Семья в кризисе. Опыт терапии одной семьи, преобразивший всю ее жизнь

Карл Витакер, 1978

Если у кого-то возникают психологические проблемы, то прежде всего необходимо взглянуть опытным профессиональным взглядом на его семью – возможно, именно там можно найти как источники проблем, так и средства их преодоления. Данная книга уникальна тем, что в ней на примере работы с одной семьей излагаются основы семейной терапии и одновременно анализируются психологические механизмы внутрисемейного взаимодействия. Книга написана Карлом Витакером – одним из создателей семейной терапии – в сотрудничестве с его учеником, Огастусом Нейпиром, филологом по первому образованию. Возможно, именно поэтому книга вот уже на протяжении 25 лет не только является профессиональным бестселлером, но и представляет собой хорошее и умное чтение, захватывающее, как роман. Книга будет полезна не только специалистам в области психотерапии и психологического консультирования, но и потенциальным клиентам семейных терапевтов, а также всем интересующимся психологическими проблемами семьи.

Глава 1. ВОПРОС О СТРУКТУРЕ

«Хотите вместе со мной поработать с новой семьей?» — спросил Карл по телефону. Голос моего бывшего учителя, а ныне коллеги, звучал менее уверенно и естественно, чем обычно. «Отец — преуспевающий адвокат, разозленная мать, и дочка-подросток, похожая на маленький тайфун». Такое приглашение к работе больше походило на дружеское подзадоривание.

«Разумеется, — тотчас сказал я. — Когда?» Обычно, прежде чем согласиться стать чьим-нибудь котерапевтом, я тщательно обдумываю такой шаг, но с Карлом Витакером я готов работать всегда.

Вскоре мы сумели найти время, которое устроило нас обоих. «Я договорюсь с семьей», — пообещал Карл. Он уже собирался повесить трубку, когда я спросил: «Есть ли что-нибудь такое, о чем я должен узнать до первой встречи?»

Карл явно торопился. «Ничего, кроме того, что ситуация очень напряженная. Семью направил ко мне один городской детский психиатр; он говорит, что девочке становится все хуже. Он работал с ней индивидуально. Семью еще не „раскрутили“ на семейную терапию, но на одну встречу они согласились прийти все вместе».

— Сколько человек в семье?

— Пять. Еще есть младшие брат и сестра.

— Хорошо. Принесу свои рабочие перчатки, — дружелюбно сказал я. — До четверга.

Хотя от моего офиса до психиатрического факультета, где преподает Карл, всего две мили, я все равно опоздал на встречу. Стоял прекрасный прохладный июньский день, и я позволил себе немного расслабиться во время поездки. И только добравшись, наконец, до офиса Карла, я понял, что неосознанно дал ему время рассказать семье, зачем ему понадобился второй семейный терапевт, и почему я подхожу для этой работы. Он, наверное, упомянул, что я психолог, практикующий неподалеку, и коллега, на которого можно положиться. Скорее всего, он говорил и об огромной силе, которой обладает каждая семья, и о том, что мы, семейные терапевты, можем достигнуть гораздо большего, работая в паре. Поскольку семья была направлена именно к нему, подобная реклама оказалась бы очень полезной. Я не жалел, что задержался.

Карл представил меня. «Это Дэвид и Кэролайн Брайс и их дочери, Клаудия и Лаура. Мы ждем их сына, Дона».

Возникла обычная неловкая пауза и сомнение, — надо ли пожимать друг другу руки? В начале семейной терапии присутствует момент непринужденного общения, но существует также и проблема профессиональной дистанции. Какую-то долю секунды мы колебались, выбирая между этими двумя возможностями, пока отец не разрешил ситуацию, протянув мне руку и напряженно улыбнувшись. «Приятно познакомиться», — сказал он, хотя, разумеется, совсем этого не чувствовал. Выглядел он при этом достаточно добродушно — высокий плечистый мужчина в очках. Он смотрел прямо на меня острым проницательным взглядом, и вместе с тем как будто пытался отшатнуться, словно боясь пораниться. Он казался одновременно самоуверенным, настороженным, дружелюбным и испуганным. Нерешительная поза, мешковатый твидовый костюм, проницательный взгляд — очевидно, он занимался в основном интеллектуальной работой.

