Новый мир

Кейси Эшли Доуз, 2021

На планете появляются Они. Неизвестно кто Они и откуда прибыли, известны лишь Их намерения – истребить человечество. Они способны принимать человеческий облик и полностью имитировать поведение того, чью оболочку приняли. Не существует способа отличить Их от людей, потому остается лишь один путь выживания – полная самоизоляция и неукоснительное следование своду правил: «Никому не доверяй. Никому не помогай. Всегда действуй один. И будь готов убить…»

— Вы обещали врачу не пить до темна, мистер N.

— Тьма вокруг, Френсис.

(с) Peaky Blinders

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Вторжение

День 1

— Па, смотри! Опять! — Майк опять машет у меня перед лицом планшетом, сидя на диване. Я прохожу мимо, и лишь слегка закрываю микрофон в телефоне, хмурясь и шикая на сына. Тот фыркает и кривит губы, вновь поворачивая айпад к себе.

— Вообще-то здесь говорится.. — начинает он, но я уже перехожу на кухню.

— Да-да, слушаю — бормочу в трубку и достаю банан из холодильника.

— Пап, ты не поверишь! — теперь уже изумленно кричит Майк из гостиной и я тяжело вздыхаю.

Да, я знал, что это будет нелегкая неделя, но каждый раз будто впервые. После развода с Сарой я и рад был бы отбрехаться от любых отцовских посягательств и остаться обычным воскресным папочкой. Ну, из тех, что приезжают по выходным, привозят ребенку всяких вредных, но вкусных вещей, никогда не ругают и похвалят за меткость, если мяч попадет вдруг в окно соседнего дома. Потому становятся любимым родителем при малейших затратах.

Но нет, из-за того, что Сара тоже была мамашей такой себе, я четко осознал, в каком дерьме окажусь, если не решусь вдруг бороться за свое время с ребенком. Общественное мнение, мои друзья, ее друзья, все эта ахинея добродетели, которая так вдруг стала модна и популярна в наше чертово время.

Собственно, я и так оказался в дерьме.

Теперь по четным неделям Майк стабильно с матерью и ее новым мужем (из-за которого она и развелась со старым), а по нечетным живет у меня.

И да сохрани господь меня эти каждые чертовы нечетные недели.

Нет, когда мы только разошлись, ему еще было 11 и все было не так плохо. Дал приставку, разрешил поесть чипсы и все сойдет. Но теперь, когда ему уже 14 и ему нужны совсем не чипсы, он начинает меня напрягать. И хорошо бы, если бы ему, как и сверстникам, нужны были девчонки и друзья. Я, быть может, даже на выходные задерживался бы в баре, чтобы они могли расслабиться в моем доме. Но нет, Майк совершенно необщительный. Сара отказывается признавать, что это называется все-таки не интроверт, а социопат. Интроверт — когда человек общается мало, но у него есть 1-2 человека, с которыми он рад встретиться да провести пару часов. А вот социопат — это тот, кто целыми днями сидит дома и ему дурнеет от одной мысли выйти за молоком в магазин через дорогу.

Потому Майку нужны не тусовки, а постоянно отвлекать меня от дел. Он валяется круглыми сутками дома со своим айпадом и считает, что мой мир на ту неделю, когда он приезжает, крутится вокруг него. И в какой-то момент это и правда начинает быть так, что крепко раздражает. Не сказать, чтобы у нас с ним была какая-та крепкая связь отца и сына, потому подобные изменения едва ли вызывают теплые чувства.

Порой меня даже посещают мысли, что его просто гнобят в школе, поэтому он предпочитает не выходить из дома и не имеет друзей. Потому что будь он настоящим социопатом (или интровертом, как говорит Сара) он бы не общался ни с кем, включая меня. Но нет — на нас с Сарой это привилегия молчания не распространяется.

— Пап! — теперь он уже заходит в кухню с планшетом, раз я не вышел обратно в гостиную. Опять закрываю мобильник ладонью.

— Я занят, Майк — цежу — Подожди.

Но он будто не слышит.

— Нет, ты только послушай — не поднимая глаза и не делая паузы говорит — теперь вспышка насилия уже в Париже, и в.. Па, что такое Генуя?

— Город в Италии, учи географию — отмахиваюсь я и вновь убираю ладонь от мобильника — да-да, Бари, я тебя слушаю.

Майк недовольно поднимает глаза и опять супится:

— Ты не слушаешь, что я говорю?

— Я думаю это логично, все к этому вело — говорю в трубку, вновь прикрываю ладонью и теперь уже шиплю сыну — ты видишь я разговариваю, не мешай мне. Иди займись чем-нибудь.

— Ты такой офигенный отец — язвит он и захлопывает крышку защитного чехла на планшете. Сверкает еще пару секунд голубыми глазами. Между прочим, ему они достались от меня, а вот рыжие волосы от матери. У меня до третьего колена почти все брюнеты.

Майк нескладный, как и все подростки в 14, но при этом уже успел отъесть себе живот и щеки. На носах очки — явное доказательство того, что с техникой он проводит времени больше, чем со сверстниками. Я в его возрасте занимался спортом и гулял с девчонками, а не донимал отца идиотскими интернет-статьями, которым верят лишь олухи.

