Транзиция

Иэн Бэнкс, 2009

Тэмуджин О, Эдриан Каббиш и Философ – транзиторы всемогущей теневой организации «Надзор», перемещающиеся между параллельными реальностями и вмешивающиеся в события, увеличивая влияние организации на мир. Миссис Малверхилл и Пациент 8262 – бывшие транзиторы, которые сомневаются как в самом «Надзоре», так и в правильности его действий. Их противостояние протекает в мире, застывшем между падением Берлинской стены и финансовым кризисом 2008 года. Такому миру нужна помощь. Но должна ли это быть помощь «Надзора»?

1

Пациент 8262

На мой взгляд, я поступил весьма умно, сделав все возможное, чтобы в итоге попасть сюда. Впрочем, не я один склонен считать свои поступки разумными, не так ли? К тому же в прошлом эта уверенность в собственной дальновидности слишком уж часто предваряла горькое осознание, что дальновидности мне все-таки не хватило. Что ж, посмотрим…

У меня удобная койка, врачи и сиделки относятся ко мне неплохо — с профессиональным холодком, который конкретно в моем случае куда предпочтительнее чрезмерного внимания. Кормят приемлемо.

Здесь, в палате, у меня уйма времени для размышлений. Возможно, именно размышления даются мне лучше всего. Как и другим людям. Человечеству как виду. Это наш конек, наша сверхспособность; это возвышает нас над стадом. Во всяком случае, мы любим так думать.

Как же приятно, когда о тебе заботятся, ничего не требуя взамен! Какая невиданная роскошь — спокойно предаваться мыслям, когда никто не мешает!

Я лежу совершенно один в маленькой квадратной комнатке с белеными стенами, высоким потолком и большими окнами. Койка у меня старенькая, со стальным каркасом, регулируемым вручную подголовником и складными боковыми поручнями, защищающими пациента от падения. Чистейшие простыни сияют белизной, подушки слегка комковатые, зато отлично взбиты. На полу — глянцевитый бледно-зеленый линолеум. Видавшая виды прикроватная тумбочка да простенький стул с черным металлическим каркасом и сиденьем из потертого красного пластика — вот и вся мебель. Над единственной дверью, ведущей в коридор, — окошко в форме веера.

За высокими, от пола до потолка, окнами виднеется декоративный балкончик с железной решеткой. Между прутьев можно разглядеть лишь полосу газона и рядок деревьев, а за ними — мелкую речку, которая блестит на солнце, когда свет падает под нужным углом. Сейчас листопад, поэтому реку видно лучше. Я различаю лес на дальнем берегу.

Моя палата на втором — верхнем — этаже клиники. Однажды я видел, как по реке проплывает лодка с двумя-тремя пассажирами; порой за окном порхают птицы. Как-то раз высоко в небе пролетел самолет, оставив длинный белый след, похожий на кильватер. На моих глазах он медленно расползался, кучерявился и краснел от закатных лучей.

Думаю, в клинике мне ничто не угрожает. Здесь меня искать не догадаются. Во всяком случае, я на это надеюсь. Я рассматривал и другие убежища: юрту, затерянную в бескрайней степи, где с тобой лишь большая семья да ветер; многолюдные и смрадные фавелы на крутом холме, пропахшие всеми сортами пота, звенящие от ругани, плача младенцев и нестройной музыки; палатку среди величественных развалин монастыря на Кикладах ^[2], где я прослыл бы эксцентричным отшельником; туннели Манхэттена — приют скитальцев с тяжелой судьбой…

Есть много, очень много мест — и потаенных, и у всех на виду, — где меня никогда не стали бы искать, однако преследователи хорошо меня изучили, а значит, могут догадаться, куда я направлюсь, даже раньше, чем я сам. К тому же вписаться в окружение, вжиться в роль довольно непросто. Этническая принадлежность, физиогномика, цвет кожи, язык, навыки — нельзя упустить ни единой детали.

Мы, люди, привыкли друг друга классифицировать. Этих — сюда, тех — туда; даже в огромных городах, по праву именуемых «плавильными котлами», мы сбиваемся в группы по анклавам и кварталам, где живем в комфорте среди тех, чьи традиции и культура нам близки. Порой наша чувственная природа, генетически заложенная тяга к странствиям и экспериментам, жажда экзотики или хотя бы простого разнообразия приводят к неожиданным связям и смешанному потомству, но в конечном итоге стремление все ранжировать и вешать ярлыки неизменно возвращает нас к базовым настройкам. Поэтому спрятаться так сложно. Я, светлокожий мужчина европеоидной расы — по крайней мере, на вид, — не стану скрываться там, где буду бросаться в глаза.

