Мне холодно

Карина Финкель, 2021

Кира мало чем отличалась от среднестатистической двадцатисемилетней москвички: престижная работа, любимый муж и трепетное ожидание ребенка. Жизнь рухнула в один момент – Кира очнулась в загадочном деревянном доме посреди непролазного зимнего леса. Вокруг – ни души, только лютый холод и абсолютная безнадежность. За стенами – новый, странный и полный тайн мир, который таит в себе ответы на самые удивительные вопросы. Теперь Кире предстоит тревожное путешествие не только по неизведанным тропам загадочного пространства, но и по закоулкам собственной души. И она даже не представляет, чем закончится ее путь. Комментарий Редакции: Снег – острый и немилосердный, холод – жжет хуже морковного пламени, а лес вокруг – бескрайний как сама ночь. Это история – не столько кошмар наяву, сколько истинная явь в своей первооснове. Через пугающие образы автор талантливо подбирается к вечному и перманентному, доказывая, что чистая суть всегда запрятана в мрачных недрах.

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована фотография:

© alfonstr / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Глава 1. Зарождение

Как она здесь оказалась?

Кира собирала вещи, чтобы уйти от мужа. Вообще-то это была ее квартира, и уходить следовало ему. Но сейчас ей хотелось немедленно сбежать отсюда и остаться одной. Хотелось где-то спрятаться.

Она кидала в рюкзак вещи, которые могли понадобиться в ближайшее время — зарядку для телефона, еще какие-то мелочи — и казалась себе до отвращения жалкой и скучной. Кира пыталась осознать, как так вышло, что она вообще очутилась в этой ситуации. Как ее жизнь — совсем, вроде бы, другая — умудрилась завести ее в такую банальную историю. Будто она нечаянно свернула на чужой жизненный путь и неожиданно обнаружила себя где-то далеко от своей настоящей жизни.

До замужества ее жизнь была пустая, но красивая, как белый цвет статуи в прохладном музейном зале. Потом все стало ярко и насыщенно, но новая расцветка мучительно рябила в глазах своей пошлостью — как леопардовые узоры на дешевой одежде. Теперь эта рябь достигла апогея.

Кира мельком глянула в зеркало на внутренней стороне дверцы шкафа. Оттуда на нее посмотрела миниатюрная блондинка со светлой кожей и серыми глазами. Ее красота словно была кем-то тщательно выверена и рассчитана. Тонкие прямые черты, ровно очерченный овал лица, обрамленный ровным каре до середины шеи. Четкие линии — брови, скулы. Никаких эмоций на лице не отражалось.

Мысли крутились вокруг одной и той же темы. Он ей изменил. Да еще с такой женщиной.

Вещи Киры удивительно легко отделялись от вещей мужа. Не было никаких проблем с тем, чтобы выудить из общей массы носков ее носки. Как будто их вещи никогда и не думали объединяться, а просто некоторое время лежали рядом.

Встав на стул и исследуя верхние полки, Кира наткнулась на свои старые картины и рисунки. Взять? Несколько минут она рассматривала их, а потом смяла и начала рвать. С каждой порванной картиной Кира становилась чуть свободней и легче. Порвав все, что нашла, она собрала останки своего искусства в пакет и выбросила в мусоропровод. Возможно, им с мужем следовало расстаться уже потому, что рядом с ним она могла рисовать только такие картины.

Кира думала о том, что выходить замуж, да и вообще надеяться на хорошие близкие отношения, было слишком наивно. Отношения — это не для нее. В любых ее связях со временем появлялись эрозии, потом — язвы и дыры. Рано или поздно отношения полностью были в дырах, а Кире хотелось засовывать в них пальцы и рвать еще сильнее. И всегда невыносимо хотелось уйти. Расстаться с мужчиной, перестать общаться с друзьями, уволиться с работы, съехать с квартиры… Уйти. Зачем? Чтобы что?

Киру влекло к одиночеству. Самоизоляция, с которой мир столкнулся в пандемию коронавируса, ей очень понравилась. Она и до того несколько раз устраивала себе добровольное затворничество — просто так. Брала отпуск или работала удаленно, никуда не выходила. В какой-то момент становилось сложно даже пойти выбросить мусор или встретить курьера с продуктами. Но Кире было хорошо дома, взаперти. Она становилась спокойнее, занималась исключительно важными и приятными вещами (а не убивала время за компьютером в офисе), у нее улучшалось состояние волос и ногтей, которое не получалось нормализовать витаминами и масками. Она вспоминала об этих периодах с большим удовольствием. Работать она, как художник-дизайнер сайтов, вполне могла удаленно, офис ей для этого не требовался. Она даже думала договориться на работе о постоянной удаленке, но чего-то опасалась. Наверное, что вообще перестанет выходить из дома — а в этом явно было что-то нездоровое. Она не сомневалась, что смогла бы просидеть дома всю жизнь, много-много лет, до самой смерти. Причем просидеть с большим удовольствием. Недостатка в общении с людьми она не испытывала — ей хватало переписок с коллегами и знакомыми, ну и мужа. Впрочем, она прекрасно обошлась бы и без них.

