Люди. Берег океана

Кейт Волн (2024)

Книга 1.Антиутопия. Страна-остров, в которой после того как завершился Голод, легализован каннибализм. Несколько лет назад во всей Атландии настал голод. Умирали люди. Некоторые нашли выход, но он был жесток и не вязался с моралью, поэтому подошёл не для всех. Смерть одного человека даровала жизнь нескольким другим.Голод продлился семь лет. Голод ушёл, а желание осталось, но стало роскошью и привилегией богатых. Потому что даже в нашей стране жизнь человека ценится очень дорого.Главной героине осталось жить меньше месяца. Скоро день ее умерщвления. И она сама согласилась на это, подписав договор и спасая свою семью. Но найдется ли кто-нибудь кто спасет ее саму? Парень, в которого она влюблена, и семья которого и должна её умертвить? Или парень, с которым она познакомилась в камере ожидания, для тех кто подписал злосчастный договор на умерщвление? Может быть она сама? Или ей не суждено спастись? Ведь ещё никто не выживал после подписания договора…

Глава 2

Я бегу по холодному полу. Мимо на стенах пролетают картины. Я стараюсь бежать быстро, но ноги меня не слушаются и лишь медленно волочатся. Я должна успеть, я должна…

Подбегаю к двери, распахиваю ее и сразу же врываюсь в комнату. Джордж, мой брат, стоит на коленях в воде. Почему в комнате столько воды? Мои ноги намокают и начинают болеть от холода. Мне больно стоять.

— Это не вода, — произносит мой младший брат, будто прочитав мои мысли. — Это атландия, Кейтлин.

Что? Я не понимаю. Откуда ее здесь столько, и зачем?

— Вставай, пошли отсюда, — произношу я, подходя к брату, но с каждым моим шагом воды или атландии становится все больше, сначала по щиколотку, потом по колено, по живот, и, когда я касаюсь руки брата под водой, ему уже по шею. Я хватаю его за руку и тяну к двери, через которую вошла. Но как бы я ни старалась, нас тянет в обратную сторону. Засасывает обратно.

— Мы все утонем в атландии, — произносит Джордж.

Вода накрывает меня с головой, и мне становится нечем дышать. Я никогда не любила нырять и задерживать воздух под водой. Но Джордж в этом мастер, и я думаю о том, что он справится. Я не дышу пару секунд, потом еще несколько. Легкие болят, хочется вздохнуть. Я крепко держу брата за руку и пытаюсь продвинуться к двери, до каждый шаг вперед отбрасывает меня обратно. Последнее, что я слышу — это голос Джорджа, ясный, громкий, ровный.

— Мы все утонем. Мы все утонем, мы все утонем в атландии.

******************

Я просыпаюсь. Мне до сих пор кажется, что я тону, но это не так, по крайней мере не буквально. Моя кожа и футболка, в которой я сплю, влажные от пота. Мне хочется снять ее с себя и принять душ, чтобы смыть пот и неприятные ощущения после ночного кошмара. Отлично, теперь и во снах мне не будет покоя.

С того момента, как я подписала договор, мне снился хороший сон один раз, все остальные ночи я проводила в бессознательном состоянии. И мне нравилось это. Сон был мои спасением.

Я повторяю про себя, что с мамой и братом все будет хорошо, и иду в ванную комнату. Здесь нет душевой кабины, только маленькая ванная, еще более маленькая раковина, тумбочка под ней и туалет. Я раздеваюсь и забираюсь в ванную. Включаю душ и направляю его на себя. Я сижу так некоторое время и прокручиваю сон у себя в голове пару раз. Кожа краснеет от горячей воды и приятно пульсирует. Я вылезаю из ванны и чищу зубы. Вытираюсь мягким полотенцем, надеваю длинную футболку и свободные шорты. Смотрю на часы, которые висят на стене. Без пятнадцати семь. За последние две недели я ни разу так рано не вставала. Но спать не хочется: вдруг приснится еще кошмар. Мне всегда было сложно заснуть снова, если я просыпалась от кошмара.

Здесь я привыкла сразу же есть после пробуждения. Интересно во сколько Чарли приносит завтрак?

