Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой
Монография посвящена начальному периоду становления российского присутствия в Средиземноморье – Архипелагской экспедиции российского флота 1769-1774 гг. Авторы монографии обращаются к документальным и повествовательным источникам (в том числе из российских и западноевропейских архивов), российской и иностранной прессе, проповедям и литературным произведениям с целью выявления скрытых механизмов утверждения влияния екатерининской России в Восточном Средиземноморье, роли Архипелагской экспедиции в установлении культурных и политических контактов России с населением Греции, с правящей элитой итальянских государств, с правителями Ближнего Востока и Северной Африки. В подобном ракурсе средиземноморская политика Екатерины II ранее не изучалась. Специально в монографии исследованы пропагандистские стратегии Екатерины Великой, а также западноевропейское и российское восприятие средиземноморской акции России. В приложении публикуются новонайденные рукописи и архивные документы.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Исследование подготовлено при поддержке РГНФ проект 05-01-01262а; 09-04-18003е.
Издание осуществлено при поддержке РГНФ проект 09-01-16020д.
Введение
С XVIII столетия в российской внешней политике заметно усиливается интерес к Средиземноморскому региону Со времени правления Петра I значение приобретает балканский внешнеполитический вектор, который предусматривал взаимодействие с балканскими единоверцами-славянами и греками в военных операциях против турок и попутно их освобождение от турецкого гнета с тем, чтобы балканские единоверцы обрели государственность с пророссийской ориентацией[1]. Развивая идеи Петра I, Екатерина II связывала свою балканскую политику с действиями и на континенте, и в Средиземноморье, ища опору не столько в населении континентальных Балкан, как это делал Петр, сколько в единоверцах Морей (Пелопоннеса), Греческого архипелага и Адриатического побережья. С этой целью императрицей и была организована первая экспедиция России в Средиземноморье. 18 июля 1769 г.[2] сама императрица лично прибыла в Кронштадт благословить флот в поход, и в тот же день эскадра адмирала Г.А. Спиридова стала сниматься с якорей. Это была первая из отправленных в 1769-1774 гг. пяти эскадр российского военно-морского флота.
Южный внешнеполитический курс России в екатерининскую эпоху формировался с учетом широких задач завоевания Крыма и предотвращения набегов крымских татар на земли южнорусского порубежья, открытия «окна в Европу» через Черное море, свободного судоходства в Азовско-Черноморском бассейне. А плавание в Черном море неизбежно ставило перед российскими правителями и проблему выхода в море Средиземное, политическое, экономическое и культурное освоение средиземноморского пространства.
Вместе с тем, южный курс внешней политики был частью широкомасштабных реформ и мероприятий Екатерины II по созданию современного централизованного государства, подобного абсолютистским европейским державам. Идеологически такая политика обосновывалась концепцией «государственного интереса».
Этот курс диктовался стремлением к достижению «естественных» государственных границ и формированию условий для экономического развития юга России, он предусматривал также освоение плодородных земель Причерноморья — Дикого поля, разделявшего русское государство и османское вассальное Крымское ханство. Проведение подобного политического курса проходило в условиях отнюдь не мирного сосуществования России и соседнего патриархального общества Крыма, образ жизни которого включал грабительские набеги на соседнее земледельческое население, сопровождавшиеся угоном многих тысяч жителей для продажи на восточных рынках.
В годы правления Екатерины II южный курс в многовекторной политике России стал приоритетным[3], но при этом он был связан и с другими направлениями, прежде всего северо-западным балтийским и западным польским. Как и Османская империя, Швеция и Польша оказывались в это время звеньями «Восточного барьера», возводимого главенствующей в XVIII в. на европейском континенте Францией с целью внешнеполитической изоляцией России от Европы. В известной степени враждебный России курс Франции объяснялся опасениями, связанными с российской военной мощью, проявленной уже в Семилетнюю войну, а также с непредсказуемостью внешней политики, продемонстрированной Петром III. Но были и другие причины, по которым Россия оказалась втянутой в политические и торговые противоречия Англии и Франции и в политическую игру Австрии и Пруссии.
Северо-западное направление внешней политики России, не без успеха проводимое Н.И. Паниным, должно было нейтрализовать французское влияние в Швеции и привести Пруссию, Данию и Англию к согласию с Россией по поводу некоторых европейских проблем. Заостренное первоначально против Швеции, оно значительно способствовало и успеху России в реализации южного антиосманского курса. Известно, что оборонительный союз с Пруссией 1764 г. и договор с Данией 1765 г. содержали секретные статьи, предусматривавшие их помощь России в случае возникновения русско-турецкой войны. Торговый договор с Англией 1766 г. благоприятствовал пророссийской позиции этой державы в отношениях с Швецией и Османской империей.
Второе звено “Восточного барьера” — Польша — оказалось под ударом после смерти короля Августа III. Вмешательство России во внутреннюю и внешнюю политику Польши имело целью не только усилить здесь свои позиции, но и нейтрализовать как французское влияние, так и возможность османского участия в польских делах. Связь польского вопроса с турецким[4] беспокоила Россию уже не одно десятилетие: соглашения Польши с Османской империей, вмешательство Порты, подстрекаемой Францией, в польскую политику России привели к тому, что турки использовали именно «польский вопрос» в качестве предлога для объявления в 1768 г. войны России. И не случайно в этой войне польские добровольцы вместе с французскими волонтерами участвовали в строительстве турецких укреплений и турецкого флота. Драматические последствиея этой связи «польского» и «турецкого» вопросов проявились к концу русско-турецкой войны в первом разделе Польши 1772 г.
И едва ли можно согласиться с теми авторами, которые видели в средиземноморской политике Екатерины II способ решения только «восточного вопроса»[5]. Средиземноморская политика России была многогранной: она значительно способствовала развитию многообразных контактов Российской империи с государствами региона[6], взаимоотношений России с европейскими державами[7], наконец, не только политическому, но и социо-культурному освоению пространства Средиземноморья подданными российской императрицы. Этот последний аспект, значительно меньше, нежели прочие, оказывавшийся в сфере исследовательского внимания, представляется центральным для настоящей работы.
Известно, что к рассматриваемому времени Средиземноморье уже давно утеряло свое значение центра цивилизованной ойкумены, каковым оно было в древности и отчасти в Средние века. Теперь, когда острые схватки из-за колониальных владений переместились за океаны, а европейская политическая борьба сосредоточилась преимущественно в Центральной Европе, Средиземноморье часто оказывалось на политической периферии.
Ослабла роль Средиземноморья и как пространственного рубежа в противостоянии христианства и ислама. Европейские народы уже располагали большим опытом торговых связей с восточным миром, их государи имели дипломатические и военные отношения с Османской империей, которая постепенно интегрировалась в общеевропейскую политическую жизнь. Некоторые арабские правители (в частности, марокканский султан) также постепенно отходили от политики изоляционизма.
Для христианского мира XVIII в. Средиземноморье сохраняло выдающееся религиозное и культурное значение[8], усиливающееся в эпоху Просвещения с растущим интересом к античной традиции.
Весь XVIII в. Средиземноморье не утрачивало и роли центра пересечения коммуникаций Европы, Азии и Африки[9], здесь были представлены торговые интересы почти всех европейских государств[10]. Левантийское направление в Восточном Средиземноморье имело большой вес в торговле Франции и, в меньшей степени, Англии[11], обеспечивавших транзит в Европу восточных товаров.
Этот регион отличался особой этнокультурной средой и политико-экономической обстановкой. Левантинец — житель северо-восточного средиземно-морского побережья — представлял собою тип космополита, человека, втянутого в сложнейшие политические и экономические связи, существовавшие между христианским и мусульманским мирами. Будучи одновременно крупными землевладельцами и судовладельцами, каперами и мирными торговцами, а подчас и банкирами, представители греческих, славянских фамилий обслуживали и сами производили посредническую торговлю Средиземноморья. Подобный социально-культурный тип олицетворял единство региона. Это не мешало жителям Средиземноморья быть выразителями и собственного рождающегося национального сознания, побуждавшего их во имя национально-религиозных интересов подвергать риску свою жизнь и имущество, жизнь своих близких.
