Корзинка со звёздами

Ирина Рован, 2020

Он потерял дочь в лабиринте чужих причудливых миров. Ему кажется, или девочка нарочно убегает от него?

I

Я просыпаюсь от раздражающе-высокого металлического стука. Сначала приходит осознание, что опухшая голова готова лопнуть, словно изнутри её туго набили какой-то противной, вязкой кашей, передавив нервы и сосуды. И лишь потом с большим усилием понимаю, что звук, каждая дробь которого болезненно отдаётся в голове, идёт с кухни. Кажется, это обычный стук чайной ложечки о тарелку.

Организм пробуждается словно бы по частям. Причём каждая часть, проснувшись, даёт о себе знать новым неприятным ощущением. Например, становится ясно, что срочно нужно бежать в туалет.

Собрав в кулак волю, резко сажусь на кровати и тут же морщусь от нахлынувшей боли, сотней молотков ударившей по мозгам. Встаю, бреду в сторону уборной.

Проходя мимо кухни, вспоминаю о навязчивом стуке, который уже стал привычным. Заглядываю за дверь. Звук тут же прекращается. Яна виновато таращит на меня глаза. Её белобрысая головка торчит над тарелкой, щёки, набитые как у хомяка, продолжают шевелиться.

— Что там у тебя, — мычу невнятно, заглядывая в тарелку. — Яна, чёрт побери! Что это?

На дне тарелки ещё осталось немного живописной коричнево-бело-розовой мешанины. Я провожу по кухне глазами, подмечая следы преступления: табуретка, подставленная к холодильнику, на котором обычно стоит стеклянная миска с печеньем; затолканные под холодильник осколки той самой миски и крошки печенья по всему полу; лужица молока на столешнице; измазанный малиновым вареньем стол, руки и белая маечка.

— Да что ж это такое, Яна! — ору в сердцах. — Говорил же тебе ничего не трогать! Какого чёрта ты везде лезешь, а?

— Я хотела кушать, — она съёживается в комочек и трясёт нижней губой, готовая расплакаться. — Ты спал…

— А подождать ты не могла, пока я проснусь? С голоду бы померла, а?

Договаривая, а точнее, докрикивая последнюю фразу, я эмоционально взмахиваю рукой. Девочка коротко взвизгивает и прикрывает голову руками, словно защищаясь от удара.

Земля на секунду уходит из-под ног. Стою посреди кухни, уставившись на ревущего ребёнка, и медленно осознаю ситуацию. Моя дочь в страхе закрывается от меня руками. Она ждёт, что я её ударю, она готова к этому. Ну что я за отец? Бью свою дочь…

А всё из-за чего? Ребёнок захотел есть и проявил самостоятельность: пошёл и приготовил себе еды. А папа за это отругал и хотел ударить. Кидаю взгляд на часы: пол-одиннадцатого… Представляю себе Янку, вставшую, как всегда, часов в семь, и бродившую по пустой квартире в ожидании, когда папа проснётся и даст чего-нибудь покушать.

Прикусываю губу, чувствуя, как на глазах тоже выступают непрошеные слёзы; нос тут же реагирует и опухает, ещё больше увеличивая давление в голове, и без того гудящей.

— Прости, малышка, — шепчу я, подходя к ней и проводя рукой по жиденьким, растрёпанным волосам. — Прости…

Она начинает реветь ещё сильней и обнимает меня обеими тонкими ручонками за талию.

— Ты болеешь? — всхлипывая, спрашивает, чуть успокоившись.

— Да, малышка, папа себя плохо чувствует, поэтому так долго не вставал, — ощущаю ещё один острый укол совести, кинув быстрый взгляд на шкафчик, где стоит недопитая вечером бутылка коньяка. — Но папе уже лучше, гораздо лучше.

Заглядываю ей в глаза.

— Давай, детка, доедай свою… э… кашку, а папа пока сходит умоется, ладно?

Она с очень серьёзным видом кивает, блеснув огромными серыми глазами, обведёнными тёмными кругами.

Из туалета я возвращаюсь уже полностью прощённым. Яна весело чирикает что-то из своей детской чепухи. В очередной раз подивившись, как легко и безоговорочно забывают дети об обидах и неприятностях, всё ещё терзаемый чувством вины перед дочерью, спрашиваю, чтобы поддержать разговор, что ей снилось.

— Мне снилось, что я большая-пребольшая, и у меня есть красивая корзинка. А я иду и собираю туда звёздочки. Прямо с неба. А потом мне снилась мама, — тепло и мечтательно добавляет девочка.

Мрачно поднимаю голову, уже жалея о своём вопросе. Вздыхаю.

— И… Что мама делала?

— Она мне расчёсывала волосы. А корзинку, где звёздочки, я ей отдала. Чтобы она мне их в волосы цепляла. Знаешь, пап, они у меня во сне были такие длинные-длинные, и шекло… шелковистые, как у тёти в рекламе, и из них можно было заплести целую косу! Как у Эльзы. Или как у Рапунцель.

Мну в руках наспех сделанный бутерброд, отчаянно пытаясь выбросить из головы нахлынувшие горькие мысли.

— Пап, а когда я вырасту, мама мне заплетёт длинную косу?

Может, соврать?

— Нет, малышка. Мамы больше нет. Тебе заплетёт косу кто-нибудь другой.

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь другой, — снова дуется она. — Я хочу, чтобы мама заплетала.

Откладываю бутерброд. Комок в горле растёт, рот наполняется кислой слюной. Ещё этого не хватало, реветь при ребёнке.

— Пап, — не унимается Яна. — А куда она ушла?

— Мы же с тобой уже разговаривали об этом. Она никуда не ушла. Её просто больше нет.

— Но так не может быть. Она всё равно где-то есть! — дочка возмущённо смотрит на меня, но я молчу. — Баба сказала, она на небе.

— Бабе лучше знать, — без выражения соглашаюсь я. — Вот у неё и спросишь об этом в следующий раз, договорились?