Целитель

Ирина Чутчева

Пришло время раскрыть людям тайны неявного мира: негативом научились управлять многие, и это злое воздействие способно разрушить жизнь любого человека. Автор показывает, как легко можно стать жертвой чужого влияния, рассказывает о чудесных явлениях, происходивших в её жизни, и о том, как можно оградиться от зла и выйти на новый уровень развития. Современный мир готовит человека к новой жизни. И каким будет его путь – счастливым и радостным или лишённым солнечных лучей – решать только ему.

Отрочество. Юность

Мы жили и воспитывались вместе с двоюродной сестрой Ниной. Часто бегали на берег Волги, — дом стоял в пяти минутах ходьбы от водоёма. Побережье было очень красивым: небольшие возвышенности сменялись равнинами, где росли всевозможные целебные травы. Бабушка учила нас, рассказывая, как во время войны люди ели эти травы и выжили при голоде. Мы бегали на берег реки купаться и собирать землянику, целебные травы, щавель и всё съедобное, чем были богаты волжские берега. А ещё любили смотреть, как шлюзуются катера и пароходы.

Скучным наше детство назвать нельзя. Вместе с соседскими детьми мы создали собственный детский театр. Ставили всякие сценки и спектакли, потом раздавали пригласительные билеты взрослым и показывали нашу актёрскую игру. Мы часто экспериментировали: закапывали гербарии — выкапывали в песке ямку, укладывали туда цветы, накрывали стеклом и сверху присыпали песком. Чтобы не потерять место, делали метки, и проверяли каждый день: раскопаем, посмотрим через стекло и снова засыпаем песком, — так мы наблюдали, что происходит с цветочками.

Зимой очень любили кататься на лыжах, на коньках, на санках с горки. Однажды, когда мне было шесть лет, мы с сестрой и другими детьми пошли на озеро кататься на коньках, а в то время фигурных коньков почти ни у кого не было, — они были большой редкостью из—за дороговизны. А те коньки, что были, представляли собой лезвия, которые надевали на валенки и прикручивали верёвочками на палочку, чтобы конёк держался на обуви. У меня одно лезвие свалилось, а другой конек потащил в сторону, где летом росли камыши, а зимой от них торчали лишь сухие стволы. На том месте образовалась небольшая полынья, я упала в неё и сломала руку, вся промокла. И так испугалась, что даже не заплакала, — боялась, что если разревусь, то меня больше не будут брать кататься на озеро. Когда мы с сестрой вернулись домой, рука стала болеть и опухать. Бабушка отвела меня в больницу и там стало понятно, что рука сломана. Врачи наложили гипс.

В 1965—1966 годах начали появляться телевизоры, но были они не в каждой семье, так как не все могли позволить себе купить столь дорогую технику. Если у близких или родственников появлялся телевизор, то большие праздники такие, как Новый Год, справляли у них за просмотром передачи «Голубой огонёк». Походы в гости, где есть телевизор, для всех были целым праздником, — в гости надевали всё самое лучшее.

Ещё одним праздником был поход в магазин за ёлочными игрушками. На Новый год продавали шары, гирлянды, шишки, бусы, — всё было очень красивое, особенно немецкого производства. Много игрушек мало кто позволял себе, потому что это был дорогой товар по тем временам. В среднем семья приобретала по два—три украшения на ёлку в год. И вот мы шли со взрослыми в магазин, нас заранее предупреждали: «Идём на ёлку покупать игрушки!». Радость была неописуемая. Повесим обновки на ёлку и радуемся, любуемся. Так мы готовились встречать Новый год!

Очень часто моя мама шила новогодние костюмы, — она хорошо рисовала, и фантазии у неё было предостаточно, да и сам процесс создания костюмов ей очень нравился. В маминых творениях мы ходили на ёлку в Дом культуры, и почти всегда нас награждали первыми местами и поощряли подарками — играми, куклами. В то время иметь такие игрушки было большой роскошью.

Летом дед Кузьма любил ловить рыбу на Волге. Некоторую он доставал сачком — то была глушёная рыба, которая проходила через плотину и прибивалась к берегу. Дома он сортировал улов, какую добычу пожарит, а какую — вялил на чердаке. Дед любил побаловать поистине вкусной вяленой воблой своих сыновей, когда они приезжали в гости к родителям.

Мне с Ниной дед запрещал брать без спроса вяленую рыбу, но нам очень хотелось, а особенно тогда, когда летом приезжал «Агитпункт», — так назывался передвижной амфитеатр. На улице устанавливали сцену, вокруг неё — скамейки, вешали белый экран, на который направляли проектор, так показывали кино. Людей собиралось очень много. Однажды мы с сестрой решили залезть на чердак, пока деда не было дома, и снять с верёвки несколько рыбин, чтобы взять с собой в кино. Я встала на караул рядом с лестницей, ведущей на чердак, и должна была предупредить Нину, которая на чердаке срывала с верёвки воблу. Но дед так внезапно вернулся, что я и опомниться не успела, как он уже стоял рядом и ждал, когда спустится сестра. Подать знак, чтобы предупредить её, я не смогла.

