Как созвучны иволга и Волга!

Сборник, 2020

Сборник стихотворений поэтов, на мой субъективный вкус определивших облик рыбинского лирического пространства-времени рубежа столетий и первых двух десятилетий нынешнего века, наконец-то явился читателю. Жизнь довольно быстротечна, и у творцов новых поколений отныне появляется удобная возможность сравнивать своё творчество с представленным в этой книге, вновь и вновь убеждаться, каких высот и прозрений достигали их предшественники в жанре поэтической лирики, во что верили, о чём мечтали, как любили и что ценили в своей жизни. Им было, что сказать и что оставить после себя. Надеюсь, и нынешнему читателю эта книга доставит немало волнительных минут, радостных наслаждений и открытий. Леонид Советников

© Коллектив авторов, 2020

© Л. Н. Советников, составление, 2020

© Издательство «Цитата плюс», 2020

Кольцуется бессмертная душа

Александр Калинин

«А дождь идёт и не проходит…»

А дождь идёт и не проходит.

Кусочек сена волоча,

По палубе барашек бродит,

Как дождь, копытцами стуча.

И ничего не происходит.

Ковчег над волнами влача,

Потоп предела не находит

И только ширится, ворча.

Растёт тумана поволока.

Устало руль сжимает Ной.

В тумане слышится далёко:

Барашек блеет над кормой.

И им обоим одиноко

Над зябко-серою волной.

«Глядит на стадо Моисей…»

Глядит на стадо Моисей

И от предчувствий сердце стынет.

Бредут с накопленным добром,

Бредут с соседским серебром,

С галдящим выводком детей

Бредут в безводные пустыни.

Бредут толпою караванною.

За ними странствует повсюду

Мираж: земля обетованная,

Покрытая небесной манною,

В чаду обещанного чуда.

Но прям и строг пророка взор.

Его влечёт иное чудо:

Пустынь пугающий простор,

Ночных светил согласный хор,

Качанье мерное верблюда.

«Рассыпан звёзд мерцающий песок…»

Рассыпан звёзд мерцающий песок.

За стебли трав цепляется туман,

Густеет, превращается в курган

И застывает, грузен и высок.

Вползает от невидимых проток

Знобящий холод. Ночи истукан

Вдохнул воды предутренний дурман

И неподвижно смотрит на восток.

Он видит тени сопредельных стран,

Глаза в глаза земной встречавших срок.

Итиль, Хорезм, воинственный Туран,

В глубь Азии бредущий караван

И, брошенный в далёкий океан,

От полных лун отбитый черепок.

«Сыплет хлопьями, снежной манною…»

Сыплет хлопьями, снежной манною

По сухому травы жнивью.

Эту землю обетованную

Снегом кутает как в раю.

Всё уравнено, всё безвестное,

Замутнённая даль слепа.

Застывает манна небесная —

Ледяная крупа.

Улисс

Море глухо шумит за спиной,

Тёмный голос жестокой свободы.

Ты уже возвратился домой

Через волны, преграды и годы.

Славой венчан, с победой в войне,

Ко всему на земле равнодушен —

Так, подобно усталой волне,

Ты упал в набежавшую сушу.

Саломея

Шла по льду в пуховых сапожках.

Гнулся лёд, и замирало сердце.

Не младенца — грех несла в руках,

Грех несла и не могла согреться.

Снег сиял, и звуки на снегу,

Застывая, становились глуше.

Не заметен грех на берегу —

Держит лёд лишь праведные души.

И среди морозной пустоты

Танцевали, леденяще колки,

Как когда-то танцевала ты,

Золотые стройные иголки.

В танце следом шла она тогда,

Каждый шаг был невесом и робок,

Но разверзлась под пятой вода,

Кромки льда коснулся подбородок.

Канул мир, и показался вдруг

В небесах застывший одиноко

За морозной дымкой солнца круг

Светозарной головой пророка.

Прежде чем она изнемогла,

В звонком крике растеряла силы,

Холода слепящая игла

Наяву уста её пронзила.

Опадали льдинками слова.

Не сбылась мольба её о чуде.

И в снегах лежала голова,

Словно на бескрайнем царском блюде.

«В небе звезда. Зима…»

В небе звезда. Зима.

Холод чужой земли.

Ночью стучат в дома

Ирода патрули.

