По волчьему следу

Карина Демина (2024)

Придет серенький волчок, и ухватит за бочок… В темный-темный лес потащит, а там и не найдут. Возможно, даже искать не будут, потому как издревле в темных-темных лесах люди пропадали. Но что-то переменится, когда на пеньке обнаружат голову. А потом и вторую, принадлежащую излишне старательному следователю. Две же головы — уже повод отправить на место особую группу. Пусть Бекшеев и разбирается, что же такого происходит в маленьком провинциальном городке близ границы. И какое отношение к происходящему имеют беглые каторжники, контрабандисты и сожженная в годы войны деревня. Главное, ступив на след, не увлечься. И помнить, что волк — животное умное. А потому нельзя сказать наперед, кто и на кого охотится.

Глава 9. Охота как искусство

«Охота — древнейшее из занятий, некогда позволившее человеку не только уцелеть, но и возвыситься над миром животных. Ныне охота — занятие для избранных, ибо от истинного охотника требуется отнюдь не одно лишь умение метко стрелять. Отнюдь. Охота — это прежде всего особый склад характера, в коем сочетается терпение, наблюдательность и умение слышать дичь…»

«Об охоте и охотниках», статья сиятельного графа Невзорова в «Охотничьем вестнике»

Я и вправду не сразу его вспомнила, даже после того, как он про Вислу помянул, потому как очень уж отличался Матвей Федорович Шапошников от веселого тощего паренька Шапки. Тот был длинный и нескладный, любил жевать траву и пел матерные частушки шепотом. Шепотом — потому как громко говорить нельзя было, а молчать он физически не мог.

Наше знакомство и продлилось-то всего пару дней, и закончилось, когда Шапка схватил пулю в живот. Не героически, в атаке там или нас защищая. По глупости.

В лес отошел.

И не вернулся.

Его Мрак тогда отыскал, лежащего в траве со спущенными штанами, зажимающего ладонью дырку, из которой медленно сочилась черная-черная кровь.

— Не сдохну… — он был еще в сознании, и это тоже удивляло, как и сам факт того, что Шапка жил. По всем законам мироздания он давно должен был переступить рубеж, а он жил.

И потом, когда рану закрывали повязкой.

И когда Одинцов вливал в него силу.

И позже.

— Я… найду тебя… с-спляшем… З-Зима? Вдвоем? Обещаешь?

— Обещаю, — сказала я.

Умирающим легко раздавать обещания. Знаешь ведь, что исполнить не придется.

А он все-таки выжил. И теперь вот обзавелся пшеничными усами, бачками и тремя подбородками, которые придавливали белый воротничок рубахи.

Мундиром.

Кабинетом.

Чинами.

— Я тогда в госпиталь угодил надолго, что-то там в кишках крепко повредилось. Думали, что все, отойду. Но после какой-то целитель заглянул… в общем, вытащил. А дальше сам. Потихоньку, а пока валялся, то и войне конец. Мне он медальку дали, наверное, чтоб не сильно обидно было. И списать хотели. По состоянию здоровья.

— Но не списали?

В его кабинете стол раздвигался. И на этом столе находилось место самовару, огромному, начищенному до блеска, пусть даже растапливался он не шишками, а электричеством, но все одно впечатлял. К самовару прилагался свежий хлеб, щедро приправленный тмином, чесночное масло в горшочке, холодное мясо, напластанное тонкими кусками, сыр и домашние колбасы.

— Да… случилась у меня любовь с одною дамой… — Шапка мечтательно прищурился. — Она и помогла комиссию пройти… сама подумай? Куда мне? Тогда уж знал, что некуда. Дом наш разбомбили, мать и сестра в нем остались, еще в первый год письмо от соседки пришло. Отец до войны преставился. И выходило, что ни дома, ни родни какой, которую близкой назвать можно. А тут служба… предложили в полицию, я и пошел. И прижился. Помотало, конечно, пару лет, а после посчастливилось тут от осесть. Что? Городишко небольшой, но доволи-таки тихий…

Он тяжко вздохнул и, отмахнувшись от каких-то своих мыслей, разлил чай. Мне вручил огромную оловянную кружку, чуть примятую сбоку. Бекшееву досталась чашечка фарфоровая, с золоченым краем, и аляповатая, расписанная розами, тарелка к ней.

— Рассказывай, — велела я. — С каких это пор у тебя медведи головы по пням расставляют.

Шапка крякнул и пригладил усы рукой.

— Говорю же… городок у нас большею частью тихий.

— Большею? — уцепился за оговорку Бекшеев.

