Легенда о солнечном свете

Ирина Михайловна Якубова, 2021

Наше время. В обычном российском городке появился человек, представитель древней цивилизации. Ему необходимо выжить любой ценой среди людей в современном мире, чтоб предупредить об опасности, которая нависла над городом. О страшном зле, готовом вырваться из-под земли и убивать… А как бедному парню вписаться в ту среду, в которой оказался по воле судьбы? Как жить на земле под светом солнца, которое так слепит глаза, привыкшие к вечной темноте. Ведь, родившись в подземелье, паренёк не представлял, что существует другой мир. С солнцем, небом, цветами и такими добрыми и отважными людьми, которые встретились на его пути. И вот друзья, у каждого из которых и своих проблем навалом, все вместе пытаются спасти мир! А заодно и свою любовь, которую в круговороте страшных событий кто-то теряет, а кто-то находит.

Глава вторая. Непутёвая

Маша Кривулина проснулась рано, майское солнце светило в окно с пяти утра, отгоняя остатки сна. Она всё равно лежала с закрытыми глазами, пытаясь уснуть хотя бы на час, ведь сегодня ей надо выглядеть свежо и бодро. На суточное воскресное дежурство она начала собираться ещё с вечера субботы, напекла сдобных пирожков с разными начинками, сладкими и несладкими. Покажет сегодня своему любимому доктору, какая она хозяйка. Борис печёное любит, это она сразу поняла, в первый же месяц интернатуры. Он ведь один жил, никто о нём не заботился. Это не важно, что он девок меняет каждые три месяца, уже всех сестёр в больнице перебрал. Но ни одна из них (в этом Маша уверенна), не умела печь, как она. А путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Боже! Как любовалась она им, таким мужественным и умным, когда он, устало сняв свой бирюзовый хирургический колпак, придя в ординаторскую после очередного насыщенного операционного дня, принимался за её кулинарные шедевры. И расхваливал их, поедая одно за другим, прихлёбывая травяной чай из её же термоса.

К сожалению, Машу, как начинающего врача, Борис Владимирович никогда не хвалил. Ведущий хирург краевой Калининской больницы, тридцатитрёхлетний красавец-сердцеед (совмещать работу и любовные утехи в ночные смены он умел, а почему бы и нет?) работал на износ. Когда ему дали в помощники молодого врача-интерна Кривулину, он обрадовался. Но уже через неделю понял: хирург из Марии — никакой. Она сразу же зарекомендовала себя непутёвым доктором. Ей даже кличку дали: Кривуля. Ну не даётся ей хирургия, руки «не из того места растут». Ну и пусть, решил потом Борис, хоть истории болезней будет печатать за него, на побегушках год побудет с ним, а потом куда-нибудь в «приёмку» (прим: приёмное отделение) работать пойдёт. Не вставать же ей у операционного стола. Это ж кошмар!

— Борис Владимирович! Вы тут? — крикнула медсестра Ира, просунув голову в дверь ординаторской.

Борис выглянул из-за шкафа, в который только что повесил свою уличную одежду, облачившись в хирургическую пижаму. Иру он давно хотел. И она отвечала взаимностью, флиртуя с ним при каждой встрече, завлекая его как бы невзначай распахнувшимся до середины бедра итак коротким халатиком или не вовремя выскочившей из-под него кружевной бретелькой лифчика. Все эти приёмы Борису были знакомы, но толку-то. Переспать с Ириной никак не получалось. Последнее время дежурства были интенсивными, так как начались майские праздники и летние отпуска. Из операционной не вылезал. А приглашать дамочек домой он не любил.