На почве увлечения греко-римской классической культурой, присущего эпохе Просвещения, здесь складывались и прочные культурные связи между образованными французами, англичанами, итальянцами, греками, албанцами, славянами. Так, авторами «Призыва греков к христианской Европе» и некоторых литературных произведений, выражавших греческие национальные взгляды, были «эпириот» Антонио Джика и итальянские эллинисты Франческо Марио Пагано и Доменико Диодати[12]. Во Франции средиземноморские межнациональные контакты нашли отражение в описаниях путешествий в Грецию Ж. Леруа (1754-1755), П.-А. Ги (1771), Шуазеля-Гуффье (1783), в Британии — Р. Чандлера (1774-1776), Р. Вуда (1753, 1769) и др[13]. Роль россиян в этом процессе рассматривается в книге.
Во второй половине XVIII в. в Средиземноморье происходили события и зрели конфликты, которые отчасти нашли свое разрешение в XIX в. Это был внутренний политический кризис Османской империи, выразившийся в зарождении в Греции и на Балканах национального движения, а в арабо-османском мире — возникновении этнорегионального сепаратизма, подготовивших распад империи. Вместе с тем, европейские державы уже находились накануне колониальных захватов в регионе и на очереди стояли столкновения держав по поводу этих завоеваний.
Политическое чутье Екатерины II подсказало ей, что, помимо необходимости создать предпосылки для развития российской торговли в этом регионе, в сложившейся ситуации важным было утверждение политического присутствия России в Средиземноморье.
Средиземноморская политика Екатерины II имела и корни, уходящие в далекое прошлое. Ее смысл обретал символическое значение, восходящие к политикорелигиозной доктрине Третьего Рима, с начала XVI в. влиявшей на «политические амбиции русских монархов»[14], а также к распространенным на Балканах представлениям о мистическом предназначении некоего «русого народа» освободить Рим Второй — Константинополь от неверных.
Хорошо известно, что концепция Третьего Рима сформировалась под воздействием сдвигов и потрясений в религиозной и политической жизни Московского государства XV — начала XVI столетий: Флорентийской унии и объявления московской митрополии автокефальной, падения Царьграда в 1453 г., освобождения от ига Орды в 1480 г., и, наконец, эсхатологических ожиданий 7000 (1492) г. Именно в 1492 г. появилось «Изложение пасхалии» митрополита Зосимы, в котором в опровержение слухов о кончине мира утверждалась пасхалия на новую, восьмую тысячу лет и вместо павшего Царьграда Новым Константинополем провозглашалась Москва, правитель которой Иван III именовался «государем и самодержцем всея Руси, новым царем Константином новому граду Константинов]у — Москве и всей русской земле и иным многим землям государем»[15]. Следует иметь в виду, что с самого возникновения идея о Москве — Третьем Риме имела прежде всего внутриполитическое и духовное предназначение: обосновать укрепление власти московского великого князя и воссоздать полноту мировосприятия православного мира, утраченную вследствие исчезновения его ключевой фигуры — василевса, единого царя православной вселенной[16].
В начале XVI в. в развитие этой идеи складываются и мифическое родословие московских князей «от Августа Кесаря», и легенда о Мономаховом даре[17], которые вскоре стали использоваться не только в церковных, но и в дипломатических спорах[18]. Наконец, около 1523 г. старец Филофей, исходя из библейских пророчеств, отождествил Московское государство с «Ромейским царством» (нерушимой, «недвижимой» империей христиан, возникшей вместе с христианством, «яко Господь в Римскую власть написася»), которому суждено стоять до Второго пришествия. По Филофею, история осуществилась в виде translatio imperii через троекратное воплощение истинно православного Ромейского царства в Римской, Византийской империях и в Московском царстве, а миссия единого православного царя, унаследованная великим князем, заключалась в охранении благочестия как основного достояния всего православного мира.
Как и «Изложение пасхалии митрополита Зосимы», сочинения Филофея не были заострены на идею овладения царствами[19]; они важны были тогда для утверждения лишь особого статуса московского государя и его венчания на царство[20].
И признание со стороны восточных иерархов русского государя единственным царем православного мира содержалось уже в грамоте 1562 г. и было подтверждено в Уложенной грамоте 1588 г., составленной в связи с основанием московского патриархата московскими и греческими иерархами. Между тем, в Уложенной грамоте 1588 г. концепция «Третьего Рима» подверглась изменению: под влиянием греческого духовенства она утратила антигреческую направленность, в ней уже не говорилось о падении Нового Рима — Константинополя из-за отступления от веры, но писалось о его завоевании агарянскими внуками, безбожными турками, а вместо Ромейского царства, в котором сошлись все царства, речь шла о соборе «великого Российского и Греческого царства»[21]. Иными словами, Греческое царство, о котором Филофей писал, что оно «разорилось и не созиждется», стало рассматриваться как мистически присутствующее и действующее. Признание греческими иерархами московского государя единым царем православного мира соединилось с участившимися приездами восточных иерархов в Москву за материальной поддержкой и помощью, а главное с их надеждами на освобождение от османского владычества российскими силами. В дальнейшем идея Греческого царства подверглась трансформации, и во второй половине XVIII в. она предстала как проект возрождения Византийской империи под российским покровительством.
Еще в конце XVI в. константинопольский патриарх Иеремия молил московского правителя об избавлении христиан от «скверных варвар» и «страшных язычников-агарян»[22]. Впрочем, молиться о спасении “нашем”, избавлении от врагов видимых и невидимых, сохранении “царства нашего” от всякого зла просил восточных иерархов и Иван IV. Он также молился о том, чтобы “христианский род” был повсюду избавлен “от томительства иноплеменных агарян”, не беря, правда, на себя ношу принести освобождение. Купец Василий Позняков, направленный Иваном IV с дарами к восточным иерархам, в своем «Хождении» передает слова александрийского патриарха Иоакима: «Яко в наших греческих книгах пишет, яко востанет царь от восточныя страны православной и покорит ему Бог многие царства и будет имя его славно от востока до запада, яко же в древняя лета Александра, царя Македонскаго, и сядет на престоле града царствующаго, да и мы избавлены будем рукою его от безбожных Турок»[23] (по мнению Н.Ф. Каптерева, александрийский Иоаким все-таки связывал с Иваном IV надежды на то, что Господь «покорит все государства к подножию его»)[24].
Казалось бы, в этих текстах повторяется известный топос о защите единоверных. Однако прошло немного времени и надежды угнетенных стали приобретать новый смысл — акт спасения от «неверных» стал мыслиться как исполнение древнего предначертания, наконец, правильно прочитанного и возложившего миссию освобождения Константинополя на русский народ.
Распространенные же в мире Восточного Средиземноморья предсказания и пророчества о падении Византийской империи восходят к текстам библейского пророка Даниила о гибели четырех царств и до известной степени были их толкованиями[25]. До завоевания Константинополя турками в толковании этих пророчеств акцент делался на предстоящем падении империи. После того, как в подтверждение пророчеств событие это свершилось, внимание было перенесено на ту часть предсказаний, где речь шла об освободителях — «русом роде»[26]. Если до XV столетия гадали, кто станет завоевателем города, то теперь стали искать его освободителей.
О предсказаниях предстоящей гибели Византийской империи знали и на Руси еще со времени написания Повести временных лет; на них ссылался и старец Филофей. А в некоторых редакциях Русского хронографа «русый род» превратился в «руский род», тогда как «Ромейское» государство в Российское (представляется, что в этой подстановке следует видеть скорее описку или ошибку переписчика, чем, как при всех оговорках полагает Н.В. Синицина, «политическую идею, зародыш будущих размышлений — и не только размышлений — о роли России в освобождении славянских и балканских народов от турецкого господства»[27]).
Благопожелания об освобождении единоверцев из-под мусульманского ига русским царем только в середине XVII в. обрели реальный смысл в греческой среде в планах иерусалимского патриарха Паисия[28]. Более широкое распространение надежды на освобождение с помощью России получили среди греков, балканских славян, молдаван и румын лишь в конце XVII в., когда единоверная Россия начала демонстрировать свои военные успехи, тогда как католические Австрия и Венеция, напротив, освобождая от турок, принуждали православное население к принятию унии[29].