Журналы или плеер? Ничего из этого не вызывает у меня интерес. Я застилаю кровать и сажусь на пол. В голову сразу начинают лезть мысли о вчерашнем вечере. Неприятный разговор с Грэгори и Софией, понижение возрастного ценза, тот странный тип и та бедная девочка.

Кто-то стучится в дверь. Наконец-то Чарли принес завтрак. Я быстро ложусь на кровать и закрываю глаза, притворяюсь, будто бы сплю — не хочу разговаривать с ним. Пусть он, как всегда, положит его на тумбочку и уходит. Я лежу полминуты, но никто не заходит. Значит, это не Чарли с едой. Но тогда кто? Стук повторяется. Я аккуратно встаю и подхожу к двери.

— Кто там? — Мне почему-то становится страшно.

— Привет! Меня зовут Джон. Я тоже подписал договор об умерщвлении. Хотел предложить тебе вместе позавтракать.

Что? Какой еще Джон? В смысле вместе завтракать? Он, наверное, ненормальный. И что мне сказать?

— Нет, спасибо.

— Я просто заметил, что ты все время сидишь в камере, не выходишь и не говоришь ни с кем. Вот я и подумал тебе предложить, может быть ты стесняешься.

Какой он… Зачем я ему нужна? Ну сижу себе и сижу, никого не трогаю. Он что, типа такой сердобольный?

— Ладно, не хочешь, не буду давить на тебя. Если что, выходишь, потом налево, прямо до конца, самая последняя дверь — это моя. Заходи, когда захочешь.

Слышу шаги. Уходит. Шаги затихают и пропадают. Ну наконец-то. Выглядываю тихонько из-за двери и вижу, как кто-то стоит прямо передо мной. Молодой парень, не старше Эрика, в зеленой клетчатой рубашке и темных штанах. Светлые волосы аккуратно расчесаны и приглажены. Он ярко улыбается и смотрит с явным ехидством. Радуется, что провел меня. Огонек в его зеленых глазах меня раздражает.

— Мышонок выглянул из норы? — задорно усмехается, как я понимаю, Джон.

— Чего?

— Джон. Приятно познакомится. — Он протягивает мне ладонь, я смотрю на нее в ступоре и растерянности.

— Ладно, скажешь хоть, как тебя зовут? — Парень опускает руку, не дождавшись рукопожатия.

— Кейтлин, — произношу я, с опаской глядя на незваного гостя.

— Красивое имя.

Джон нерешительно проводит рукой по затылку. Понятно. За напускной храбростью и ребячеством он прячет неловкость. Или ему стало неловко от моей реакции на него. Так часто бывает: люди принимают мои отстраненность и холодность за высокомерие, хотя мне просто не по себе, когда я разговариваю с незнакомыми или малознакомыми людьми. Это просто стеснение. Хотя должна признаться, в этот раз примешивается еще и возмущение.

— Кто проснулся так рано? — Из-за поворота выныривает Чарли. — Чего это ты, а?

Он катит тележку на колесиках, на которой стоят контейнеры с едой. Стучится в соседнюю камеру, заходит туда на пару секунд, чтобы отнести завтрак, и направляется к нам. Я молчу.

— Доброе утро, Чар, — здоровается Джон.

Чар? Они что, друзья? Этот Джон, видимо, до всех доколупывается.

— Доброе, доброе, — отвечает Чарли. Почему у всех такое хорошее настроение? Почему они такие громкие? Чарли направляется ко мне справа, а Джон стоит напротив, мне почему-то становится трудно дышать.

— Захотела впервые попить горячий кофе, а не остывший? — обращается ко мне Чарли и подает белый контейнер с едой и теплый картонный стаканчик с кофе. Я беру молча, стараясь не сильно хмуриться. Чарли дает такой же контейнер и стаканчик Джону и катит свою тележку дальше.

— Не передумала на счет моего предложения? — спрашивает Джон.

— Почему ты здесь? — вопросом на вопрос отвечаю я.

Если он из тех ненормальных, которые тащатся от мысли, что их съедят (таких немного, но все же они существуют), я не буду с ним общаться. Обычно люди продают себя, чтобы заработать в безвыходных ситуациях, но есть и те, для кого это — мечта. Они отправляются в камеры ожидания, как на курорт.