Еще и одевается глупо. Я пытался купить ему нормальных вещей, но он даже смотреть на них не хочет. Сара говорит, что это нормально и пусть носит что хочет, даже если это идиотские футболки с глупыми принтами (и не исключено, что из-за них у него и нет друзей). Порой я не понимаю, как от меня мог родиться такой ребенок.

Будто и не мой. Мы совершенно разные. Внешне, внутренне, черт возьми, да во всем. Может, поэтому я никогда и не испытывал тяги к нему. Потому что никогда не видел в нем себя, а как любому тщеславному человеку, мне это было необходимо, тем более если речь шла о сыне.

Единственном.

Что весьма досадно.

Наконец, Майк разворачивается и уходит обратно. Я облегченно вздыхаю.

— Ты опять пропал, Итан — недовольно бурчит телефон.

— Прости, Бари — потираю переносицу, точно она поможет убрать эту головную боль из моего дома под именем Майк — сын приехал, эти подростки.. никакого с ними сладу.

— Да, не рассказывай. Сам знаю. Так вот..

Когда мы так рано решили с Сарой завести ребенка, я и не представлял, как сильно отличается жизнь семейная от той романтично-страстной идиллии, которая была у нас раньше. Мне было 23, когда родился Майк. Когда каждый день превратился в оплот детских воплей, а когда он подрос — постоянных лего и чертовых железных дорог под ногами. Потом мячи и постоянные синяки, наставления Сары за то, что это я на правах отца должен учить его поведению. Со школой пришла его нелюдимость, потом он разжирел, потом подсел на какие-то идиотские рок-группы, и к тому моменту как Сара заявила, что у нее есть любовничек (собственно, на тот момент и у меня уже была третья девушка на стороне), я окончательно разочаровался в этом всем. И понял одно — даже в 30 заводить ребенка рано.

Не то что в 23.

За все эти 14 лет я так и не почувствовал того пресловутого счастья «отцовства» о котором все толдычат. Я был бы и рад перемотать все обратно и в свои 37 не быть никому отцом. Ну, или таскаться сейчас с мальчишкой лет пяти от какой-то девицы, которая днем играет с ним, а ночью со мной. На такую семейную жизнь я может и согласился бы.

— Смотри! — Майк тычет в телек, который успел врубить.

Договорив с Бари выхожу в гостиную, надеясь, что он этого не заметит, но не выходит. Мысленно чертыхнувшись, оборачиваюсь на ящик. Новости.

— Здесь тоже говорят об этом — возбужденно замечает Майк — вспышка массового насилия! Прикинь, в Мексике сегодня премьер-министра убила его жена!

— И что? — жму плечами — это обычный мир, Майк, никакой сенсации.

— Ты не понимаешь! Они же просто.. они как будто с ума сошли.

— Кто они? Таблоиды или желтая пресса? — фыркаю — помнится, еще пару лет назад все пророчили нам умереть от опасной заразы, вышедшей из Африки. Потом нам прогнозировали конец света от вируса из Китая. А — щелкаю пальцами — совсем забыл про календарь Майя, по которому всем должен был настать конец еще в 2012 году. И это не говоря о всем том дерьме, которое ежедневно пестрит галиматьей о личной жизни всех, кому не лень. Нельзя верить всему, на чем СМИ пытаются сделать деньги. От этого тупеешь.

Майк поворачивается ко мне, видимо, слушая лишь в пол-уха. Его рот слегка приоткрыт и он очевидно не услышал конец фразы. Небрежно киваю, глядя на него:

— Вот об этом я и говорю.

День 16

Лили аккуратно открывает калитку и морщится, когда та скрипит. Она трижды стучала, потому что родители всегда учили ее, что нельзя вот так вот просто заходит в чужой двор. Даже в такое странное время, которое наступило.

Но проблема в том, что ее родителей нет уже три дня. Они ушли за продуктами, обещали вернуться к вечеру, но почему-то так и не вернулись. Лили хочет есть, а еще ей безумно страшно, когда по ночам слышится всякое. Она всегда боялась темноты, пусть в 12 лет это уже и постыдно, но теперь нельзя оставлять свет включенным на ночь.

Поэтому ей пришлось три ночи подряд бороться со своим страхом в полной темноте.

Но сегодня Лили отчаялась ждать родителей. Она не знала, можно ли доверять другим соседям, и вообще родители говорили никому не открывать дверь, не отвечать и вообще не издавать звуков, пока их нет. Но дядя Итан был не только их соседом. Отец Лили и Итан Рочески часто выезжали на охоту вместе. Иногда брали и ее.

Вряд ли они были прям друзьями, но наверняка мистер Рочески ее узнает и поможет ей до того момента, пока не вернутся родители. И Лили уверена, что мистеру Рочески можно доверять. Если на то пошло — у нее просто нет выбора. Без еды она умрет, даже если забыть про страх темноты. А иди в магазин самой — настоящее самоубийство.

Одно дело — перебежать пару метров да забраться за калитку соседнего дома. И совсем другое — пойти в магазин. К тому же, родители ведь должны вернуться? Они принесут много еды. Главное продержаться до их возвращения.

Она мягко ступает по траве, и наконец забирается на крыльцо. Стараясь издавать как можно меньше шума, она звонит. Слышит звонок эхом по ту сторону двери, но никто не отвечает. Никаких шагов.

Лили неуверенно дергает дверь, но та не поддается.

Закрыта.