На призывы о помощи в освобождении откликнулась царевна Софья, обещавшая после удачного похода в Крым соединиться с силами восставших против турок единоверцев, а затем с теми же обещаниями выступил и Петр I. Однако, как известно, крымские походы Голицына окончились неудачей, а Прутский поход Петра едва не стал катастрофой[30].
Между тем, с первых же успехов Екатерины II в русско-турецкой войне легенды об освобождении греков «белокурым» ли, или прямо «русским» народом вновь, как это будет показано далее, приобрели актуальность и широчайшее распространение на всей территории Османской империи.
С конца XVII в., когда надежды православных на освобождение Царьграда по временам стали казаться близкими к исполнению, в греческой среде возникли и разногласия относительно того, как следует распорядиться российскому правителю обретенными византийскими землями. Царевна Софья полагала взять восставших в подданство, на что, например, господарь Валахии запрашивал, каковы будут условия этого подданства[31]. О наличии расхождений во взглядах греческой православной элиты по поводу будущности освобождения Византии можно судить по характеру посланий восточных православных иерархов, в которых одни призывали царя занять константинопольский престол, другие — передать этот престол наследникам (надо полагать, греческим)[32]. И если Петр I по поводу этих споров заявил, что у него нет территориальных претензий на земли единоверцев («в сей войне, — писал Петр в обращении от 8/19 мая 1711 г. к жителям Дунайских княжеств и балканцам, призывая их соединить общие усилия в борьбе с турками, — никакого властолюбия и распространения областей своих и какого-либо обогащения не желаем, ибо и своих древних и от неприятелей своих завоеванных земель и городов и сокровищ по Божьей милости предостаточно имеем»[33]), то спустя шесть десятилетий продолжательница дел Петровых Екатерина II уже не была столь категорична.
Признавая свою обязанность защищать православную церковь и православных единоверцев, она, как мы увидим, была готова еще в 1771 г. с благосклонностью включить в свой титул упоминания о княжествах Молдавии, Валахии и Греческого Архипелага, и позднее в 1782 г. обсудить возможности возведения на «греческий трон» своих потомков.
Иными словами, Екатерина II попыталась разрешить в интересах России (как она их понимала) вопросы, казалось бы, унаследованные еще от XVI и XVII вв.
Первым реальным шагом к осуществлению своих намерений в Средиземноморье для Екатерины II была отправка во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг. в Средиземное море российской Архипелагской экспедиции, состоявшей из пяти эскадр. Авторы настоящей работы ограничиваются рассмотрением именно этого начального этапа и подготовительных к нему мероприятий средиземноморской политики Екатерины, приходящихся на период 1760-х — первой половины 1770-х гг.
История Архипелагской экспедиции, военноморских действий России в Средиземноморье, а также взаимодействия с греческими и славянскими единоверцами, с арабскими правителями Египта и Сирии неплохо изучены; еще в XIX в. была проделана колоссальная работа по публикации большинства важнейших источников[34]. Однако интерес к Архипелагской экспедиции до настоящего времени не угасает, более того, за два последних десятилетия наблюдается особое к ней внимание[35]. Стало ясно, что возникли новые проблемы, назрел и пересмотр некоторых утвердившихся в отечественной и зарубежной науке выводов. Так, несмотря на то, что российские историки уже в XIX в. отмечали внешнеполитические и внутриполитические шаги Екатерины II и ее ближайшего окружения, которые могут рассматриваться в аспекте подготовки Архипелагской экспедиции, в историографии утвердилось представление, которого придерживаются за редким исключением все современные историки, что идея послать флот в Средиземное море возникла только в начале войны. Между тем, эта грандиозная операция требовала длительной предварительной подготовки в сфере военно-морского строительства, создания кадров для ее выполнения, проведения дипломатических ходов и тайных разведовательных и пропагандистских мероприятий. Стала очевидной потребность в углубленном анализе появившегося в годы экспедиции взаимодействия и взаимовлияния Западной Европы и России, во многом определивших последующий ход исторического процесса.
Кажется, настало время разобраться, в какой мере импульсом для повышения внимания России к Средиземноморскому бассейну стали культурные и религиозные представления эпохи, разделяемые Екатериной II и людьми из ее окружения, как они соединялись с реалистичным политическим расчетом, как повлияли на формы и методы внешнеполитических действий. На наш взгляд, незаслуженно обойденными оказываются историко-антропологические вопросы изучения индивидуального опыта восприятия участниками военных походов социокультурной инаковости той среды, в которой обстоятельствами войны человеку угодно было оказаться (этим вопросам находится место в рамках актуальной и живо обсуждаемой в литературе темы — «освоения инокультурного пространства»). Вне поля зрения военных историков и историков дипломатии часто оказываются и проблемы, связанные с изучением пропагандистских стратегий власти, готовящей общественное мнение к восприятию внешнеполитической акции, а также того, как общество откликалось на «пропагандистское подкрепление» военных акций, какими каналами информации пользовались современники и как создавалась историческая память о событиях.
Рассмотрение этих вопросов определило структуру настоящего исследования. В нем намеренно значительно более места уделено предыстории и «тайной истории» подготовки Архипелагской экспедиции (гл. 1, 2), нежели собственно военным операциям в Архипелаге (гл. 4); проблемам культурного освоения «чужого» пространства — во время продвижения флота вокруг Европы (гл. 3), пребывания в Греции (гл. 5), Италии (гл. 6,7), на Ближнем Востоке (гл. 8) — равно как и выстраиванию политических отношений в этих «чужих землях»; вопросам пропагандистских стратегий власти (гл. 9) и реакции на них общественного мнения (гл. 10).
В работе существенное значение имеют приложения, содержащие публикации новонайденных исторических источников и частные исследования, связанные с темой (очерки И.М.Смилянской о восприятии Восточного Средиземноморья в русском культурном сознании XI-XVIII вв. и о миссии Конрада Тонуса в Египет, свидетельствовавшей о продолжении той российской политики на Арабском Востоке, которая родилась в ходе русско-турецкой войны 1768-1774 гг., а также исследование В.Э.Булатова о коллекции карт графа И.Г. Чернышева). Впервые по рукописям, хранящимся во Владимиро-Суздальском историко-архитектурном музее-заповеднике и в Российской Национальной библиотеке, подготовлена полная публикация замечательного Журнала капитана С.П. Хметевского[36], впервые публикуются записки Ивана Палатино о миссии Папазоли, Capo и Палатино на Балканы и в Морею, документы из канцелярии Г.А. Спиридова (РГА ВМФ) о планах и опытах государственного строительства на островах Архипелага, послание А.Г. Орлову эмира Юсуфа аш-Шихаба, помимо этого мы публикуем по рукописи Государственного Исторического музея описания поездок 1771-1772 гг. по островам Эгейского моря и по Италии участников Архипелагской экспедиции.
Реализация замыслов проекта потребовала обращения к широкой источниковой базе, которая включает источники документального происхождения (от рескриптов Екатерины и решений Совета при Высочайшем Дворе до российской и итальянской судебно-следственной документации), дипломатическую и частную переписку, мемуары, церковные проповеди и периодику России, Италии, Франции, Голландии, Британии. Далеко не все из использованных документов были опубликованы.
Поиски материалов для настоящего исследования проводились в Российском Государственном архиве древних актов (РГАДА), в котором, в частности, хранятся документы кабинета Екатерины II, в Российском государственном архиве военно-морского флота (РГА ВМФ), Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ), Государственном военно-историческом архиве (РГВИА), Военно-морском музее в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербургском архиве Института истории, в архивах Венеции, Турина, Пизы, Ливорно и Флоренции, в Национальном архиве Франции и Национальной Библиотеке Франции, в Британском Музее, во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике.
В поиске ответа на вопрос, каким мог быть общественный резонанс столь далекого от российских границ предприятия, мы обращались к анализу мемуаров[37] и повествований о «чужих землях» (трэвелогов)[38] современников Первой русско-турецкой войны.