Жена не предложила руки для пожатия. Она была хрупкой женщиной вполне приятной внешности и выглядела расстроенной. Ее волосы, как волосы мужа, были темными и волнистыми. Дорогой строгий костюм из натурального льна, ярко-красный шарф, выбивающийся из-под опрятного воротничка, и серебряная булавка, небрежно приколотая к пиджаку. Я чувствовал, что она сердита и подавлена, хоть и пытается улыбаться.

Дочь-подросток натянуто улыбнулась и кивнула мне, оставаясь сидеть неподвижно и прямо. Она была еще привлекательнее матери, с теми же изящными чертами лица и вьющимися волосами, и тоже выглядела очень встревоженной и сердитой. Кивнув, она стыдливо опустила глаза, как бы признавая себя той самой причиной, которая заставила семью прийти сюда.

Второй дочери на вид было около шести лет. Она сидела в миниатюрном кресле-качалке Карла, которое было ей немного великовато, что, однако, не мешало девочке раскачиваться вперед-назад. Она весело поздоровалась: «Привет!» Эта дочка выглядела счастливым подвижным ребенком. Мать жестом показала, что ей не следует качаться так энергично, и девочка стала вести себя спокойнее.

В противоположных концах кабинета Карла стоят два больших кожаных дивана. Возле одного дивана — три кресла, также обитые кожей. Возле другого дивана — вертящееся кресло Карла и его стол, закрывающий угол, а также стул котерапевта. Сидячие места образуют аккуратный прямоугольник. Отец и дочь-подросток сидели рядом в двух креслах, а мать — на одном из диванов. Младшая дочь выбрала кресло-качалку, стоявшую недалеко от матери. Я обратил внимание на особенности их расположения: каждая из дочерей — с одним из родителей, а родители — отдельно.

Я устроился в своем кресле, с удовольствием разглядывая знакомый офис Карла — созданное им «гнездышко». Вдоль стен тянулись книжные шкафы, а все свободное место занимали примечательные вещи, собранные им за многие годы работы: скульптуры, картины, фотографии, газетные вырезки, комиксы, афиши и разные интересные мелочи, объединенные узором большого восточного ковра.

Карл расслабленно и выжидающе сидел в своем вертящемся кресле, покуривая трубку. Ему за 60, он профессор психиатрии в Висконсинском университете, где он также преподает семейную терапию. Карл — крепкий мужчина среднего роста; в его манере держаться небрежность сочетается с аккуратностью, непринужденность — с настороженностью. Его крупные руки напоминают о детстве, проведенном на молочной ферме; его спокойное дружелюбие явно имеет то же происхождение. Однако с тех пор он приобрел еще и проницательность, мудрость и едва уловимую улыбку человека с большим жизненным опытом.

«Итак, — спокойным голосом сказал я Карлу, — не могли бы вы рассказать мне что-нибудь об этой семье?» Мы специально не делимся друг с другом подобной информацией до первой встречи с семьей. Так всем становится понятно, что нам на самом деле о них известно, а мы с самого начала терапии устанавливаем принцип открытого взаимодействия.

«Ну… — немного нерешительно начал Карл. Я понял, что он раздумывал, стоит ли начинать без отсутствующего сына. — Хорошо, я введу вас в курс дела, пока мы ждем Дона. — Небольшая пауза.

— Миссис Брайс позвонила мне на прошлой неделе, чтобы назначить встречу. К нам ее направил Джон Саймонс, который уже пару месяцев работал с Клаудией. — Имя это было мне знакомо; Саймонс — городской детский психиатр, занимающийся преимущественно подростками. — Джон не видел никаких улучшений, семья тоже согласилась с этим. — Еще одна пауза. — По телефону миссис Брайс в основном говорила о своих отношениях с Клаудией: о том, как они часто ругались, о том, как Клаудия начала убегать из дому, о своем беспокойстве за нее. Миссис Брайс казалось, что у Клаудии в последнее время появились какие-то странные мысли. Было похоже, что напряжение в семье достаточно сильное, и миссис Брайс ясно дала понять, что это сказывается на всех. Она не хотела, чтобы самая младшая, Лаура, видела все эти ссоры, и по телефону мы договорились, что семья соберется в полном составе хотя бы один раз. Итак, повторяю, ситуация достаточно напряженная».