— Так… граница же ж недалече. И туда идут. И оттуда… оно-то тропы давненько проложены, поделены… — Шапка говорил неспешно, успевая прихлебывать чай, в который бросил четыре кубика сахару. — Но порой бывают… недопонимания. Или чужаки суются…

— Или беглые?

— Васька растрепал? Хороший мальчонка, да болтливый без меры. Язык поперед мозгов работает… но пройдет, сам таким же ж был.

— Ему пятнадцать. А ты его отправил нас встречать.

— А кого еще? — удивился Шапка. — У меня, думаешь, тут полк засадный стоит? Я вон… еще Уголь, но тот который день в госпитале, отравился чем-то, подняться не может. Пара стариков да Васька. Сам я, уж извини, не мог. Офицеры приехали.

— Зачем?

— Да пропал у них там солдатик… требовали содействие оказать.

— Когда? — подобрался Бекшеев.

— Намедни и пропал. Вчера, стало быть. Когда точно, то не скажу, они не особо делились, знаю, что сперва своими силами искать пробовали, а утром мне начальство позвонило, чтоб был и никуда… будто я им этого солдатика возьму да найду по щелчку пальцев. Я им так и сказал: хотите искать — ищите, препятствовать не стану, но и помочь нечем.

Он погладил усы.

— Пока с ними… пока бумаги оформлял, то да сё… ну и чего делать было? Васька толковый. И баранку крутит ловко.

— А что в лесу у вас не безопасно? Что где-то здесь убийца ходит… это ничего? — поинтересовался Бекшеев.

— Так… все мы под Богом, — Шапка перекрестился. — Да и оружие у Васьки есть. Точно есть, знаю. К тому же я велел ему нигде не останавливаться, до станции и назад.

Я прикрыла глаза.

Был ли он таким изначально, веселый парень Шапка, когда-то поймавший по дури пулю, или же сделался тем, кого я вижу, после, постепенно меняясь? Не знаю. И знать не хочу.

— Но живой же ж! Ты в его годы, вон, под пулями ходила… а они, если хочешь знать, всю войну в лесу пересидели. Да! — пусть я не произнесла ни слова, но Шапка понял. — Тутошний народец такой… себе на уме.

Почуял.

И разозлился.

— Тебе лучше знать, что тут да как, — произнесла я примиряюще. Пусть дерьмо, но свое. И он нам нужен. Пока нужен. А там… об отставке, полагаю, Бекшеев позаботится. — Значит, солдатик пропал?

— Да сбег, тут думать нечего. Небось, письмецо от невесты получил и сбег. Или дома чего приключилось. Или просто… дури у них, нынешних, много. Мы не такими были.

Киваю, соглашаясь.

И на Бекшеева кошусь, который молчит.

— А позвонить можешь? Офицерам? Глядишь, и вправду сподмогнем… вон, Девочка, след возьмет… мы убедимся, что не по нашей части. Ты, ежели паренек найдется, отчитаешься…

Этот вариант Шапке пришелся по вкусу.

— Васька! — гаркнул он во всю глотку. — Васька! Созвонись там! Скажи, чтоб машину прислали… выделю им… поисковиков, как требовали.

И хохотнул.

— А машину зачем?

— А чего мне, свои гонять? — Шапка искренне возмутился. — После за топливо отчитывайся, на ремонт выделяй, а где возьму? У нас бюджет-то давно уж сложеный. Так что, им надобно, они пусть и шлют. А по прочему… зря вы приехали, Зима. Это все…

— Медведи? — не удержалась я.

Шапка поморщился.

— Глупо, признаю. Но тогда в голову ничего иного не пришло. Паренек тот, которого первым нашли, он из этих… ходоков.

— Кого-кого?

— Ну тех, что к границе ходют. Туда несут одно, назад несут другое… под Егоркой-Васильком ходил. Небось, чегой-то или потерял, или еще нарушил, вот и наказали.

— Кто? — уточнил Бекшеев, все же пробуя чай.

— Может, сам Егорка, может, конкуренты… тут тоже слушок пошел, что Егорка приболевший, а стало быть, будут с троп выживать. Могли начать с такого от. Мол, людишек его убивают, а Василек ничего не делает. А раз так, то силу потерял. Хватку. И пришла ему пора… — Шапка мазнул ребром ладони по горлу. — В лес уйти…

— Это выражение такое?

— А то, господин маг… выражение. Точное. Леса тут хорошие… густые леса… и болото имеется. Туда многие он уходили по прежним временам.

— И что вы предприняли?

— Я? — Шапка усмехнулся. — А надо? Заявлений у меня нет. Жалоб тоже. Чего я предпринимать должен? На каком основании?