Подробности о каждом дне продвижения российских эскадр в Средиземное море, пребывания в Архипелаге вплоть до возвращения флота в Кронштадт содержат шханечные журналы кораблей[39] и журналы, которые вели находившиеся на кораблях инженер-капитаны и инженер-поручики Карл Реан, Георг Келхен, Яков Баталзин, Максимилиан фон Пален, Михаил Можаров, кондуктор Михаил Тузов и др[40]. Эти инженер-офицеры участвовали в десантах и сооружали береговые укрепления, организовывали ремонт судов и рисовали планы морских портов, схемы построений флота, описывали как крупные сражения, так и повседневные заботы команды своих кораблей. Сохранившиеся журналы рисуют повседневные заботы участников плавания, позволяют уточнить хронологию военных действий и контактов в Средиземноморье с властями Мальты, Порт-Магона, Сицилии, Сардинии, Генуи, венецианских островов в Адриатике, описать операции, проведенные морскими силами России и ее арабских союзников[41].
Источниками для изучения пропагандистских стратегий власти наряду с рескриптами и манифестами Екатерины II, торжественными речами, одами, проповедями крупнейших церковных деятелей ее времени — стали изобразительные материалы и тексты, посвященные празднованию побед (прежде всего, Чесменской победы 1770 г.) и торжествам 1775 г. по случаю заключения мира с турками.
Значительное место в исследовании уделено анализу отечественной и европейской прессы времен Первой русско-турецкой войны. Ее сравнительное изучение позволило оценить информированность читателей, прояснить характер подачи новостей. Пресса оказалась чутким барометром, фиксировавшим изменения общественного мнения в отношении средиземноморской политики Российской империи.
В последние десятилетия ученые активно включились в обсуждение проблем взаимодействия политики, религии и культуры, методов анализа межрелигиозных и межконфессиональных взаимодействий, роли индивида в истории (в частности, личности в дипломатии). Однако средиземноморская политика Екатерины II, предоставляющая значительный материал для такого рода исследований, в данном аспекте пока не была предметом самостоятельного изучения. Вопросы вхождения России в Средиземноморье затрагивались, прежде всего, в связи с изучением военно-политического успеха Архипелагской экспедиции, а также в контексте исследования «восточного вопроса». Но религиозно-политический и культурный аспекты проблемы значительного развития не получили, хотя отчасти их касались А.Л. Зорин и В.Ю. Проскурина.
Тем не менее в изучении Архипелагской экспедиции 1769-1774 гг. сделано немало. Более других изучены вопросы внешней политики России периода подготовки и хода русско-турецкой войны 1768-1774 гг. (С.М. Соловьев, Н.Д. Чечулин, Е.В. Тарле и др. — в отечественной историографии, М.С. Андерсон, И. де Мадариага и Э. Каррер д’Анкос — в западной), военно-политической истории Архипелагской экспедиции (Е.В. Тарле, А. Петров, Ф.С. Криницин, Г.А. Гребенщикова и др), консульской службы Российской империи (В.А. Уляницкий), «Греческого проекта» (Е.И. Дружинина, О.П. Маркова, В.Н. Виноградов, Г.Л. Арш, И.С. Достян, Я. Тиктопуло и др.), русско-итальянских контактов (Дж. Берти, Ф. Вентури), русско-арабских взаимодействий (П.В. Стегний, Т.Ю. Кобищанов, М.Г. Мачарадзе). Увидевшие свет в последнее десятилетие биографии А.Г. Орлова (В.А.Плугин и О.А.Иванов)[42] содержат убедительные заключения относительно значения деятельности А.Г.Орлова в архипелагской истории.
Значительно облегчили нашу работу появившиеся в последние годы замечательные справочники по истории российского парусного флота[43] и его крупнейших деятелей[44], а также новейшее фундаментальное исследование военных историков М.С. Монакова и Б.И. Родионова «История российского флота в свете мировой политики и экономики» (М.-Кронштадт, 2006).
Между тем от внимания историков ускользнула многоплановость целей, решавшихся экспедицией, и они односторонне трактовали предназначение и результаты Архипелагской экспедиции. В частности, Н.Д. Чечулин, восхищавшийся дипломатической активностью Н.И. Панина и его усилиями по созданию «северного аккорда», отозвался о значении Архипелагской экспедиции пренебрежительно; он рассматривал действия флота лишь с точки зрения их места в общей картине военных мероприятий и оценил их как простой набег (что совпадало со взглядами на экспедицию и многих европейских историков, видевших в операциях флота лишь каперские акции). В.О. Ключевский, полагавший, что «внешняя политика — самая блестящая сторона государственной деятельности Екатерины, произведшая наиболее сильное впечатление на современников и ближайшее потомство»[45], расценивал значение Архипелагской экспедиции главным образом в военно-стратегическом ракурсе и почитал ее едва ли не за авантюру. «Нужно было иметь много веры в Провидение, чтобы послать на такое дело в обход чуть не всей Европы флот, который сама Екатерина четыре года назад признала никуда негодным», — писал В.О. Ключевский и, объясняя причину Чесменской победы, категорично заключал — просто «в Архипелаге нашелся флот хуже русского»[46].
Уже в XIX веке исследователи обратили внимание и на кажущуюся непоследовательность императрицы в определении задач и предназначения экспедиции; они объясняли это непродуманностью общей стратегии экспедиции из-за отсутствия здравого расчета («Вся экспедиция была в сущности результатом увлечения», — писал В.А.Уляницкий)[47] или поспешной ее подготовкой (многое задумав, Екатерина «на каждом шагу наталкивалась на свою неподготовленность; решив послать морскую экспедицию к берегам Морей, просила своего посла в Лондоне выслать ей карту Средиземного моря и Архипелага, также достать пушечного литейщика поаккуратнее наших», — замечал В.О. Ключевский, и т.п.)[48].
Традиция рассматривать предназначение экспедиции лишь как военной диверсии против Османской империи в «наичувствительнейшем месте» (Екатерина II) надолго закрепилась в отечественной исторической литературе. Действительно, Екатерина писала в связи с посылкой экспедиции прежде всего о военно-стратегических задачах — о том, что она подпаливала империю с четырех углов (ведя военные действия на юге России, на Кавказе, в Молдавии и Валахии и в Средиземноморье)[49]. Большинство российских военных историков высоко оценили и стратегический замысел, и результаты экспедиции, подвергнув критике лишь некоторые тактические ошибки ее командования. С легкой же руки Е.В. Тарле, чья работа увидела свет в конце Великой Отечественной войны, Архипелагская экспедиция перешла в разряд тем историко-патриотического воспитания и в этом ключе рассматривается до сих пор. Появившиеся в последние годы популярные работы А.Б.Широкорада, отличающиеся не всегда корректными и взвешенными оценками, думается, даже излишне этот патриотический настрой эксплуатируют.
Из новейших исследований, посвященных Архипелагской экспедиции, особое место занимает фундаментальная монография Г.А. Гребенщиковой[50]. Ее автору, многие годы посвятившей изучению строительства русского флота в XVIII-XIX вв., удалось собрать значительный архивный материал, ввести в научный оборот новые источники[51], уточнить важные аспекты международных отношений, связанных с русско-турецким противостоянием, детали военных акций похода Балтийского флота в Архипелаг в 1769-1774 гг., осветить повседневную жизнь российских моряков.
Вместе с тем, некоторые концептуальные заключения автора вызывают возражения. Прежде всего, в работе, на наш взгляд, незаслуженно навязчиво принижается роль греческого восстания в истории Архипелагской экспедиции и в сущности игнорируется участие греков в экспедиции[52]. Думается, выводы автора зиждутся на слабом знакомстве с литературой, посвященной истории балканских народов, в которой приведены веские аргументы в пользу того, что «албанцы», которых Г. А. Гребенщикова упорно противопоставляет «грекам», во время Архипелагской экспедиции не были только жителями этнически и конфессионально разобщенной «Албании», а «термин «албанец» или «арнаут» стал нарицательным для обозначения наемного солдата иррегулярных пехотных войск»[53]. В русской документации периода Архипелагской экспедиции можно встретить как противопоставление «греки» vs. «албанцы»[54], так и формулировку: «военнослужащие в нерегулярном войске — арнауты, албанцы, морейцы, сфациоты и протчия греки»[55]. Кстати, и Греческий легион, образованный после переезда в Россию греков, воевавших вместе с русскими в 1769-1774 гг., первоначально назывался «Албанским». Известную путаницу вносит Г.А.Гребенщикова и в понятие «Греческий проект», под которым она разумеет все попытки обозначить сотрудничество с греками с 1770 г., тогда как в литературе сложилось устойчивое понимание того, что есть «Греческий проект», и едва ли правомерно, не оговаривая специально, столь вольно использовать классические детерминанты[56].