Значит, мистер Рочески внутри. Может, он заснул? На работу-то теперь уже никому не надо. Она вновь звонит, но вновь ей эхом отскакивает лишь пиликанье. Лили чуть отходит назад и смотрит в окна. Все окна — обоих этажей — завешаны и плотно задернуты. Совершенно ничего, где можно было бы увидеть, что происходит внутри.

Ни одной лазейки.

Как и у всех, кто сейчас по домам. Но почему тогда он не ответит ей?

Лили еще раз звонит, после чего трижды стучит, но никто так и не отвечает. Тогда она решает обойти крыльцо. Ее родители всегда на случай потери ключей (или вдруг забудут их) оставляли второй дубликат под ковриком у заднего входа. Лили не знала, делает ли так мистер Рочески, но попытаться стоило.

Может, его и нет дома — но еда там быть должна. Конечно, это плохо, пытаться забраться в чужой дом, но у нее нет выбора. Совсем нет.

Лили обходит дом и шарит под ковриком у задней двери. Нет, ключей нет. Черт. Она дергает ручку с последней надеждой, но и та не поддается. Что за ерунда? Если все двери и окна закрыты — значит, мистер Рочески должен быть дома. Но если он дома — почему не откроет ей?

Лили еще раз выглядывает из-за угла. Улицы пустые, совершенно никого. С каждой минутой ей становится все более жутко, хотя на улице и день. Она не может себе это объяснить, но ей надо бы поскорее куда-нибудь убраться. Лили решается на отчаянный поступок — ей просто необходима еда. Она просто возьмет еду — ничего больше и конечно же не всю! — и уйдет обратно домой. А когда родители придут — то отдадут мистеру Рочески, если тот вернется, ту часть еды, которую позаимствовала Лили, пока его не было.

Девочка выбирает камень побольше и заранее зажмурившись от грядущего грохота, бросает камень в ближайшее окно.

ТРЯСК!

Кажется, этот звон может привлечь всю округу. В такой-то тишине. Лили быстро снимает кофточку, оставшись в одной футболке и шортах, и обматывает ею руку. Она видела, как так делали в фильмах. Этой рукой в тряпке она убирает осколки с окна и с трудом забирается внутрь. Все равно живот умудряется что-то поцарапать и она вопит, упав на пол.

Но едва поднимает голову — видит мистера Рочески.

Он дома? Почему не открыл?

Но он совсем другой…

Он смотрит на нее сверху вниз, а дуло его винтовки нацелено ей прямо в голову. Он давно не брился, а глаза запавшие с темными кругами под ними. Его жесткие голубые глаза сужаются и он взводит курок.

Лили испуганно отползает и начинает показывать руками так быстро, как только может:

— Мистер Рочески, мои родители ушли в магазин, они..

— Говори, куда мы с твоим отцом ездили на охоту год назад — требует Рочески не своим голосом. Этот голос низкий, хриплый, будто надсадный. Он внушительно трясет винтовкой.

Лили кивает и вновь начинает показывать знаками:

— Это был лагерь при…

— ОТВЕЧАЙ СЕЙЧАС ЖЕ! — теперь уже орет он, делает шаг назад и прицеливается — у тебя три секунды или клянусь богом, я отстрелю твою чертову башку!

Да что с ним? Он что, забыл? Лили все время, что себя помнит — немая. И мистер Рочески прекрасно это знает. Он даже как-то выучил на знаках «привет», и все показывал его на одной охоте, куда ее взяли. Как он мог забыть, что она немая?

Неужели он.. неужели он стал одним из Них?

Лили отползает назад, вытягивая руки вперед. Ей не стоило приходить. Надо было слушать родителей и сидеть дома, пока они не придут. Пить воду и ждать до последнего.

— ОТВЕЧАЙ, МАТЬ ТВОЮ! — не своим голосом орет мистер Рочески. Его руки крепче берут винтовку. Так, что напрягаются все мышцы.

Лили последний раз дергает руками, хоть уже и поняла, что мистер Рочески не помнит о ее немоте. Она просто не может ему ответить.

— Один, два.. — жестко отчеканивает Итан, и каждое слово для девочки словно удар молотка, выносящего вердикт.

Палец ее соседа надавливает на спуск.

— Три.

День 2

Я поправляю рубашку и жду, когда Майк наконец уже спустится. С его весом ему бы не помешало ходить до школы пешком, но если я скажу такое ему, то Сара сожрет меня с потрохами несмотря на то, что мы уже три года в разводе. Она считает, что категорически нельзя указывать Майку на то, что он толстый. Хотя он реально толстый и с этим надо что-то делать. Или она хочет себе вместо сына Кун-фу-Панду? Или думает, что он станет сумоистом?

— Майк — кричу я — еще две минуты и я уезжаю без тебя.

— Иду!

Впрочем, я это и так слышу. Топот по лестнице, словно стадо бизонов. Гляжу в сторону сына. Он опять надел какую-то идиотскую черную футболку, очки почти сползли с носа. Рюкзак на одном плече. Для джинс уже не нужен ремень — они и так еле застегиваются, хотя размера на 4 больше моих.

— Может, наденешь что из того, что покупал тебе я? — невзначай предлагаю.

— Па, ты не шаришь — хмурится он и сильнее растягивает на себе огромный футболку, показывая логотип — это же рок-металл!

