Операция «Эмин-паша». Том II. Германский конкистадор в Восточной Африке

Карл Петерс

Продолжение книги об экспедиции, возглавляемой двумя германскими офицерами, через дикие территории Африки в конце XIX века.

Переводчик Анатолий Павлович Смирнов

© Карл Петерс, 2018

© Анатолий Павлович Смирнов, перевод, 2018

ISBN 978-5-4493-0650-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА VIII. К ОЗЕРУ БАРИНГО

Я забыл упомянуть о том, что с тех пор, как мы вышли из Кикуйю, у нас больше не было растительной пищи, и пришлось полностью ограничиваться мясной диетой. К этому добавились холодные ночи; в результате было несколько случаев болезней среди моих людей.

В шесть часов вечера появились одиннадцать масаев, но они не рискнули зайти в наш лагерь. Я не чувствовал себя склонным выходить к ним безоружным, так как достаточно хорошо знал об их злобности и коварстве. Поэтому я взял с собой несколько человек, вооруженных винтовками, которые были демонстративно положены на землю, в то же время я попросил масаев сложить свои копья. Мы сошлись на полпути между положенных на землю вооружений. Условия мира были урегулированы обеими сторонами во второй половине дня и были ратифицированы мужчинами, которые взаимно плевали друг на друга три раза. Затем я дал по кольцу на палец и по несколько бусин каждому из масаев. В знак того, что наш отряд и их племя будут жить в дружбе и мире, я убил одну из овец, которых я до этого взял у них, и отдал ее масаям., Они попросили разрешения спать той ночью в нашем лагере; но я осторожно отклонил эту просьбу, сказав, что было бы лучше, если бы они спали на некотором расстоянии. На тот случай, если ночью они попытаются проникнуть в лагерь, мои часовые получили приказ стрелять в нарушителей. Я оставался недоверчивым, и вместо обычных восьми форпостов я удвоил их количество той же ночью. Я также бодрствовал большую часть ночи, сидя на стуле перед своей палаткой; в таких случаях я привык делать астрономические наблюдения с помощью Хусейна Фары.

На следующее утро масаи появились, якобы для того, чтобы выполнить ту часть договора, согласно которой они взяли на себя обязательство показать нам дорогу к Баринго. Переговоры с ними велись при помощи нашего очень достойного молодого переводчика-кикуйю, который так поразительно напоминал старого Вольтера, что я наделил его этим именем, которое сразу прижилось и в моей экспедиции и среди масаев.

Люди кикуйю в моем караване стали чувствовать себя очень комфортно. Прежде всего, им было очень приятно сознавать, что их смертельные враги, надменные масаи, были неоднократно побиты. Затем они наслаждались тем количеством овец и коз, которое я подарил им. Они не убивают этих животных, а удушают, так что вся кровь остается в туше. Вид такого дикаря, сдавливающего горло овцы или козы, всегда казался мне совершенно отвратительным.

Удалившись от реки, мы снова поднялись на возвышенное плато, по которому двинулись вперед, все еще придерживаясь северо-западного направления. Вскоре на западе появилась гряда больших гор, которые масаи назвали Субугу-ла-Баринго (субугу — край гор). Следовательно, это должны быть горы Донго Гелеша. На плато мы обнаружили большие стада масайского скота, и ради мира и спокойствия я охотно согласился остановиться до тех пор, пока масаи не отгонят их подальше от нашего маршрута. Когда это было сделано, молодые воины-масаи поспешили к нам, чтобы поприветствовать нас обычным приветствием «сотуа» (друг). Все это выглядело очень приятно.

К полудню мы спустились с плато направо, в сухое русло реки и натолкнулись на совершенно черный вулканический регион. Название Гуасо-Нарок на языке масаев означает «черная река», потому что поток течет по черным камням. Темную, высокую вулканическую группу скал, которую мы миновали, я назвал «Скалой Телеки» в честь моего предшественника, изучавшего территорию окрестностей реки Гуасо-Ньиро.

Жара на черных камнях стала невыносимой. Здесь мы обнаружили следы большого стада овец. Масаи сообщили, что я должен только следовать по этим следам, и через час они выведут меня к Гуасо — Нароку. Между тем, они сообщили, что должны отправиться домой, чтобы пополнить запасы провизии. Не доверяя масаям, я с Хусейном и Рукуа продолжил идти в поисках Гуасо-Нарока, оставив медленно движущуюся колонну позади.

