда, все это она даровала мне с одним условием… и ты почти угадала его, когда сказала, что я похож на хищного зверя.

— И каким же?

— Она сказала — это я знаю со слов отца, — что у меня будет грация и ловкость пантеры, сила и красота тигра, царственность льва, их чутье, их живучесть…

— Кажется, теперь я понимаю, почему вы не любите кошек, — пробормотала я.

— Именно. Ко всем этим дарам прилагалось еще кое-что. — Он помолчал, потом продолжил: — Их жестокость. Было сказано, что если я не сумею обуздать себя, то рано или поздно стану зверем. Это произошло довольно-таки рано.

— Вы не показались мне жестоким, — серьезно сказала я. — Возможно, несколько необузданным и… хм… бесцеремонным, но не жестоким.

— Ты просто не знала меня в мои двадцать лет, — усмехнулся Грегори. — И благодари Создателя за то, что ты тогда не угодила мне в когти. Хотя… в те годы я прошел бы мимо тебя, и не заметив. К моим услугам были девушки куда красивее и знатнее…

— Спасибо, Создатель, — без тени иронии произнесла я. — И как же это случилось?

— Тебе в самом деле интересно? — глянул он на меня из-под густых бровей. — Если ты еще не замерзла, я расскажу. Не хочу говорить об этом в доме, там слишком много посторонних ушей.

— Думаю, слуги и сами знают вашу историю, — заметила я.

— Им известно далеко не все, — обронил Грегори. — Ну так?..

— Мне не холодно, — повторила я.

Когда еще удастся вызвать хозяина Норвуда на откровенность! И к слову, что это вдруг на него напало желание поговорить? Об этом я и спросила, а он ответил:

— Я думаю, ты сама поймешь. Уж поверь, причиной тому не внезапно возникшая симпатия!

— Вы по-прежнему мечтаете избавиться от меня?

— Уже меньше, — усмехнулся он. — Да и, поверь, можно сойти с ума от скуки, год за годом коротая в этом доме, только лишь со слугами, которые знают тебя наизусть, а ты — их. Тут хоть крестьянину неумытому будешь рад, хоть дерзкой девице, лишь бы было с кем словом перемолвиться, а то я уже забывать начал, как разговаривать по-человечески… — Грегори помолчал и добавил: — Тут уже очень давно никто не появлялся.

— Вот как, — сказала я, — ну что ж, тогда я вся внимание! Приятно слушать, как вы говорите не без любезности, а не рычите и не ругаетесь последними словами.

— Был год, когда я вообще не разговаривал, — сказал он, — даже со слугами. Нехороший год…

— Тот самый, в который вы сделались… чудовищем? — осторожно спросила я.

— Повторяю, я не сделался им, — покачал он большой головой. — Я всегда им был, только до поры до времени звериная сущность была сокрыта внутри. Но чем старше я становился, там сильнее она проявлялась… Тут фея не солгала… Думаю, ты представляешь, что такое единственный наследник?

— Пожалуй. Вы ведь сказали, что ни в чем не знали отказа.

— Именно так. О, меня обучили и манерам, и чужим языкам, и разным наукам, но это все не пошло мне впрок. — Грегори смотрел на падающий снег, запрокинув голову, и глаза у него мерцали кошачьим огнем. — Заниматься делами мне быстро прискучивало. Я любил охоту, балы и развлечения, а отец только посмеивался — мол, с возрастом я войду в ум. Но я не успел…

Я на всякий случай промолчала, не желая сбивать его с мысли.

— А еще я был жесток, — сказал он вдруг. — Мне ничего не стоило затравить соседских овец собаками, просто для забавы, чтобы посмотреть, как они мечутся, перепуганные насмерть. Заплатить за такое веселье я не отказывался, подумаешь, трата! Стрелять дичь ради забавы и бросать подранков — сущая чепуха!

— Кошки любят играть с добычей, — вставила я словечко.

— Именно. — Грегори скосил на меня глаза. — Еще я очень любил позабавиться с девицами, а моя свита была мне под стать. Я имею в виду, они тоже не отказывались принять участие в таком развлечении…

— Тогда я снова возблагодарю Создателя за то, что вы не можете проехать мимо моих племянниц и пошутить с ними таким вот образом, — сказала я.