Клаудия смотрела на мать, явно рассерженная пересказом этого разговора. Она заговорила резким и неприятным голосом: «Ну, знаешь, мамочка, я думаю, у тебя самой достаточно странные мысли, вроде того, что я должна ложиться спать в девять часов, и вести себя как шестилетняя пай-девочка!» Она произнесла это с такой злостью, что все были немного озадачены.

Кэролайн Брайс не спускала взгляда с дочери. Было ощущение, будто мы все внезапно попали в сильное электромагнитное поле, которое неуклонно тянуло мать и дочь друг к другу. Мама: «Да, я считаю, что некоторые твои мысли действительно странные, и меня это правда волнует». В ее голосе звучала не только враждебность, но и искреннее беспокойство. В то же время Кэролайн защищалась после того, как Карл пересказал их телефонный разговор. Отец выглядел испуганным, как будто уже знал, что будет дальше.

Стало ясно, что мать и дочь хотят в буквальном смысле наброситься друг на друга, но мы не могли им этого позволить. Карл протянул руку в их сторону, как бы пытаясь остановить силу, влекущую их друг к другу. Твердым голосом он сказал: «Позвольте мне вас прервать, потому что мне действительно хочется, чтобы мы дождались Дона». Они отвернулись друг от друга, и напряжение спало.

— Где он? — спросил я, обращаясь к матери.

— Я не знаю, — устало и огорчено ответила она, — несколько дней назад он сказал, что не придет. Он не хочет участвовать в семейной терапии. Но сегодня утром он согласился прийти. Когда мы уходили к вам, он еще не вернулся домой с рисования. Может, все-таки начнем? Возможно, он появится. Я оставила ему записку, чтобы он, как только вернется, садился на велосипед и отправлялся сюда.

Карл ответил так, как я и ожидал: «Я думаю, нам стоит подождать. Если мы приступим сейчас, то Дон пропустит начало, а мне бы хотелось начать со всеми вместе». В том, как он это сказал, не было ничего враждебного, но Карл абсолютно ясно показал, что не собирается начинать без Дона. Вопросительно приподняв брови, Карл добавил: «А вы не хотите позвонить ему? Возможно, он уже дома».

В начале терапевтической работы

Кэролайн видит семью так: муж холодный, все время работает, и это просто невыносимо. Противная Клаудия катится «по наклонной плоскости», неизвестно что завтра от нее ожидать. Дон — спокойный мальчик, на него вполне можно положиться. Лаура — неиспорченная малышка, с ней всегда хорошо.

«Конечно, — ответила мать, вставая с дивана и направляясь к письменному столу. Пока она набирала номер, стояло напряженное молчание. Наступила еще большая тишина, пока она слушала гудки на другом конце провода. Нет ответа. Она вздохнула и снова села на диван. — Я не знаю, что теперь делать».

Карл выглядел невозмутимым. Он закурил трубку и откинулся на спинку слегка скрипнувшего рабочего кресла.

— В любом случае это — ваше время. Мы можем подождать.

— Я позвоню в школу, — предложила мама, снова направляясь к столу.

В этот момент все немного расслабились. Мы, несомненно, ожидали, что нам придется в течение часа сидеть, глазея друг на друга и стараясь поддерживать разговор. Поэтому вероятность того, что Дон может быть на уроке рисования, принесла нам временное облегчение. Отец восхищенно обратился к Карлу: «Мне нравится ваш табак. Это какой?» Я подумал, не говорил ли он бессознательно что-то другое, вроде: «Я восхищаюсь вашей стойкостью».

Пока миссис Брайс набирала различные номера, разговор продолжался. Клаудия, немного расслабившись, улыбнулась и указала на вешалку: «А для чего эти штуки?» На вешалке были прикреплены две полицейские дубинки — одна, окрашенная в розовый цвет, с надписью «ЕЕ», другая, более длинная, белого цвета — с надписью «ЕГО». Карл улыбнулся в ответ: «Ты правильно угадала. Только я никому не даю ими пользоваться, пока не возьму себе дубинку побольше».

«О», — сказала Клаудия, заинтригованная и немного шокированная.