Нина спускалась по лестнице, а из—за пазухи у неё торчали рыбные хвосты. Дед, конечно, отвесил хороших подзатыльников обеим, гулять нас в тот день он не пустил, воблу отобрал и наказал сидеть дома. Этот случай я помню до сих пор. Несмотря на строгость деда, мы его очень любили, — он был очень справедливый.

Когда я пошла в школу в первый класс, мама забрала меня от своих родителей. Жили мы в одном городе, но в разных его частях, в квартире, которую нам выделил горисполком. К бабушке и дедушке я стала приезжать только на выходные. Мама много времени проводила на работе, и на заботу обо мне и внимание его уже не хватало. Я была предоставлена сама себе.

В школе мне сразу не понравилось отношение учителей к ученикам, я видела несправедливость: если родители школьника занимали высокую или престижную должность, то учителя относились к ним с привилегиями, завышали оценки, а если у ученика была средняя успеваемость и простая семья, то ему ставили три, даже если он отвечал на четыре. Такой подход отбивал желание учить предмет лучше, потому что заведомо знаешь — в дневнике будет стоять тройка, и так из года в год. Средним простым ученикам не уделяли должного внимания. Даже сейчас, по прошествии сорока лет, такая модель поведения учителей — нормальное явление в школах.

Я была ранимой, забитой и очень скромной девочкой. Если вызывали к доске, зная урок, я всё равно боялась отвечать. Что было у меня в голове? Какая душевная рана не давала покоя? Никто не хотел в этом разобраться, никто не старался поговорить со мной и узнать причину.

Однажды уроки закончились, за детьми пришли родители, чтобы забрать их, и я заметила, как папа обнимает свою любимую дочку и ласково говорит ей что—то. У меня в груди всё сжалось от обиды, ведь отцовской ласки, любви и заботы у меня не было. Я взяла портфель и пошла домой, по дороге обдумывая увиденное. Картина стояла перед глазами до самого дома, а я говорила себе: «Вот вырасту и буду лечить людей от рака», — сама не понимая, что это за болезнь, и как её лечить! Может, она всплыла в памяти вместе с отцом, которого уже нет…

Недалеко от того дома, где жили мы с мамой, было озеро, — туда бегала детвора купаться. Взрослые же говорили, что на озере купаться опасно, так как люди в этом водоёме часто тонут. Но то, что в озере есть воронки, которые остались со времён войны от снарядов, никто не знал. Так вот они—то и засасывали купающихся. Находились они сбоку от входа в озеро под зарослями камышей. Кто попадал в трясину, уже не мог самостоятельно выбраться.

Однажды летом мы с подругами из соседнего дома пошли купаться на озеро, и я угодила прямо в воронку, стала тонуть и звать на помощь. Меня тянуло ко дну, я успела лишь пару раз вытащить руку из воды и крикнуть «помогите!». Все ребята, кто был на берегу, подумали, что я шучу, поскольку знали, что я хорошо плаваю, ведь однажды мы с подругой Волгу переплыли.

Людмила, моя подруга, заподозрила неладное, когда я не вынырнула в очередной раз. Меня, к тому моменту обессилевшую, тянуло ко дну, ноги свело — вода была очень холодная. Люда бросилась на помощь. Она нащупала мои волосы и вытянула безжизненное тело на сушу.

Дети кинулись откачивать меня, а когда я пришла в себя, на всех лицах читалась радость вперемешку с шоком. Мы все дружно побрели домой, всю дорогу до дома молчали, перепуганные до смерти произошедшим. Я очень боялась, что об этом узнает мама, тогда она сильно расстроится и больше не пустит на озеро. Поэтому я попросила никому не рассказывать о случившемся, хоть до конца ещё не осознала, что произошло. Если бы не подруга, которая бросилась спасать меня, я могла бы утонуть.

Эта история надолго осталась в памяти. Видимо, не должна была я утонуть в тот день. А подругу я до сих пор вспоминаю добрым словом. Только сейчас я понимаю, что представляет собой воронка на дне водоёма. Внутри неё скапливается ледяная вода, моментально сводящая ноги. И водоворот начинает затягивать на дно, закручивая в вихре. Выбраться без чьей—либо помощи зачастую просто невозможно. Вот такие ощущения я испытала в тот счастливый день.