— Да уж… — проворчал он. — В ранней юности к моим услугам была любая местная девица, но это быстро набило оскомину. Крестьянка что — желание господина для нее закон, так что она живо раздвинет ноги, лишь бы кнутом не угостили. Потом встанет, отряхнется да и пойдет себе… Ну, может, поплачет, или муж ее прибьет, если ребенок уродится чернявым… Некоторые трепыхались, правда, но так было даже забавнее, а если я был в хорошем настроении, то кое-кому перепадал полный кошелек. И я точно знаю: многие потом удачно вышли замуж с этаким приданым! Некоторые нарочно пытались попасться мне на пути, это сразу было видно.

— Сдается мне, недаром в округе столько черноволосых…

— Да, вполне возможно, в этих людях течет моя кровь, — кивнул Грегори и присел на край чаши мраморного фонтана. Дом был совсем близко, рукой подать, но ему явно не хотелось туда возвращаться. — А может, и не только моя. Отец мой в юности развлекался ровно так же, потому, думаю, и смотрел на мои забавы сквозь пальцы.

— А что же фея? — спросила я, поудобнее устроившись теперь уже на его колене.

— После смерти матушки отец сильно охладел к так называемой покровительнице, — помолчав, ответил он. — Конечно, она все равно являлась на празднества, да и без повода могла заглянуть, и обращались с ней подчеркнуто вежливо, я бы даже сказал, оскорбительно вежливо, отец это умел. Думаю, она прекрасно это осознавала, а потому появлялась все реже и реже.

— А вы…

— А я после смерти отца — он еще успел справить мое двадцатилетие — вовсе забыл страх и совесть. У меня был отличный управляющий — Хаммонд не всю жизнь служил дворецким, да будет тебе известно, — дела шли хорошо, и я считал, что на мой век всяко хватит, а там хоть трава не расти! Как ты понимаешь, — усмехнулся Грегори, — обременять себя семьей я вовсе не собирался, разве что на склоне лет. Фея пыталась образумить меня, но куда там!

— Вы же наверняка были завидным женихом, — сказала я. — Молоды, красивы, богаты, без толпы родственников, которые только и думают о своей доле пирога в наследстве! Ведь так?

— Конечно, — кивнул он, — все это знали. И я знал и использовал напропалую… Крестьянки к тому времени мне окончательно опостылели, и я занялся знатными девицами. Иногда это было даже слишком легко: ну что проку во взятии крепости, если та сама распахивает перед тобой ворота? Та же крестьянка, только пахнет не сеном, а духами… Другое дело — неприступные красавицы, обычно богатые невесты на выданье, которые знали себе цену! Очаровать такую, влюбить в себя, добиться желаемого, да неоднократно, а потом забыть о ней — вот это было развлечение!

— Надеюсь, хотя бы свите своей вы этих девушек не отдавали? — мрачно спросила я.

— Ну что ты, — ухмыльнулся Грегори, — это дурной тон. Им хватало служанок. Что до прочего… случались скандалы, как же без этого, и чуть ли не каждая первая требовала, чтобы я женился на ней, и уверяла, что я обманом сорвал цветок ее добродетели. Как бы не так!

— У вас, очевидно, имелись какие-то козыри в рукаве?

— Разумеется. Например, любовные письма и подарки от этих девиц. Я никогда их не возвращал, хотя и обещал, и у меня скопилась целая коллекция. Свидетели, опять же мои доверенные люди, служанки девиц или вовсе случайные очевидцы… Правда, — добавил Грегори, — вскоре родители попросту начали прятать от меня дочерей, да и мне надоело это развлечение. Я года полтора провел в путешествии, а когда вернулся в Норвуд, встретил Лизбет…

Он помолчал, потом продолжил:

— Когда я убыл в столицу, а потом и в дальние края, она, должно быть, была еще подростком, так что я ее и не замечал. Вдобавок она была черноволосой, как ты, а я любил белокурых девиц. Но, видно, они мне прискучили… Лизбет знать не знала, кто я такой и чем опасен. Она была дочкой одного из арендаторов, самой младшей, и витала в облаках. Вечно вспоминала какие-то легенды, а на меня смотрела как на прекрасного принца…

— Почему «как»? — спросила я, невольно припомнив Летти. — Вы родовиты, были красивы, если не привираете, богаты, так отчего бедняжке было не посчитать вас принцем?