Ирина, убедившись, что доктор один, впорхнула в ординаторскую и молниеносно впилась в губы Бориса своими пухлыми сексуальными губами. Борис прижал разгорячённую девушку к стене, уткнувшись в её упругие бёдра своим быстро затвердевшим достоинством, про себя прикидывая, что на секс времени не хватит, но можно просто поприжиматься и зарядиться хорошим настроением на весь день. Это так бодрит! Но не тут-то было. Дверь резко распахнулась, и на пороге появилась она: девушка «не от мира сего», интерн Кривуля. Борис, оглянувшись, сразу заметил, как не эстетично нависает толстая жировая складка Машиного живота над ремнём обтягивающих ляжки чёрных брюк. Хоть сверху и была надета лёгкая белая блузка, Машин жирок она скрыть не могла, предательски топорщась как раз над её самым проблемным местом. Второе, на что обратил внимание Борис, это две большие сетки в её руках, набитые всякой всячиной. Он знал, что Кривуля классно готовит, и мысли о сексапильной Ирише как-то сразу ушли на второй план. Он чмокнул девушку в щёчку (стесняться Машу, заставшую его в щекотливом положении, ему в голову не приходило никогда) и сказал:

— Здравствуй, Маш. А ты чего на дежурство пришла? У тебя разве по графику сутки?

— Здрасте, Борис Владимирович! Нет, у меня во вторник, я просто Вам помогать пришла. Вы меня сегодня ассистировать возьмёте?

— Конечно! Проходи, переодевайся.

Ира состроила недовольную гримасу, запахнула халатик плотнее и собралась выйти, но Борис её удержал:

— Ириш, может чайку?

— Да, я сейчас заварю! Я тут пирогов напекла. Угощайтесь! — сказала Маша, водрузив одну из сумок прямо на стол.

У Бориса потекли слюнки. Промелькнула бредовая смешная идея: «Вот бы соединить тело Ирки (сиськи, попу, ноги и лицо) с руками Машки, которые так плюшки пекут. Можно ещё мозги какие-нибудь вставить в Иркину голову. Клёвая тёлка получится». Доктор улыбнулся своей мысли, а девушки приняли его улыбку каждая на свой счёт.

После девяти хирурга вызвали в приёмный покой.

— Кривулина, сходи-ка в приёмку, пациента осмотри. Я минут через десять спущусь. (Хирургия находилась на третьем этаже, а приёмный покой на первом).

— Ага, уже бегу! — ответила Маша, бодро соскочив с дивана. Она аккуратно заложила закладкой книгу, которую читала, повесила на шею фонендоскоп, поправила круглые очки в пластмассовой оправе и с умным видом отправилась диагностировать.

Борис закурил, взял в руки Машину книгу. «Теория эволюции. Победа разума над животным началом» гласило название. Книга неизвестного автора не вызвала у него интереса, даже листать не стал. «Вот, блин, чудо заумное. Лучше бы «оперативную хирургию» почитала за четвёртый курс, вместо этой философской байды. Экзамен на носу» — подумал Борис. Затушив сигарету, он вышел из ординаторской.

В приёмном покое на жесткой узкой кушетке лежал очередной страждущий. Мальчишка тринадцати лет. Мария, присевшая рядом на кушетку на одну половину попы, с чувством, с толком, с расстановкой мяла живот бедняги. При этом она многозначительно щурилась, прикидывая в уме, что бы мог значить тот или иной симптом. Борис отстранил её, присел слева от мальчика и, перед тем, как начать осмотр, обратился к Маше:

— Ну, ваше мнение, коллега?

— Я сопоставила жалобы, анамнез, данные осмотра, пропальпировала живот, и мой диагноз: острый цистит! (прим: цистит — воспаление мочевого пузыря) — радостно сообщила Мария.

— Какой цистит!? — послышался возмущенный женский голос из-за спины Маши. Это мама мальчика вступила в диалог. — Был у меня цистит сто раз, он не так протекает.

— Женщина, выйдите в коридор, пожалуйста, — вежливо попросил Борис Владимирович.

Мама мальчика удалилась, а доктор стал расспрашивать пациента:

— Тебя как зовут?

— Саша Руденко.

— Покажи где у тебя болит? И расскажи с чего всё началось.