Дальнобойщик. Вот прекрасная маскировка. Колесишь себе на фуре по Среднему Западу США, по канадским, аргентинским или бразильским равнинам, ведешь автопоезд с прицепами по пустыням Австралии… Прячешься в постоянном движении, почти не контактируя с людьми. Еще вариант — стать матросом или коком на контейнеровозе, что бороздит морские просторы с небольшим экипажем на борту, ежедневно курсируя между огромными, автоматизированными, почти безлюдными терминалами вдали от городских центров. Разве отыщешь человека, чья жизнь настолько далека от оседлой?

Тем не менее я здесь. Выбор сделан; иного у меня теперь нет. Нужно смириться. Я заранее наметил маршрут, придумал способ, нашел средства и людей, которые помогли мне стать невидимым и безвестным. Прикинул, как поступят мои преследователи и как их перехитрить, и, наконец, когда план был продуман до мелочей, — воплотил его в жизнь.

И вот я здесь, лежу и размышляю.

Транзитор

Другие рассказывали, что с ними это случается в один миг, в промежуток между ударами сердца или даже во время самого удара. Всегда есть внешний признак: легкая дрожь или озноб, ощутимая судорога, порой — встряска, словно от электрического разряда. Как поведал один мой знакомый, сперва ему кажется, что краем глаза он видит нечто неожиданное или опасное, затем резко поворачивает голову и чувствует болезненный укол в шее, как будто по ней пробегает ток. В моем случае все происходит чуточку несуразнее: я чихаю.

Вот и сейчас чихнул.

Могу только догадываться, как долго я просидел на веранде того маленького кафе в третьем округе Парижа, дожидаясь, когда подействует препарат, и погрузившись в сон наяву — необходимый этап перед тем, как отправиться в желаемое место. Несколько секунд? Пять минут? Надеюсь, я оплатил счет. Вообще-то это не моя забота — я не он, да и он все равно никуда не денется, — однако я беспокоюсь.

Придвинувшись к столику, я внимательно его рассматриваю. На небольшом пластмассовом подносе — чек и горка монет. Сдача. Франки, сантимы. Не евро. Что ж, пока все в порядке.

Я чувствую острое желание передвинуть предметы на столике. Сахарница должна стоять строго по центру, а чашка из-под эспрессо — на линии между сахарницей и мной, ровно посередине. Лоток со сдачей справа от сахарницы я не трогаю: он прекрасно уравновешивает подставку со специями слева. Только сейчас, составляя из предметов эту приятную композицию, я обращаю внимание, что запястье и тыльная сторона ладони, торчащие из рукава моего пиджака, — темно-коричневые. А еще подмечаю, что соорудил на столике некое подобие креста. Я озираюсь по сторонам, разглядывая модели машин и трамваев, одежду пешеходов. Как я и думал, я в иудейско-исламской реальности — надеюсь, в той, что нужно. Я мигом перестраиваю предметы на столе в символ, который там, откуда я прибыл, назвали бы «пацификом». С облегчением вздохнув, откидываюсь на спинку стула. Вряд ли меня примут за христианского террориста, но осторожность не повредит.

А вдруг я все-таки похож на террориста? Я роюсь в нагрудной сумке — подобно большинству людей вокруг, одет я в шальвар-камиз ^[3] без единого кармана — и достаю предмет, который еще несколько секунд/минут назад был моим айподом. Теперь это портсигар из нержавеющей стали. Притворяясь, будто раздумываю, не закурить ли сигаретку, я изучаю свое отражение в полированной крышке.

Вновь облегчение: на христианского террориста я не похож. Выгляжу так, как обычно выгляжу с таким цветом кожи, а по большому счету — всегда, независимо от расы и типажа. Иными словами, благовидно и неприметно. Не урод, но и не красавец, что вполне приемлемо. Я смотрюсь заурядно. Заурядность мне только в плюс: она дарует безопасность, растворяет в толпе. Идеальная маскировка.

Так, надо свериться с часами. Нельзя об этом забывать. Я сверяюсь. Все в порядке.