— Оттого, что я представлялся ей собственным слугой и рассказывал всяческие небылицы о зверствах хозяина. Меня в этих краях прозвали Черным чудовищем, в масть, и пугали мной девиц!

— Вы не совсем черный, а с рыжиной, — напомнила я.

— Поверь, когда я был человеком, рыжих волос у меня не было, — мрачно ответил он.

— Так что же Лизбет?

— Ничего. Завоевать ее оказалось проще простого, и я сразу потерял к ней интерес.

— Но это не конец истории, ведь так? — спросила я, когда он встал, по-прежнему держа меня на руках.

— Это конец истории Грегори из Норвуда и начало истории Норвудского чудовища, — поправил он, шагая сквозь сугробы. — То ли я был беспечен, то ли фея решила проучить меня, да только Лизбет понесла. Наверняка от меня: вряд ли она встречалась с кем-то еще…

— Ее отец потребовал жениться на Лизбет?

— Потребовал?! У меня?! — Грегори хрипло рассмеялся. — Конечно, нет. Он прекрасно знал, что я щедро заплачу за поруганную невинность, его успели просветить. Ребенка можно было отдать кому-нибудь на воспитание, а Лизбет отослать в обитель или даже выдать замуж куда-нибудь в другие места. Уж Хаммонд подыскал бы ей достойного мужа! Это здесь было обычным делом.

— А что же тогда случилось? — с большим интересом спросила я.

— Лизбет сбежала из дому и пришла к моим дверям, — неохотно ответил он. — Она умоляла не губить ее и ребенка, избавить от позора, словом, несла всю ту пафосную чушь, которой полным-полно в романах. И нет, сердце у меня не дрогнуло: Хаммонд как раз накануне договорился с отцом Лизбет о плате за эту неприятность, и я вовсе не собирался выслушивать бредни влюбленной девицы!

— Вам даже не было ее жаль? — спросила я, и он покачал головой. Меня вдруг осенило: — Постойте… так это о вас говорится в балладе? Вы — тот самый Грегори, не сжалившийся над несчастной девушкой?

— Откуда мне знать, тот ли, не тот? — резонно возразил он. — Мало ли у меня в роду было мужчин с таким именем! Я уж молчу о других семьях… Да и опозоренная девица, надо думать, не одна на свете. Не перебивай, будь добра! Осталось уже немного.

— Ну так продолжайте! Вы выгнали бедняжку на мороз, и она…

— Стояло лето, — мрачно сказал Грегори. — Замерзнуть до смерти Лизбет никак не могла. Правда, она причитала о том, что отец выгнал ее, и она теперь умрет с голоду, но, повторюсь, Хаммонд уже обо всем договорился, и остаться без крыши над головой ей не грозило. Однако она и слышать ни о чем не желала, и тогда я приказал ей убираться вон и не мешать мне ужинать. И швырнул ей в лицо ломоть хлеба, который был у меня в руке… Как нарочно, тот упал в грязь…

«Вот так угораздило!» — подумала я, припомнив все истории о таких случайностях.

— Лизбет разрыдалась, выкрикнула что-то вроде «чтоб вам всем подавиться этим вашим хлебом, нелюди!» да убежала прочь. Я не стал ее догонять, — закончил Грегори. — С тех пор я не могу взять в рот ни крошки хлеба — боюсь в самом деле подавиться насмерть. Пару раз едва отдышался, с тех пор не рискую. Жить-то хочется, даже в таком вот зверском облике…

— Понятно… — протянула я. — А слугам вы почему запретили есть хлеб?

— Я не запретил, — терпеливо сказал он. — Лизбет ведь сказала «вам всем», вот и они опасаются теперь.

— Но они ели хлеб, который я привезла с собой!

— А как они это делали, ты видела?

— Да… — припомнила я. — Крошечными кусочками, крошечками, как самое вкусное пирожное! Тоже боялись подавиться и задохнуться?