Поведение туземного населения теперь полностью изменилось, все встреченные спешили убежать от нас. Все это было очень подозрительно.

К двум часам я нашел восемь ослов и загруженного быка. Они были брошены хозяевами, и груз состоял из предметов быта и калебасов молока. Гоня вола перед собой, я вошел в узкую долину. Было уже три часа, и ситуация становилась серьезной, я решил остановиться и дождаться своей колонны, но тем временем послать вперед Хусейна и еще одного сомалийца, который подошел к нам, чтобы выяснить, приведут ли овечьи следы к Гуасо-Нароку. Посыльные еще не вернулись, когда внезапно раздался грохот мушкетов.

Окружающие высоты покрылись воинами масаев. Теперь все стало ясно. Тем временем, ко мне подошли пятнадцать носильщиков, которые настолько устали в этом солнечном пекле на черных камнях, что бросили грузы на землю, и не могли вернуться со мной к каравану. Из них только шесть человек могли идти, и то еле-еле. Здесь им пока ничего не угрожало, поэтому я поспешил назад в сопровождении только одного сомалийца, чтобы посмотреть, что произошло. Почти сразу я встретил господина фон Тидеманна с погонщиком верблюдов. Он сообщил, что один из «наших новых друзей» внезапно вероломно ударил копьем нашего больного носильщика Сабури. Масаи были отогнаны сомалийцами, но Сабури истек кровью в ужасной агонии. Так что, война началась заново! Измученный вероломством дикарей, я был в такой ярости от мысли о подлых убийствах и, в то же время, с таким презрением относился к этим «мясникам», что идея возобновить борьбу с ними была вполне приемлема.

«Вперед! Ведите ослов к носильщикам!» — закричал я сомалийцам, когда увидел, что восемь найденных ослов все еще стоят на месте, потому что я до сих пор воздерживался от их изъятия. «Давайте убьем трусливых негодяев, как собак!». Сомалийцы не очень охотно ответили на мой призыв. Все устали воевать. Однако мне удалось захватить пять ослов — очень приятная добыча для перегруженной колонны.

Когда я вернулся на место отдыха, Хусейн доложил мне, что широкая долина перед нами абсолютно сухая. Справа, под прямым углом, было речное русло, но в нем не было ни капли воды.

Вот где лежала реальная опасность! Судя по всему, масаи полностью меня перехитрили и завели на сковородку из черных камней, где термометр показывал около 50° C (122° F). Мы изнывали от жары. Наши сухие языки прилипли к нёбу наших ртов. И мы лежали, окруженные враждебными воинами, которые только и ждали того момента, когда мы полностью будем истощены, чтобы напасть на нас. Когда нет помощи извне, человек чувствует себя окончательно брошенным. Но именно в таких положениях в отчаявшееся сердце внезапно проникает убежденность в защите Провидения. Даже самые невыполнимые решения, которые приходят в голову, воспринимаются, как вдохновение сверху.

Так случилось и со мной. Внезапно одна мысль взволновала меня — что, если я поспешу вперед вниз и еще раз вниз по склону на запад, где на дне соседней долины должна собраться стекающая со склонов вода, которую я найду! Поэтому вперед! «Трубач-сигнал! Бейте в барабан! Флаг вперед и прочь от масаев!». Впечатление от чего-то невозможного, сверхъестественного, происходящего на глазах вероломных дикарей, должно быть сильно поразило их, наблюдающих за нами со всех сторон, когда они увидели, как мы совершили это внезапное движение, точно в том направлении, в котором действительно находилась стекающая с каменистых плато и накопленная за период дождей вода. Но мы этого еще не знали, а только предполагали и надеялись. Масаи выли от злости, считая, что мы, каким-то образом узнали о местоположении источника воды. С их стороны не было реального сопротивления, ни даже попытки убежать, когда мы внезапно повернули строй под прямым углом к нашему маршруту и пошли к ближайшему холму. Подойдя поближе, мы неожиданно дали залп по завывающей толпе. Не менее десятка из тех, что кривлялись и орали на скалах, нашли свою смерть, а те, кому повезло больше, бросились вверх, чтобы найти убежище на противоположном склоне холма. Мы развернулись и отправились в путь на запад, либо к к жизни, либо к смерти.