Я не закуриваю. Не хочется. Очевидно, я не перенес эту привычку в новое воплощение. Я возвращаю портсигар в перекинутую через плечо сумку, заодно убедившись, что в отдельном, застегнутом на молнию внутреннем кармашке лежит коробочка-таблетница из золоченой бронзы. И вновь прилив радости! (Коробочка перемещается всегда, но каждый раз я беспокоюсь. Чего уж там, я постоянно на нервах. Во всяком случае, мне так кажется.)

Судя по удостоверению личности, меня зовут Аймен К’эндс. Что ж, имя вполне подходящее. Аймен — хай, мэн! Привет, рад познакомиться.

Теперь проверим языки. Французский, арабский, английский, хинди, португальский и латынь. По верхам — немецкий и современный монгольский. А вот китайского не знаю вовсе. Необычно.

Я опять откидываюсь на стуле, а ноги в объемистых шароварах располагаю ровно напротив перекрестья ножек, поддерживающих стол. Несмотря на равнодушие к сигаретам, я замечаю у себя — не в первый раз, между прочим, — признаки слабого обсессивно-компульсивного расстройства, которое, пожалуй, раздражает и отвлекает ничуть не меньше тяги к курению, пусть и не столь губительно для здоровья (впрочем, какое мне дело до чьего-то там здоровья?).

Надеюсь, степень ОКР у меня легкая. Хотя с чего я это взял? Возможно, отнюдь не легкая. (Ладони кажутся липкими, как будто их следует помыть.) Вероятно, у меня тяжелое ОКР. (В этом кафе еще многое можно почистить, передвинуть, выровнять.) Есть о чем беспокоиться. Похоже, я в принципе человек беспокойный. И это еще один повод для беспокойства.

Ну ладно, не целый же день тут сидеть! Я здесь не просто так: меня вызвали. И не кто-нибудь, а Сама. Головокружение, сопровождавшее транзицию, прошло; причин медлить нет. Нужно встать и идти, что я и делаю.

Эдриан

Обычно я всем говорю, что вырос на улицах Ист-Энда ^[4]. Помогал отцу торговать угрями. А мать работала в баре официанткой. Но все это враки, чушь собачья. Я просто говорю то, чего от меня ждут. Жизнь научила, знаете ли: людям нравятся байки. Говори то, что от тебя хотят услышать, — и добьешься многого. Конечно, нужно знать меру и разбираться в окружающих, однако… ну вы поняли.

Ясное дело: увидеть, чего от тебя ждут, и потом это озвучить может любой кретин. Вся смекалка, весь бонус — в том, чтобы угадать, что людям нужно, еще до того, как они сами поймут. Это реально ценится, а значит, окупается. Такая вот сфера услуг. А говорок у меня, между прочим, выходит шикарный. Крайне убедительный. Вы бы только слышали! Я про ист-эндский говорок, если что. И россказни про уличную торговлю. Я охрененно кошу под «своего в доску», так и знайте. Едем дальше.

По правде говоря, я вырос на севере. В одном из угрюмых городков, где всё в саже, да и вообще мрак полный. Какой именно городок — не важно. Думаю, вы согласитесь, что все они под одну гребенку, так что какая разница, назову я вам его или нет? Слишком многого хотите! Делайте, как я: включайте фантазию.

В общем, мой отец был шахтером, прежде чем они стали исчезающим видом — спасибо Святой Маргарет (ну и, может быть, королю Артуру ^[5]; зависит от ваших взглядов). Мама работала в парикмахерской.

Я всерьез считаю Тэтчер святой, хотя в родном городишке называть ее так я бы поостерегся (еще один повод пореже туда ездить). Блин, ну кто в здравом уме захочет всю жизнь горбатиться под землей? Да никто! Старушка Тэтч всем сделала громадное одолжение. Даешь памятник Тэтчер на месте каждой шахты!

Ладно, проехали. Даже когда я был мелким, та история уже быльем поросла. Но только для меня. Другие трещали об этом постоянно, как будто всё случилось вчера.

Мы занимали половину двухквартирного дома, так что рядом, как вы догадываетесь, жила другая семья. Правда, нам не дозволялось даже заикаться о ее существовании, ведь сосед — в прошлом один из ближайших отцовских приятелей — вступил в Демократический союз британских горняков (или как-то так) и был штрейкбрехером, что, по мнению моего старика, хуже убийства и растления малолетних. Лишь однажды отец чуть меня не ударил — когда застукал за разговором с соседскими близнецами.