Ребёнок стал повествовать, стараясь не упустить ни одной детали. При этом Борис спокойно пропальпировал живот мальчика и вынес свой вердикт: острый аппендицит. Он позвонил по внутреннему телефону дежурным медсестрам в опер. блок и скомандовал: «Готовьте операционную. Через полчаса пацана возьмём» — приказал он.

— А ты Маш, с мамой побеседуй, проследи, чтоб согласие на операцию было подписано.

— Борис Владимирович, — разочарованно произнесла Кривуля, — как Вы аппендицит поставили? Не похоже же.

Борис сел на стул в смотровом кабинете, сам прикрыл дверь, чтоб дежурный врач приёмки не слышал их, и стал объяснять своей непутёвой помощнице:

— Маш, даже тётка далёкая от медицины, его мамаша, сообразила, что тут циститом и не пахнет. А ты чего растерялась? Ну понятно же, что у тринадцатилетнего мальчишки, циститу просто взяться неоткуда!

— Но он же на учащенное мочеиспускание жаловался. И температуру 39!

— А для цистита не характерна высокая температура. Максимум 37,5С. Просто отросток расположен забрюшинно, Маш. Ну учила же! Аппендикс лежит на мочевом пузыре, мочевой реагирует дизурией (прим: дизурия — расстройство мочеиспускания). У него положительный симптом Щёткина. Внимательнее надо живот смотреть! Вот «профукала» бы сейчас аппендицит, и что тогда? Поэтому повторяю в который раз: хорош читать свою ересь и в облаках летать, учись лучше! — сказал Борис и вышел из отделения.

Кривуля огорчилась, в глубине души она надеялась, что не сильно раздражает своего любимого доктора. Как же она ошибалась. Если б не её пирожки, послал бы её куда подальше. А Борис тем временем, шагал по коридору в сторону операционной, дать распоряжения, и вспоминал забавный случай, который произошёл с Кривулей однажды. Всякий раз, когда он злился на свою помощницу, он возвращался мысленно к тому февральскому дню, когда произошла история, ставшая «притчей во языцех» в их больнице. И его раздражение как рукой снимало. Дело было так:

Одним морозным днём в феврале, когда город завалило снегом, на работу не вышел врач приёмного покоя. Что там с ним случилось, уже никто не помнит. Но заменить его было некем. Врачей итак не хватало, да ещё была эпидемия гриппа, многие находились на больничном. Все интерны были при деле, а вот от Кривулиной, все были в курсе, проку в хирургии мало. И её попросили выйти на замену. Зная Машины «способности», главврач велел ей строго настрого, самодеятельностью не заниматься, при любом мало-мальски подозрительном на хирургическую патологию случае, сразу вызывать докторов для консультаций. Мария была счастлива, что ей доверили дежурить за врача, и была очень горда собой. И сначала всё шло хорошо. Она старательно осматривала больных, тщательно мерила им давление, слушала лёгкие и сердце, давала рекомендации, когда надо вызывала докторов. Она так усердно работала, что даже пообедать забыла. И вот, после двенадцати ночи, когда больница погрузилась в сон, раздался звонок со «скорой». «Везем парня в критическом состоянии, реаниматологов зовите, через пять минут будем» — сказал фельдшер по телефону. Маша засуетилась, набрала реанимацию и доложила о ситуации. Со второго этажа спустился реаниматолог с сестрой и своим неизменным чемоданчиком для экстренной помощи. Надо отметить, дежурил по реанимации в тот день старик Рыжов, семидесятилетний пенсионер, доктор с огромным стажем и опытом, и букетом хронических болезней. Работать в адских условиях реанимационного отделения с колоссальной нагрузкой и мизерной зарплатой — дураков не было, вот и держали Рыжова, старожила этого учреждения. Нареканий к старику не было, он родной больничке сорок семь лет жизни отдал и профессию свою знал, как никто. Правда, страдал бронхиальной астмой, гипертонией, артритом, артрозом, перенес перелом шейки бедра. Он очень медленно и кряхтя передвигался из-за своих никудышных распухших суставов, сдерживая гримасу боли, которая его не отпускала ни днём ни ночью. Да и без ингалятора обходиться не мог. Сам Рыжов, царство небесное, (похоронили в марте, недавно сорок дней минуло), был добряком. Грубого слова от него не слышали, шутку любил, и коньячок иногда, чисто символически, пригубить мог. Так вот, спустился доктор в приемное со второго этажа реанимации, сел на стул и стал ждать приезда пациента. Он поглаживал больные колени, припоминая, принимал ли сегодня стероиды. Вспомнил, что не принимал, не зря суставы гудели. Особенно левый голеностоп.