Может быть, иногда она путала между собой пустоту, одиночество и свободу. Или не путала, и это и в самом деле одно и то же?

Когда же в их отношениях начали появляться первые дыры? Наверное, все-таки тем ноябрьским вечером, год назад. Кира точно помнила, что в Москве тогда был ноябрь, но город уже покрылся снегом и стоял мороз.

В тот вечер Кира быстро шла по темной улице, поправляя шарф, постоянно норовивший слететь и обнажить ее горло для ледяного ветра. Ей было холодно. Завтра надену пуховик, решила она. Пальто уберу в шкаф. Никаких юбок до марта. Или даже до апреля…

В календаре зима длится три месяца, в реальной Москве — все пять-шесть. Все это время Кира мерзла. Впрочем, это с ней происходило и в остальное время года. Такая у нее была особенность. Ее тело было создано для тепла, но именно из-за этого оно было наиболее подвластно холоду.

Кира могла замерзнуть в любую погоду, от самого легкого ветра. Когда она долго сидела вечером на диване с книгой, ее ноги начинали холодеть. Спасали только грелки и обогреватели — носков и пледов было недостаточно. Тело словно заранее планировало тот день, когда она охладеет вся. На улице, особенно зимой, спасения не было совсем. Одежда и обувь не помогали. Кира не помнила, когда начала мучиться из-за холода, но и в детстве родители постоянно боялись, что она замёрзнет.

Кира постоянно пыталась согреться. Она так мерзла, что зимой даже носила подштанники, над чем постоянно подшучивал муж. Но ей было все равно. Кире было холодно, это ее мучало. Она словно когда-то заледенела и никак не могла отогреться.

Кира привыкла к этой своей особенности. К шуточкам окружающих, к тому, что всегда приходится брать с собой что-то теплое (даже летом — кондиционеры и вечернюю прохладу никто не отменял). К вечным препираниям по поводу открытого окна или кондиционера с теми, кому жарко. Она всегда была одета теплее остальных. Позже других снимала пуховик после зимы и раньше других надевала его осенью. Она постоянно формировала вокруг себя теплый кокон. Грелки убирались в шкаф только летом, хотя прохладно бывало и в это время года.

Некоторые знакомые говорили, что Кире стоит переехать в Краснодар или Крым, а то и в какую-нибудь южную страну. Но она никогда не планировала уезжать из Москвы. Холодно бывает везде. Не то что на юге России, где летом вполне могут идти холодные дожди и куда без куртки она бы не поехала. В любой южной стране рано или поздно наступает ночь или зима. Рано или поздно везде становится холодно. К тому же теплые страны не приспособлены к низким температурам. Однажды они с мужем встречали Новый год в Афинах, и вдруг температура упала до нуля, вместо привычных для этого города зимних +15. Холодно было везде — в отеле, в кафе, в транспорте. Согреться было невозможно, и Кира быстро простудилась.

Конечно, в холоде была и положительная сторона: возможность греться. Кира обожала жечь свечи, носить уютные свитера, кутаться в плед, отмокать в горячей ванне, смотреть на снегопад из теплой квартиры. Но все это никак не перевешивало многочисленных минусов.

Муж, в отличие от Киры, холод любил. Обожал горные лыжи и сноуборд. Всегда лез купаться в холодную воду. Окунался зимой в купель. В начале отношений он звал Киру с собой путешествовать, но она чаще всего отказывалась. Несколько раз ездила с ним на горнолыжные курорты, он учил ее кататься, но ей не понравилось. К тому же она постоянно мёрзла. В итоге она проводила все время у окна в небольшом шале, закинув ноги на обогреватель, читая книжку и отпивая маленькими глотками чай из трав, которые росли в этой местности летом. Потом они стали отдыхать раздельно. Она — в жаре, он — в холоде.

Муж видел в холоде вызов. Хотел сразиться с ним и победить. Взять холод и подмять его под себя. Он вырос в Сибири, но говорил, что зима в Москве острее и злее из-за разницы во влажности. Ему было мало обычного мороза: зимой они с друзьями ездили на Крайний Север, в Оймякон и Верхоянск, забирались на заснеженный Эльбрус. Иногда ходили в безумные походы, о которых Кире даже думать было жутко. В холод они спали в палатках, а иногда и без них — рыли специальные ямы в снегу или строили сложные конструкции, чтобы спать прямо на открытом воздухе. Для этого нужно было построить открытую палатку из отражающего температуру материала, перед ней особым образом устроить костер. В таких палатках было тепло — по словам мужа, якобы даже можно было снять верхнюю одежду.