Страх по дворам снуёт.

Полночь бледна, пуста.

Где-то уже растёт

Дерево для креста.

«Вдруг соловей запел в кустах…»

Вдруг соловей запел в кустах

Так, будто птица собиралась

Разлить, умножить песнь в веках…

И песня тут же оборвалась.

Но уходящий запах чуда

Тревожил долго ночь земную.

Но губы узкие Иуды

Уже мокры для поцелуя.

«В лесу под утро важен каждый звук…»

В лесу под утро важен каждый звук.

Душа ещё во снах опоры ищет.

Кто зашуршит в кустах? И кто в листве засвищет?

Чарует каждый хруст. Тревожит каждый стук.

Рассвет туманы взрезал словно плуг,

А ты ещё во снах, ещё нездешний, лишний.

В дремотный час остывшее кострище,

Росой шурша, обнюхивал барсук.

Чей холод прозмеился вдоль земли?

Чей чистый голос прозвенел вдали?

Кто над тобою прошумел крылами?

Колеблясь легче зыбкого листа,

Душа не может отыскать моста

Между двумя чуть зримыми мирами.

«Тугую плоть наветренных лесов…»

Тугую плоть наветренных лесов

До сердцевины ранний холод выжег.

Сплетается метание костров

берёз слепящих, сосен ярко-рыжих.

Река полна далёких голосов.

На нить дождя их стылый ветер нижет.

Солёную горбушку берегов

кудлатая волна с шуршаньем лижет.

По берегам лениво, как туман,

тускнея, вьётся тлеющий бурьян.

Пустая церковь в грузный берег вбита.

Издалека, как битое стекло,

Она заблещет ясно и тепло,

течением дневных ветров омыта.

«Церковь есть у озера…»

Церковь есть у озера,

Чтоб усталый бог

На закат на розовый

Любоваться мог.

Чтоб монах печалился,

Глядя из окна,

Как в воде качаются

Лодка и луна.

Чтоб крестьянин бедный,

С русой бородой,

Вынул церковь белую

В пригоршне с водой.

Чтоб порой весеннею,

В первый день тепла,

Церковь льдиной белою

В озеро ушла.

Чтобы лес печалился

Жёлтою листвой,

Глядя, как качается

Купол золотой.

«Когда перед небом пустым…»

Когда перед небом пустым

Стоит человек одиноко,

Он верит, что есть над ним

Всевластное светлое око.

Он верит в осенней глуши,

Среди увяданий и золот,

Что небо — колодец души,

А он над колодезем ворот.

С привычной дороги сойдя,

И вдруг тишиной окружённый,

Он смотрит и видит себя,

В небесных глазах отражённым.

Он нем, как сухая трава,

И, всеми на свете забытый,

Для неба чужого открытый,

Он нужные ищет слова.

Земля увядает пестро.

В колодезном оке качаясь,

Наполнено щедро ведро,

И ворот скрипит, обращаясь.

Времена года

Плачь, маленькая, плачь,

Раз листья облетели,

И ветер, как палач,

Окутанный в метели.

Сквозь пожелтевший лак

Зимы проступит слякоть,

И, если это так,

Как маленькой не плакать?

Твой век, как все века,

Беспомощен и розов,

Как ручки старика

На голубом морозе.

Уходит время вспять,

А мир — увы! — такой,

Что можно его смять

Протянутой рукой.

И правду, и престол,

И прочее мешая, —

Всё высыпать в подол,

Малютку утешая.

«Нет звука более весомого…»

…Опять серебряные змеи

Через сугробы поползли.

А. Фет

Нет звука более весомого,

Чем тот, что с ветром поднимается,

Вплетается в шуршанье сонное

Травы и снегом рассыпается.

Мы все — немотные пустынники,

Одеты в снеговое платие,

И нет на свете русской лирики,

Есть только древнее заклятие.

Такое бесконечно давнее,

Такою былью занесённое,

Что вряд ли что-то было ранее,

До слова в нём произнесённого.

…В морозном воздухе алея,

В мерцаньи меркнущего света

Опять серебряные змеи

Сползаются на имя Фета.

«Измучен отсутствием сна…»

Измучен отсутствием сна,

Качанием тёмного омута,

Очнёшься. В окне тишина

И светом наполнена комната.