В общем, не хотел я всю жизнь там торчать. Едва окончив школу, я рванул по автостраде в поисках большого и разгульного города: чем больше и разгульнее, тем лучше. Где-то на месяц задержался в Манчестере. Было любопытно, но я не остался и двинул южнее. По трассе М6 — прямиком в Лондон. Столичный шик, все дела. Только Лондон мне и подходил. Во всяком случае, по эту сторону Атлантики. Думаю, и Нью-Йорк сгодился бы, хотя благодаря таким ребятам, как я, Лондон стал куда круче Нью-Йорка.

Нет, я вроде как понимаю людей, которые выросли в большом городе и отказываются его покидать. Но зачем прозябать в деревне? Можно оставаться на месте из-за теплых чувств — потому что приятели рядом и так далее, — но только если ваш город по-настоящему крут и жизнь в нем бурлит. Иначе, согласитесь, как-то по-лузерски. Сидя дома, вместо того чтобы отправиться куда-нибудь, где ярко, интересно и куча возможностей, вы отдаете своему городку больше, чем получаете взамен. Чистый убыток, смекаете? Нет, если вам нравится «вносить ценный вклад в местное сообщество» или вроде того, — валяйте, хренов флаг вам в руки. Только не надо отрицать, что вас используют. Многие заливают про любовь к родине и преданность корням, но это же бред, ей-богу! Еще один способ заставить людей делать то, что им невыгодно. Преданность — для лохов.

Короче, перебрался я в солнечный Лондон. Именно солнечный — по сравнению с Манчестером и моим родным городком. В первый же день я купил себе темные очки. Да-да, купил, на кровно заработанные. Короче, в Лондоне было тепло и как-то по-курортному, что ли. Плюс полно девчонок и возможностей.

Я снял квартиру с приятелем из родного города, устроился барменом в Сохо, нашел себе подружку или даже двух. Я потихоньку обзаводился связями и учился быть полезным для определенных людей, которые ценят, когда у тебя хорошо подвешен язык, да и вообще все схвачено.

Как говорится, хочешь жить — умей вертеться. И выкручиваться тоже. А еще лучше — когда выкручиваться тебе помогают другие.

Позже я начал подгонять денежным мешкам мешочки иного толка. В Сохо полно артистичных натур, а люди творческие не прочь припудрить носик — если понимаете, о чем я. Креативщикам без этого никак. Во всяком случае, в те годы. В число креативщиков я в первую очередь включаю финансовых гениев со всеми их ультранавороченными Стратегиями и Проектами. У них есть средства, чтобы подсесть по-крупному.

Так что в каком-то смысле я пробивался наверх. Ну и вроде как двигался вперед. Вперед — это на восток, куда стекаются бабки. В восточные кварталы Сохо, а еще точнее — в Сити и Кэнари-Уорф, где гнездится много птах высокого полета. Как говорится, «следуй за деньгами» ^[6]. Вот я и последовал.

У меня с самого начала был план, как компенсировать отсутствие так называемого «высшего образования» и громкой фамилии (избежав при этом безвременного появления цифр после этой самой фамилии). Что обычно делают люди, занюхнув дорожку-другую? Правильно, начинают трепаться. Трещат без умолку. Самые напыщенные хвастаются, а такими были почти все, кому я толкал дурь.

Если постоянно напрягаешь мозг, делаешь деньги, просчитываешь риски, вкладываешь средства и так далее — ни о чем другом говорить не будешь, согласны? Еще бы! Этих парней распирает от тестостерона и собственной гениальности, так что, ясное дело, они болтают о своих планах, успешных сделках, заработанных деньгах, будущих аферах и прочих нюансах профессии.

А значит, человек, оказавшийся рядом, когда у них развязался язык (особенно тот, в ком они не видят ровню или конкурента и поэтому считают вполне безобидным; свой парень и к тому же безотказный поставщик их любимых расслабляющих веществ), может услышать много любопытного, смекаете? И если он еще притворится чуть более тупым и недалеким, чем по факту, а сам тем временем будет все подмечать и мотать на ус, то узнает много важного. Причем не просто важного, а прибыльного — при условии, конечно, что имеет подход к нужным людям и в нужное время подсовывает им нужные сведения.