Когда-то муж мечтал работать на Северном полюсе, ездить в экспедиции, работать на научно-исследовательских станциях. Но жизнь сложилась иначе, словно в кривом зеркале отразив его мечту — он работал в компании по производству больших холодильников-складов. Это было неиссякаемой темой для шуток его друзей.

Когда Кира встретила мужа, все случилось само собой. Он воспринял ее холод как что-то важное, предназначенное лично для него. Он должен был покорить эту гору. Победить эту зимнюю ночь. Вытащить принцессу из башни, которую она строила, сама того не замечая — просто однажды обнаружила себя в запертой комнате на верхнем этаже. Он и вытащил, но что было делать дальше, им обоим было непонятно.

Итак, на дворе стоял ноябрь. Магазины и рестораны уже начали прихорашиваться к Новому году. Кира не любила этот праздник, но все эти уютные штуки затягивали. Хотелось пить капучино со специями и глинтвейн, покупать свитера и шарфы, украшать дом.

У Киры хорошо получалось декорировать квартиру к праздникам, и раньше она этим с удовольствием занималась. А потом почему-то стало неинтересно. Каждый раз обещала себе, что в этот Новый год точно развесит гирлянды и купит ёлку, но все время что-то мешало. Муж таким никогда и не занимался. Совсем не в его стиле. Поэтому уже несколько лет праздник проходил у них без елки, гирлянд и шариков.

На улице уже стемнело, хотя было всего-то шесть вечера. Холод крал светлое время дня.

Кира зашла в свой подъезд, поднялась на лифте на пятый этаж и заперла за собой дверь. Сразу стало жарко — батареи в квартире изо всех сил производили тепло. Кира скинула пальто и сапоги. Поставила сумку на тумбу.

Муж обычно приходил с работы позже нее. Киру это устраивало. Эти час-два она могла посвятить себе. Раньше, до брака, она много времени проводила наедине с собой, и ей очень этого не хватало. Покончив с ужином, она отправилась в ванную. Заткнула слив и включила очень горячую воду — почти кипяток. Скинув с себя одежду, забралась в ванну и расслабилась. Кончики волос намокли и прилипли к шее и плечам.

Кира вытерла руку о полотенце и взяла книгу, лежавшую на стиральной машине. Но, должно быть, она слишком устала сегодня: слова не укладывались в ровную линию, и она отложила чтение. Она услышала, как повернулся ключ в замке, хлопнула дверь: пришел муж. Рановато для него.

Полежав немного в горячей воде, Кира вылезла из ванны, вытерлась и накинула на себя серый плюшевый халатик. В голове стояла расслабленная пустота.

Муж говорил с кем-то по телефону, сидя за столом на кухне, еще в брюках и рубашке. Он помахал ей рукой. Она улыбнулась. Пройдя мимо него, молча поцеловала его в макушку.

Заваривать чай в чайнике было лениво, и Кира достала из шкафа над плитой коробку пакетиков. Выбрала с барбарисом. Поболтав пакетик в чашке, вынула его и положила в маленькое блюдечко, из тех, в которых подают варенье или мед. Под пакетиком расплылся красный чай. Словно лужа крови, подумалось Кире.

Прихватив к чаю шоколадку, она переместилась в комнату. Забралась с ногами на диван, накинула на себя мягкий плед. Чиркнув спичкой о коробок, зажгла свечу в подсвечнике в виде домика. В домике сразу же уютно засветились окна. Посередине свеча быстро растаяла, а края пока держались. Но и они уже стали мягкими. Огонек иногда начинал беспокойно дрожать, а потом успокаивался и снова вставал над фитилем ровно.

Время нещадно испарялось, секунды уходили в никуда. Противостоять этому помогали только такие моменты — создать островок уюта и остановиться в нем. Тогда, хотя бег секунд ощущался еще острее, можно было почувствовать ткань времени и себя в ней. В такие моменты удавалось поймать время, подержать его в руке и рассмотреть.

Кира медленно закидывала кусочки шоколада в рот. Она включила лежавшую на диване грелку и положила на нее ноги. Из кухни доносился голос мужа.

Муж закончил разговаривать и пришел к Кире на диван. Обнял ее и прижался к ней, теплый и уютный. Кира протянула ему квадрат шоколадки. Он не взял, но открыл рот. Она положила шоколадку ему на язык. Он прожевал и странно посмотрел на жену.

— Может, нам стоит завести ребенка? — вдруг сказал он.

— Неожиданно.

— Ну почему. Тебе 27, мне 31. Самый возраст.

— Уверен, что готов?

— Уверен. Или нет. К такому сложно быть готовым. Но я справлюсь. Ты сама-то как?

Кира задумалась. Ей никогда не приходила в голову мысль, что можно просто так взять и сделать нового человека. Хотя в целом идея была интересная. Создать нового человека — такого с ней еще не приключалось.