Ты видишь: настала зима,

И, снегу внезапному внемля,

Вдруг медленно сходишь с ума

На эту прекрасную землю.

«В этой комнате пусто, так пусто, что страшно сказать…»

В этой комнате пусто, так пусто, что страшно сказать,

Страшно двинуться, страшно вздохнуть и нечаянно вспомнить.

Поползла тишина и нельзя тишину оборвать.

Затянувшийся обморок кем-то оставленных комнат.

Все обряды свои совершила прощанья пора —

…может, близкая смерть, может, просто игра отношений…

И в оконную щель видишь узкий колодец двора,

Не давая труда шевельнуть онемевшею шеей.

Слишком пусто внутри, чтоб увидеть хоть что-то ещё.

Фиолетовый пепел пера у надежды убитой.

Долгой ночи прилив, погружается в сумрак плечо,

Привыкай к «никогда», как к предмету домашнего быта.

«Живу, дышу — а вскорости умру…»

Живу, дышу — а вскорости умру.

Ещё дышу под ветром на юру.

Ветра, ветра шумят в пустом бору.

Я слышу их — я вовсе не умру.

Я слушаю древесную кору.

Под коркой ледяной, как снег шурша,

Кольцуется бессмертная душа.

«Тяжёлым и неровным шагом…»

Тяжёлым и неровным шагом,

Прочь от следов злодейства явного,

Прочь по бурьянам и оврагам

Уходит лето окаянное.

Раскаянье подобно осени.

С ветвей испуганных слетая,

Уже горят следы на просеке,

Горят, как шапка воровская.

А наши имена не названы,

В забвенье канули. Коль скоро

Рискнёте по следу — увязнете

В молчании сырого бора.

Где мороси стальные шарики

Летели мимо — не заметили,

Где шум впитавшие лишайники —

Пособники, а не свидетели.

Мы молоды и бегство вечное

Не в тягость, но зачем же следом

Воспоминание увечное,

Как ветка чёрная под снегом?

«Родина, годы земного скитания…»

Родина, годы земного скитания

И послушанья судьбе,

Всё, что имею, — в час расставания

Я оставляю тебе.

Тяжесть гордыни, горечь желаний,

Куча нажитого впрок,

Прошлого стыд и позор обещаний,

Спутанный мыслей клубок,

Тот, что крутится, да не мотается,

Тайный и сладкий грешок…

Пусто. Лишь ветер в мешке трепыхается.

Бросьте в сугроб и мешок.

«Звезда в потоках темноты…»

Звезда в потоках темноты.

Звенит в снегу кустарник стылый.

Такой ты видишься, Россия,

Край холода и пустоты.

Кто сосчитал твои кресты,

Твои безвестные могилы?

И думал я, теряя силы,

Что я несчастен, как и ты.

Моя печаль тобой хранима.

Но дрогнет дымная равнина

И шевельнётся, как во сне,

И надо мною грозно стынет

Взор вопрошающей пустыни:

«Ты смеешь жаловаться? Мне?»

«Решил я уйти от судьбы…»

Решил я уйти от судьбы.

Чем ждать её милость в тревоге,

Уж лучше я буду столбы

Считать на великой дороге.

В котомке краюха да нож,

Кисет, деревянная ложка.

Она говорит:

— Не возьмёшь

Немного беды?

На дорожку?

Злаки

1

Хоть смертный сон, как вечный снег, глубок,

В нём зримо то, что было прежде снега.

Не тленья жуть, не увяданья нега,

Но забытья затверженный урок

Избрал зерно для долгого ночлега.

Он в снежном мире мал и одинок,

Но мерно бьётся тайной жизни ток.

Зерно ли есть подобие ковчега

Или ковчег подобие зерна?

Их тайну сохраняют письмена,

Сухой травы начертанные знаки,

Свидетели немого языка

Безмолвные, но за строкой строка

Как в янтаре застывшие во мраке.

2

Не сломит стебель прозябанья гнёт

И дней однообразных оскуденье.

Остаток их, полуночное бденье,

Он в ожиданьи дерзком проведёт.

Для нас зима, а для него — знаменье

Явленное, над ним уже грядёт

Суровый суд, но вместе с ним и тот,

Кто знает тайну жизни пробужденья.