Масаи следовали за нами, как гиены, но держались за пределами дальности действия наших винтовок. Время от времени я слышал звук выстрела, когда кому-либо из моих людей казалось, что масаи слишком приблизились. Но основной тревогой для всех было отсутствие воды. Внутри себя каждый сдерживал крик: воды, воды! Через некоторое время мы увидели русло реки. «Вебиджии!» (вода) — кричали сомалийцы. «Мэдджи!» (вода) — кричали носильщики. Неужели, действительно, вода? Мы подошли ближе — русло было сухим! Солнце начало опускаться. Это четыре часа дня! Что же надо сделать?

Мы перейдем на следующий ряд холмов, чтобы оттуда посмотреть, сможем ли мы найти воду с другой стороны! Я позвал Хусейна и Мусу, которые со мной сформировали передовую группу разведки. Итак, вперед! Когда я был на полпути вверх по очередному холму, голос Тидеманна снизу позвал меня: «Вернитесь, доктор, масаи атакуют нас сзади!»

«Вы, лейтенант отбросите масаев, а я буду искать воду» — крикнул я.

На вершине холма находился просторный крааль масаев, рядом с которым сидел человек. Как волки, мы набросились на него; сомалийцы держали, а я приставил ствол своего шестизарядного револьвера к его виску. «Покажи мне, где река Гуасо-Нарок и уходи живым к своим внизу».

«Гуасо Нарок, — ответил он, дрожа от страха — там», и указал рукой на долину внизу. Этого человека звали Андоробо. Постепенно подошли носильщики, и я сразу же отправил двадцать пять из них с военным конвоем к реке с Андоробо в качестве проводника, чтобы они принесли воду. Затем подошел герр фон Тидеманн. Я сел в свое кресло у входа в крааль, и мы утолили жажду из кувшина Андоробо, а затем закурили трубки. Теперь мы сможем дойти до озеро Баринго.

Я разместил свою колонну носильщиков и стадо скота в масайском краале, который я сделал более обороноспособным, предав огню несколько хижин по периферии, которые мешали вести круговой обстрел. Наши палатки, а также палатки сомалийцев, расположились снаружи. Я снова выставил восемь часовых, так как костры масаев угрожающе освещали темноту со всех холмов. В девять часов мы с Тидеманном комфортно сидели в лунном свете над блюдом с бараниной, потягивая коньяк.

В эту ночь я впервые, после многих бессонных суток, спал, и заставил своего слугу Рукуа лечь перед дверью палатки; а сомалийцы заверили меня, что, со своей стороны, они будут исправно нести сторожевую службу, проверяя и сменяя часовых. Я также постановил, что колонна завтра начнет марш чуть позже, чем обычно, чтобы дать людям выспаться. Поэтому, 27 декабря я проснулся свежим, как новый человек.

К несчастью, такого не было с господином фон Тидеманном. В предыдущую ночь он не хотел спать, и в то утро дизентерия определенно проявила себя.

К семи часам со стадом и всей колонной мы пересекли реку Гуасо-Нарок.

На противоположном берегу ко мне пришли несколько вандоробо и сообщили мне, что ослы, которых я забрал в прошлый день, принадлежали им. Однако, поскольку они не смогли представить доказательства этого, я отверг требование, как «необоснованное». Со своей стороны они отказались от моего предложения быть моими проводниками к озеру Баринго.

Далее путь лежал через гряду холмов. Из-за густых и колючих зарослей мы добрались до вершины только к девяти часам. Перед нами лежала черная, обугленная степь, над которой носился северный ветер, в то время как здесь и там были видны покинутые масаями краали.

Теперь мы продвинулись в направлении на запад-северо-запад. Никаких следов масаев не было видно. Все краали были пусты. Вскоре мне сообщили, что стадо больше не может следовать за нами, и что часть его уже отстала в пути. Это заставило меня остановиться, чтобы снова собрать колонну. Я дал людям полчаса отдыха, а затем планировал продолжить марш до вечера. Но господин фон Тидеманн сообщил мне, что он болен, и не сможет далее идти. Конечно, это решило вопрос.

Рукуа заранее обследовал плато. Когда он вернулся в два часа ночи и объявил, что воды нигде не было найдено, я отказался от продвижения вперед и повернул в южном направлении к Гуасо-Нароку.

В четыре часа дня, уйдя далеко вперед от моей колонны, я натолкнулся на пустынный крааль масаев, в котором я поднял наш флаг и приспособил для нашего использования. Как только крааль был обустроен и господин фон Тидеманн был переведен туда, я отправился с несколькими своими людьми в южном направлении в поисках воды.