— Я подумаю, — сказала она.

— Подумай, — ответил муж, целуя ее в ухо.

— И давно у тебя такие мысли?

— Вообще-то давно. Что-то типа родительского инстинкта проснулось. Хочется обнимать карапуза, делать для него что-то, учить…

Телефон зазвонил, и он снова ушел разговаривать на кухню.

Кира задумалась. Хочет ли она ребенка? Она представила, как держит на руках младенца или трехлетнего малыша. Внутри ничего не отзывалось. К своим 27 годам она ни разу не держала на руках ни одного ребенка и не очень представляла, как это делается. Все это было необычно и странно. Кира наблюдала чувства, которые в ней рождались. В какой-то момент ей все-таки захотелось прижать к себе этого воображаемого ребенка. Защитить. Объяснить. Помочь. Все эти порывы были слабые, но они все-таки были. Она решила понаблюдать за собой еще какое-то время. Такие решения быстро не принимаются. Нельзя заводить себе маленького человека только потому, что в твоих фантазиях тебе приятно его обнимать.

Кира задумалась, хотела бы она девочку или мальчика. Сложно сказать. К воображаемым девочке и мальчику у нее было совсем разное отношение, хотя ей и не хотелось этого признавать. Но, в конце концов, какого пола бы ни родился ребенок — это же твое дитя. Да и смысла думать над этим не было. Так навыдумываешь себе девочку с косичками, а родится мальчик. Или наоборот, придумаешь веселого дерзкого пацана, а получится скромная девочка.

Она думала о себе, как о матери. Девочкой, девушкой и женщиной она уже побывала — почему бы не попробовать новую ипостась? Правда, за этим останется последняя роль — старуха…

Ночью, когда они занимались любовью, на нее что-то нашло.

— Не вынимай, — тихо сказала она ему.

— Уверена?

— Пусть будет русская рулетка. Если с первого раза получится, то… но больше пока пробовать не будем.

— Интересный подход.

Кира никогда не испытывала оргазма с мужчиной, да и в целом была достаточно холодна. Ей нравился процесс, но она вполне могла бы прожить и без него. С людьми она привыкла закрываться, и раскрыться настолько, чтобы получить удовольствие от контакта с другим, у нее никогда не получалось. Чтобы кончить, нужно было подпустить мужчину слишком близко. Нужно было открыться духовно. Странное дело: чтобы завершить этот животный и физиологический процесс, нужно было открыть душу. Она умела только закрывать ее. Оргазм у нее случался только с самой собой, если рядом никого не было.

Как только рядом появлялся мужчина, она сразу выстраивала стену между собой и этим человеком. Между ней и другими всегда была какая-то преграда, и она не знала, как преодолеть ее — да и не хотела. Она постоянно выстраивала эти стены между собой и людьми и никак не могла остановиться.

Возможно, ее проблемы с оргазмом можно было объяснить еще и тем, что она думала о таких вещах в процессе.

Муж кончил в нее. Раньше они так не делали. Ей понравилось.

— Как думаешь, какими мы будем родителями? — спросил он.

— А ты оптимист, — засмеялась она. — С одного раза…

— Ну, вероятность все же есть.

— Не представляю. Наверное, все будет совсем не так, как можно это вообразить.

Муж поцеловал ее, обнял и почти сразу засопел. Кира всегда засыпала дольше и какое-то время просто смотрела на спящего мужа. О своей маловероятной беременности она не думала.

Однажды Кира включила на ночь, перед сном, диктофон, а утром послушала все, что записалось — на быстрой перемотке, конечно. Ее удивило, сколько вокруг было всяких звуков, о которых она не помнила. Хмыкал и похрапывал муж. Квартира издавала загадочные шорохи и трески, которые можно услышать только ночью. Утром, часов в 5, щебетали птицы, потом лаяла собака. Такие простые вещи, но все они происходили вокруг нее, а она о них не знала. Сама же Кира в основном просто дышала — то спокойно и размеренно, то быстро и взволнованно. Иногда вздыхала и ворочалась. Пару раз на выдохе издала какой-то тихий печальный звук, что-то вроде стона. Несколько звуков ей распознать не удалось — они были какие-то потусторонние. В конце концов, со спящим человеком могут происходить самые разные вещи. Не отражающийся в глазах человека мир может творить все, что ему вздумается.

Иногда она наблюдала за спящим мужем. Как на его лице вдруг отражались эмоции. Как двигались глаза, когда он смотрел на что-то несуществующее. Если задуматься, люди воспринимают сны слишком спокойно для такой удивительной штуки — тебя переносит в другой мир, и ты переживаешь там безумные приключения, а потом просыпаешься и живёшь себе дальше, как ни в чем не бывало. Мир вообще странный и удивительный, просто люди как-то отвыкли это замечать.