И злую мощь морозного огня,

И малость отступающего дня,

И ветра леденящее касанье,

И наступившей ночи древний страх

Приветствует, сгорающий в снегах

Под снежных зёрен мерное шуршанье.

«Стволы почти прозрачны на свету…»

Стволы почти прозрачны на свету,

Переливаясь синими тенями.

Январский лес промёрзлыми ветвями

Вцепляется в дневную пустоту.

Никто не видит злую красоту.

Над бледными лесными куполами

Зелёными и алыми огнями

Раскинулся морозный сад в цвету.

И медленно растёт со всех сторон,

Сгущается шуршащий перезвон,

Высокое дневное безразличье.

Ветвей отвесный, дрогнувший поток

Мерцаньем ледяным себя облёк.

Ты видел музыку во всём её величье.

«И не двинутся доныне…»

И не двинутся доныне

Под бескрайней лунной ночью

На заснеженной равнине

Трав сухие многоточья.

Словно в книге, где собрались

Все земные упованья,

Стёрлись строки, и остались

Только знаки препинанья.

«Уже апрель забрёл за половину…»

Уже апрель забрёл за половину,

И снег сошёл. А в поле тишина,

Зернится иней, и озарена

Седым огнём пустая луговина.

Но не увидишь яркого пятна:

Ожухлый снег, травы сухая тина…

На тёплых склонах розовеет глина

Кротовников. Земная глубина

Уже не спит, но очи не открыла

И видит сны. Ивняк мерцает стыло

Над бледною, стоячею водой,

И солнца ком, лохматый, спиртовой,

Горит бездымно, без тепла, устало,

И тянутся весенние подпалы.

«Гонишь прочь воспоминанье…»

Гонишь прочь воспоминанье,

А оно опять снуёт.

В ясном воздухе мерцанье,

Чёрной бабочки полёт.

Этот тёмный мотылёк

Опустился прямо в руки,

Словно тёплый уголёк

Предстоящей вечной муки.

«Луна в воде лежит замком амбарным…»

Луна в воде лежит замком амбарным.

Здесь мог бы утонуть безумный мельник.

За омутом чернеет частый ельник,

Как Пушкина густые бакенбарды.

Еловые трепещущие лапы

Во тьму неслышно расправляет бор.

Всё тишь да блажь. Со стародавних пор

Во мшарах кувыркаются арапы.

«У самых стен чертополох лиловый…»

У самых стен чертополох лиловый,

Кладбищенский лопух и мелкие цветы

Покрыли сплошь упавшие кресты —

Красив на солнце твой венец терновый.

И кровли нет. Потоком высоты

Затоплен храм, и Спаса взор суровый

Теряется, увидев полдень новый,

Четвёртый день творенья маяты.

Нет в мире слов, и говорить — о чём?

То, что когда-то было кирпичом,

Вновь стало камнем, возвратив природе

Творенья долг. На месте алтаря

Растёт трава, неслышно говоря:

«Раз небо есть, то нет нужды во своде».

«И на место тревоги пришло забытьё…»

И на место тревоги пришло забытьё,

Словно осени поздняя, странная милость.

Так с небес пустота сходит в сердце твоё,

Чтоб спокойно шепнуть «ничего не случилось».

В мутный воздух так медленно плавится дождь,

И ты мыслью дневною, как раньше, владеешь

И по комнате узкой спокойно бредёшь,

Как и раньше бродил, но уже не посмеешь

По ступеням сойти на сырую траву,

До опушки лесной добежать незаметно,

Потому что сквозит за тобой наяву

Чей-то пристальный взор сквозь окрещённые ветви.

И в бурьяне сухом заплутав в одночасье,

Не посмеешь один забрести вдоль реки,

Где на мелях округлых в преддверье ненастья

Зажигаются ветром сухие белки.

Не посмеешь один заглядеться назад.

Мчатся прямо к тебе, не желая ответа,

Бледный ветер речной, остывающий сад

И холодная ярость забытого лета.

«Порой мы с удивленьем замечали…»

Порой мы с удивленьем замечали —

Во время нашей встречи, всякий раз

Торжественно и дружно замолкали

Все звуки, окружающие нас.

И летний день не шелестел ветвями,

Не проносился дрожью по листам,

И облака, застывшие над нами,

Внимательно прислушивались к нам.