Примерно в пять часов пополудни мы нашли водоем среди каменных скал, и вся колонна смогла приготовить что-нибудь для ужина.

В ту ночь мне показалось, что можно выставить только трех часовых вокруг крааля, и во второй раз я имел здоровый сон, так как здесь мы были в полной безопасности при условии бдительной охраны часовыми.

28 декабря я решил дать чрезвычайно истощенной колонне, и особенно, герру фон Тидеманну, день отдыха. Я ограничился переносом лагеря на некоторое расстояние поближе к воде, которую мы обнаружили накануне, а через день мы вошли в укрепленный крааль масаев, сожгли окружающие строения, а центральную часть превратили в неприступную крепость.

Была серая, мрачная погода, и никаких следов масаев мы не обнаружили, также не видели их самих, ни днем, ни ночью. Но по ночам их походные костры мерцали на соседних холмах; знак того, что теперь, как и всегда, они рыскали, как гиены по ночам вокруг нашей колонны, и что самая тщательная бдительность должна быть нашей постоянной заботой.

Поскольку г-н фон Тидеманн теперь был прикован к постели, я больше, чем прежде, вынужден был полагаться на себя; и в эти недели я нашел утешение в чтении книги Карлайла «Фридрих II», чей яркий пример теперь поддерживал меня в трудные времена, даже на далеких плато этой страны.

29 декабря мы снова двинулись вперед, через густую лесную местность, к Гуасо-Нароку, вдоль русла которого я теперь следовал на протяжении довольно сурового дневного марша на юго-запад. Гора Кения по-прежнему возвышалась позади нас на юго-востоке. Гора, которая радовала меня несколько недель назад, теперь оказывала на нас угнетающее воздействие.

Куда бы мы ни шли, масаи оказывались впереди нашей экспедиции. Краали на противоположной стороне Гуасо-Нарока также были пустынными, хотя они сохраняли следы недавнего пребывания людей; например, дымящиеся костры. С другой стороны, 29 декабря наш караван снова подвергся нападению глупого носорога, пока пуля из моей винтовки не заставила его отклониться от курса атаки, и после бега по кругу, бежать к северу. К сожалению, многие наши люди позволили себе увлечься охотой и бесполезно израсходовали на носорога значительное количество пороха и пуль.

В час пополудни я остановил свою колонну в массиве Марай, который лежал ровно к северу от Субугу-ла-Пороны, горы, которая не шла ни в какое сравнение с Кенией.

На следующий день семичасовой марш привел нас в большую деревню масаев, примерно в том месте, где русло Гуасо-Нарока начинает поворачивать на юг, огибая северные отроги горной цепи Абердаре. В этот день мы прошли мимо ряда больших папирусных болот, которые представляют собой не что иное, как застойные части реки Гуасо-Нарок на равнине, которая здесь абсолютно горизонтальна.

Во второй половине дня я отправил одиннадцать своих лучших людей, чтобы выяснить, действительно ли Гуасо Нарок отклоняется к югу. Если это было так, мы достигли точки, из которой в свое время Томсон оторвался от реки и пошел на северо-запад, по направлению к озеру Баринго. Нам также придется совершить подобное «сальто мортале». Это был бы для нас истинно «смертельный номер», поскольку Томсон делал переход в сезон дождей, тогда как мы сейчас находились здесь в сухое время года и рисковали не найти воды.

Несколько сомалийцев, идущих впереди с острыми мечами и топорами, прорубали для нас путь в северо-западном направлении, от которого, однако, я отклонился в полдень к западу, надеясь, таким образом, быстрее добраться до реки Гуасо-Тьен, которая впадает в озеро Баринго, и должна стать основой для дальнейшего продвижения.

В то время как мы, таким образом, пробивались через чащу, люди кикуйю, которые все еще были с нами, внезапно сбросили свои грузы и исчезли в зарослях. Сначала я подумал, что они где-то рядом увидели масаев и спрятались; но поскольку затем никто из них не вернулся, мне сразу же стало ясно, что это просто дезертирство со стороны этих господ, за что я в душе не мог обвинять их. Только двое из одиннадцати людей кикуйю были удержаны сомалийцами и должны были идти с нами до Баринго. Но я был обязан теперь дополнительно нагрузить верблюдов грузами, которые были брошены девятью кикуйю, в результате чего, наш марш еще более замедлился.