Я вздыхаю и киваю ему на выход. Беру пиджак, ключи и следую за ним. Почему у меня не мог родиться нормальный сын? Который бы болел со мной за ред сокс, с которым можно было бы обсуждать красивых девиц или с которым хотя бы можно было бы без натяги поговорить о чем-нибудь интересном? А не о масонах, терактах, рок-металле и прочей ерунде, о которой он трещит не затыкаясь.

Наверное, я не лучший папаша, но я хотя бы этого не отрицаю. Да, я не лучший папаша, но и Майк далеко не лучший ребенок на свете. Мы друг друга стоим.

— Сегодня еще больше.. — начинает взахлеб Майк, едва мы усаживаемся в машине — прикинь, па, за ночь..

— Давай про себя — предлагаю ему я и включаю радио погромче, в надежде избавиться от этого бреда хотя бы с утра.

Но едва мы выезжаем на дорогу, как трек сменяется новостями.

— О, сделай громче! — отвлекается Майк, уже сам увеличивая громкость — послушай, здесь то же самое!

Недовольно тру переносицу. Быстрей бы неделя подошла к концу.

По радио несут то же ахинею, что Майк собирался зачитать мне со статей. Мол, вспышка насилия, необъяснимые убийства. Но если бы Майк был бы чуть внимателен — он бы обратил внимание на то, что не говорится ни количество жертв, ни количество городов, которое это «затронуло». Ничего.

Ничего существенного из фактов, на которые можно опереться. Лишь льется вода, которая вносит смуту и дает им деньги. Не удивлюсь, если по результату окажется что просто в какой-то потасовке в черном районе перестреляли друг друга, и журналисты на этом решили разжиться.

Если бы правда было хоть что-то более или менее стоящее — были бы цифры. Цифры, города, фамилии и звания тех, кто подтверждает ситуацию. А так — пустой треп, на который и я горазд.

Но у Майка опять отвисает челюсть.

— Теперь видишь? — говорит он, когда вновь заигрывает песня.

— Вижу, что мы приехали — останавливаюсь у крыльца его школы — иди давай. Удачного дня.

— Ладно — вздыхает он и с трудом вылезает из машины — пока.

— Ага.

Едва он захлопывает дверь (с такой силой, будто какой-то старый металлолом — хотя, может на таком и ездит новый муженек его мамаши), я даю по газам. Теперь и мне пора на работу.

Трек завершается и опять идут новости. Черт, на этой волне всегда так часто песни разбавлялись трепотней ведущих? В итоге выключаю радио.

Так-то лучше.

День 7

Когда пиликает мобильник, я не могу поверить своим глазам. На экране горит «Мама».

Какое-то время я просто пялюсь на экран, запуская пальцы в волосы. Быть не может! Я столько дней подряд пытался дозвониться им с отцом! Уже потерял всякую надежду. Не отвечал их ни мобильник, ни городской. Даже ближайшие соседи не отвечали, а когда я пытался дозвониться до их полицейского участка, линия всегда была занята.

Я лишь хотел, чтобы кто-нибудь съездил к ним и проверил, что все в порядке. Я бы и сам это сделал, не живи на другом побережье.

И теперь она сама мне звонила.

Облегченный выдох вырывается из моего горла с каким-то хрипом. Падаю в кресло, нажимая «ответить» и подношу телефон к уху. Тот едва не выскальзывает из потной ладони.

— Алло, мам — мой голос слегка дрожит, когда я отвечаю — боже мам, как вы меня напугали..

— Сынок, милый — отвечает она — прости, тут перебои со связью. Понятия не имею, что происходит. Ты в порядке?

— Да, мам.. — запинаюсь, но решаю все-таки не говорить — все нормально.

— Сынок, забери нас отсюда, здесь творится что-то непонятное..

— У нас тоже — вытираю лоб, по которому струится холодный пот — так везде, мам. Но я вас заберу. Правда.. черт, правда я не знаю, как это сделать. Я не могу приехать за вами. Не сейчас. Но я..

— Что-нибудь придумай! — просит она — сынок, может есть какой-то вариант из..

И тут я понимаю, что за все время разговора она ни разу не назвала меня по имени. Хотя обычно делала это довольно часто. Пытаюсь вспомнить, как я был записан у нее в телефоне. Это легко — ведь телефон у нее старый, и мы с Джереми еще сами вводили туда свои номера, пытаясь научить ее.

Мы дурачились и ввели «сын 1» и «сын 2», как по старшинству. А мама не умела тогда переименовывать, а когда научилась — это уже стало определенной изюминкой и она не стала этого делать. Мы так и остались в контактах как «сын 1» и «сын 2».

Без имен.

И сейчас она не называет моего имени.

Я вновь прохожу тыльной стороной ладони по лбу, пока она все воркует, как бы им приехать или мне их забрать. Наконец, она понимает, что я молчу:

— Сынок, ты здесь?

Опять.

Сынок.

— Мам, а где папа?

— Папа здесь, рядом — слышу шебуршание — держи.

— Да, сына? — голос отца.

Он всегда называл меня по имени.

Я сжимаю телефон еще крепче.

— Как меня зовут, пап?

Молчание.

— Сынок, не думаю, что ты выбрал подходящее время..

— Для чего? Чтобы назвать мое имя? — уточняю я — просто скажи.

— Сынок..