Когда мне исполнилось восемь лет, в моей жизни снова произошли душевные перемены. Мама встретила спутника жизни и вышла замуж. Она хотела, чтобы её муж принимал участие в моём воспитании, но меня такое развитие событий совершенно не устраивало. Малейшее непослушание для мамы было поводом, чтобы сказать супругу: «Иди накажи её, дай ей ремня. Что, ты не можешь её ударить ремнём?». Меня наказывали за всё: не вынесла мусор, не выучила уроки, не постирала, задержалась в школе, — таких моментов было много, и все они были поводом для наказания.

Обидно было не то, что меня наказывают за проступок, а то, что родная мать даёт указания какому—то мужчине проучить своего ребёнка. Он был незлой человек, и мужского стержня в нём не было. Мамин супруг вёл себя по принципу «Что сказала женщина, то он выполнил». И совершенно не желая делать так, как велели, он всё равно исполнял поручение, потому что знал, что в противном случае получит от жены оскорбления в свой адрес.

В третьем классе я прочла одну историю про мальчика, который учился в школе—интернате. В своём рассказе он описывал, как дружны там дети, как они живут большой весёлой семьёй, как они трудятся на полях, собирая урожай, как их приучают к трудолюбию, уважению друг к другу. Я рассказала об этом маме и попросила отдать меня в такую школу.

Так с четвёртого класса я уже училась в школе—интернате, где мне действительно нравилось. Я обзавелась друзьями, такими же, как я сама, из неполных семей: у некоторых были глухонемые родители, некоторые приехали из больших семей или вообще не имели ни папы, ни мамы.

Школа—интернат находилась в восьмидесяти километрах от дома, и я каждый выходной в пятницу приезжала домой одна с тремя пересадками. Ехала полчаса на автобусе, затем на электричке и на другом автобусе до дома, иногда шла пешком минут 30 от станции. В воскресенье я возвращалась обратно в школу. На выходные почти все дети разъезжались по домам, а в понедельник опять съезжались и рассказывали, кто и как провёл досуг.

Воспитатели были для нас вторыми родителями, они находили индивидуальный поход к каждому ребёнку для того, чтобы все мы не испытывали нехватку внимания и стали настоящими людьми. Воспитатели были очень внимательны к нам и добры, они понимали и жалели каждого из нас, дарили своё внимание и тепло, заменяя мам. Нас много чему учили: мыть, убирать, стирать, ухаживать за животными, сажать цветы. Мы ездили на поля собирать урожай, делая всё это дружно, с энтузиазмом. Все задания были нам в радость, поэтому каждый получал удовольствие. После седьмого класса я снова вернулась в свою среднюю школу и закончила её.

По окончании школы я мечтала посвятить себя творчеству, очень мне нравилось искусство кино. И поскольку я считала себя больше творческой личностью, чем технарём, стала готовиться к поступлению в театральное училище. Однако экзамены я провалила, видимо, не судьба мне быть артисткой. Да и особо не на что было надеяться — в те времена в театральные заведения поступали дети, внуки, родственники актёров или очень талантливые ребята.

Возвращаться домой мне не хотелось. Поэтому я решила поступить в медицинское училище. Экзамены дались очень легко, и я была зачислена в Московское медицинское училище на фельдшерско—лаборантское отделение, — тогда оно считалось самым престижным отделением, куда было довольно трудно попасть. Вот так сама жизнь направила меня в другую сторону.

Учиться в медицинском мне нравилось. Учёба шла легко, за исключением химии, так как этот предмет требовал особых знаний. А в меде один из главных предметов, — это химия. Этот предмет подразделялся на несколько направлений: общая, аналитическая, органическая. Да и уровень знаний здесь был в разы выше и сложнее, чем то, что давала школьная программа.

На помощь родителей я не рассчитывала, поэтому мы с подругой—однокурсницей устроились на работу, чтобы платить за съёмную комнату. Общежития для студентов при училище не было — приходилось снимать частное жильё, чтобы содержать себя и помогать маме, у которой на тот момент родилась дочь от второго брака. А у меня появилась сводная сестра по матери.

С подругой мы устроились на кафедру ЛОР—болезней к профессору Ю. М. Волкову в больницу №50 в Москве. Это учреждение находилось рядом с медучилищем, при первом Московском медицинском институте. Коллектив на кафедре был замечательный, — врачи высшей квалификации, обходительные, внимательные. Это были те люди, которые, не жалея собственного времени, всегда расскажут и помогут, кто бы их ни попросил. Зарплата была небольшая, но платить за съёмную комнату, которую мы снимали с Леной, и на скромное питание хватало. Каждую неделю я ездила в Московскую область к родным. И всегда покупала гостинцы своей маленькой сестре, — на это приходилось отдельно откладывать.