Потом Лаура прощебетала своим веселым голосочком: «А что это?» Она указывала на абстрактную стальную композицию на стене. Мне всегда казалось, что это очертание колышущегося дерева. Но мне хотелось отвлечь внимание от Карла и его офиса, поэтому я прервал его, пока он не начал рассказывать историю о композиции. «Это его дедушка». Все нервно засмеялись, не зная, почему это смешно, и смешно ли вообще. Я добавил: «И если вам это кажется странным, то посмотрели бы вы на его бабушку!»

На этот раз они по-настоящему расхохотались, и миссис Брайс оторвалась от телефона, чтобы посмотреть, что всех так развеселило. Когда люди нервничают, то практически любая шутка срабатывает. Я улыбнулся Карлу: «Прошу прощения. Я прервал вашу историю».

Карл смущенно ухмыльнулся: «Он ждет не дождется в сотый раз услышать мой рассказ». Я пожал плечами, и Карл начал: «Ну, когда я купил эту композицию, у моих клиентов она вызывала много разных ассоциаций. Каждый видел в ней что-то свое. Но однажды кто-то спросил меня, что я думаю насчет этого. И неожиданно в моей голове возникла безумная мысль: «Это склеенные вместе кости моего дедушки». И я сразу понял, откуда эта мысль. Дело в том, что я мягкий человек, и мой отец был таким же. Ау моего деда был такой твердый характер, что когда у него на большом пальце ноги развилась гангрена, он просто взял перочинный нож и отрезал палец. И не нужен ему был никакой чертов доктор! Итак, я понял, что купил эту композицию потому, что старался получить немного той твердости, которая была у моего дедушки».

Хотя мы все еще ждали Дона, терапия, по сути дела, уже началась. Мы были вовлечены в незаметный, часто предсказуемый и очень важный спор с семьей о том, кто должен присутствовать на встречах. Мы с Карлом показали, что наши взаимоотношения предполагают взаимную симпатию, умение сотрудничать и настойчивое требование оставаться самим собой. Я совершенно не собирался выступать в роли ассистента, благоговеющего перед старшим. И что, наверное, наиболее важно, Карл интуитивно показал семье модель терапевтического процесса. На примере своего жизненного опыта он говорил: «Важно искать собственное неосознанное решение».

Тем временем борьба по поводу возможности проведения «официальной» психотерапевтической сессии становилась все более серьезной. В школе, где проходил урок рисования, Дона не было. Обеспокоенная мать с непреклонной настойчивостью произнесла: «Почему мы не можем провести встречу сейчас, а вместе с Доном — уже в следующий раз?»

Теперь была моя очередь. «Я согласен с Карлом. Я думаю, что это было бы ошибкой. То, о чем мы сейчас говорим, предполагает изменение семьи как целого. И начинать этот процесс в отсутствии одной пятой части семьи было бы несправедливым по отношению к Дону и, полагаю, несправедливым по отношению к вам. Он — часть семьи, и он необходим нам здесь, если семья как целое собирается меняться». В моем голосе явно чувствовались жесткие нотки.

Миссис Брайс было не так просто поколебать. «Но проблема — не в Доне. Трудности связаны с Клаудией». От ее голоса тоже веяло холодом. Мы определенно боролись друг с другом.

Я тоже не сдавался. «Но видите ли, это ваше первоначальное определение проблемы. Мы полагаем, что проблема значительно сложнее и шире, чем просто Клаудия. И вся семья просто обязана быть включенной в процесс». Я остановился, вызывающе глядя на мать. Я понимал, что если буду давить на семью, то могу потерять их, как клиентов, но знал также, что это нужно сделать. «Возможно, вы еще не можете отважиться проделать ту работу, о которой мы говорим. Мы действительно не можем решить этого за вас. Но нам совершенно ясно, что для эффективной работы нужна целая семья». Наступило долгое и внушительное молчание.

«Я согласен», — тихо произнес Карл, добавляя последний штрих к моим аргументам.

Мать заговорила с мягкой и слегка горькой интонацией: «Вам легко так говорить, но мне, ее матери, приходится беспокоиться о ее настоящем и будущем. — Раздражение в ее голосе снова начало возрастать. — Я не знаю, что может произойти, если мы сейчас уйдем домой. И, честно говоря, я очень волнуюсь».