— Конечно. Но им это не так опасно, хотя поостеречься все равно стоит, — серьезно сказал Грегори и умолк.

— А что же Лизбет? — спросила я после паузы.

— Бросилась в реку, — мрачно ответил он. — Но не сообразила, что та обмелела по летнему времени, и глубины там курице по колено. Ударилась, конечно, о дно, но осталась жива, а вот ребенка потеряла. Ну да это и к лучшему… Замуж ее все же выдали, поди, уж правнуков нянчит, если еще жива!

— Сударь, я все-таки не поняла, как же вы приобрели этот облик, — сказала я.

— А это уже совсем просто, — произнес Грегори. — Когда стало известно, что Лизбет пыталась покончить с собой, ко мне явилась фея. И заявила, что мои прегрешения уже столь велики, что у нее нет больше сил терпеть мою злобу, жестокие забавы, надругательство над девицами и прочая, и прочая… Дескать, она рассчитывала, что я, зная о том, какой характер мне достался, постараюсь укротить его, как дрессировщики укрощают диких зверей, а не выпущу на волю!

— А не она ли наградила вас этаким нравом?

— То же спросил и я. А заодно и поинтересовался, не проще ли было ограничиться одним лишь даром, например, здоровьем? Или, раз уж просчиталась, попросту отвязаться от меня со своими назидательными беседами! На это фея заявила, что в самом деле ошиблась во мне, но зато благодаря подаренной мне удаче у меня есть еще один шанс…

— Дайте угадаю, — попросила я и соскользнула с его руки в снег, глядя снизу вверх. — Расколдовать вас может прекрасная девушка, которая полюбит вас вот в этом, как вы изволили выразиться, зверском облике, со всеми вашими недостатками и…

— Не угадала, — перебил он и отвернулся. — Любить меня не нужно. Я обязан вымолить прощение.

— У кого, у Лизбет? — не поняла я.

— Я не знаю, — сказал Грегори, по-прежнему не глядя на меня. — Фея не сказала, а я не видел ее с тех пор. Она сказала лишь, что Лизбет просто прокляла меня и слуг, скорее всего даже не подумав, что делает, и как снять это проклятие, неизвестно. У него нет условия, и только счастливый случай поможет от него избавиться. А вот у ее заклятия условие есть… — Он помолчал и добавил: — Если я не выполню его, не вымолю прощения… повторяю, не знаю, за что именно и у кого, до тех пор, пока на розовом кусте не отцветет последняя роза, я умру. Твой брат сорвал предпоследний цветок.

«Не для тебя моя розочка цвела», — вспомнилось мне почему-то дурацкое присловье, а еще я вспомнила, что в самом деле не видела бутонов на том кусте. Только один едва распустившийся, чахлый цветок.

— Постойте, — осенило меня. — Так вы поэтому так грубо обходитесь и со слугами, и со своими пленницами? Вы надеетесь обидеть их и потом выпросить прощение? Но это…

— Глупо, правда? — фыркнул он. — И можешь не смотреть на меня так. Я рассказал тебе все это только потому, что ты — последняя, как и та роза. Их не берет ни мороз, ни град, ни жара, ни какие-нибудь гусеницы, только чужие руки… Та, которую сорвал твой брат, цвела уже десять лет, потому я и обозлился так сильно.

— Да уж, напугали вы его чуть не насмерть, — кивнула я. — Но… одна роза осталась, верно? Может быть, еще через какое-то время…

— Да нет же! — рявкнул Грегори. — Я сказал ведь — они гибнут только от чужих рук! Срывают их, понимаешь? Всех так и тянет именно в тот угол сада, к тому кусту… Я уж и приказывал посадить кругом такие же алые розы, и запрещал ходить туда, чего я только не делал, чуть ли не переселялся туда! И все равно рано или поздно кто-то добирался до цветка… Поверишь ли, раньше этот куст цвел пышным цветом, но… То одна девица, то другая, то вовсе случайный гость вроде твоего братца — и не осталось почти ничего!

Он замолчал, потом крепко взял меня за плечи и повлек к дому.