— Моя мама болеет, ей нужны деньги на лечение. Большие деньги, — просто отвечает Джон, будто бы смирившись. Будто бы он не подписал себе смертный договор, а просто устроился на работу. Тяжёлую, но все же высокооплачиваемую.

— Понятно. — Мне жаль Джона и его мать, но не больше и не меньше. Очень трудно сочувствовать людям и переживать за них, когда ты тоже в ужасной ситуации.

— Ладно, пошли, — произношу я, и глаза Джона загораются.

Я сама удивляюсь себе. Не знаю, зачем, но я просто соглашаюсь.

Делаю глоток горячего кофе. Хорошо. Все это так отличается от моих предыдущих дней в камере, что я ненароком забываюсь и, может быть, даже успокаиваюсь.

Мы проходим по узкому коридору. Так как мы находимся в конце цокольного этажа, темно-серые двери, ведущие в камеры расположены только справа, слева глухая стена.

Интересно все камеры одинаковые? По крайней мере я увижу ещё одну помимо своей.

Я не знаю, какие из камер сейчас пусты, а какие держат внутри человека или, может быть даже, нескольких. Согласно слухам, у Филлипсонов всегда все камеры заняты, у них одни из лучших условий для хранения людей.

Ну конечно же, ведь Грэгори лидер ГЗСВ и держит репутацию. По закону Атландии после подписания договора должно пройти минимум две недели или максимум год после того, как человек будет умерщвлен. День умерщвления должен быть указан в договоре. Мой день умерщвления чуть меньше, чем через две недели — через двенадцать дней.

Мы доходим до камеры Джона, и он, открыв дверь, пропускает меня вперед. Я захожу и оглядываюсь, с сожалением замечая что его камера ничем не отличается от моей.

— Что я должен сказать? Ну… чувствуй себя как дома, — по-доброму усмехается Джон, даже немного неловко.

Я не отвечаю.

— Садись. — Джон указыват на кровать.

Я осторожно присаживаюсь, и Джон садиться следом, разворачиваясь всем телом ко мне. Слишком близко. Я немного отсаживаюсь, насколько позволяет размер кровати.

Делаю ещё глоток кофе. В желудке непривычно и неприятно пусто. Открываю контейнеры с едой. Овсяная каша с фиолетовым джемом. Сэндвич с курицей, салатом и помидорами.

Я жую первую ложку каши, и перемешиваю джем.

— Ты не особо любишь говорить, да? — спрашивает он как-то с жалостью и удивлением.

Поднимаю на него взгляд и отправляю в рот ещё одну ложку каши. Джем оказывается черничным и очень вкусным.

Джон издает смешок.

— Я знаю, почему ты здесь. — Произносит он легко. — Я переехал сюда спустя неделю после тебя.

Черт. Зачем он поднял эту тему? Я пытаюсь сохранить рассудок и не хочу обсуждать и проживать это вновь и вновь. Я сжимаю ложку слишком сильно, пытаясь отвлечься.

— И знаешь, между нами, — снижает он голос до шепота, — я считаю с тобой поступили нечестно.

— Если ты продолжишь говорить об этом, я уйду. — Произношу я серьезно.

— Ладно, ладно. — Он поднимает руки в примирительно жесте, будто бы успокаивая меня. — А о чем ты хочешь поговорить? Если вообще хочешь. Могу рассказать что-нибудь, а ты послушаешь.

— Какое твое любимое время года?

Джон явно не ожидал такого вопроса, да и, наверное, вообще, что я что-то спрошу сама, поэтому теряется на пару секунд, но быстро спохватывается и отвечает:

— Зима.

Я ненамеренно фыркаю.

— Что такое?

— Да нет, ничего. Просто зима занимает четвертое место в моем топе. А у тебя — первое. Неудивительно.

— Ты знаешь меня всего несколько минут, а уже противопоставляешь нас? Почему нам не может нравиться что-то одно?

Я молча и теперь более неловко доедаю кашу. После подписания договора у меня появилась удобная особенность: не отвечать, если не хочу. В обычной жизни это было бы странно и грубо, но здесь и сейчас мне все равно.