Все лесные ручьи, обнаруженные здесь, были сухими; и наше моральное состояние было подавленным, так как у нас не было никаких предположений относительно того, когда нам удастся выйти из чащи, или удастся ли вообще.

В полдень я позволил колонне отдохнуть. Хусейн и особенно сомалийцы молились вслух Аллаху, прося его о помощи, что я всегда поощрял при таких обстоятельствах, так как это поддерживало моральный дух мусульман. Мои носильщики показали, как обычно в эти дни, трогательную уверенность во мне лично. Они говорили: «Мы найдем воду сегодня, ибо хозяин сказал это».

В течение всего дня мы шли. Наконец, после четырех часов пополудни, чаща стала не столь густой. Мы обнаружили следы носорога, и в пять часов вышли на открытую, но, к сожалению, совершенно сухую долину. Здесь я разбил лагерь.

В данный момент важно было найти воду для каравана. Для этого я отправил две группы на юг и на юго-запад, а сам с Хусейном Фарой, отправился в северо-западном направлении. К шести часам мы вернулись ни с чем, и я съел скудный ужин один в моей палатке, так как Тидеманну становилось все хуже. Я расставил часовых вокруг лагеря. Рукуа также вернулся со своим отрядом с юга, не найдя воду.

Это был новогодний вечер, и мои друзья в Германии, вероятно, сидели в кругу своих родных и близких. Температура по ночам по-прежнему была прохладной, а из чащи вокруг слышалось тявканье шакала, и вдалеке изредка раздавался рев льва.

Меня не оставляли скорбные размышления об этом завершении 1889 года, когда к полуночи радостные крики внезапно раздались с южной стороны лагеря, и сразу после этого галла по имени Мандутто, был торжественно препровожден ко мне несколькими носильщиками. Он только что вернулся из своей экспедиции на юго-запад, и на плечах принес два кувшина с водой. «Мандутто нашел воду», — радостная весть, которая передавалась из уст в уста по всему лагерю и внезапно превратила общую меланхолию в оживленное состояние радости.

С сердцем, полным благодарности, я теперь успокоился. Чудесным образом эта опасность также была предотвращена; и в полной уверенности в завтрашнем дне я заснул и проснулся в 1890 году.

Вода, обнаруженная Мандутто, была принесена из тропического бассейна на склоне западной окраины плато Лейкипия. Пруд был спрятан в скалах, в густой траве и, таким образом, будучи не подвержен прямому воздействию лучей солнца, сохранился и не высох полностью. К этому пруду, который находился примерно в четырех милях от нашего лагеря в юго-западном направлении, я перенес свой лагерь утром 1 января, и там я снова провел день отдыха, прежде чем следующим утром совершить марш к реке Гуасо-Тьен. Холодный ветер свистел с севера, была настоящая январская погода; но у нас была вода! Мы могли пить какао и варить суп. В тот день я начал писать отчет о пребывании экспедиции в Масаиленде.

Мы были теперь на высоте более восьми тысяч футов (2400 м) над уровнем моря и на следующее утро пошли на запад по понижающемуся склону плато Лейкипия.

Когда после марша я сидел в своей палатке, мне доложили, что в окрестностях есть люди, которые, по-видимому, хотели вступить с нами в контакт. Я знаками подозвал их и обнаружил, что это были молодые вандоробо.

«Вы знаете путь к Гуасу-Тьян?» — спросил я их, когда они освоились в моем лагере.

«Гуасо-Тьян очень близко», — сказали они.

«Он течет к Баринго, не так ли?»

«Баринго находится вон там». Они указали на северо-запад.

«Тогда эта гора, которую мы видим, вероятно, Донго Гелеша?»

Они знаками ответили утвердительно, явно поразившись тем, что я знаю это название.

«Теперь я скажу вам кое-что, мои хорошие вандоробо. Вы должны показать мне путь к Гуасу-Тьену и к Немпсу. Взамен я дам вам одного вола и красивую одежду, когда мы прибудем в Немпс».

Они смотрели друг на друга и, похоже, были не склонны соглашаться с этими предложениями. Поэтому я продолжил:

«Откуда я родом, это обычай показывать дорогу незнакомым людям, которые приходят в страну. Тот, кто не делает этого по своей собственной воле, будет вынужден это делать. Вы не склонны следовать нашим обычаям. Поэтому я должен попросить вас спать ночью с моими сомалийцами, чтобы вы тайно не скрылись в темноте и тумане. В остальном вы получите хорошее обхождение».