Через несколько минут в смотровую ввалились два санитара со «скорой» в синих жилетах. Оба они морщились и часто моргали, пытаясь стряхнуть снежные хлопья с залепленных ресниц. Их костюмы были мокрыми, а подошвы сапог грязными. Санитары быстро вкатили каталку с тяжёлым пациентом в центр кабинета и удалились, прилично натоптав. Свою лепту в загрязнение кафельного пола внёс и мельтешащий тут же фельдшер, активно стряхнувший внушительные комья снега с рукавов, шапки и штанин (будто нельзя было перед входом в больницу это сделать). Сей специалист среднего звена выглядел весьма довольным собой: в первый раз ему пришлось оказывать реанимационные мероприятия прямо на улице в окружении толпы зевак молодому парню, внезапно упавшему на автобусной остановке и потерявшему сознание. Мужчина с волевым выражением лица в униформе с крестиками на манжетах и надписью «реанимация» на спине костюма (эдакий спаситель), делающий непрямой массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот, выглядел очень эффектно. Когда у больного, распростёртого посреди тротуара с беспомощно раскинутыми в стороны руками, забилось сердце и появились первые вздохи, толпа вокруг них восторженно загудела. Фельдшер-герой не стал отвлекаться, решив позже осмыслить свой триумф и порадоваться за себя, такого классного. А сейчас он быстро набрал номер краевой больницы и предупредил о происшествии. Всё было выполнено чётко, по инструкции, поэтому фельдшер бригады спокойно, с чувством выполненного долга занял место за столом дежурного и принялся заполнять бумаги.

Кривулина с Рыжовым подошли к каталке и откинули одеяло. Маша обратила внимание на землистую окраску кожи пациента. Он, парень лет двадцати, лежал на спине, как-то неестественно выпятив тощую грудь, на которой под водолазкой чётко вырисовывались все двенадцать пар рёбер. Серое трико было мокрым от снега и сильно мокрым и вонючим в области паха.

— Так-так, — медленно проговорил Рыжов, подойдя к каталке. Он засучил рукава водолазки молодого человека, потом задрал её, приставил фонендоскоп к груди, послушал. Затем достал фонарик, оттянул правое веко, посветил в глаз — Итак, ваш вердикт, коллега? Каков Ваш диагноз? — обратился он к Маше.

— Я думаю, он — онкологический больной, Николай Сергеевич.

— А я думаю, что он — наркоман. Ты на руки его смотрела?

— Нет, а зачем?

— Ну посмотри, тогда поймёшь. Следы инъекций множественные. Со стажем наркоман. Был.

— А как вы поняли, что он бросил наркотики?

Рыжов усмехнулся.

— Он их не бросал. Просто он мёртв. Окончательно и бесповоротно. — ответил доктор. И, устало поковыляв в сторону двери, кинул фельдшеру через плечо: — Труп доставили, товарищи спасатели. Труп.