Скоро Кира тоже заснула. Ей снился сон, который она видела уже много лет, иногда чаще, иногда реже.

К ней кралось чудовище, сотканное из белого тумана. Рассмотреть его никак не удавалось — оно постоянно оказывалось как бы в расфокусе. Кира боялась его. Она чувствовала исходящую от него угрозу и — одновременно — была заворожена им. Она шла от него медленно, не оглядываясь, делая вид, что никакой погони нет, и оно тоже едва скользило.

В какой-то момент чудовище настигло Киру. Но не бросилось, а начало обволакивать ее. Ей стало холодно. Очень, очень холодно. Холод затянул ее всю, пронизал тело до последней клетки. Туман, как кислота, разъедал ее тело. Она растворялась в нем. Это было больно, холодно, но в то же время ей этого хотелось. Хотелось перестать чувствовать свое тело и раствориться в этом тумане. Отдаться ему. Кира не делала попыток спастись. Постепенно она растворилась в нем вся, и на этом сон, как всегда, оборвался.

Проснувшись и вспомнив события прошлой ночи, она пришла в ужас. Единственное, чем она могла объяснить такой поступок — какие-то животные инстинкты затмили ей разум. Или на нее нашло временное помешательство. Она успокаивала себя тем, что с первого раза редко у кого получается забеременеть. К тому же день был безопасный. Она думала, принимать ли ей экстренную контрацепцию. Потом решила — пусть будет так, как будет. Пробовать снова она не станет, но, если ребенок все-таки появится, значит, так тому и быть.

Муж расстроился, когда она отказала ему в дальнейших попытках. Тоже думал, что с первого раза вряд ли получится. Из-за этого они слегка поругались, но Кира своего решения не изменила.

Чтобы успокоиться, она начала делать свои обычные утренние упражнения для спины. Попытки исправить осанку длились уже несколько лет, но плечи по-прежнему были направлены чуть внутрь — может, чтобы закрывать Киру от внешнего мира. Она регулярно делала упражнения, консультировалась с врачами, но изменений не было. Она начала подозревать, что физически со спиной у нее все в порядке, зато что-то мешает изнутри.

Кира подумала, что стены, которыми она отгораживается от других людей и прочего мира, давно превратившиеся в плотный кокон, не допустят ее беременности. Не дадут другому человеку оказаться настолько близко. Одно дело секс — в общем-то, он может быть не меньшей преградой к близости, чем кокон. Совсем другое — когда мужчина оставляет в ней часть себя и внутри появляется еще один, третий человек.

Кира знала, что люди чувствуют такие коконы. Она никогда не подпускала кого-то слишком близко, даже мужа. Внешне она всегда была безразлична и малоэмоциональна. Чувства и эмоции прятались где-то внутри и нечасто пробирались наружу.

Кира была молчалива. Ей были не интересны смолл-токи с соседями и коллегами. Она не понимала, зачем люди говорят многое из того, что они говорят. Люди часто произносили какие-то глупости, чтобы чем-то забить возникающую между ними и окружающими пустоту. Например, бессмысленно комментировали происходящее. Летом постоянно кто-то из коллег, приходя с улицы, говорил про жару, весной и осенью — про дожди, а зимой — про холод. Или, например, кто-то начинал что-то напевать или произносил пословицу или афоризм, хоть каким-то боком подходящий к ситуации. Например, увидев на улице бездомного кота, нежащегося на солнце, человек мог сказать: «кота в мешке не утаишь». Кире это было непонятно. Смысл выражения «кота в мешке не утаишь» очевиден и совершенно не соотносится с тем простым фактом, что на улице лежит кот. Но люди продолжали говорить друг другу всякие глупости. Она предполагала, что значение этих слов заключается в чем-то другом. Например, произнося бестолковую пословицу, человек на самом деле имеет в виду: я понятный и свой, скажи, что принимаешь меня, ответь мне. Но участвовать в таких бессмысленных разговорах ей совсем не хотелось. В ответ на таких внезапных «котов» она просто молчала — чем, видимо, напрягала и смущала окружающих. Мужа отсутствие ответа не напрягало, и она была благодарна ему за это. В молчании они были вместе и понимали друг друга.

В детстве Кира, напротив, часто навязывалась — своим родителям, родственникам и другим детям. Периодически это случалось и во взрослом возрасте, иногда даже незаметно для нее. Она могла либо отталкивать людей, либо навязываться. Когда Кира была холодна, окружающие тянулись к ней, когда она начинала тянуться к ним — отворачивались от нее. Тогда она автоматически начинала идти за ними, и они отвергали ее еще сильнее. Рано или поздно она обнаруживала себя в идиотской ситуации, когда она бегала за кем-то и унизительно пыталась понравиться. Часто эти люди даже не были ей интересны. Все происходило скорее автоматически, по каким-то прописанным в подсознании сценариям. После этих эпизодов ей было невыносимо противно от самой себя. Но они из раза в раз повторялись. Когда человек гарантированно был «свой» и шел на контакт, Кира становилась холодна и как будто застывала.