— Нет! Назови мое чертово имя — я прикрываю глаза и судорожно втягиваю воздух, отчаяние накрывает с головой — пап, просто назови мое имя, и уже сегодня я придумаю, как забрать вас оттуда. Выеду прямо сейчас, к вечеру, в крайней случае к ночи, буду там. Просто назови для этого мое имя.

Молчание. Шебуршание.

— Сынок, что случилось? — голос матери.

Я безвольно откидываюсь на спинку кресла.

— Мое имя, мам — бесстрастно повторяю я — назови мое имя.

Молчание.

— Джони, милый..

Горькая усмешка искажает мои губы:

— Нет, мам, ты ошиблась. Вы с отцом всегда терпеть не могли банальные имена.

Молчание.

— Не дури, сынок — теперь ее голос уже слегка напрягается — ладно, ты прав, не стоит тебе рисковать. Просто напомни адрес, и мы приедем сами.

Я сжимаю телефон крепче.

После чего с криком запускаю его в стену и он разбивается к чертовой матери, отдельными частями отлетая в разные стороны. Я истошно кричу и вцепляюсь пальцами в волосы, где-то даже вырвав клок.

— …необъяснимая зараза охватила многие крупные города.. люди массово сходят с ума.. что это — биологическое оружие или новый неизвестный миру вирус, вынуждающий людей к убийствам.. Париж.. Швейцария закрыла свои границы… В Германии введено военное положение.. Эвакуация.. Просят граждан не покидать свои дома.. Правительство отказывается комментировать происходящее..

— ЗАТКНИСЬ! — кричу я и сбрасываю плазму со стола. Экран трещит, но новости продолжают бормотать.

— ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ! — ору я, принявшись топтать его до тех пор, пока от телека не остается просто гора металла, и он наконец не затыкается.

Горячие слезы обжигают мои щеки и я сползаю по стене на пол:

— Нет…Нет-нет-нет…

День 13

— Тише!

Марк Клейб резко поворачивается к жене и выставляет руку вперед, заставляя ее замереть. Они одни на улице. В руке он держит ружье. В руках Тессы револьвер. Если он регулярно охотился, то его жена держала оружие в руках впервые.

Он объяснил ей, что нужно делать, но не был уверен, что если надо будет — Тесса нажмет на курок. А если и нажмет — то вряд ли попадет в цель.

Но им надо было идти обоим — сам бы он много унести не мог. А надо было утащить как можно больше, чтобы хватило на пару недель. Чем чаще вылазки за продуктами — тем больше риск. Не выходить из дома — единственный шанс на спасение.

Пока что.

Хотя Марк не был уверен, что в стенах дома им еще долго будет гарантирована безопасность. Но по крайней мере перед уходом он дождался, пока Лили запрет за ними все двери и опустит все шторы. Они долго инструктировали ее и он почти был уверен, что его смышлёная девочка все сделает правильно.

И ничего не начудит до их прихода. Тем более, это должно занять не больше пары часов. Заняло бы еще меньше — они хотели затариться в ближайшем магазинчике, но там ни черта не осталось. А ближайший сетевой был не так близко, как этот.

Но выбора не было.

Все мелкие ларьки опустошили в первые дни. Идти на большое расстояние — опаснее, но без еды им не выжить. А в это время вряд ли бы даже мать родная дала ему лишнюю банку гороха, не говоря об остальных.

Никто бы даже не открыл дверь.

Как и они сами не открыли бы никому.

Теперь непонятно, кто есть кто на самом деле. Кто действительно стоит перед тобой. Теперь никому нельзя доверять.

Совершенно никому.

— Тихо.. — повторяет Марк и оглядывает улицу. Никого. Но он не может знать, кто смотрит за ними из окон. Или из витрин магазинов, или даже из-за угла..

Он вроде что-то слышал, но шум не повторяется.

Но это не значит, что его не было.

— Идем — одними губами говорит он Тессе и манит ее — быстрее. Идем.

Он проходят один перекресток, другой… светофоры все еще меняют цвета, но регулировать уже нечего. Никакого движения.

Если бы Марку сказали, что понадобится меньше двух недель, чтобы довести мир до такого состояния — он бы никогда не поверил. Никогда.

Но так случилось.

— Я что-то слышала.. — шепчет Тесса и неумело направляет револьвер куда-то в сторону.

— Не оглядывайся — одергивает ее Марк — идем, за мной. Скорее.

–Марк..

–Торопись..

Даже если там правда что-то есть — останавливаться самая поганая идея. Они сейчас как на ладони — чем быстрее доберутся до магазина, тем лучше.

Наконец, Марк видит вожделенную вывеску уолмарта. Окна выбиты, двери еще висят — но в целом ему на это плевать. Он оборачивается к жене и жестом велит подождать, пока он проверит все внутри. Переступает через осколки, стараясь не шуметь.

Электричества нет. Единственный свет — тот что проникает с улицы. Благо, окна (или дыры, где выбиты стекла) большие. Часть магазина хорошо освещена. Но вот задние стеллажи..

Он доходит до стеллажей с фонариками и берет два покрупнее. Потом достает из упаковки пару нужных батареек. Постоянно оглядываясь и прислушиваясь, вставляет одно в другое и фонарик загорается.

С ним Марк идет к затемненным стеллажам и проверяет. Поджилки трясутся при каждой непонятной тени.

Никого.

Слава богу, сегодня им везет.