Фельдшер, старательно заполнявший документы, отложил ручку. Он как-то сник. Но сейчас речь не о нём. Когда бригада «скорой помощи» удалилась, Маша с медсестрой раздели пациента, сделали, как положено, опись личных вещей, которые упаковали в специальный пакет, накрыли тело простынёй и вывезли каталку в коридор. Предстояло переправить тело в морг. Но как? На улице жуткая темень, снегопад, дорожку, ведущую к моргу, который располагался в отдельном здании в ста метрах от больниц, замело наглухо. Кстати, на пути к моргу, который, естественно, ночью был закрыт, тусклым светом горел один единственный фонарь. Температура на улице приближалась к минус двадцати. И до утра ещё далеко. Нельзя же труп оставлять, всё-таки здесь приёмное отделение, суета, людей привозят — увозят, детей…

— А что положено делать в таких случаях? — спросила Маша у медсестры приёмки.

— Как что? Ключи берём (вон они лежат в первом ящике стола) и отвозим. Перекладываем на их каталку, свою обратно везём. Но я не пойду, сразу предупреждаю. Вы же знаете…

Конечно Маша понимала, что беременную сестру Дашу никак нельзя отправлять в морг, значит она сама поедет вместе с санитаркой. Ничего, справится. Она накинула чёрный ватник, обулась, позвала санитарку бабу Катю, которая пробурчала что-то невнятное в адрес Кривулиной, наверное, ругательства. Обе они взялись за ручки каталки, Маша спереди, Катя сзади и повезли труп в кромешной тьме, утопая по колено в снегу, сбиваемые с ног резкими порывами ледяного ветра. Путь их был долг. Наконец, вот она, железная дверь Морга — места окончательной регистрации граждан. Дверь долго не поддавалась. Когда удалось открыть её, Маша несколько минут шарила руками по стене, пытаясь отыскать выключатель, проклиная про себя бабу Катю, которая не собиралась ей помогать. Еле — еле барышни переложили бездыханное наркоманское тело на секционный стол. А бездыханное ли? Вдруг Маше показалось, что грудная клетка парня вздымается. Незаметно так, неуловимо. Она пригляделась. Да точно же! Маша оглянулась. Справа от входа стоял стол патологоанатома. Она побежала, стала открывать все ящики подряд под недоумевающим взглядом санитарки. Наконец она нашла то, что искала. Вот он — тонометр. Она схватила прибор, подбежала к парню и стала замерять артериальное давление. Сначала на левой руке, потом на правой. И она определила его! Давление 40 на 10 миллиметров ртутного столба. Руки парня были неподатливыми, твёрдыми, но пульс на лучевых артериях Маша чувствовала. Нитевидный пульс. Слабый. В нём теплилась жизнь. Мария бросилась к телефону. Она набрала номер реанимации.

— Позовите срочно Рыжова! — крикнула она.

— Да я это. Кто говорит?

— Это интерн Кривулина. Я из морга звоню. Николай Сергеевич, бегите скорее сюда. Он жив, этот парень! У него есть давление и пульс. Я здесь. Я Вас жду.

Николай Рыжов, умудренный опытом реаниматолог, с сорокасемилетним стажем чуть не выронил трубку из рук. Его сердце застучало, как бешенное. Он на секунду задумался: «Как так? Твою ж мать! Я его и впрямь как-то вскользь осматривал… Вот б*я…» Ещё через секунду бедный Рыжов, превозмогая боль в суставах и чудовищную экспираторную одышку, в одной пижаме на голое тело, в резиновых шлёпках нёсся во весь опор, перескакивая сначала через две ступеньки, потом через большие сугробы, поскальзываясь на каждом шагу, прижимая к груди чемоданчик, к моргу больницы. Он не мог допустить такого провала: «Констатировать смерть живому пациенту. Да… Старею. Только б успеть!» Перед дверью морга Рыжов притормозил, чтоб отдышаться и пшикнуть в горло из ингалятора. Его тело адски болело, так он не бегал уже лет тридцать. Казалось, ещё немного, и его скелет разрушится на части, сложится, как карточный домик. Ноги устали болеть, и теперь просто отказались слушаться и онемели от пальцев стоп до самых паховых складок. Про мокрые носки и штанины можно даже не упоминать. Вбежав в секционный зал, Рыжов отстранил раскрасневшуюся возбуждённую Машу, подошёл к металлическому столу, откинул простынь с молодого человека, которого два часа назад признал мёртвым и… подавляя назревающую истерику отошёл в сторону. Он прислонился спиной к ледяной стенке морга и съехал по ней вниз, усевшись на корточки. Он вытер пот со лба трясущейся рукой. Подумал, что подняться самостоятельно не сможет. Потом пристально посмотрел на ничего не понимающую Машу. В нём боролись два диких желания: разорвать Кривулину на части прям здесь и оставить растерзанный её труп до утра, или же сделать то же самое чуть позже, на отчёте у главного врача в присутствии коллег.