В детском саду с Кирой никто не хотел дружить — был такой период. Она помнила, что тяжело переживала это. Тогда она часто навязывалась к другим детям, а они бесконечно отвергали ее. Кира была совсем одна. Говорят, детская психика в таких случаях иногда создает воображаемых приятелей. Но у Киры не было и таких. В какой-то момент она закрылась и стала делать вид, что ни в ком не нуждается. Потом она и сама поверила, что ей никто не нужен. Этой стратегии Кира придерживалась и во взрослой жизни. Но внутри нее все еще сидела та маленькая девочка, с которой не хотят дружить в детском саду, а родители заняты чем-то другим.

В детстве Киру никогда не били и почти никогда не ругали. Но у нее была острая потребность в незаметности. Ей постоянно хотелось спрятаться — одновременно с болезненным стремлением навязываться. Если она не бежала за кем-то, то делала все, чтобы ее не замечали. Родители, конечно, замечали ее физическое присутствие. Но она была для них чистым белым листом. Не показывала, что у нее внутри, не проявляла себя. А на чистый лист человек всегда запросто накладывает что-то свое. Вряд ли родители смогли бы точно сказать, меланхолик она или флегматик, любит она мясо или рыбу, белый или молочный шоколад.

Такой же линии поведения она придерживалась со всеми остальными. С другими детьми, с родней. Со временем она поняла, что люди и не стремятся в нее всмотреться. Для всех она была всего лишь еще одной девочкой в группе детсада, школьном классе, кружке по рисованию, университете. Еще одной коллегой — не плохой и не хорошей, не вызывающей любви или раздражения. Просто еще одной из них.

С возрастом Кира научилась контролировать себя и уже почти никому не навязывалась. Она ни с кем не конфликтовала и не ссорилась — и ни с кем не сближалась. Со временем она так привыкла скрывать чувства и эмоции от других, что стала делать это и для себя. Что она могла бы сказать о себе? Не про то, что она жена или художник-дизайнер с зарплатой 70 тысяч рублей. А про то, кто она на самом деле. Что у нее внутри? Что-то ведь точно есть. Должно быть.

В какой-то момент пласты кокона разделились и размножились. Некоторые из них продолжали отделять Киру от внешнего мира. Другие оказалась уже не снаружи Киры, а внутри. Таким образом, одни части Киры были скрыты от других. Теперь от окружающего мира они были отделены сразу несколькими слоями и оказались совсем недоступны. Кокон появился еще в детстве, и с тех пор порядочно затвердел. Если в момент своего появления он был тонкой липкой пленкой, то теперь превратился в камень. И новые его грани сразу вырастали каменными, без труда проникая сквозь нежные внутренности Киры.

В детстве, после появления кокона, появилась еще одна особенность. Кира стала очень часто болеть. Ангины, ОРВИ, корь, ветрянка, краснуха. Мать всегда активно включалась в лечение, заботилась, водила по врачам, давала лекарства. Кира все это принимала, выполняя свои обязанности пациента — послушно лежала в постели, глотала таблетки, пила полезные чаи, соблюдала диеты. Это был их единственный способ контактировать. Как бы вынужденный, неизбежный.

А еще Кира часто говорила во сне. Звала маму и папу. Ночью подсознание делало все, что она старательно не давала себе делать днем. Тогда мать приходила к ней, будила и успокаивала. Иногда Кира во сне вставала с постели и приходила в кровать к матери. Утром, в очередной раз проснувшись в материнской постели, она молча и тихо перебиралась обратно в свою. Просыпалась она всегда раньше. Получалось, что утром они все же были в разных постелях, и — словно бы ничего не было. Они никогда не обсуждали все эти ночные события. Саму Киру пугало, что ее тело во сне делает что-то, неподконтрольное ей самой. Будто бы кто-то другой захватывал управление над ней. За ночные приходы к матери и крики ей было стыдно, что вполне можно было пережить. Но она опасалась, что однажды существо, захватывающее ее по ночам, сделает что-то еще.

Тяга Киры быть тихой и незаметной как-то раз чуть не довела ее до смерти. Однажды папа катал ее на санках, и она свалилась с них в снег. У нее не возникло даже мысли позвать кого-то. Она долго лежала в жестком, неуютном снегу. Мерзла. Думала, что, наверное, умрет, но относилась к этому спокойно. Дети воспринимают смерть иначе, чем взрослые — еще не знают, что это навсегда.

Когда от них ушел отец, Кира закрылась еще сильнее. Мать тогда подолгу лежала в постели, ей было не до ребенка. Девочка старалась лишний раз не отсвечивать.