Когда, несмотря на мои дружеские слова, двое мужчин внезапно попытались сбежать, они были схвачены сомалийцами и связаны. На следующий день мы прошли с ними в Немпс, откуда им разрешили вернуться в свое племя с богатыми подарками. Таким образом, главная забота прошлой недели была преодолена, и сегодня я впервые с нетерпением ожидал легкого продолжения нашей экспедиции.

На следующее утро мы пересекли западную окраину Лейкипии при помощи двух проводников вандоробо. Сначала мы проходили через сгоревшие и запутанные кустарники, а затем на запад, по широкому пути вниз по склону.

Вдруг вся колонна разразилась громким криком восторга. Перед нами открылась зеленая долина, в которую плато Лейкипия обрывалось перпендикулярно вниз. Вдоль этой долины петляла река Гуасо-Тьен. Таким образом, мы достигли речного района озера Баринго. Мы оставили позади грубое и негостеприимное плато Лейкипии, и, вероятно, навсегда, избавились от тревог, доставляемых нам борьбой с масаями.

Через траву высотой в человеческий рост мы за четверть часа достигли Гуасо-Тьен. Река была, по большей части, пересохшей, и только в местах, где высокие тростники укрывали русло от солнечных лучей, было немного воды, которой караван утолил жажду. Я решил, соответственно, пойти дальше по реке, где, согласно утверждению вандоробо, было больше воды.

Было почти три часа дня, когда мы подошли к грандиозному ущелью, где Гуао-Тьен начинает круто падать в вниз. По грубым валунам и огромным каменным скалам мы спустились вниз. Ущелье сужалось и проход стал очень узким, а затем полностью исчез, когда мы подошли к массивной скале, полностью перегораживающей русло и представляющей вертикальный обрыв, по меньшей мере, в шестьдесят футов (18 м) высотой. Это было непреодолимое препятствие для дальнейшего продвижения, и поэтому я решил вернуть колонну на ночь в место за небольшим поворотом вверх по реке, где под скалой было немного воды.

Берега круто поднимались с обеих сторон, так что каждое слово, даже тихо произнесенное, отзывалось громким эхом в ущелье. Здесь мне нужно было выставить только двух часовых, одного сверху и одного снизу, чтобы обезопасить лагерь от любого неожиданного вражеского вторжения.

Накануне, пытаясь спуститься с верблюдами, мои сомалийцы обнаружили путь справа от Гуасо-Тьен, которым я отправился на следующее утро. Этот путь привел нас на высоту 8100 футов (2500 м) к самому дальнему краю озера Баринго. У меня отсюда был полный обзор этой очень замечательной земли, и я полагаю, что здесь мы имели дело с огромным кратерным кольцом, диаметр которого я впоследствии смог определить в пятнадцать немецких миль (семьдесят английских миль или 111 км). В большом кольце имелось множество маленьких кратерных колец, самым глубоким из которых является озеро Баринго. Таким образом, мы стояли напротив образования кратера, которому не было равных в мире, и который я мог бы сравнить только с одной из кольцевых систем на Луне. Спуск с окраин этого кратера на глубокую долину внутри почти перпендикулярен, а пейзаж действительно великолепный.

Спустившись вниз по зигзагообразному пути, мы снова подошли к реке Гуасу-Тьен в точке, где она поворачивает на запад. Отсюда мы продолжали следовать по руслу реки. Скалы справа и слева поднимались на высоту около восьмисот футов (240 м). В некоторых местах они сближались, в других формировали довольно широкое ущелье. Опять же, там, где русло находилось в тени скал, сохранялась вода, но в тех местах, где солнце могло светить перпендикулярно, имелось только сухое дно.

В одном месте скалы так близко сошлись друг к другу, что осел едва мог протиснуться в этот проход, а верблюды застряли. Я был вынужден отойти назад и расположиться лагерем в более широкой части ущелья. Здесь мы оставались целый день, пытаясь вытащить верблюдов, что было сделано после большого напряжения усилий.

