Мы никогда не расставались

Ирина Лазарева, 2017

Катя Полуянова начинает журналистское расследование эпизода, который ее глубоко взволновал и возмутил. Она знакомится с главным героем своего расследования, намереваясь уличить его в непорядочности и выяснить, чем вызван его поступок. Но Евгений оказался не бездушным циником, каким рисовало его Катино воображение, а весьма интересным молодым человеком, и она… влюбилась. Ну а теперь уж и вовсе необходимо разобраться в давней истории, которая стала источником горя для семьи Евгения…

Глава 5

Итак, с сожалением отказавшись от приятного общества, доблестные лейтенанты направились туда, куда призывал их долг, а именно: в штаб флотилии, где им надлежало быть в определенное время по приказу командующего. В двухэтажном кирпичном здании, где располагался штаб, было многолюдно: поминутно прибывали офицеры, вызванные на совещание к командованию.

В коридоре кто-то неожиданно хлопнул Вересова по плечу и голос, чем-то Алексею смутно и неприятно знакомый, воскликнул:

— Вересов! Ты ли это?

Алексей обернулся. Так и есть: Смуров, чтоб ему пусто было! Более нежелательной встречи Вересов не мог себе представить. Кирилл Смуров был его бывшим однокурсником, которого он не видел с момента окончания военно-морского училища, но сейчас узнал мгновенно, даже несмотря на то, что последний изменился до неузнаваемости. Прежними у него остались разве что глаза, очень светлые, неотступно сосредоточенные на собеседнике, однако то раздражающее, известное только Алексею преданно-просительное выражение, каким Смуров преследовал его в пору их юности, бесследно исчезло. Когда-то это был долговязый, худой юноша, физически слабый и неуспевающий по всем дисциплинам. В училище Смурова держали только благодаря его отцу, контр-адмиралу, служившему в народном комиссариате ВМФ. Курсанты не то чтобы не любили Смурова, его просто не замечали, он был из тех воспитанников, которые не вызывали к себе никакого интереса или симпатии, с кем не считались и чьей дружбы не искали, от кого нетерпеливо отмахивались, как отмахиваются от надоедливого и неугодного родственника, общество которого все же необходимо терпеть.

Вересов, одержимый в те годы обостренным чувством справедливости, проникся к Смурову состраданием и взял его под свое покровительство. Возможно, в определенной степени его подвигло на этот шаг постоянное заискивание Смурова перед Алексеем — отличником, старшиной класса и несомненным лидером. Стоило Алексею уронить какой-нибудь предмет, и Смуров бросался со всех ног его поднимать. Если у Алеши не оказывалось при себе ручки или неожиданно заканчивалась тетрадь, у Смурова непременно находилась в запасе необходимая принадлежность. Как только тень досады омрачала лицо Алексея при подсчете оскудевших финансов, подскакивал Смуров и предлагал денег взаймы, которых, впрочем, никогда не брал назад. С неусыпным вниманием он караулил каждое движение Алексея, демонстрируя радостную готовность ему услужить. В итоге Алеша обратил на Смурова внимание, а приглядевшись, заметил, что того никто не замечает. Такое положение вещей показалось ему негуманным по отношению к сокурснику, и он приблизил Смурова к себе.

В ответ на расположение Вересова Кирилл Смуров повел себя до того странно, что Алексей даже через много лет не мог найти объяснений его поступкам. Кирилл предался Алексею всецело и следовал за ним повсюду, как неусыпный ординарец, всем своим поведением и словами давая понять, что нет у Алеши на свете друга более верного, преданного и самоотверженного, чем он, Смуров. Выждав необходимое время, он принялся с бесконечным терпением и изобретательностью плести интриги против однокурсников, в общество которых теперь был допущен, и едва не перессорил Алешу со всеми его друзьями.

Каким-то таинственным образом наставники стали узнавать обо всех юношеских забавах своих воспитанников, причем часто эти увеселительные мероприятия носили отнюдь не невинный характер. В каждом случае следовало суровое наказание, которое, однако, странным образом обходило стороной Алексея Вересова. Авторитет его на курсе заметно пошатнулся. Товарищи стали его сторониться, чему он поначалу не придал серьезного значения, но в конце концов забеспокоился. Смуров между тем с фанатичной настойчивостью нашептывал Алеше, что однокурсники его не стоят, что все они неблагодарны, неспособны на истинную дружбу и что только он, Кирилл, по-настоящему ценит и любит Алексея.