— Когда-нибудь мы все умрем, — сказал он. — Я и так прожил многовато…

— Ну, быть может, вам все-таки удастся меня обидеть, — серьезно сказала я.

— Да неужто? У меня воображения не хватит на такое. Ты слишком здраво мыслишь, — фыркнул он. — Не ожидал такого, думал, обычных приемов будет достаточно…

— Я на вас за это зла не держу, сударь, — невольно улыбнулась я. — Было даже забавно. Скажите, а вы нарочно вывалялись в какой-то пакости?

— А как же, — пресерьезно ответил Грегори. — Еще и тухлятину какую-то сожрал, хоть и противно было. Обычно это действовало сразу же! А как ты догадалась, что это спектакль?

— Я лишь заподозрила, и то не сразу, а когда пригляделась к вам получше, — ответила я. — У вас очень ухоженная шерсть, чистая и блестящая, как у здорового сытого животного, уж извините за такое сравнение. И клыки тоже белее белого. А еще я подумала после первой же трапезы: вряд ли у вас настолько извращенные вкусы, чтобы при этакой кухарке питаться помоями! Да и запах быстро пропал…

Честно говоря, эта мозаика только что сложилась у меня в голове, но Грегори об этом знать было вовсе не обязательно.

— Только когти подкачали, — добавила я справедливости ради.

— Это я неудачно поохотился, — пояснил он. — Олень споткнулся, а я вцепился ему прямо в лопатку, вот и сломал один…

— Вот как! А грязь в доме? Неужто расстарались ради меня и натащили откуда-то пыли и паутины? Боюсь, это и феям не под силу!

— Нет, это уже взаправду, — нехотя ответил Грегори. — Дом давно начал приходить в запустение: сперва дальние комнаты, потом все остальные… При гостях обычно бывало чисто, но уже много лет тут никто не появлялся, так и зачем надраивать полы и мыть окна, если не для кого?

— А для себя? — негромко спросила я.

— А мне этого не нужно, — отозвался он. — Слугам в их крыле я разрешил делать что заблагорассудится, лишь бы не беспокоили меня, вот и все.

В комнатах прислуги я не бывала, только на кухне, но памятуя чистоту во владениях Роуз, я могла быть уверена, что и спальни прибраны как подобает.

— Ну тогда, с вашего позволения, я продолжу начатое, — сказала я. — В доме уже стало куда уютнее, разве нет?

— Пожалуй, — усмехнулся Грегори. — Впервые вижу настолько деловитую девицу! Обычно все хныкали, что им дует, холодно, кругом пыль да паутина, и тут уж за дело брались слуги… Но чтобы кто-то взялся распоряжаться сам — такого не упомню. Командовали разве «подай» да «принеси», не более того!

— Я привыкла следить за домом, сударь. Слуг у нас, конечно, не так много, но и хоромы куда как меньше. Да и у самой меня руки нужным концом пришиты, случись нужда, я управлюсь и без слуг.

— Да-да, я помню твои слова о жеребце, — фыркнул он. — А теперь все же идем в дом! У тебя уже нос покраснел!

— И как вы только разглядели? Темно ведь уже!

— А я вижу в темноте, как кошки, — ответил Грегори. — Идем, гостья… Надеюсь, ты скрасишь мои последние дни.

— Вы сказали, прежняя роза цвела десять лет, так отчего бы нынешней не прожить столько же?

— Каждая последующая отмеряла все меньше и меньше лет, — сказал он, — но, может, это и к лучшему… Ты не успеешь мне надоесть, к примеру!

— Если я вам надоем, вы всегда можете избавиться от меня, разве нет? — спросила я.

— Ты тоже можешь уйти в любой момент, — ответил Грегори. — Ворота, правда, уже починили, но тебя это вряд ли остановит. Ты здесь не пленница, Триша, а все мои слова о холодном сарае с крысами…

— Блеф, — вздохнула я. — Кажется, долгие годы одиночества все же научили вас какому-никакому терпению!

— Возможно. Но постарайся не слишком наглеть: чувство юмора у меня осталось прежним, а оно далеко не всем по нраву. Ну а доброты во мне не прибавилось ни на гран, — чуть сощурился он и протянул мне руку, помогая подняться по заснеженным ступеням на крыльцо. — Так что злить меня не стоит. Я могу и не сдержаться, хоть и сам после пожалею об этом.