Он возвращается и выглядывает на улицу. Тесса все еще сжимает револьвер в руках и смотрит во все стороны сразу.

— Идем — шепчет он — никого.

Тесса кивает и залезает внутрь следом за ним.

— Держи — он дает ей второй фонарь, уже вставив туда батарейки — те стеллажи плохо освещены. Ты за продуктами, я за вещами.

— Хорошо — кивает она.

Марк тут же берет корзину. Обычно они всегда брали тележки — но теперь от них будет много грохоту. Лучше никому не знать, что сейчас в магазине кто-то есть. Тесса тоже берет корзинку.

— Отвечаешь фонариком — говорит он ей — два мигания — значит все в порядке. Одно — значит что-то не так.

Он придумал это сейчас, они не обговаривали это дома. Просто Марк понял, что кричать через весь магазин будет не лучшая идея, а поддерживать связь фонариком — хорошая и тихая. Главное — постоянно быть в курсе, где и как второй.

А так же делать все быстро и тихо.

За десять минут Марк успевает набрать все, что надо. Все, что они обговорили еще с дома. Периодически они перемигиваются фонариками с Тессой. Покончив со всем, он идет к кассе. Они договорились встретиться там.

Тесса задерживается.

Черт, он же просил быстрее. Они должны были действовать тихо и быстро. Где она там застряла?

Наконец, он дважды мигает фонариком.

Тесса не отвечает.

В Марке начинает просыпаться нехорошее чувство. Он оставляет свою корзину на кассе и делает шаг к дальним стеллажам. Вновь дважды мигает фонариком, а другой рукой прицеливается из ружья вперед. Предохранитель давно снят.

Вновь никакого ответа.

Марк делает еще пару шагов, когда в сумерках самых дальних стеллажей видит единичное моргание.

Не все в порядке.

Он останавливается и хмурится. Вновь дважды моргает фонарем.

В ответ нет ответа.

— Тесса? — шепотом спрашивает он.

Ее фонарь больше не мигает.

Конечности Марка холодеют. Он делает шаг вперед, крепче сжимая ружье и светя фонариком. Вновь мигает дважды.

Никакого ответа.

И тут, наконец, когда ему остается пара метров до конца, фонарик жены дважды мигает. Марк останавливается.

— Тесса?

Наконец, шаги и Тесса появляется в проходе. Виновато улыбается:

— Прости, мне показалось, я что-то услышала..

— А теперь?

— Вроде нет.

Ее корзина полная и он перенимает ее, помогая:

— Пошли, я свою оставил уже на кассе.

Они идут к кассам и тут Марку в глаза кидается молоко в корзине Тессы. Он хмурится.

Они обговаривали дома все, что возьмут. Как из вещей, так и из продуктов. И еще дома она решили, что без электричества и холодильника не смогут хранить молочку. Решили, что будут брать консервы и прочее, что долго хранится.

Он бросает осторожный взгляд на Тессу — та шагает вперед, так же боязливо оглядываясь. Револьвер по-прежнему неуверенно лежит в ее руке.

Он вновь глядит в ее корзину.

Йогурты.. салями.. еще одна пачка молока..

Тесса могла ошибиться единожды.

Но не в половине списков продуктов. Марк едва заметно замедляет шаг, а когда Тесса оборачивается, заметив, что муж отстал — он уже ставит корзину на пол и взводит курок ружья.

— Марк? — Тесса испуганно пятится — ты чего?

— Ты не Тесса — цедит Марк, скорбно хмурясь и делая шаг назад — ты не Тесса..

— Марк, это я. Ты чего? Марк!

— Скажи, как твоя бабушка называла тебя в детстве? Твое любимое прозвище?

Она говорила об этом Марку лишь однажды, еще задолго до рождения Лили. На похоронах той самой бабушки.

Губы Тессы едва заметно сжимаются. Теперь ее рука обхватывает револьвер уже увереннее.

— Ну же — требует Марк — назови.

Но он уже знает, что она не назовет. Потому стреляет.

Тессу отбрасывает назад. Револьвер выпадывает из ее рук и отлетает к другой стороне. Все еще держа тело жены на прицеле, Марк осторожно проходит мимо нее, к кассам. Берет корзинку с продуктами.

Нет, не дышит.

Еще бы. Он умеет стрелять. И он стрелял точно в сердце.

Он пятится спиной, покуда можно, но на кассах понимает, что придется взять лишь что-то одно. Поэтому они и шли вместе с Тессой. Он может нести лишь в одной руке — во второй обязательно должно быть ружье.

Марк начинает спешно выкидывать из корзины Тессы все быстропортящиеся продукты, и свободное место набивает вещами из своей корзины.

Когда слышит едва уловимый шум за тем стеллажом, где оставил тело Тессы.

Она не могла издавать шум. Она умерла.

Марк быстро хватает корзинку, решив, что и этого хватит. Перехватывает ружье, когда теперь звук доносится уже с другой стороны.

Звук, не похожий на шаги.

Что-то, как треск помех. Или шорох ветра.

Марк оглядывается и со всех ног бежит к выходу, позабыв про осторожность, но в последний момент между ним и вожделенной улицей возникает Это.

— Господи помилуй.. — шепчет Марк.

Корзина падает из его рук. Несколько выстрелов оглушают пустой магазин, но это совершенно ничего не меняет.

Марк падает на колени и крестится:

— Господи помилуй…

Он уже знает, что умрет.