— Вы же знаете…

— Знаю, господин маг. Знаю. Всё я знаю. И про Егорку, и про Матильду Крышнину, которая девок на ту сторону водит… и про Избора, и много про кого. Но толку-то от этого знания? Я ж в молодые годы тоже дурным был, все пытался справедливость восстановить. Получил вот…

Он повернулся так, что стал виден тонкий шрам, выходящий из-за уха и переползавший на шею, чтобы скрыться под форменным воротником.

— И пуль пару еще. А после выговоры… за излишнее рвение. Самое обидное, ты от их ловишь, запираешь в камеры, а они через день другой тебе в лицо хохочут. Мол, незаконное задержание. Улики. Доказательства. Тьфу… — Шапка сплюнул на пол. — Тебе снова выговор. Потом начальство прям в лицо говорит, чтоб унялся, не лез, куда не просят. Тогда-то и приходит понимание, что справедливость твоя никому-то и не нужна. Что если и позволят тебе кого взять, то только того, кто сам ненужным станет. Или опасным. Вот…

Он выдохнул.

— Я-то… и приспокоился. Потом… одно, другое… понимание пришло, что не эти, так иные станут. И ничего-то не изменится. Разве что сам ляжешь где-нибудь в лесочке да под зеленым дубочком. А я не хочу. Не для того я выживал, чтобы из-за них от…

— Стало быть, первый из числа установленных жертв, — Бекшеев речью не слишком проникся, но дело превыше всего. — Был из числа контрабандистов?

— А то.

— Что с остальными?

— Какими?

— Этими, — он выложил список, который подвинул к Шапке. — Эти люди тоже пропали.

— А… да… Пашка Селявцев еще года три тогда… хороший был мастер, но заложить любил, вот и решили, что по пьяни зимой где примерз. Этого не знаю, пришлый… кто заявление вообще принял?

Толстый палец с кривым желтоватым ногтем скользил.

— Из ходоков… это уже Изборов человек, сожительница еще все требовала Избора тряхнуть, что это он виноватый. Ага… Москальский. Плотник. Помню, жена писала. И проверка была. Уехал он, в Городню…

— Адрес имеется?

Шапка скривился сильнее прежнего.

— Свидетель есть. Его на станции в Городне видели. А так… у нас, чай, свободная страна. Куда человек хочет, туда едет…

Он покосился на меня.

— Я понимаю, что списком оно вроде как страшно смотрится… у нас, вон, по городу слухи один другого жутчей гуляют, да только цена им — грош… людишки-то все шебутные. Кто выпивает да так, что имя свое позабыть способный, кто из ходоков, кто из самогонщиков… охотники опять же. С охотником-то в лесу мало ли чего случится может? Все ж зверья после войны развелось. И людей оно не боится. Верь аль нет, но и медведи захаживают. То-то и оно…

Хорошие отговорки.

И главное, Шапка сам вполне искренне верит, что все именно так и было. И с охотниками, и с контрабандистами, и вовсе со всеми.

— А тут этот… из Городни… нарисовался. Занудный. И с вопросиками своими. То к одному пристанет, то к другому… понятно, что Филька ему понарассказывала. Вот и… вляпался, небось, куда не надо. Может, грозиться стал, может, еще чего. Его и убрали.

— И голову оставили.

— Чтоб другим неповадно было, — отозвался Шапка.

— А следующий? Тоже?

— Так… не знаю. Я к нему поставил своего человечка, чтоб приглядывал.

— И спаивал.

— Помилуйте, господин маг… никто ему водку силой в рот не лил, если вы о том. А так… я человек маленький, мне перед высоким начальством отчитаться надобно. И город сберечь, чтоб и далее в нем было тихо да спокойно. Аль, думаете, наши подзаконники сильно гостям обрадуются? Еще войну начнут, не приведите Боги…

Он поглядел на меня.

— Ты там того… осторожнее, добре? Не лезь на рожон. Я-то ведаю, что ты — девка живучая, но… все одно, не лезь на рожон.

Шапка потер грудь.

— Сердце что-то третий день ноет… на покой мне пора. Давно пора…

И в этом он был прав.

— Нам нужен будет кабинет.

— Забирайте, — махнул рукой Шапка. — Вон, какой глянется, тот и забирайте. Кабинетов здесь свободных хватает.

— И дела пропавших. Заявления там. Отчеты. Какие следственные действия проводились…

По тоскливому взгляду Шапки понимаю — никакие. И не только я понимаю, потому как Бекшеев вздыхает и говорит:

— Все, что есть.

— Ваське скажи, — отмахивается Шапка. — И я скажу. Он, небось, и соберет… только… послушали б вы доброго совета, господин маг. Езжайте домой. Напишите отчета, что медведи шалят… наши подпишутся. И разойдемся с миром. Ни к чему оно, народ будоражить. Совершенно ни к чему.