В греческой историографии изучение Архипелагской экспедиции и ее роли в греческом национально-освободительном движении имеет более чем столетнюю традицию[57]. До настоящего времени не утрачивают своего значения серьезно аргументированные, опирающиеся на архивные источники работы К. Стефаноса и П.Контогианниса[58], специально посвященные русско-турецкой войне 1768-1774 гг. и роли в ней греков. Современные авторы опираются обычно на материал, собранный в этих двух трудах, хотя в своих оценках порой допускают значительно более решительные суждения и выводы[59]. Господствующая в греческой литературе трактовка событий Архипелагской экспедиции значительно отличается от принятой в отечественных исследованиях. Большинство греческих авторов настаивают на том, что российская императрица перед началом русско-турецкой войны 1768-1774 гг. через своих эмиссаров обещала помощь значительно большую, чем эта помощь реально была оказана. Таким образом, она напрасно обнадежила греков и балканских славян и, в конечном счете, спровоцировала их на восстание, закончившееся поражением и повлекшее жестокую расправу турок над повстанцами на Пелопоннесе в 1770 г.[60]. По нашим оценкам, такая трактовка не вполне обоснованна: с самого начала Екатерина II указывала, что грекам следует воспользоваться благоприятной обстановкой русско-турецкой войны и российским присутствием, чтобы завоевать свою свободу; к тому же российские авторы обычно доказывают, что провал операции в Морее стал итогом бегства греков-маниотов (майнотов) с поля боя и их неумения вести регулярные сражения[61]. В дальнейшем, как принято считать в греческой историографии, русские, добившись присяги в верности от жителей части Кикладских островов, вместо свободы принесли им новые поборы, беспокойства от пиратских набегов и к тому же вывезли часть античных памятников в Россию[62]. Думается, что и подобные оценки нуждаются в корректировке: на наш взгляд, источники не дают оснований считать, что установленные на островах Архипелагского княжества повинности и сборы превышали бывшие при османском правительстве, да и информация о вывозе значительного числа античных памятников кажется сильно преувеличенной (подробнее об этом см. гл. 5).
Диссонансом этим греческим позициям звучат выводы Н.Паппаса — исследователя участия греков в военных операциях России (это участие, по мнению Паппаса, и подготовило греков к национальному освобождению). Паппас считает, что хотя Россия и решала свои задачи борьбы против Османской империи, ее цели совпадали с целями греков[63], а потому Россия оказала решающее влиянии на национально-освободительную борьбу. Эмиграция в Россию также благотворно отразилась на накоплении греческих капиталов. В общем сотрудничество, основанное на взаимном интересе, завершилось в конечном итоге успехом.
В западной историографии Архипелагской экспедиции преобладают те же оценки, что и в большинстве греческой[64]. В частности, румынская исследовательница А. Камариано-Сиоран предприняла серьезные изыскания, чтобы доказать, что Екатерина II считала угнетенных греков не более чем инструментом для осуществления своих планов расчленения Османской империи, а религиозные лозунги и пророчества о «светловолосых освободителях» дали ей только дополнительные возможности для реализации этих планов. Камариано-Сиоран внимательно изучила свидетельства о деятельности российских агентов на Балканах, историю совместных русско-греческих операций в Морее весной 1770 г., просчеты сторон и пришла к выводу, что вина за поражение в Морее лежит, прежде всего, на русских, пришедших с недостаточными силами и вооружением и поспешивших при первых неудачах покинуть Пелопоннес, оставив восставших греков на погибель[65].
Впрочем, за исключением А. Камариано-Сиоран, Ф. Вентури, Ч. Чиано, Р.С. Андерсона[66] и М.С. Андерсона[67], об акциях российского флота в Восточном Средиземноморье западные исследователи пишут мало. Опыт государственного строительства на островах Архипелагского княжества в западной историографии вообще не изучался, а российская экспедиция упоминается по большей части в связи с открытием Греции западноевропейскими путешественниками и становлением идеи филэллинизма[68] или с началом национально-освободительной борьбы и влиянием на нее греческих переселенцев в Россию[69].
В итальянской историографии пребывания русского флота в Италии во время Первой русско-турецкой войны[70] концептуальная рамка задана двумя исследованиями, вышедшими на рубеже 1970-х и 1980-х гг.: третьим томом фундаментального труда Франко Вентури «II Settecento-Riformatore» («XVIII век — век реформ», 1979) и «Russia е Toscana nei secoli XVII е XVIII. Pagine di storia del commercio e della navigazione» Чезаре Чиано («Россия и Тоскана в XVII-XVIII вв. Страницы торговой и морской истории», 1980). О них подробно говорится в главе 7 настоящего издания. Из других работ необходимо выделить богатые архивными материалами монографии и статьи Дж. Берти[71], С. Виллани[72], Л. Доноло[73], М.Л. Кавальканти[74], а также блок материалов о русско-венецианских отношениях, опубликованный в первой половине XX в. (в работах А.М. Альберти[75], К. Манфрони[76], Ф. Сенеки[77], Р. Чесси[78]).
В период работы над монографией авторы получали поддержку Российского гуманитарного научного фонда (проекты 05-01-01262а, 09-04-18003е). В 2009 г. при поддержке РГНФ была предпринята экспедиция в Грецию, в Южный Пелопоннес и на острова, составлявшие в 1770-1774 гг. Архипелагское княжество. Некоторые материалы, собранные экспедицией, а также фотографии, выполненные в экспедиции Ю.Я.Яриным, Е.А.Литвин, Е.Б.Смилянской, представлены в настоящем издании.
Авторы считают своей приятной обязанностью выразить благодарность коллегам и друзьям, оказавшим неоценимую помощь в работе над книгой: Е.В. Акельеву, Г.О. Бабковой, Ю.В. Бродскому, М.И. Василенко, В.А. и Е.А. Гордеевым, А.Б. Каменскому, Г.А. Космолинской, Г.В. Ибнеевой, М.Б. Лавринович, А.С. Лаврову, Е.А. Литвин, Е.В. Никандровой (РГА ВМФ), Н.В. Назаровой, А.Ф. Строеву, С.Л. Туриловой (АВПРИ), Ханне Файнштейн, И.Л. Фомину, К.А. Хомяковой, Н.И. Шленской, Ю.Я. Ярину. Отдельная благодарность — зарубежным коллегам и друзьям Марии ди Салвио, Ингрид Ширле, Рою Робсону, Уршуле Церняк, Гуида Карпи и Стефано Виллани, а также Алессандре Андольфо, любезно предоставившей в наше распоряжение собранные ею материалы из Государственного архива Турина, греческим историкам-энтузиастам Иоаннису Василеопуло и Олимпиосу Алифиерису, сопровождавшим нас по руинам российских построек на Паросе и щедро делившимся своими материалами.
Авторы выражают также признательность сотрудникам Российского государственного архива древних актов, Российского государственного архива военно-морского флота, Архива внешней политики Российской империи, отдела письменных источников и отдела картографии Государственного исторического музея, отдела рукописей Российской национальной библиотеки, Музея книги Российской государственной библиотеки и Государственной публичной исторической библиотеки, Военно-Морского музея в Санкт-Петербурге за неоценимое содействие в многолетних изысканиях.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
С появлением на мировой арене Российского православного государства, способного противостоять Османской империи, надежды балканских народов на помощь в освобождении от мусульманского гнета стали связываться с единоверной Россией (до этих пор они искали поддержку у католических Австрии и Венеции). Петр, готовя Прутский поход, обратился с манифестом к балканским единоверцам, в котором содержался призыв к совместным военным действиям против турок. Подробнее о балканской политике Петра I см. соответствующие главы В.Н. Виноградова в кн.: «Истории Балкан, Век восемнадцатый» (М., 2004) и монографию И.И. Лещиловской «Сербский народ и Россия в XVIII веке» (СПб., 2006).