И это будет страшная смерть.

Но теперь он знает и другое. То, чего не знал раньше. От Них невозможно избавиться. Их нельзя убить. Их нельзя остановить.

Он знает, что очень скоро живые станут завидовать мертвым.

День 4

Я звоню Саре уже в третий раз. Звонок постоянно сбрасывается, сеть перегружена. Мне кажется, у меня сейчас взорвется голова.

Два часа назад мне позвонили и сообщили то, из-за чего я бросил всю работу и тот час ломанулся в школу. Где увидел подтверждение сказанному собственными глазами.

Майк.

Его убили.

Обычный сценарий — какой-то ущемленный сопляк приперся в школу с отцовским ружьем и перестрелял всех, кого видел, пока его самого не уложили. Уверен, Майк просто оказался не на том этаже не в то время. Он ведь ни с кем не общался и уж точно никого не задирал.

Уверен, он был не из тех, кому хотел отомстить этот малолетний ублюдок.

Но тем не менее убил он именно его.

Моего сына.

Помимо него он успел убить еще несколько десятков школьников, у множества ранения. Говорят, копам пришлось убить его — потому что пацан буквально обезумел. Он никак не реагировал, а после начал палить даже по полицейским.

— Он совершенно не боялся — услышал я от одного из копов — он будто слетел с катушек. Он вообще не боялся умереть.

— Уже седьмой случай за последние дни — подтвердил второй едва слышно — и все одинаковые. Может, какая новая дурь? Обдолбаются и прутся стрелять. Я видел многих детей, которые приходили в школу с оружием — но ни разу еще я не видел, чтобы эти дети были так равнодушны к собственной смерти.

Опустил ружье он только тогда, когда его голову разнесло в щепки.

Рядом со мной родители других школьников падали на пол, рыдали, кричали и бились в истерике. Многие пытались выхватить оружие у копов и застрелиться следом самим. По сравнению с ними я, наверное, выглядел бесчувственным.

На деле, я просто еще не до конца отдавал отсчет случившемуся.

Да, у нас с Майком не было общего языка. Точнее, он-то всегда был рад потрепаться, но я его не понимал. Не понимал его стиль, его вид, его общение и образ жизни. Не любил, когда мне приходилось нянькаться с этим взрослым лбом каждую нечетную неделю.

Но черт возьми, это был мой сын.

Мой единственный сын.

Одно дело, не шибко желать его приездов, но совсем другое — потерять его из-за какого-то психического неуравновешенного малолетнего ублюдка!

Собственного ребенка.

Каким бы он не был — он был моим ребенком. Моим долбанным ребенком, к которому, оказывается, по-своему я все же был привязан. И которого у меня забрали.

Таким идиотским способом!

Наконец, мне удается дозвониться до Сары. Я говорю максимально быстро, боясь что звонок опять сбросится. На мгновение она замолкает. Я жду, что она начнет упрекать меня в идиотском розыгрыше, или просто включится эффект «отрицания», или что-то в этом роде. Но в ответ слышу лишь всхлипы в трубке:

— Боже, Итан… — хрипит она — что же это..

— Его повезли в морг. Там еще школьники. Я..

— Боже мой!.. — рыдает она — боже мой!..

Слышу какой-то шум и мужской голос. Ее муженек. Наверное, спрашивает, что случилось. Радуйся, гандон, больше тебе не придется терпеть чужого ребенка.

— Послушай, Итан.. — вновь говорит она в трубку — я приеду, я сейчас..

Не уверен, что в этом есть смысл. Мы давно не супруги, чтобы утешаться в горе вместе. А Майку уже ничем не помочь. Надо будет обговорить детали похорон, но точно не сейчас.

Но зная Сару, понимаю — отговорить ее не получится.

— Я буду через полчаса, если пробки небольшие.. — она замолкает и вновь разражается рыданиями — господи, да что же это..

Я отключаю трубку. Думаю, она приедет даже раньше — они живут не так далеко от меня. Не знаю, зачем она сюда едет и что мы скажем друг другу. Я бы лучше сейчас взял бутылку коньяка и поехал к Бари. Он бы понял меня намного лучше, чем женщина, с которой мы этого ребенка однажды сделали.

Мы оба были такими-себе-родителями, и вряд ли сможем о чем-то поговорить. А слушать ее рыдания на своем плече не особо хочется. Несмотря на фильмы — смерть ребенка в реальности не сближает его разведенных родителей. По крайней мере не меня.

Захожу в дом и успеваю опустошить почти весь свой бар, когда замечаю, что на улице уже темно.

А Сара все еще не приехала.

Неужели рассудок вернулся к ней и она поняла, какой идиотской была эта идея? На всякий случай решаю позвонить ей.

Долгие гудки. Но никто не берет.

Трижды повторяю, после чего отбрасываю телефон и пьяный валюсь на диван.

Через пару часов мне звонит незнакомый номер. Я отвечаю, когда слышу мужской голос:

— Где Сара?

— Кто это? — еле ворочаю языком.

— Это Джим, ее муж. Я очень сочувствую вашей общей утрате, но я не могу до нее дозвониться, а на улице уже ночь. Можешь дать ей трубку? Или пусть она перезвонит мне.

Хмурюсь:

— Ее нет у меня.

— Она уже уехала?

— Она и не приезжала.

–Что значит не приезжала?