— Неужто и чувство раскаяния вам не чуждо? — спросила я, припомнив слова прислуги.

— Совершенно чуждо, — серьезно ответил Грегори. — Все куда проще: один мой проступок — один лепесток. А когда лепестки закончатся…

Он развел руками.

— Чувствую, с ваших первых роз лепестки осыпались гроздьями, — пробормотала я.

— Именно. Вот предпоследняя потеряла только один — когда я обозлился на твоего брата и загнал его на сосну. Сам же и снимал потом, слезть ему не удалось… А казалось бы, птичкой взлетел!

— А последняя? — невольно улыбнувшись, спросила я, представив тучного Манфреда на сосновой ветке. Вот так птичка, право слово…

— Пока ни одного. Ты же сама сказала — это был спектакль, а такое не считается. В настоящей ярости ты меня не видела, и моли Создателя о том, чтобы этого никогда не случилось!

— Погодите секунду, — попросила я, видя, что он уже готов открыть дверь. — Еще два вопроса!

— Ну?

— Вы хотите сказать, что слуги даже не подозревают, что вы изображаете монстра перед гостями? Ну, кроме тех случаев, когда вы злитесь всерьез?

— Может, и подозревают, но за долгие годы привыкли к моим вспышкам, — ответил он. — Впрочем, я и сам не всегда могу понять, по-настоящему рассердился или так… по привычке.

— А почему они все невидимы? Тоже фея постаралась?

— Нет, это уже моя работа, — тяжело вздохнул Грегори. — В первое время я был особенно зол… Ты права, вокруг того куста будто алый снег прошел, все было завалено лепестками! Слуги — кто не разбежался — пытались меня утешить, но только сильнее злили. Вот я и крикнул, мол, век бы вас не видать! И стало по-моему.

— Век уже миновал? — серьезно спросила я.

— Еще нет. И, — усмехнулся он, — будь поосторожнее со словами. На этом доме понапутано столько волшебства, и волшебства недоброго, что никогда не угадаешь, чем это слово может отозваться!

— Как прикажете, сударь, — кивнула я и прошла в отворенную дверь, в тепло и свет большой прихожей.

Грегори скинул плащ на руки невидимому Эрни и привычно встряхнулся — только снежные брызги полетели. Эрни забрал и мой плащ, а Хаммонд недовольным тоном сообщил, что ужин стынет, пока господа изволят прогуливаться.

Хозяин потребовал не бурчать себе под нос, а подать горячего вина со специями, пока гостья не свалилась с простудой, и это было очень кстати! Не так уж я замерзла, но вот впечатлений оказалось многовато для одного вечера, и прекрасное вино помогло расслабиться.

— Сударь, но мне-то хлеб можно есть? — спросила я негромко, глядя в тарелку.

— Конечно. Хотя я стану завидовать, — тяжело вздохнул Грегори.

— Так вам нельзя именно хлеб или вообще все, что сделано из муки? — начала я допытываться. — Пироги? Пресные лепешки?

— Не знаю и проверять не хочу, мне двух раз хватило, — буркнул он в ответ. — Спроси слуг, наверняка они пробовали.

«Ничего, — подумала я, — лепешки можно испечь и из кукурузной муки, а можно — из земляного яблока. С этим я еще разберусь!»

— Сударь, а припасы у вас откуда берутся? Или кладовые в доме бездонны?

— Мечтай больше! Все покупается, конечно же, средств достаточно. — Грегори хотел было подлить себе еще вина, но передумал. — Это несложно. Кто-нибудь из мальчишек относит записку и задаток в деревню, а все заказанное оставляют в условленном месте. Обманывать, если ты об этом подумала, не рискуют. Тот торговец — из семьи, что еще с моим прадедом дело имела, а люди еще помнят нашу фамилию! Только, — добавил он, — предпочитают помалкивать. Я и так переплачиваю за товары вдвое…

— Не вдвое, а всего лишь в полтора раза, — тоном старого зануды произнес Хаммонд, предусмотрительно стоявший у двери. И правильно, Грегори вполне мог метнуть в него графин или блюдо, а с его силой этак и убить можно! — И то не за все, господин, цены-то меняются, вы помните? То сезон, то не сезон, то война где-нибудь, то налоги поднимут…

Грегори все-таки швырнул в него тарелкой, но не прицельно, явно лишь для острастки.