2
Здесь и далее даты всех событий, происходивших в России или на судах российского флота, приводятся по юлианскому календарю (согласно документации российских статских и военных учреждений, вахтенным журналам и т.п.). Также по юлианскому календарю приводятся даты событий, описываемых российской прессой. Двойные даты — по юлианскому/григорианскому календарям — приводятся тогда, когда время событий устанавливается на основании документов западноевропейского происхождения, когда речь идет о праздновании русских памятных дат в Западной Европе и еще в ряде случаев, когда необходимо соотнести хронологию событий европейской и российской истории. Наконец, даты по григорианскому календарю приводятся в тех случаях, когда цитируются западноевропейские дипломатические и политические документы, западные периодические издания, а также частная переписка лиц, без сомнения, пользовавшихся «новым стилем» — григорианским календарем.
3
Среди исследователей внешней политики России до известной степени такой точки зрения в настоящее время придерживается историк и профессиональный дипломат П.В. Стегний:«…выстраивая геополитические приоритеты своей внешней политики, Екатерина исходила как из собственного опыта, так и глубокого понимания сложных механизмов европейской политики. Обладая большим запасом здравого смысла и реализма, она стремилась выстраивать свою внешнеполитическую линию в зависимости от того, как складывался баланс сил в Европе, и в разные периоды своего царствования уделяла повышенное внимание то польским, то германским, то шведским делам. И тем не менее — и это важно подчеркнуть — южное, черноморское направление она рассматривала как приоритетное в традиционной дипломатической «триаде» — Швеция, Польша, Османская империя. «Сверхзадача» ее дипломатии, ее основной вектор были обращены на юго-запад: обеспечение свободы торгового мореплавания России в Черном море с последующим выходом в Средиземноморье, помощь единоверным народам Балкан и Греции оставались главными целями ее политики» (Стегний П.В. Разделы Польши и дипломатия Екатерины II. М., 2002. С. 87). (Впрочем, тезис о «помощи» единоверцам, как главной цели, нуждается в уточнении). Так это или иначе, но на южном направлении Екатерина II достигла реального прорыва, определившего развитие России на многие десятилетия.
4
Это четко обозначилось в XVII веке. См.: Орешкова С.Ф. Вступительная статья. // Толстой П.А. Описание Черного моря, Эгейского архипелага и османского флота. М., 2006. С. 11,12.
5
См.: Уляницкий В.А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке. М., 1883; Чечулин Н.Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. 1762 — 1774 гг. СПб., 1896; Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII — начало XX века. М., 1978.
6
См., напр.: Берти Дж. Россия и итальянские государства в период Рисорджименто. М., 1959; Рутенбург В.И. Культурные и общественные связи России и Италии (XVIII и XIX века) // Россия и Италия. М., 1996. Вып.2; Вентури Ф. Итало-русские отношения с 1750 до 1825 // // Россия и Италия. Из истории русско-итальянских культурных и общественных отношений. М., 1968. С. 25-50; Venturi F. II Settecento riformatore. Vol. 3: La prima crisi dell’Antico Regime (1768-1776). Torino, 1979; Данциг Б.М., Жиленко В.И. Забытые страницы из истории русско-марокканских отношений в последней четверти XVIII века // Проблемы востоковедения. 1959. № 1; Мусатова Т.Л. Россия — Марокко: далекое и близкое прошлое. Очерки истории русско-марокканских связей в XVIII — нач. XX в. М., 1990; Перминов П. Три эпизода из истории русско-арабских связей в XVIII веке // Азия и Африка сегодня. 1987. № 7,8,9.; Он же. Под сенью восьмиконечного креста. (Мальтийский орден и его связи с Россией). М., 1991; Шапиро АЛ. Средиземноморские проблемы внешней политики России в начале XIX в. // Исторические записки. М.,1956. Т. 55. А.Л. Шапиро рассматривал эволюцию средиземноморской политики России как изменение взаимоотношений с различными странами: «Одна из особенностей русской внешней политики конца XVIII — начала XIX в. заключается в значительном расширении круга средиземноморских проблем, которые вошли в орбиту внимания царского правительства. Если ранее интересы царизма в Средиземноморье в основном ограничивались «восточным» вопросом, то в последние годы XVIII в., главным образом в связи с проникновением в этот район Франции и отчасти Англии, этот вопрос стал сплетаться с рядом других вопросов: мальтийским, Ионических островов, неаполитанским, сардинским и другими» (с. 253). Согласно традиции 1950-х годов, сложившейся под давлением официальной идеологии, А.Л. Шапиро рассматривал российскую политику в регионе как оборонительную, между тем как Екатерина II стремилась стать равноправным партнером европейских держав в Средиземноморье.
7
Станиславская А.М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья. 1798-1807. М., 1962; Родзинская И.Ю. Русско-английские отношения 60-70-х годов XVIII в.: 1762-1775. Дисс…. канд. ист. наук. М., 1967; Она же. Англия и русско-турецкая война: 1768-1774 // Труды МГИАИ. Т. 23. М., 1967; Черкасов П.П. Франция и русско-турецкая война. 1768-1774 гг. // Новая и новейшая история. 1996. № 1.
8
Это восприятие четко обозначил в середине 1840-х годов В.А. Жуковский в письме к Н.В. Гоголю, равно оценивая значение пребывания Гоголя в Иерусалиме — “Святой земле Откровения”, и возможность посетить Трою — “классическую землю героических басен” (В.А. Жуковский — Н.В. Гоголю. 7 апреля 1848 г. // Переписка Н.В. Гоголя в двух томах. Сост. А.А. Карпова и М.Н. Виролайнен. М., 1988. Т.І. С.218).
9
Этого не могла не учитывать Екатерина II. Возмущаясь нежеланием Англии включить Средиземное море в число европейских морей, на которые английский король был готов распространить сферу вооруженного взаимодействия с Россией, императрица писала: «Средиземное море европейское или нет? Также Архипелаг? Первое находится между Африкою и Европою, другое — между Азиею и Европою». Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. М., 1994. Kh.XIV. С.512.
10
Даже русских купцов, чьи интересы в Магрибе, например, защищал шведский (!) консул. См.: Мусатова Т.Л. Россия — Марокко: далекое и близкое прошлое. С.12.
11
По данным, приводимым М.С. Андерсоном, в 1783 г. из 110 миллионов ливров внешнеторгового оборота Османской империи 60 миллионов приходилось на Францию. Такое же значение, какое для Франции играл Левант, для Британии имела торговля с Россией. См.: Anderson M.S. Great Britain and the Russian Fleet, 1769-1770 // Slavonic and East European Review, 31 (1952/1953). P. 149.
12
Вентури Ф. Неаполитанские литературные отклики на русско-турецкую войну (1768-1774) // XVIII век. С6.10. Л.: Наука, 1975. С. 119-126.
13
Подробнее см.: Constantine D. Early Greek travelers and the Hellenic Ideal. Cambridge, 1984; Augustinos O. French Odysseys. Greece in French Travel Literature from the Renaissance to the Romantic Era. Baltimore, 1994; Osborn J.M. Travel literature and the Rise of Neo-Ellenism in England // Bulletin of the New York Public Library. 1963. № 67. P. 279-300.
14
Успенский Б.А. Восприятие истории в Древней Руси и доктрина «Москва — Третий Рим» // Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб., 2002. С. 89-148.
16
В «Послании константинопольского патриарха Антония IV московскому великому князю Василию I Дмитриевичу» (1393 г.) запрещалось московскому митрополиту «поминать божественное имя царя в диптихах» (имелся в виду московский князь Василий I), поскольку существует «“один только царь во вселенной” и им является византийский император — “василевс ромеев” византийский император» (См. Синицина Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция средневековой концепции. XV-XVI вв. М., 1998. С. 61).
18
См.: Ерусалимский К.Ю. История на посольской службе: дипломатия и память в России XVI в. // История и память. Историческая культура Европы до начала нового времени. М., 2006. С. 664-731.
19
Представление о праве на «византийское наследство» возникло благодаря браку Ивана III с Софьей Палеолог не в русских, а в итальянских политических и церковных кругах и использовалось в целях вовлечения Московского царства в совместные действия против Османской империи (см.: Синицина Н.В. Третий Рим. С. 216-219; Макарий (Булгаков), митрополит московский и коломенский. История русской церкви. М., 1996. Кн. IV. Ч. 2. С. 191).