Вересов все-таки вызвал друзей на объяснение, которое едва не закончилось стычкой. Курсанты были распалены и исполнены негодования, на Алешу посыпались обвинения, он в свою очередь возмутился и вспылил. Неизвестно, чем все могло бы закончиться, не появись в тот момент Вазген Ароян. Для Смурова Вазген, лучший и закадычный друг Вересова, был последним, еще не взятым бастионом. После разбивки по специализации на старших курсах, Вазген учился в классе гидрографов, поэтому подступиться к нему было сложно, к тому же слыл драчуном и забиякой, спуску никому не давал; воспитанники училища, испытав на себе силу его кулаков, предпочитали с ним не связываться. Смурова Вазген не переносил и, несмотря на уговоры Алексея, неизменно изгонял из своего общества.

Разбирательство происходило в одной из курсантских спален.

— А ну, посторонись! — скомандовал Вазген, бесцеремонно расталкивая сгрудившихся юношей и становясь рядом с Алексеем. — Те, у кого есть вопросы к Вересову, могут обратиться ко мне, — он вызывающе оглядел возмущенных парней и добавил: — Только не все сразу. Ты, Федотов, говори, какие у вас претензии.

— Ты лучше его спроси. Кто-то стучит на нас командирам, всех наказывают, а его нет. Пусть объяснит, почему так происходит.

— Да вы в своем уме, парни? — моментально вскипел Вазген. — Вы что, Лешку Вересова не знаете? Да я сейчас первому, кто еще такое скажет, морду набью.

— Вересов уже не тот, что раньше, это все замечают. Верно я говорю, ребята?

— Верно, — загудели собравшиеся, — он нам сам не доверяет, загордился и стал скрытничать. Должно быть, оттого, что у самого рыльце в пушку.

— Да я вас!.. — рванулся Алеша, но Вазген его перехватил.

— А ну угомонитесь все! — рявкнул он. — Если среди вас завелся предатель, то надо в этом разобраться спокойно. Только Леша тут ни при чем, говорю вам, это просто смешно обсуждать. Возьмем самый последний случай. Кто тогда был?

— Я был, — сказал Федотов, — Вересов, Захаров, Полежаев и Костя Щербин.

— И что? — спросил Вазген.

— А то! Все отсидели на губе, кроме Вересова.

— А кому рассказывали?

— Да никому, только все стало известно во всех деталях — и про водку, и про девочек, даже их имена командир знает.

Вазген обвел взглядом курсантов и вдруг за широкой спиной Полежаева заметил бесцветные, неподвижные глаза Смурова, в которых просвечивала какая-то затаенная мрачная радость.

Вазгена будто кто-то толкнул изнутри. Он вклинился в толпу ребят, схватил Смурова за тельняшку и выволок на середину круга.

— А вот этот с вами был?

— Смуров? — озадаченно произнес Федотов и оглянулся на друзей. — А фиг его знает, может, и был. Костян, ты не помнишь, Смурова с нами не было?

— Хоть убей, не помню. Он что есть, что его нет, как тут вспомнить? — отозвался Щербин.

— Был Смуров! — вдруг вскрикнул Захаров. — Точно был! Я сейчас сообразил. Он же всюду за Вересовым таскается, а мы его никогда не замечаем, да он и сам незаметный, сядет вечно где-нибудь в уголке и молчит как рыба, даже не шевелится, а сам, видать, все на ус наматывает.

— Эге, — процедил здоровенный Полежаев, обходя Смурова и с отвращением его оглядывая, — а ведь и тебя ни разу не наказывали. Что скажешь, адмиральский сынок?

Смуров съежился под его взглядом, побледнел и затрясся. Круг курсантов, центром которого он был, начал сужаться.

— Братцы, — радостно воскликнул Федотов, — это что же получается?! Значит, мы зря на Леху наговаривали. Выходит, этот слизняк во всем виноват. Тащите сюда одеяло, устроим ему темную.

— Стойте, — закричал Алексей, — не трогайте его, дайте я сам с ним поговорю!

Это правда, Смуров? — спросил он дрожащего парня. — Отвечай, если ты не трус, хотя бы передо мной не позорься.

Смуров неожиданно и как-то разом перестал дрожать и уставил в Алексея преданные, собачьи глаза.

— Я не трус, — проговорил он чуть слышно, — ты не думай, я не трус. Это они все шкурники. Ты их не знаешь, совсем не знаешь, — речь его становилась все громче и сбивчивее. — Они тебя не любят, никто из них, все только притворяются, я сам слышал, как они плохо о тебе отзывались, они тебя ругали, смеялись над тобой…

— Ты что болтаешь, сучонок? — ласково спросил Полежаев, надвигаясь на Смурова.

— Ты на кого напраслину возводишь? Мало того, что ты стукач и подлец, ты еще и клеветник. Отойди, Алеша, дай нам с ним поговорить по-флотски.

— Я вас не боюсь, — взвизгнул Смуров, — плевать мне на вас, все вы подонки, я вас ненавижу, ненавижу, гады, сволочи!..

— Заткнись! — исступленно закричал Вересов и занес кулак, метя Смурову в лицо, но вдруг замер, пораженный: Смуров тянулся навстречу его удару, принимал с готовностью, с убежденным самоотречением, и именно это по-настоящему испугало Алексея.