— Я думаю, Хаммонд, мы побеседуем о наценках и колебаниях на рынке без нашего хозяина, — сказала я хладнокровно. — Ему это неинтересно, а я все-таки сестра купца и о последних веяниях в торговле знаю, должно быть, побольше вашего.

— Само собой, госпожа, — обрадованно ответил он, собирая осколки. — Если господин не возражает, то я всегда к вашим услугам.

— Господин не возражает, — рыкнул тот, — только обсуждайте эту заумь подальше от меня!

— А вы говорили, что вас выучили разбираться в этом, — напомнила я, когда шаги Хаммонда стихли за дверью.

— Выучили, разумеется, — ответил Грегори, — и счет деньгам я знаю. Но во-первых, Триша, не забывай о моем образе, а во-вторых, должна же быть у старика радость в жизни? Я ведь сказал — он был у меня управляющим, и заниматься ему приходилось не одним этим поместьем! Как полагаешь, отчего за столько лет я не разорился?

— Думаю, средства ваши вложены в надежные предприятия, торговые дома… Может быть, даже и в братнин, — улыбнулась я. — Хотя вряд ли, у него размах не тот.

Тут я подумала, что через брата вполне можно покупать провизию дешевле, чем у прежнего торговца, и постановила обсудить это с Хаммондом. Вполне может быть, что переплачивал он сознательно: неболтливого поставщика еще поди поищи, а Манфред может и не удержать язык за зубами. Вряд ли хозяин Норвуда этому обрадуется! Но кроме брата, есть и другие торговцы, которых я хорошо знаю, и иногда, наверно, можно покупать и у них… Впрочем, вряд ли это интересовало Грегори, и я промолчала.

— Да-да, я живу на проценты, как заправский рантье, — фыркнул он в ответ на мои слова. — А кроме того, у меня есть еще земли, и за них идет недурная аренда. Конечно, арендаторы немного удивляются тому, что все дела я веду только по переписке, но готовы мириться с этим: я… то есть Хаммонд не задирает плату каждый год и идет навстречу, если хозяин не может заплатить в срок. Но конечно, только если причина достаточно уважительна. Скажем, умер единственный взрослый мужчина в семье, а вдова с детьми не справляется с хозяйством, или случился неурожай, или пал скот… Чего только не бывает!

«Ну конечно, а теперь рассказывайте мне, сударь, как вам скучно разбираться во всякой цифири, да что вас не интересуют дела! Все-то вы знаете и во все вникаете, — подумала я, — но делаете вид, будто вам все равно. Видимо, ради Хаммонда, раз он любит свое дело! Но вряд ли он принимает решения, не посоветовавшись с вами, это уж точно…»

Должно быть, улыбалась я более чем выразительно, потому что Грегори нахмурился и сказал:

— И вот что, раз уж мы заговорили о торговле… Передай Хаммонду, что я велел заказать несколько отрезов тебе на платья. Выбери сама, что, как считаешь, будет тебе к лицу, только пусть это окажутся не унылые бурые тряпки!

— Это не унылые тряпки, а удобные, немаркие, практичные платья, — ответила я. — Но если вам, сударь, по душе яркие краски, я постараюсь подобрать что-нибудь, что станет одновременно и радовать ваш взгляд, и не оскорблять мое чувство вкуса.

После долгой паузы Грегори вымолвил:

— Имей в виду, летом здесь довольно жарко, так что закажи и что-нибудь полегче.

— Недавно вы сказали, что я вряд ли останусь здесь до весны, — напомнила я.

— Я уже не так уверен в этом, — сказал он, наклонив тяжелую косматую голову. — Просто делай, как я говорю.

«Это любимая присказка Манфреда», — могла бы я сказать, но предпочла промолчать, потому что умение вовремя прикусить язык — не последняя человеческая добродетель.