20
Так, Иван IV, вероятно, ощущая недостаток законности в акте своего венчания московским митрополитом, а не вселенским патриархом, обратился в 1557 г. к константинопольскому патриарху с просьбой дать ему благословенную грамоту на царство, сопроводив свое послание немалыми дарами. Ответ пришел в 1562 г. с грамотой, подписанной патриархом и иерархами константинопольского патриархата, благославлявшей Ивана IV именоваться царем законным и правовенчанным. Возможно, само это признание толкнуло восточных иерерхов на сближение с Москвой. Во всяком случае, в 1586 г. антиохийский патриарх Иоаким (несомненно, не без благословения вселенского патриарха, в чью епархию он направился) после посещения Галиции испросил у царя разрешение посетить Москву. Это был первый визит восточного патриарха в Московское государство. Царь Федор принял его с великим почетом и обратился с просьбой способствовать учреждению в Москве патриархата. Иоаким, выразив благодарность за милостыню, получаемую от царя восточными церквами, согласился с тем, что в Москве «пригоже» быть патриарху, но оговорился, что решение должен принять собор всех восточных патриархов и иерархов Афона и Синая. Спустя два года, в 1588 г., прибывший за милостыней вселенский патриарх Иеремия участвовал в учреждении в Успенском соборе Кремля патриаршего престола и избрании митрополита Иова патриархом, а в 1590 г. Собор восточных патриархов утвердил избрание Иова и право московского собора впредь поставлять на престол своих патриархов. См.: Макарий (Булгаков). История русской церкви. Кн. IV. Ч. 2. С. 45,46,175.
21
Синицына Н.В. Третий Рим. С. 302. Подробный анализ изменений, которым подверглась доктрина Филофея в Уложенной грамоте и изречениях Иеремии, произведен Н.В. Синициной (Там же. С. 299-302).
22
Каптерев Н.Ф. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. Изд. 2. Сергиев Посад, 1914. С. 350.
23
Хождение купца Василия Познякова по Святым местам Востока // ППС. СПб., 1887. Т. 6. Вып. 3 (18). С. 6.
25
В комментариях к «Хождению» Василия Познякова (по-видимому, Х.Лопарева) содержится перечисление наиболее известных авторов толкований и предсказаний, начиная с Мефодия Патарского (IV в.), Хозроя Великого (531-579), Максима Исповедника (ум. около 662 г.), императора Льва Философа (886-912) и т.д., завершая надписью на гробнице императора Константина.
26
Хождение купца Василия Познякова. С. 80-81. Повесть о падении Царьграда (Нестора Искандера) передает эти предсказания: «аще вся прежде реченная Мефодием Патаромскым и Львом Премудрым, и знамения о граде сем съверынитися имут пишут бо: русии же род с прежде создательными всего Измаилта победят и Седмохолмаго приимут с прежде законными его». (Потомками библейского Измаила, сына Агари; измаильтянами в древнерусской традиции именовали мусульман).
28
См.: Панченко К.А. Османская империя и судьбы православия на Арабском Востоке (XVI — начало XIX века). М., 1998. С. 84-85.
29
См.: Каптерев Н.Ф. Характер отношений России к православному Востоку. С. 373-375. (Еще Филофей в упрек латинам писал: «Аще убо Агарины внуци Гречьское царство приаша, но веры не повредиша, ниже насильствуют грекомъ от веры отступати», а в связи с этим среди православных Османской империи было даже распространено представление о том, что правление султана лучше, чем католиков).
30
О попытках взаимодействия России с балканским православным населением см.: Там же. С.375-379; Виноградов В.Н. Трагедия на реке Прут // История Балкан. Век восемнадцатый. М., 2004. С. 55-63; Лещиловская И.И. Петр I и Балканы И Вопросы истории. 2001. № 2.
32
Отзвуком на эти споры стал рассказ Леонтия Зеленского о его встрече в Палестине в 1765 г., за три года до начала русско-турецкой войны, с аккским архиепископом Филофеем, знакомым ему с 1751 г. по совместному пребыванию в Сече Запорожской. Аккский владыка задал Леонтию вопрос: «Для чего мы не отнимаем у турков Греции, и отняв, отдадим ли ее грекам владеть по прежнему, поставив и от греков императора?» А далее последовали расспросы владыки о состоянии российской казны, правосудия, роли заслуг и личных качеств в присвоении чинов в России, точно владыка примерялся, каково будет жить при российском царе. (.Леонтий Зеленский. Письма монаха Полтавского монастыря о. Мартиниану. АВПРИ, ф. Библиотека Азиатского департамента. Оп. 506. Д. 7. Т. 2. Л. 55.).
34
Прежде всего в многочисленных Сборниках Императорского российского исторического общества (С6РИО), выпусках Морского сборника, многотомных Материалах для истории русского флота, в исторической и общественно-литературной периодике.
35
Отметим, прежде всего, монографию Г.А. Гребенщиковой, работы П.В. Стегния, Т.Ю. Кобищанова, А.Б. Широкорада и др.
36
Журнал С.П. Хметевского впервые был с сокращениями опубликован в 1855 г. Н.А. Некрасовым в журнале «Современник» по утраченной ныне рукописи. В ОР РНБ сохранилась лишь ее писарская копия середины XIX в. Прижизненная рукопись Хметевского хранится во Владимиро-Суздальском музее-заповеднике.
37
Наиболее информативными и давно известными являются мемуары и дневники участников Архипелагской экспедиции — С.К. Грейга, Ю.В. Долгорукова, С.П. Хметевского, С. Плещеева, В. Весли (или Т. Ньюберри). Давно оценены исследователями и мемуарные записи Клода Рюльера, пребывавшего французским поверенным в делах в Санкт-Петербурге в 1762 г. и впоследствии имевшего обширные источники информации. Записи Рюльера легли в основу его знаменитой «Истории анархии в Польше», содержащей значительный материал не только о разделах Польши, но и о секретных страницах екатерининского средиземноморского демарша. Однако в целом изучение мемуарной литературы, затрагивающей период русско-турецкой войны 1768-1774, показало весьма ограниченную степень информативности мемуарных свидетельств. Из четырех десятков изданных мемуарных записок о 1760-х — 1770-х гг. в 19-ти об Архипелагской экспедиции вообще не упоминается, в 11 о ней сказано бегло и то более в связи с торжествами 1775 г. по случаю заключения мира, и только в 9 записках участников сражений сохранились развернутые повествования о морском походе и об увиденных землях (для сравнения отметим, что происходившим в это же время Пугачевщине и Чумному бунту специально посвящены по меньшей мере по 8 мемуарных сочинений, не говоря о многочисленных упоминаниях).
38
Коковцев М.Г Описание Архипелага и варварийскаго берега, изъявляющее положение островов, городов, крепостей, пристаней, подводных камней и мелей; число жителей, веру, обряды и нравы их с присовокуплением древней истории, и с тремя чертежами. СПб., 1786; Описание Архипелага, составленное Г.Л. Паш ван Криненом и Путешествие из Ливорно в Рим отправленных от Спиридова флота лейтенанта Суховатова, адьютанта Ржевского, мичмана кн. Голицына, поручика Жукова 1772 г. (см. Приложение 6,7). См. также: Bruce of Kinnaird /. Travels to discover the source of the Nile in the years 1768,1769,1770,1771,1772, and 1773. Edinburgh & London, 1790. Vol. 1-5; Choiseul-Gouffier. Voyage pittoresque de la Grece. Paris, 1782. Vol. 1; Volney C.-F. Voyage en Syrie et en Egypte, pendant les annees 1783,1784 Sc 1785. Paris, 1787. Vol.l, 2.
39
Хранятся в РГА ВМФ. Частично введены в научный оборот Е.В. Тарле (Тарпе Е.В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг // Академик Е.В. Тарле. Сочинения. М., 1959. Т. 10. Стр. 11—91) и Г. А. Гребенщиковой (Гребенщикова Г.А. Балтийский флот в период правления Екатерины II. Документы, факты, исследования. СПб., 2007). В настоящем издании наряду с опубликованными использованы материалы вахтенного журнала шебеки «Греция» (РГА ВМФ. Ф. 870. On. 1. Д. 1149) периода похода к берегам Палестины.