Карл тоже начал терять терпение. «Но вы не видите другой стороны. Если все действительно так неотложно, то почему никто не сказал этого Дону и не проследил, чтобы он добрался сюда? Ведь из нашего телефонного разговора было совершенно ясно, что мы сможем встретиться только в том случае, если семья придет в полном составе. — Здесь он немного отступил от своего жесткого заявления, смягчив если не свою позицию, то хотя бы слова. — Или это было не очень понятно?».

— Вы все сказали очень ясно и понятно, — смирившись, сказала Кэролайн. — Дон просто не выполнил свою часть соглашения.

Карл улыбнулся, еще больше успокаиваясь. «Мне это видится несколько иначе. Я постараюсь объяснить. — Теперь он был дружелюбен, но говорил убежденно. — Мне кажется, что Дон действует не сам по себе. Путем очень сложного бессознательного процесса семья избрала его как человека, который должен остаться дома. Таким образом семье не пришлось бы сталкиваться лицом к лицу со всей напряженностью своих отношений. Заодно вы бы выяснили, действительно ли мы имели в виду, что будем работать только с полной семьей».

— Избрала? — скептически спросила Кэролайн.

Я пояснил. «Возможно, когда вы просили Дона прийти на встречу, в вашем голосе или в голосе вашего мужа прозвучало нечто, давшее ему понять, что вы вовсе не настаиваете. — Здесь я увидел, что она чувствует себя загнанной в тупик этой ответственностью. — Мы не пытаемся обвинить именно вас», — сказал я. — Всю семью тревожит возможность, что все соберутся вместе, и именно ради семьи действует Дон». От смены акцентов ей явно полегчало.

Дэвид Брайс вступил в разговор, стараясь все рационально аргументировать. «Я не уверен, что хорошо понимаю то, что вы имеете в виду. Но как со всем этим быть в жизни? Что нам делать сейчас? Мы действительно беспокоимся за Клаудию, и у нас есть причины для этого». Я почувствовал коалицию мужа и жены против нас и понял, что Кэролайн выражала не только свою точку зрения. Она отстаивала совершенно бессознательное соглашение между супругами, будто основной проблемой является их «больная» дочь. Сила, с которой родители «беспокоились» о Клаудии, не была похожа на силу любви; за их заботой прослеживалась суровая атака. Пока они говорили о ней, Клаудия съежилась.

Надо было что-то противопоставить высказанному родителями обвинению в том, что, задерживая сессию, мы проявляем профессиональную безответственность. Я обратился к Дэвиду, отцу. «Не могли бы вы сказать, что беспокоит вас столь сильно, что нельзя подождать до завтра? Если это так срочно, мы всегда сможем найти время встретиться. Вы боитесь, что она может убежать или попытается покончить с собой?»

— Я боюсь последнего, — сказал отец.

— Да, — тихо откликнулась мать.

Такое вот противоречие. Нас поставили перед выбором. Мы могли отказаться от требования проводить встречи только со всей семьей или безответственно отнестись к угрозе самоубийства. С каждой минутой взаимодействия с семьей у нас оставалось все меньше причин отказываться от проведения сессии, и одновременно единственной реальной альтернативой была попытка разобраться с проблемой самоубийства.

— Как насчет этого? — спросил Карл у Клаудии. — Ты правда собираешься покончить с собой?

Девушка вздрогнула от такого прямого вопроса. Она выглядела бледной, напряженной и очень раздраженной.

Дэвид видит семью так: в центре его внимания — сын Дон, который старается не показывать, что он делает, отцу, но вместе с тем как-бы заигрывает с ним и побаивается его, и это Дэвида беспокоит. У жены постоянный конфликт со старшей дочкой, Дэвид иногда ее защищает, но порой встает на сторону жены. Лаура — прелестный, и пока еще без всяких проблем, ребенок.

— Я думала об этом, — сказала она с таинственной интонацией, на которую нельзя было не обратить внимание.

— А как насчет такого вопроса? — сказал Карл. — Ты хочешь покончить с собой прямо сейчас? Или, может быть, собираешься сделать это сегодня вечером?

Слабая улыбка мелькнула на лице девочки, подобно внезапному отблеску, возникающему, когда автомобиль вдалеке отражает солнечный луч.