Если вкратце — я просто был полезным. Говорю же, что работаю в сфере услуг. А когда уже знаешь несколько секретов, удивительным образом получаешь доступ и к другим. Люди охотно продают чужие тайны, не понимая, что при этом подставляют и себя, особенно если считают тебя союзником, недооценивают или все сразу. Потихоньку я оказался в положении, когда уже мог попросить небольшую услугу в обмен на услугу. Как выразились бы мои новые друзья, я применял финансовый рычаг, чтобы добыть полезный опыт, рекомендации, своего рода протекцию и некий рабочий капитал.

Еще какое-то время спустя я перешел из дилеров в трейдеры. Променял порошок на акции, а тому, что вдыхают из свернутой банкноты, предпочел банкноты как таковые. Чертовски мудрое решение, скажу я вам.

Нет, не подумайте. Наркотики — прекрасный бизнес, кто ж спорит. Прибыльный как в трудные времена, так и в безоблачные. Не зря же люди спускают столько бабок на дурь, не боясь даже тюрьмы?

Тем не менее, если пораскинуть мозгами, дилерство — работенка довольно отстойная. Все время осторожничаешь; часть прибыли уходит на то, чтобы умасливать ребят в форме. Доход, конечно, все равно огромный, но из-за этого бизнес притягивает крупных, опасных игроков. А если ты мертвый — на кой черт тебе деньги?

Раз уж ввязался в это дело — успей выйти, пока еще целы яйца и не перерезано горло, и двигай дальше своей дорогой. Так сделает любой, у кого есть хоть капля мозгов. Используй это как трамплин и займись чем-то столь же прибыльным, но менее опасным. Так делают умные люди. Так поступил и я.

Поразительно, как многого можно достичь, если найти свое место и стать полезным для других.

Мадам д’Ортолан

Мадам д’Ортолан сидела в оранжерее сама не своя. Ее обвинили в расизме! Да еще и человек, которого она не смогла сию же секунду наказать за дерзость. Подумать только — расистка! Здесь, у себя в особняке, она не так уж редко принимала темнокожих и евреев, хотя, само собой, внимательно следила, куда они садятся и к чему прикасаются, чтобы впоследствии всё было тщательно вымыто и продезинфицировано. Береженого бог бережет.

Но, разумеется, никакого расизма. Напротив, разве не она — в надлежащем кругу (сиречь строго ограниченном и крайне неболтливом) — рассказывала о своих так называемых «темных утехах» с участием чернокожих? Лучшим образчиком таких забав для нее был анальный секс с каким-нибудь неистовым нубийцем. Про себя она называла это «спуститься на Севр-Бабилон» — самую глубокую, мрачную и самую волнующе опасную из известных ей станций метро.

Расистка!.. Вы посмотрите, какая наглость!

Разговор прошел примерно так:

— Oui? ^[7]

— Теодора! Я рада, что удалось поймать тебя дома.

— Ах, это ты, миссис М.! Надеюсь, тебя мы тоже когда-нибудь поймаем.

Миссис Малверхилл предпочла сразу перейти на английский — верный знак, что разговор деловой, а не просто болтовня. Уже довольно давно они не созванивались ради светской беседы.

— Могу я полюбопытствовать, где ты?

— Разумеется, можешь, — любезно произнесла миссис Малверхилл, — однако не жди содержательного ответа.

Мадам д’Ортолан почувствовала себя уязвленной.

— Хватило бы простого «нет».

— Да, но я предпочитаю выражаться точнее. Как поживаешь?

— Прекрасно, если тебя это действительно волнует. А ты?

— Терпимо. И меня это правда по-своему волнует. Позволь рассказать, зачем тебе звоню.

— Хорошо. Сколько лет, сколько зим… Интересно, что случилось.

— Ходят слухи, будто ты планируешь раскол Совета.

— Это выше моих скромных сил, дорогая. Хотя, боюсь, раскол уже произошел.

— Если это так…

— Уж поверь.

— Если так, то во многом по твоей вине.

— Как я уже сказала, ты мне льстишь и сильно переоцениваешь мои возможности.

— Люди говорят другое.

— Члены Совета? И кто же?

Миссис Малверхилл промолчала. Во время паузы мадам д’Ортолан, которая вынесла домашний телефон в оранжерею — благо длина провода позволяла, — принялась накручивать шнур на средний палец.

Наконец из трубки послышался вздох.

— Какова же твоя позиция по этому вопросу?

— Позиция? — невинно переспросила мадам д’Ортолан.

— Что ты намерена делать? — голос миссис Малверхилл посуровел.