Папа ушел к другой женщине — красивее и моложе матери Киры, как та ей подробно рассказала. И к другому ребенку. Это был не его ребенок, но почему-то он был ему ближе Киры. Отец ушел, и, казалось, сразу забыл дочь. Они больше не виделись и не общались. Несколько лет назад Кира нашла его в соцсети, посмотрела его фотографии, написала. Он прочитал сообщение, но не ответил.

Кира в детстве не осознавала, что ей больно от разлуки с отцом и от того, что мать ее не замечает. Она просто сжала свое сердце изнутри и жила так. Она не ждала, что отец вернётся или что мать изменится. Просто жила с замороженным, сжатым изнутри сердцем.

Кира помнила, как тихо стало в квартире после его ухода. Ей запомнился один эпизод, незначительный, но она возвращалась к нему мыслями снова и снова. Мама лежит в постели, отвернувшись к стене. Кира — ей лет шесть — тоже лежит в своей кровати. Ей скучно. Она голодна, хочет к маме, хочет играть. Но понимает, что матери не до того. Она знает, что должно быть тихо. Кира беззвучно играет с медведем, и, заигравшись, издает губами тихий звук — и, чего-то испугавшись, резко замолкает. Мать не двигается. Кира прислушивается еще какое-то время — тишина. Она кладет игрушку рядом и тоже отворачивается к стене.

Постепенно наступают вечерние сумерки. Темно, но еще можно что-то различить. Девочка хочет повернуть голову к маме, чтобы посмотреть, не проснулась ли она. Тело уже затекло, и Кире холодно — лежит-то она на одеяле, а забраться под него боится, чтобы не шуметь. Она не двигается. Она отчаянно боится разбудить маму. Боится, что та проснется и снова станет плакать. И не двигается.

В сумерках еще можно различить глаза игрушечного медведя. Кира смотрит в них и видит, какие они искусственные. Не мертвые, а именно искусственные. Днем, в играх, она обращается с ним и другими игрушками как с живыми, но сейчас она видит, какой он невыносимо неживой. Медведь в ответ не смотрит на девочку. Он же неживой.

Внутри Киры разливается холодная пустота. Разливается и замораживает ее. Она замерзает, но не встает с одеяла. Не хочет будить маму.

Постепенно холодная пустота заполняет Киру полностью. Девочка вдруг понимает, что тем же самым заполнена вся квартира, до самого потолка. Пустота наполняет каждый уголок. Плещется в посуде.

Когда холодная пустота заполняет Киру полностью, она вдруг чувствует легкий укол в сердце. Она думает, что пустота, наверное, была жидкостью, а теперь она замерзла и превратилась в колючий лед. Папа однажды показывал ей, как это происходит: налил в резиновую формочку воду, положил внутрь пластиковую игрушку и — в морозилку. Спустя какое-то время он достал кусочек льда с заточенной в нем игрушкой. Кира трогала лед, смотрела, как он тает.

Таял он долго.

* * *

Следующие за тем ноябрьским вечером несколько месяцев прошли спокойно и тихо. Стояла зима. Кира привычно мерзла и куталась.

В декабре она уволилась с работы. Предполагалось, что она уволится и сразу же выйдет на другую работу. Но на новом месте что-то поменялось и ее не взяли. На старую она решила не возвращаться, думая, что быстро найдет другую. Однако прошло уже несколько месяцев, а Кира все еще была безработной. Муж не был против, он зарабатывал достаточно. Ей же было скучновато. Она попробовала вернуться к рисованию. Но что-то шло не так.

В юности, когда Кира только поступила в художественный институт, в ее картинах было больше души. Она выражала через карандаш и бумагу себя, то, что было у нее внутри. Тогда ей нравилось рисовать людей. Но у всех нарисованных Кирой персонажей был изъян. Все они были неживые, как ее игрушечный медведь.

На картинах великих художников люди были удивительно живыми. Они любили, сражались, страдали, умирали. Некоторые из них даже в своей смерти были более живыми, чем окружающие Киру люди — и чем она сама. А все ее персонажи были ненастоящими. Им недоставало чего-то неуловимого — то ли в глазах, то ли в чем-то еще. Может быть, нужного ингредиента не хватало в самой Кире.

Ей нравилось рисовать. Но без этого неуловимого в ее работах как будто не было смысла.

Несколько картин ей удалось продать, хоть и не за самые большие деньги. Некоторые работы участвовали в студенческих выставках, но никогда не занимали никаких мест в конкурсах.

Иногда Киру начинало не то что бы терзать, но легонько царапать то, что она еще не написала ту самую картину. Ей казалось, если она не создаст ее, то жизнь прошла зря. Но та самая картина никак не приходила к ней в душу, а бумага, карандаши и краски вызывали все меньше интереса. Со временем она потеряла уверенность, что способна заниматься творчеством. Она не понимала, было ли рисование ее предназначением. И не знала, есть ли оно у нее вообще.