— Вряд ли. — Пауза. — Но я об этом думала.

— А как бы ты это сделала? — спросил я. Если в фантазии это подробно и хорошо продумано, то непосредственная опасность значительно выше.

— Не знаю… может, снотворное. Я не вижу ни одного действительно хорошего способа.

Меня насторожила пассивность, с которой она это говорила.

— Ты все еще не ответила на мой вопрос, — мягко напомнил ей Карл. — Ты правда можешь покончить с собой до нашей следующей встречи?

— Нет, — твердо ответила Клаудия. Она сердито взглянула на родителей. — Особенно если они отстанут от меня на некоторое время!

Карл повернулся ко мне.

— Как вы считаете, что мы должны сделать? Что вы думаете о Клаудии?

В первый момент я удивился его вопросу, но сейчас явно настало подходящее время для обмена мнениями. Пока я собирался с мыслями, я чувствовал, как семья внимательно наблюдает за мной. Ситуация призывала к решительным действиям, и нам с Карлом во что бы то ни стало надо было держаться вместе. «Мне кажется, что Клаудия выглядит довольно бодро, — сказал я. — Мне нравится, что она злится и ругается с родителями, а не обращает свой гнев на себя. Я чувствую, что Клаудия очень напряжена, но в данный момент самоубийство для нее — скорее возможность, которую она допускает, чем навязчивая идея. В качестве фантазии это похоже на еще один способ борьбы с родителями. — Я подытожил: — Думаю, что она не собирается кончать собой». Эти слова заметно воодушевили Клаудию.

Карл снова повернулся к родителям. «Я согласен со всем, что сказал Гас. И, несмотря на то, что я не могу доверять каждому из нас по отдельности, я верю в „мы“, в стереоскопическое зрение. — Он глубоко вдохнул, затем выдохнул, чтобы немного расслабиться. —

Я думаю, мы должны сделать вот что. Сейчас вы пойдете домой и подумаете, хотите ли вы участвовать во всем этом процессе целой семьей. И если все-таки решитесь, позвоните мне, и мы назначим встречу на завтра или в понедельник или даже в субботу, если это действительно необходимо».

Ответ отца прозвучал довольно решительно, тем более что по ходу разговора он в основном оставался в тени. «Мне кажется, в этом нет необходимости, и нам надо договориться о встрече прямо сейчас. — Он повернулся к жене. — Не так ли?».

— Да, — сказала она несколько смущенно, но в ее голосе слышалось облегчение. — У вас будет свободное время завтра утром?

— Найдем обязательно, — бодро сказал Карл. — Когда вы можете? — спросил он меня. У меня было свободное время в девять, и Карл согласился немного сдвинуть свое расписание.

Как только решение было принято, все расслабились; и лишь когда напряженность стала спадать, я осознал, насколько был вовлечен в семейную борьбу. Но только семья собралась уходить, Карл вновь повел себя неожиданно: он сел на пол рядом с Лаурой и заговорил с ней. «Что ты думаешь по поводу всей этой неразберихи? — спросил он ее тепло и доверительно. — Ты думаешь, мы сможем выдерживать друг друга целый год или около того, пока будем надо всем этим работать? Как насчет тебя? Ты сможешь это выдержать?»

Лаура вопрошающе посмотрела на маму, но Кэролайн только улыбнулась в ответ. Половина группы стояла, другая половина сидела; все были одновременно заинтересованы и несколько смущены этим разговором. «Я не знаю, — нерешительно сказала девочка. Затем она собралась с силами и добавила. — Но мне не нравится, когда они ругаются».

— Думаешь, мы с тобой смогли бы научить их любить друг друга? — спросил Карл. — Я чувствую, что ты уже умеешь это делать. И если мы с тобой объединимся, то, возможно, научим и всю остальную семью.

Лаура была смущена, но ей нравился Карл, и она не могла не улыбнуться ему.

— Мы могли бы начать с чего-нибудь простого, вроде пожатия рук. Ты хочешь пожать мне руку? — Карл протянул ей свою руку, а она протянула ему свою. — Очень хорошо, — сказал он. — Мне очень понравилось.

На этом встреча и закончилась. Хотя Карл заранее и не планировал садиться рядом с Лаурой, это оказалось очень полезным. Семья увидела, что мы можем дать им не только силу, но и теплоту.