— Полагаю, проблема требует решения.

Повисла тишина, а затем:

— Надеюсь, что-то еще можно изменить? Не стоит рубить сплеча.

— Ты правда так считаешь?

— Да.

— Тогда очень жаль, что нам не посчастливилось узнать твое мнение раньше — до того, как решение было принято.

— Теодора, — жестко сказала миссис Малверхилл, — не притворяйся, будто хоть раз прислушивалась к моим словам.

— Зачем же ты тогда звонишь, дорогая? Полагаю, ты на это отважилась лишь из надежды изменить принятое нами решение? Разве я не права?

Последовала пауза чуть короче, а затем:

— Я намеревалась воззвать к твоему прагматизму.

— А почему не к морали? Благонравию? Честности?

Миссис Малверхилл сухо рассмеялась.

— Может, хватит юлить, Теодора? Давай выложим карты на стол.

— Карты? Ах да! Мне нравится считать себя пиковой дамой.

— Еще бы. Судя по слухам, черная масть тебе по вкусу.

— А ты что за карта, как думаешь? Джокер?

— Мне все равно.

— Как насчет… двойки треф?

— Довольно ерничать, Теодора. Я прошу тебя пересмотреть решение.

— Ладно, пусть будет тройка.

Воцарилась тишина, которую мадам д’Ортолан охарактеризовала бы как «напряженную».

— Я совершенно серьезна, Теодора. — Такое впечатление, будто миссис Малверхилл процедила эту фразу сквозь стиснутые зубы.

— Говорят, борьба с невзгодами закаляет характер.

— Теодора! — Миссис Малверхилл повысила голос, однако сразу взяла себя в руки: — Теодора. Прошу тебя, не делай этого.

— Не делать чего?

— Не воплощай свой беспощадный раскольнический план, каким бы он ни был. Ты совершишь ошибку.

— Ради всего святого! — Мадам д’Ортолан начала терять терпение; она подалась вперед в плетеном кресле, отбросив телефонный шнур в сторону. — Alors ^[8], дорогая моя, бесценная! Какая тебе разница, что будет с людьми, от которых ты и так уже отвернулась? С которыми борешься, выступая против Совета? Сдались они тебе? Кучка льстивых зубоскалов-полукровок да черная лесбиянка! — Тут ее осенило, и она расплылась в улыбке. — Разве что она тебя ублажает, наша сумеречная подружка, столь неприметная во тьме… С такой ночь проведешь — и не заметишь, да? Пока не улыбнется, конечно. Теперь все понятно про твои тайные вкусы… Ну что, я права?

Еще одна выразительная пауза, и вдруг:

— Ах ты старая расистка!

И сразу бросила трубку! Взяла и отключилась! Наглая дамочка, ничего не скажешь!

Мадам д’Ортолан сомневалась, что вышла из схватки победительницей. Почти всю беседу она чувствовала себя на коне, пока эта Малверхилл не бросила трубку. Такое не скоро забудешь. Вот змея! Еще и расисткой обозвала!.. Мадам д’Ортолан уже не в первый раз задумалась, что́ в этом отношении скрывала сама миссис Малверхилл, которая постоянно носила вуаль. Да, смахивало на дешевую театральщину, но, возможно, леди не хотела, чтобы случайный невыгодный ракурс заставил кого-нибудь усомниться в чистоте ее расы — ее человечности, если на то пошло. Все может быть…

Нет, ну как она посмела назвать ее расисткой? Намеренно, с желанием оскорбить! А что еще хуже — «старой»!

Сегодня мадам д’Ортолан предстояло встретиться с одиозным и, похоже, неубиваемым индивидом по фамилии О, или как там его сейчас звали. (Хорошо хотя бы, что встреча назначена выездная, и ей не придется терпеть его присутствие дома; этот О был ужасным неряхой.) Весьма своевременный шаг, раз уж до Малверхилл доползли слухи. Мадам д’Ортолан ухмыльнулась. «Раскол» Совета? Интересно, это большее или меньшее, что ей удалось выведать?

— Я тебе покажу раскол! — прошипела Мадам, ни к кому конкретно не обращаясь.