— Николай Сергеевич… Я… — начала лепетать девушка, кажется до неё стало что-то доходить.

Реаниматолог тёр пальцами виски и приговаривал, кажется, сам себе:

— Трупное окоченение… Трупные пятна… Какое давление? Какой пульс?

— Конечно, он давно окоченел. Вон, твёрдый, как камень. И синий весь, особенно там, со спины. Трупак стопудовый. — вставила реплику санитарка баба Катя.

И тут Маша поняла: она, горе-докторша, нашла признаки жизни у человека, умершего два часа назад, в его теле уже начались процессы разложения, и, ясное дело, спасти его не представлялось возможным.

Как Рыжов добрался обратно до больницы, и как он смог вообще идти со своими коленями, и всем остальным, что у него барахлило, никто не знает. Но придя в отделение, он первым делом принял стакан спирта. Залпом. Потом уколол обезболивающее. А потом закончилось дежурство.

Ещё до утренней планёрки об этом инциденте уже знала вся больница. На конференции даже появился главный врач, чтоб посмаковать подробности. Многие доктора открыто посмеивались над Марией, другие по-доброму смеялись над многострадальным Рыжовым. В целом, было весело. Главный врач, подсев поближе к Марии, без малейшего упрёка тихонько спросил:

— Кривулина, ну как же так?

— Вы же сами сказали, бдительной надо быть, и самодеятельностью не заниматься.

— А что это было, если не самодеятельность? Ну сказал же реаниматолог: «В морг!» Значит в морг и всё. Или ты решила, что умнее деда Рыжова?

— Ну простите…

— У старика прощения проси. Он после ночной пробежки голышом по морозу, поди сляжет. Ёжкин кот!

Маша потом старалась Николая Сергеевича стороной обходить, в реанимацию «носа не казала». Так стыдно было.

В общем, в очередной раз развеселился Борис, вспомнив эту историю. В ординаторской он ещё раз покурил, отхлебнул остывшего чая и отправился в операционную. По пути мило недвусмысленно подмигнул медсестре Ире, возившейся на сестринском посту с документами. Здесь же уже сидели Саша Руденко с мамой. Мальца немного потрясывало, оперироваться он не хотел, а спокойная Ира, с лицом знающего специалиста рассказывала ему про то, что аппендицит — это не страшно, и всем его вырезают в детстве. Убеждала не бояться. Уже через десять минут мальчик лежал на операционном столе, сжав губы и приготовившись к самому дурному. Борис, перед тем, как «помыться» (прим: мыть, обрабатывать руки хирурга спец. средствами перед операцией) наклонился над ним и сказал:

— Сашок, расслабься. Сейчас будешь мультики смотреть. Тебе какие нравятся? Заказывай!

— «Ниндзяго. Мастера Кружитцу».

— Ч-чего?

Тут в предоперационную вбежала запыхавшаяся Кривулина:

— Борис Владимирович! — крикнула она. — Вы же меня обещали взять помогать.

— Так я тебя и жду, «мойся» давай скорее.

Анестезиолог покачал головой. Опять эта Кривуля. Сейчас с аппендюком час возиться будут. Через минуту маленький пациент уже смотрел свои мультики (возможно, как раз про «Мастеров кружитцу»), а хирурги приступили к операции.