41
Журналы инженер-офицеров флота были впервые широко использованы: Петров А. Война России с Турцией и польскими конфедератами с 1769 по 1774 год. СПб., 1866-74. Т. 1-5.
42
Ппугин В.А. Алехан, или человек со шрамом. Жизнеописание графа Орлова-Чесменского. М., 1996; Иванов О.А. Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский в Москве. М., 2002.
50
Гребенщикова Г.А. Балтийский флот в период правления Екатерины II. Документы, факты, исследования. СПб.: Наука, 2007.
51
К сожалению, увлеченная блестящими архивными находками, автор упустила из вида тот факт, что многие из цитируемых ею архивных дел были опубликованы еще в XIX в. (АГС, Переписка Панина и Орлова и др.), равно как и превосходно известные в литературе мемуары С.П. Хметевского и Ю.В. Долгорукова, которые автор «обнаружила» в Отделе рукописей РНБ. Палеографические характеристики используемых Гребенщиковой рукописей также иногда вызывают недоумение.
52
Автор ошибочно полагает, что участие греков было минимальным, а их численность едва ли превышала несколько десятков. См., например: Гребенщикова Г.А. Указ. соч. С. 276.
54
Например, см. донесение капитана Петра Бешенцова о том, что к нему был направлен матросом грек Вангели Аламан, принесший присягу, а его опознал капитан албанцев, который сообщил, что Аламан “не грек, а албанец и служил в ево албанской капитанской службе и из оной самовольно отлучился» (Февраль 1771 г. — РГА ВМФ. Ф. 190. On. 1. Д. 5. Л. 331). Н. Паппас приводит доводы в пользу того, что в албанское войско входили черногорцы, сербы, маниоты Пелопоннеса, албанцы, выходцы из Закинтоса и Кефаллонии (Pappas N.C. Greeks in Russian military service in the late eighteenth and early nineteenth centuries. Thessaloniki, 1991. P. 73).
56
В частности, недоумение вызывает вывод о том, что «в марте 1771 г. императрица поставила финальную точку в «греческом проекте» (с.356), тогда как известно, что настоящий «Греческий проект» был изложен Екатериной в письме к Иосифу II лишь в 1782 г.
57
Авторы выражают благодарность Е.А.Литвин, помогавшей в работе с греческой историографией и сделавшей переводы с греческого для настоящего издания.
58
Στέφανος Κ. Ανέκδοτα έγγραφα αποσταλέντα προς τους κατοίκους των Κυκλάδων κατα την υπο των Ρώσων κατοχήν. Aθήνησιν, 1878; Kοντογιάννης Π.N. Oι Έλληνες κατά τον πρώτον επί Aικατερίνης B' Pωσοτουρκικόν πόλεμον 1768–1774. Aθήνα, 1903.
59
Специально греческой историографии посвящена работа: Ροτζώκος Ν. Β. Εθναφύπνιση και εθνογένεση: Ορλωφικά και ελληνική ιστοριογραφία. Αθήνα, 2007.
60
Это восстание часто по именам братьев Орловых называют «Орлофика». См., например: Σάθας K. Tουρκοκρατούμενη Eλλάς, 1453–1821. Aθήναι, 1869; Σακελλαρίου M.B. H Πελοπόννησος κατά την δευτέραν Tουρκοκρατίαν, 1715–1821. Aθήνα, 1939; Γριτσόπουλος Τ. А. Τα Ορλωφικά. Η εν Πελοποννήσω επανάστασις του 1770 και τα επακόλουθα αυτής. Αθήναι 1967; Κουγέας Σ. Συμβολαί εις την ιστορίαν της υπό τους Ορλώφ Πελλοποννησιακής Επαναστάσεως (1770) // Πελοποννησιακα. 1956. № 1. σελ. 50–107 и др.
61
Различные оценки см.: Арш Г.Л. Греция: Торговля. Просвещение. Война 1768-1774 гг. Восстание в Морее // История Балкан. Век восемнадцатый. С. 439; Гребенщикова Г.А. Балтийский флот в период правления Екатерины II. С. 246-257.
62
Πασχάλη Δ. Αι Κυκλάδες υπό τους Ρώσους (1770–1774). Μετ`ανέκδοτων έγγραφων. // Επετηρίς Εταιρείας Κυκλαδικών Μελετών. 1961. №1. Σελ. 234–292)
64
См., например: Constantine D. Early Greek travelers and the Hellenic Ideal. P. 168-187; Pappas N.C. Greeks in Russian military service in the late eighteenth and early nineteenth centuries. P. 67-70.
65
Camariano-Cioran A. La Guerre Russo-Turque de 1768-1774 et les Grecs //Revue des etudes sud-est européennes. Bukarest, 1965. T. III. № 3-4. P. 513-547.
67
Британский историк М.С.Андерсон в начале 1950-х гг. обратился к истории Архипелагской экспедиции Екатерины II в связи с анализом российско-британских отношений, и его заключения, основанные на архивных источниках и публикациях британской прессы, показывают, что значительная британская помощь в реализации екатерининских планов, дорого стоившая Британии, по сути ничего для Соединенного королевства не дала: укрепив политический и военный вес России, Британия не получила в ее лице верного союзника, а, напротив, значительно обострила собственные отношения с Портой. См.: Anderson M.S. Great Britain and Russian Fleet, 1769-70 /Slavonic and East European Review, 31 (1952/1953). [New York], 1952/53. C. 148-163; Anderson M.S. Great Britain and Russo-Turkish War of 1768-74 // English historical Review. [New York], 1954. Vol. XIX (№270). C. 39-58; Anderson M.S. Britain’s discovery of Russia, 1553-1815. [New York], 1958.
68
См., например: Constantine D. Early Greek travelers and the Hellenic Ideal. Cambridge, 1984; Augustinos O. French Odysseys. Greece in French Travel Literature from the Renaissance to the Romantic Era. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1994; Navari L., Konstantinos S. Greek Civilization through the Eyes of Travellers and Scholars. Oak Knoll Press, 2004; Rawson E. The Spartan Tradition in European Thought. Oxford: Clarendon Press, 1969; Roessel D. In Byron’s Shadow. Modern Greece in the English and American Imagination. NY, 2002.
69
Из последних работ, содержащих обширную библиографию по этому вопросу, см.: Pappas N.C. Greeks in Russian military service in the late eighteenth and early nineteenth centuries.
70
Мы сознательно опускаем в данном случае работы, посвященные русско-итальянским связям в целом, концентрируя свое внимание лишь на исследованиях по истории интересующего нас краткого временного отрезка — 1768-1774 гг. Общую библиографию работ о русских в Италии см., например: Todeschini М.Р. Russi in Italia dal Quattrocento al Novecento. Bio-bibliografia descrittiva. Mon-calieri, 1997; Справка о документах по истории отношений между Италией и Россией, хранящихся в некоторых государственных архивах Италии // Россия и Италия. Из истории русско-итальянских культурных и общественных отношений. М., 1968. С. 407-452.
72
Villani S. Ambasciatori russi a Livorno e rapporti tra Moscovia e Toscana nel XVII secolo // Nuovi Studi Livornesi. Vol. XV (2008). P. 37-96.
73
Donolo L. II conte Aleksej Orlov e il pittore Jacob Philipp Hackert a Livorno, teatro virtuale della battaglia di Cesme // Nuovi Studi Livornesi. T. IX (2001). P. 107-143.
74
Cavalcanti M.L. Le relazioni commerciali tra il regno di Napoli e la Russia, 1777-1815. Fatti e teorie. Geneve, 1979.
75
Alberti AM. Venezia e la Russia alia fine del secolo XVIII (1770-1785) // Archivio Veneto. 1931. Vol. X.
76
Manfroni C. Documenti veneziani sulla campagna dei Russi nel Mediterraneo 1770-71 // Atti del Reale Istituto Veneto di Scienze, Lettere ed Arti. T. LXXII. P. II. Venezia, 1912-1913; Manfroni C. La campagna nava-le russo-turca (1770-1771) // La Rivista Marittima. Roma, 1913. Quarto Trimestre. Vol. 4 (Dicembre).