Она прогнала с коленей белого кота по кличке Месье Пампельмус и, привстав, разгладила кремовую юбку. Мадам д’Ортолан отдавала предпочтение той или иной кошке в зависимости от того, во что была одета. Облачись она в темно-серое или черное, места на хозяйских коленях удостоилась бы мадам Френой. А может, и нет. Недавно у кошки, которой стукнуло восемь лет, стали появляться белые шерстинки, на черной шкурке смотревшиеся особенно вопиюще. В зависимости от поведения, в ближайшие две недели мадам Френой грозили либо регулярные визиты в «Кошачий дом», где ей выдернут или перекрасят все белые волоски, либо усыпление.

Мадам д’Ортолан нравилось считать себя элегантной женщиной средних лет, хотя стороннего наблюдателя это натолкнуло бы на мысль, что прожить она собирается эдак до ста двадцати. Конечно, для таких, как она, подобные ожидания вполне оправданны, хотя истинное положение дел намного сложнее.

Мадам д’Ортолан воспользовалась интеркомом.

— Мистер Клейст, можно вас?

Через минуту или около того он явился собственной персоной: бледный, чуть сгорбленный джентльмен довольно неприглядного вида, несмотря на неплохо подогнанный, пусть и без изысков, серый костюм-тройку. На первый взгляд Клейст казался ровесником своей госпожи, однако тот же сторонний наблюдатель, желая прикинуть возраст леди и посмотрев на мужчину еще раз, сделал бы вывод, что помощник как минимум лет на десять ее моложе, просто выглядит потрепанно.

— Мадам. — Мистер Клейст приблизился, часто моргая в пронизанной солнцем оранжерее.

— Миссис Малверхилл, — сразу перешла она к делу, — скоро начнет узнавать о моих планах еще раньше, чем я сама!

Мистер Клейст вздохнул.

— Мы продолжаем ее разыскивать, мэм. Как и ее осведомителей.

— Не сомневаюсь. В любом случае, нам пора действовать.

Мадам д’Ортолан взглянула на помощника, который старался хотя бы немного приоткрыть слезящиеся от яркого света глаза. Сумрак ему роднее, подумала она.

— Сегодня я увижусь с мистером О, — предупредила мадам д’Ортолан. — В последний раз. Таково мое решение. Поэтому нам нужно загрузить его работой под завязку. Понимаете, к чему я веду?

— Конечно, мэм.

— Как только он сойдет с дистанции, мы, разумеется, устроим, чтобы его дело продолжили другие.

— Я доработаю распоряжения.

— У вас десять минут, потом мне надо выезжать.

— Все будет готово, мэм.

— Спасибо, мистер Клейст, — улыбнулась она. — Можете идти.

Когда помощник удалился, мадам д’Ортолан еще какое-то время сидела на месте, глядя в пространство и безотчетно постукивая длинными розовыми ногтями друг о дружку. Внезапно Месье Пампельмус снова вспрыгнул ей на колени. Шикнув на кота, она сбросила его на пол.

Мадам д’Ортолан велела подавать машину, привела себя в порядок в будуаре на первом этаже, затем забрала у расторопного мистера Клейста инструкции для одиозного мистера О и вышла в вестибюль, где позволила одному из лакеев-египтян — второму по красоте — накинуть ей на плечи жакет. После чего села в автомобиль и сказала Кристофу ехать в кафе «Атлантик».

Машина вильнула по усыпанной гравием дорожке, дугой огибавшей величественный особняк, и умчалась в направлении бульвара Осман, а черные кованые ворота тихо закрылись позади.

Примечания

2

Киклады, Кикладские острова — архипелаг в южной части Эгейского моря, входит в состав Греции.

3

Шальвар-камиз — традиционный костюм родом из Южной Азии. Состоит из брюк (шальваров, или шаровар) и длинной рубахи.

4

Ист-Энд — район в восточной части Лондона, исторически считающийся местом обитания иммигрантов и низшего класса. В этом смысле часто противопоставляется более фешенебельному Вест-Энду.

5

Имеется в виду Артур Скаргилл — британский профсоюзный активист. Был президентом Национального союза шахтеров, в том числе и во время масштабных забастовок 1984–1985 гг., которые переросли в конфронтацию с консервативным правительством Маргарет Тэтчер. В итоге правительство одержало верх, многие шахты были закрыты, а тысячи шахтеров — уволены.

6

Цитата из кинофильма «Вся президентская рать» (1976), основанного на документальной книге журналистов Боба Вудворда и Карла Бернстейна, которые в 1973 г. проводили журналистское расследование Уотергейтского скандала.

7

Да? (фр.)

8

Ну ладно (фр.).