— Мне нравится зима за ее холод, — продолжает Джон, поняв, что ответа не дождется. — Знаешь, когда на улице минус, а ты сидишь в теплой комнате и занимаешься своими обычными делами, или на кухне есть готовишь, а за окном метель. Но она не страшна тебе, хоть и близко. Ты можешь наблюдать за снегом, можешь любоваться им в свете фонарей, но тебе не холодно, и снежинки не летят противно в лицо.

Я удивляюсь, что ему нравится в зиме почти то же, что и мне. Откладываю пустую тарелку из-под каши и беру сэндвич.

— А ты любишь быть в центре внимания, да?

Я думаю, что он опять прикалывается надо мной из-за моей скрытности и спокойствия, но тут он продолжает, и меня прошибает холодный пот.

— Помню, как вы приехали. Точнее, вернулись. В школе тогда все говорили о вас.

Когда я была маленькой, а мой брат только-только родился, наши родители развелись. И мы с новорожденным братом и мамой уехали на ее родину. Из Атландии сложно уехать. Нужны веские причины. Нам тогда, можно сказать, повезло, ведь мама не работала и не имела своего жилья в Атландии, а на родине у нее осталась семья, которая согласилась нас принять. По крайней мере мама так думала до того, как родня бросила ее с двумя детьми. Нам сложно жилось в то время, и мама решила, что нужно возвращаться. Она помирилась с отцом. Но я даже не знаю, что сложнее: выехать из Атландии или въехать. Нам вновь повезло, — если возвращение в страну, где меня теперь хотят убить, можно считать везением, — нас, как граждан этой страны, впустили обратно. Я помню, как на меня смотрели на родине мамы — как на чужую, странную девочку с острова, про который рассказывают страшилки. И половина из них — правда. Когда я вернулась в Атландию, на меня тоже странно пялились. Не каждый день в город, в котором ты живешь, приезжают из другой страны. Правда потом все привыкли, ведь все-таки я родилась в Атландии. И я перестала быть диковинкой. Не знаю, с чего это Джон вспомнил об этой истории.

Я доела свой завтрак. Я не голодна, но хотелось заполнить желудок еще. Разговор утомил меня, а я еще и мало поспала.

— Спать хочется, — произношу я и встаю с пола.

Забираю пустую грязную посуду, прижимаю ее к футболке и поворачиваюсь к двери.

— Знаешь, а мне понравился наш завтрак. Может пообедаем сегодня тоже вместе? Как ты поспишь.

— Я подумаю, — говорю я, хотя знаю, что не повторим. Мне и одного раза хватило. Слишком уж ты разговорчивый, да еще и на неприятные темы.

— Тебя проводить? — спрашивает Джон. И я почему-то бешусь от этого.

Его хорошее настроение еще сильнее портит мое, и без того плохое. Как он может быть таким радостным и делать вид, будто мы и правда просто завтракали у него в гостях? На свободе. А не в камере ожидания умерщвления. И будто он предлагает мне дойти до дома, а не до моей камеры. Ужас.

Я сжимаю пустые боксы и выбегаю в коридор. Прощай, Джон, было не очень приятно с тобой познакомиться.

Черт! Я плохо помню, как возвращаться. Иду прямо и надеюсь, что никого не встречу. Дохожу до поворота и вижу впереди ряды совершенно одинаковых дверей. Они не запираются, у них буквально нет замочных скважин. Я, надеясь, что правильно выбрала дверь, — не хочу завалиться к кому-то чужому, — открываю ее.

И выдыхаю.

Моя камера.

Я удивляюсь собственной реакции. После приятно болезненной встречи с Эриком, после выматывающего и взбалмошного знакомства с Джоном привычная и одинокая камера кажется…

Тихой.

Спокойной.

Мирной.

Не выводящей на эмоции. То, что надо мне сейчас.

Я бросаю грязную посуду на тумбочку, а сама падаю на кровать, и укрываюсь одеялом. Сон мягко накрывает меня, и я засыпаю.

Просыпаюсь ближе к вечеру.

Чарли приносит ужин. Он даже открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрывает, когда видит мое тоскливое лицо.

Он уходит, тяжело вздохнув.

Я ужинаю и принимаю душ, чищу зубы. Снова ложусь в постель. Сон — мой лучший друг — снова спасает меня от реальности и собственных мыслей о том, что я уже потеряла и что еще предстоит потерять.

Или о том, что у меня забрали и еще заберут в скором будущем?