Для Лауры семья — это рай: все очень дружны и любят друг друга. Негативных моментов она просто не замечает.

К счастью, большинство семей появляются на первой встрече не в таком критическом состоянии. Но многие семьи действительно вступают в своеобразную борьбу за то, какие члены семьи должны присутствовать на сессиях. Это противостояние настолько предсказуемо, что мы даже дали ему особое название: сражение за структуру.

Когда Карл просил Брайсов прийти всей семьей, то все интуитивно понимали, что это значит. Весь их мир будет выставлен напоказ: его трудности, его история, его злость, его тревога. Все вместе и сразу будет открыто исследованию и вторжению незнакомцев. А это означало слишком большую уязвимость. Следуя собственной бессознательной мудрости, семья избрала Дона, чтобы тот остался дома и испытывал психотерапевтов. Действительно ли мы имели в виду присутствие всех? А может, мы перестанем настаивать и сдадимся, если они не возьмут Дона?

Им было чего добиваться подобной стратегией. Если бы мы в ответ на их вызов не проявили решительность и уверенность в себе, они бы убедились, что не смогут доверять нам, слишком сложны и сильны были чувства, которые обуревали семью. Если бы мы, напротив, были настойчивы и непоколебимы, они бы догадались, что мы можем совладать с теми стрессами, которые, как они чувствовали, должны были вырваться на свободу. Так или иначе, они должны были выяснить, какова наша настоящая сила. Одновременно они откладывали встречу с «критической массой» всей семьи с той напряженностью, которая неминуемо возникает, когда все члены семьи собираются вместе.

У Дона, разумеется, были и свои вопросы. «Насколько я значим? — как бы спрашивал средний ребенок. — Начнете ли вы изменять всю семью без меня?» Важен каждый член семьи. Мне вспоминается, как одна мать сказала во время психотерапевтической сессии: «Ну не могу я этого понять! Если кого-нибудь из семьи нет дома, мы все прекрасно друг с другом ладим. Но стоит этому отсутствующему переступить порог, все будто срываются с цепи. Просто не понимаю».

Нам как семейным терапевтам пришлось проделать долгий путь, прежде чем достичь понимания семьи как целого, как системы. Мы могли бы сразу объяснить Брайсам теорию проведения психотерапии со всей семьей, но в этот тревожный момент такое объяснение не затронуло бы их. Существуют ситуации, когда, по словам Франца Александера, голос разума слишком мягок. Семья хотела испытать нас. Ей нужен был опыт, в котором мы показываем твердость. И наш ответ при всей его неприятности должен был их успокоить. Они знали, они чувствовали, какой сложной и отчаянной была их ситуация и насколько беспорядочной она могла стать. И им необходимо было знать, что, если они отважатся ее вскрыть, мы сможем противостоять стрессу.

В индивидуальной терапии клиент приходит к психотерапевту с почти автоматической почтительностью, чувством зависимости и уступчивости. Здесь действует давно установленный ролевой образец: зависимый ребенок, ищущий руководства у родителя. У семьи нет подобного установившегося образца, на основе которого целая семья подчинялась бы руководству одного человека. А семейная структура сама по себе слишком сильна и важна для ее членов, чтобы доверить себя опыту, который грозит изменением всей системы их отношений. И если психотерапевт хочет с самого начала приобрести «авторитетную» или «родительскую» роль, столь необходимую для того, чтобы психотерапия оказывала большее влияние, чем обычный социальный опыт, то он должен над этим основательно потрудиться.

Семьи приходят к терапевту со своей структурой, своим стилем, своими правилами. Организация семьи и образцы поведения в ней устанавливались в течение многих лет, и это очень значимо и болезненно для всех членов семьи. Они не пошли бы к семейному терапевту, если бы всем были удовлетворены. Но каким бы несовершенным ни был бы их мир, семья полагается на его привычность и предсказуемость. Поэтому, если члены семьи хотят как-то изменить это положение и попытаться реорганизовать себя, то им нужна твердая поддержка извне. Психотерапевтическое испытание семьи должно иметь форму, порядок, своего рода дисциплину, и обеспечить их должен профессионал. Семье нужно знать, способны ли мы это сделать, следовательно, она нас испытывает.