— Её не было у меня. Я решил, она передумала — голова раскалывается — она не приезжала ко мне. Не знаю, куда она там поехала..

— Что за черт..

Я отключаю телефон, не шибко желая продолжать общение с ее муженьком. Валюсь на диван и засыпаю.

На следующий день, уже немного придя в себя, я пытаюсь сам позвонить Саре, но она опять не отвечает. Тогда перезваниваю на номер Джима — но теперь не отвечает уже и он.

Когда я заезжаю к ним домой, то не обнаруживаю тачки на крыльце. Дом закрыт, но никто не открывает.

Никто из них мне не перезвонил.

Больше мне их услышать или увидеть так и не удалось.

День 16

Я сижу, прислонившись к стене гостиной, в паре дюймов от окна.

Она зашторено. Как и все окна в доме.

И закрыто. Как все окна и двери в доме.

Я не отхожу от него без надобности. Даже сплю здесь. Украдкой выглядываю через маленькую щелку в шторке на улицу. Но сбоку, чтобы меня при этом не было видно снаружи.

Уже несколько дней один и тот же вид.

Пустые улицы. Ни машин, ни людей.

Все, кто живы, сидят по домам, как и я.

Кому повезло больше — как мне — сидят дома с оружием. Свою винтовку я сейчас прижимаю крепко к груди. Она снята с предохранителя. Мой палец всегда на спусковом крючке.

Радиоприемник молчит.

Последнее сообщение было 5 дней назад. Говорилось о мировом масштабе странной вакханалии убийств, захлестнувшей планету. Границы закрыли, но уже никого никуда не эвакуируют.

А смысл? Когда во всем мире творится то же самое.

Куда эвакуироваться?

Почти все правительство убито. Своими же телохранителями, женами или детьми. Сложно выжить, когда даже за деньги не можешь купить себе безопасность.

А в начале недели они не вышли в эфир. И больше так и не выходили. Это была последняя радиостанция, поддерживающая хоть какой-то информативный поток. Последняя уцелевшая.

Когда замолкла она — наступила полная тишина.

Нет телевидения. Нет мобильной связи. Нет интернета. Нет электричества. Теперь нет и радио.

Полная неизвестность.

Лишь эта небольшая щелка в шторе, через которую я вижу несколько метров пустой улицы.

Каждый теперь под подозрением.

Даже твой лучший друг может оказаться не тем, за кого себя выдает. Единственный, кому можно доверять — себе самому. Нельзя даже быть уверенным, что тот, с кем ты живешь в доме — в один день не направит на тебя ствол твоей же винтовки.

В какой-то степени мне повезло, что я остался один.

По крайней мере, я могу быть в безопасности в своем доме, пока что не выхожу из него. Пока что сюда никто не заявляется, и пока что никто меня не заметил в окне. Пока что я здесь один — я в большей безопасности, чем семьи, живущие на одной площади по 3-5 человек.

Такие умрут гораздо быстрее.

И хорошо.

Пока умирают они — живу я.

Пока заняты ими — не замечают меня.

Я покрепче прижимаю винтовку к груди. Да, это хорошо.

Но когда-то мне придется выйти. Когда закончится еда. Конечно, я разделяю ее, и стараюсь экономить. И я всегда ел не то, чтобы много. Вот с Майком потребность выйти появилась бы куда раньше.

Он жрал как не в себя.

Но однажды все доем и я.

Мне не хочется думать о том, что тогда будет.

Тут я вижу небольшой рыжий силуэт, приближающий к моей калитке. Он постоянно оглядывается и я щурюсь, покрепче сжимая винтовку. Силуэт останавливается у калитки и стучит.

Проклятье.

Она привлечет внимание к моему дому!

Может, застрелить ее прямо отсюда? Нет, тогда придется открыть окно и меня точно могут увидеть. Да и выстрел создаст шума еще больше.

Рыжая девчонка.

Тут я приглядываюсь и узнаю в ней дочку Клейбов. Лили. Какого черта она пришла сюда? Какого черта вообще вышла на улицу? Еще и без родителей?

Что если она — уже из Них?

Я внимательно наблюдаю за ней через щелку. Постучав еще пару раз, она со скрипом открывает калитку и заходит внутрь.

— Что за.. — цежу я.

Нет-нет-нет.

Мгновение — и она подходит к крыльцу, пропадая из поля моего зрения.

— Проклятье!

Я вскакиваю и максимально тихо спускаюсь на первый этаж. Я хожу босиком, и пометил ступеньки, которые скрипят. Потому спускаюсь совершенно бесшумно как раз в тот момент, когда она звонит в парадную дверь.

Замираю в паре шагов от нее. Звонит и звонит, потом пару раз стучит.

Подбираюсь к глазку. Еще один стук и Лили уходит за дом.

Задняя дверь!

Быстро перемещаюсь туда.

Какого черта ей надо?

Гляжу в щелку шторы у задней двери. Лили пару раз стучит, после чего наклоняется и шарит под ковриком. Ага, точно не с радушным визитом. Пытается попасть в дом.

В мой дом.

Палец плотнее ложится на спуск.

Я продолжаю глядеть в небольшую щелку через шторы, как вдруг Лили берет камень покрупнее. Я успеваю догадаться, что она собирается сделать лишь за секунду до этого.

Отскакиваю, а в следующее мгновение окно с грохотом разбивается.