Только 5 января мы покинули ущелье реки Гуасу-Тьен, которое доходит до юго-западного угла озера Баринго. Далее мы повернули на запад, прямо через равнину к Нджемпс. Мы разбили лагерь у одного из малых притоков Гуасу-Тьен. В тот день один из носильщиков уронил горящую головню на сухую траву, которая сразу же загорелась, и огонь быстро начал распространяться, к счастью в направлении от лагеря. Это событие, к счастью, привело меня к поиску места для лагеря на месте, которое уже выгорело и не представляло опасности от огня. Я говорю «к счастью», потому что вечером ветер изменился на противоположный, и теперь огонь, который в полдень ушел в саванну, вернулся окружным путем, опять же, с большой скоростью. С трудом нам удалось расположить ослов и боеприпасы в центре небольшого выгоревшего ранее места, которое я выбрал. Г-н фон Тидеманн, который установил свою палатку на краю травянистой степи, должен был поспешно, перенести ее, чтобы избежать опасности быть сожженными в ней.

На следующее утро мы были рады покинуть это негостеприимное место, в надежде, что перед ночью мы увидим само озеро Баринго.

Томсон нарисовал очень соблазнительные картины озера Баринго. Мы надеялись найти там пищу в изобилии и восстановить чувство безопасности для собственной жизни. Поэтому, мы терпеливо часами шли через через сухую саванну, а затем поднимались к последней окружности скал вокруг озера Баринго. К одиннадцати часам озеро лежало перед нами! Зеленая травянистая саванна простиралась далеко и широко, затемняясь кое-где коричневыми и красноватыми пятнами голой земли и скал. Напротив, чуть ниже нас, поднималась крутая группа скал, которая, по имеющимся у нас картам, могла быть не чем иным, как Камазией. Это название было, кроме того, подтверждено вандоробо, которые удивились, что я мог знать такие имена. Но направо прекрасный бассейн озера Баринго изгибается, как залив Сорренто, или Неаполитанский, а к северу рассеянные острова возвышаются над его поверхностью.

Неужели мы действительно покинули негостеприимные степи масаев? Нам нужно было только спуститься к озеру, чтобы ощутить реальность.

Около часа мы наслаждались созерцанием великолепной картины. Был ли такой же энтузиазм у моих невпечатлительных носильщиков, которых интересовало только то, как скоро они наполнят свои горшки пищей? Во всяком случае, чувство удовлетворения было всеобщим, и это способствовало тому, что спуск к озеру был произведен быстрее и легче, чем при других обстоятельствах. Нам пришлось пробираться почти по вертикальному склону на протяжении около двенадцати сотен футов (360 м); конечно, не приятная задача для верблюдов, или для носильщиков, со своими грузами в шестьдесят фунтов (27 кг). По достижении края окружности кратера я остановился, чтобы собрать всю колонну. К несчастью, этим утром я потерял одного из своих верблюдов, так что у меня осталось их всего трое.

Но то, что это было в сравнении с тем фактом, что мы с уверенностью достигли территории Баринго. К двум часам мы под удары барабана уже шли по травянистой степи на запад. Впервые после долгого перерыва на нашем горизонте снова появились акации и мимозы.

Около пяти часов мы разбили лагерь под широкими тенями деревьев; и с радостным чувством я сел перед своей палаткой ужинать, а в семь часов над нами уже тихо сияла луна.

Никого из туземцев мы в тот вечер не увидели. На реке Гуасо-Тигериш, которая впадает в Баринго, есть две масайские деревни. Сегодня вечером я снова лег, чтобы отдохнуть, с таким же удовлетворением, которое я испытал в канун Рождества.

Озеро Баринго

На следующее утро мы под бой барабана пошли к юго-западу и вскоре вышли на широкую дорогу. Через некоторое время я услышал человеческие голоса слева от меня. Через несколько сотен шагов перед нами поднялись толстые колючие заграждения масайской деревни Нджемпс. Старейшины племени вышли и ответили на мое «ламбо» дружеским «ламбо саной». Мы обменялись рукопожатиями.

Отряд воинов-туземцев встал во главе колонны и повел нас на запад. Мы пересекли Гуасо-Тигериш и оказались в прохладной тени мимозных деревьев, на севере от этого места мы наблюдали трогательные остатки караванов Томсона, доктора Фишера и графа Телеки — все они жили здесь в свое время. Грузы были быстро положены на землю, а палатки установлены, и вскоре мы почувствовали приятное чувство уединения в этой стране среди дружеского племени.

Трудности и опасности, которые мы пережили на плато Лейкипия, начались, как буря и постепенно сглаживались в нашей памяти.