То, чем она занималась по работе — дизайн и оформление сайтов — не было связано с творчеством, хотя некоторые считали иначе. Например, ее коллеги видели себя творческими людьми. Она же считала все это ремеслом, которое, впрочем, тоже иногда могло приносить удовольствие. Бывало, попадались интересные проекты, которые захватывали ее. Правда, потом начальство или заказчик могли вносить правки, которые зачастую все портили. Изменения не совпадали с ее видением, и получалось совсем не то. Но все, что она делала по работе, исходило точно не из души. Максимум из головы, а иногда и совсем из пальцев.

Со временем Кира окончательно утратила свое последнее преимущество как художника — способность вкладывать в картину душу. После этого она на долгие годы перестала рисовать. Несколько раз пыталась снова подступиться к бумаге, но ничего не выходило. Не было материала внутри нее, из которого можно было бы творить. Кира ничего не чувствовала, когда водила по бумаге карандашом и когда после смотрела на то, что получилось. Все, что она рисовала, попадало на верхнюю полку шкафа и оставалось там навсегда.

После замужества рисовать почему-то совсем расхотелось. То, что получалось, было жалким и бессмысленным. Может, она просто перекладывала на мужа ответственность за то, что не смогла состояться. От этой мысли было совсем гадко.

Кира думала, что увольнение и масса свободного времени подтолкнут ее творческие способности, но ничего не поменялось. Несколько недель она пробовала справиться с белыми холстами. В конце концов стало понятно, что все это уже больше похоже на изнасилование, и она остановилась. От неудачи Кира ощущала себя разбитой и проигравшей. От борьбы с самой собой — выдохшейся.

Их с мужем «русская рулетка» забылась. Но однажды у Киры случилась задержка. Она купила тесты в аптеке, почему-то очень стесняясь, хотя покупать презервативы ей стыдно не было. Тесты взяла несколько и разных фирм, чтобы наверняка. Все они подтвердили беременность. Тот же результат показал и анализ крови. В ней действительно зарождался ребенок.

Кира прислушивалась к себе в попытке различить хоть что-то. Должно же присутствие другого человека в ее теле хоть как-то проявляться. Но ничего не было. Она клала руку на свой еще плоский живот, но так ничего и не ощутила.

Почему-то Кира была уверена, что это девочка.

Муж был счастлив. В нем стало больше энергии, словно он наконец-то обрел цель и смысл. Он сразу все рассказал друзьям и родителям, хотя Кира предпочла бы подождать. Им даже начали дарить детские вещи.

Прошло еще несколько месяцев, а с ними — череда врачей, обследований, витаминов. Кира же по-прежнему ничего особенного не замечала. Нигде не побаливало, не тянуло. Ее не подташнивало, настроение не менялось и не скакало — по-прежнему было ровным. Ей казалось, что она всех обманывает. Постепенно живот начал расти, но она не ощущала в себе ребенка, не чувствовала себя беременной. Осознавала разумом: что-то меняется, но будто не верила в это. Все происходило как в кино или во сне. Ей вообще казалось крайне неестественным, что в ней может вот так просто взять и появиться другой человек.

Единственный симптом, который Кира в себе ощущала — иногда она мерзла изнутри. Она сказала об этом врачу, но он списал все на нервы и психосоматику.

Муж тем временем прямо-таки расцветал. Он стал упорнее и больше работать, и его повысили. Даже стал больше следить за собой. Наверное, хотел предстать перед ребенком лучшей версией себя. Кире было немного жаль, что сама по себе она его так не вдохновляла.

Каким будет детство этого ребенка? Столько всего зависит от Киры.

Из своего детства она запомнила много странных, не имеющих серьезного значения кусочков. Их нельзя было сложить, как мозаику, в какую-то общую картину. Скорее, это были лишь камушки, перышки, стеклышки, хранящиеся вместе в коробочке. Некоторые воспоминания были мягкие и теплые, а некоторые — острые и холодные. Например, пуховый серый платок, в который ее закутывали в холода. Он казался некрасивым и кололся, но грел. Как мама делала ей горячее какао и Кира пила его с хрустящими вафлями. Костюм Снежинки в детсаду. Кире он очень подходил, потому что она была самая светленькая — блондинка со светлой кожей и серыми глазами. Другие девочки были принцессами, лисичками, зайчиками. Почему-то принцесс всегда было много, а снежинка одна.

Детство для Киры было смутным ощущением чего-то натопленного, уютного, родного, немного душного — и чуть пугающего. Сама она почему-то была не внутри этого ощущения, а рядом. За прозрачной стеночкой. Как и всегда и со всем в ее жизни: где-то около, и никогда рядом.

Еще, когда Кира думала о детстве, внутри нее что-то сжималось.