Наша съёмная комната была всего метров 14. Это малосемейка — небольшой уголок, где так называемая кухня располагалась сразу в коридоре у входной двери, там стояла плита и небольшой стол с раковиной. Сразу напротив кухни был маленький туалет с душевой. В комнате стоял холодильник, две кровати: на одной спала хозяйка, а на другой — мы. Круглый стол посередине комнаты дополнял интерьер маленького и уютного пространства.

Хозяйка квартиры была удивительной женщиной — мудрой заботливой евреечкой старой закалки. Ронни Исаевна знала, что мы студентки, и что денег у нас мало, едва хватает заплатить за комнату и скромно поесть. Поэтому женщина проверяла нас на честность и порядочность. Она ничего не говорила, не воспитывала, не читала морали, но совершала поступки, о которых мы даже не подозревали. И эти «проверки» позволяли ей судить о нас, о тех людях, с кем она разделяла жилище. Бывало, она бросит мелочь под стол на пол, копеек двадцать (а тогда это были деньги, на них можно было купить хлеб и ещё что—нибудь), а мы поднимем и положим на стол. Другой раз Ронни Исаевна купит фрукты, конфеты и положит красиво в вазочку, поставит угощение на стол. Нам очень хотелось взять, но не брали, пока сама хозяйка не предложит.

Несмотря на восьмидесяти двух летний возраст, Ронни Исаевна была очень энергичной женщиной. С утра она обязательно делала зарядку, обливалась холодной водой. Она любила походы по магазинам, посещала театры. В целом вела правильный образ жизни.

В то время мне очень нравилось искусство кинематографии, поэтому в свободное время я принимала участие в съёмках в массовках. Я любила смотреть, как создаётся фильм, наблюдать за игрой актёров, иногда удавалось пообщаться и познакомиться с известными артистами. Такими моментами я с восторгом делилась с друзьями, рассказывая, что, несмотря на свою популярность и звёздность, в жизни актёры очень простые, общительные и доброжелательные люди. Кроме этого, мне хватало времени посещать курсы английского языка. Не пропускали мы премьеры фильмов, ходили в театры. В целом счастливые студенческие годы проходили весело и плодотворно — времени на всё хватало.

Однажды мы вернулись домой из училища, а ключей от квартиры с собой не оказалось. Стоим под дверью и ждём хозяйку, навстречу идёт соседка: «Девчонки, чего стоите? Заходите, попьём чайку и дождёмся Ронни Исаевну». За чашечкой чая Алиса Михайловна рассказала, как Ронни проверяет нас и хвалит, называя очень хорошими и честными девочками. «Положит фрукты, — рассказывает Алиса Михайловна, — посчитает их количество, потом проверяет — брали или нет. Или мелочь бросит на пол, а вы поднимите и на стол положите». В тот момент нас крайне удивили рассказы о хозяйке, её поступки. Но в то же время этот урок оказался хорошей школой и запомнился на всю жизнь. Я всегда с гордостью вспоминаю о мудрой Ронни Исаевне.

Я успешно закончила медицинское училище, сдав государственные экзамены, поэтому профессор Ю. М. Волков посоветовал продолжить обучение в Московском медицинском институте. Наверное, он увидел потенциал во мне, предположив, что я могу стать хорошим врачом. Профессор предложил мне подготовиться ко вступительным экзаменам, и я подхватила его идею с радостью. «Если поступлю в институт и стану студенткой медицинского вуза, стану хорошим врачом», — так думала я в тот момент.

Закончив с отличием медучилище, я успешно сдала экзамены, став студенткой вуза. Но здесь меня ждали большие трудности: москвичам и жителям ближнего Подмосковья общежитие не полагалось. Мне приходилось вставать в пять утра, чтобы успеть на первую электричку и не опоздать на лекции, а возвращалась домой я далеко за полночь. Дорога отнимала по семь часов каждый день. На учёбу не хватало ни сил, ни времени.

Можно было бы снять жильё, но мама платить за него не могла. Ездить на учёбу из Московской области было очень трудно, а учиться и работать не получалось, поскольку подходить к профильным знаниям нужно очень серьёзно: много читать и изучать. Ведь медицина — наука сложная, одна анатомия чего стоит. Кроме неё нужно было знать все процессы, которые взаимодействуют в организме человека, а также латынь, химию и ещё много чего. На всё это времени не было, поэтому после первой сессии пришлось оставить институт, взять академический и пойти работать.

Я планировала заработать денег, снять жильё и восстановиться в институте. После окончания училища я, как и сокурсники, получила распределение в четвёртое Главное управление здравоохранения, — это очень престижная больница. Но всё же решила вернуться в Подмосковье и устроиться в городскую поликлинику фельдшером—лаборантом в клиническую лабораторию.