— Да брось ты его, — серьезно сказал Вазген, — не видишь, он не в себе.

Оставьте его, ребята, пусть живет, как знает, но только один. Говорил я тебе, Леш, не приваживай этого убогого. Пусть папаша его воспитывает, если еще не поздно.

Курсанты стали нехотя расходиться, презрительно сплевывая Смурову под ноги, но тот ничего не замечал, глядя со звериной тоской вслед Алексею. С тех пор он жил словно в изоляции, учиться стал из рук вон плохо, с горем пополам окончил училище, лишь благодаря влиянию отца, и о том, как в дальнейшем сложилась его судьба, Алексею было неизвестно.

Вересов после случая со Смуровым стал осмотрительнее в своих симпатиях и антипатиях, с людьми с тех пор близко сходиться опасался, и потому Вазген остался его единственной сильной и искренней дружеской привязанностью. Дружба с годами становилась все крепче и самоотверженнее, им посчастливилось в дальнейшем служить вместе и не расставаться, часто выручать друг друга в минуты опасности, так что один уже не мыслил своей жизни без другого.

Да, теперь перед Алексеем стоял совсем другой Кирилл Смуров. Учился плохо, а вот, поди ж ты, уже капитан-лейтенант. Вид у него был холеный, что особенно бросалось в глаза в обществе посеревших и уставших офицеров, которые, в большинстве своем, только что сошли с кораблей, вернувшись с трассы из-под налетов вражеской авиации и артиллерийских обстрелов. Внешность Смурова, прежде заурядную, сейчас можно было бы назвать вполне благообразной, если бы не портящее лицо надменное выражение, презрительно опущенный уголок рта и жестко-насмешливый прищур светлых глаз.

— Смуров? — без улыбки приветствовал его Алексей. — Какими судьбами? Не ожидал тебя здесь увидеть.

— А я ожидал, и даже знал наверняка, что тебя здесь встречу. Мне было известно, что вы с Арояном служите на Ладоге. — Смуров посмотрел в спину Вазгену, который, не заметив его, прошел вперед и вступил в разговор с офицерами. — Я все о вас знаю. Вы служил в Черноморском флоте, воевали в советско-финляндскую, были в Кронштадте, а теперь угодили на озеро. Поправь меня, если я ошибаюсь.

— Да нет, все правильно. Только откуда такая осведомленность? — Алексей разглядывал Смурова, стараясь понять, отчего его внезапно охватило чувство беспокойства.

Сейчас, по прошествии лет, можно было бы отнестись снисходительно к раздорам безрассудной юности и не поминать старое, как это случается при встрече уже взрослых бывших одноклассников, но что-то Алексея настораживало в Смурове, — что именно, он сам не отдавал себе отчета.

— Я служу в Особом отделе, — пояснил Смуров, — прикомандирован к флотилии для прохождения дальнейшей службы.

— А-а, вот оно что, — протянул Вересов. Что ж, подумал он, этого следовало ожидать. Не напрасно присутствие Смурова вызвало у него смутные подозрения. — Так ты, стало быть, особист?

— Он самый, — подтвердил Смуров. — Не всем же воевать? Кому-то надо следить за чистотой кадров. Кругом полно предателей и отщепенцев. В условиях войны они особенно опасны, сам понимаешь.

Он изобразил подобие улыбки, которая на его лице, не предназначенном, по общему впечатлению, для выражения добрых чувств, выглядела довольно скверно. Вересов почувствовал отвращение.

— Жаль, Смуров, очень жаль, — сказал он. — Я надеялся, что жизнь тебя чему-то научит. А ты все такой же…

Он с трудом удержался от бранного слова. Смуров скривился в мгновенной непонятной гримасе.

— Не забывайтесь, товарищ старший лейтенант, — произнес он задушевным тоном, — вы разговариваете со старшим по званию.

Вересов медленно вытянулся, картинно, высоко подняв локоть, взял под козырек и повернулся к нему спиной.

Двери кабинета командующего распахнулись, приглашая войти собравшихся.

Командующий ЛВФ, капитан 1-го ранга Чероков, выглядел не менее уставшим и осунувшимся, должно быть оттого, что в кабинете своем не засиживался, неизменно находился в гуще событий — на кораблях, на трассе или в Осиновце, куда поступали грузы, и который нещадно бомбили немцы.

— Товарищи офицеры, обстановка резко обострилась, — обратился он к присутствующим. — Гитлеровцы начали крупное наступление на Тихвин и Волхов, их цель — соединиться с финскими войсками и замкнуть Ленинград вторым кольцом блокады. Допустить этого нельзя. Все вы понимаете, что означает для нас потеря Волхова — последней железнодорожной станции, которая связывает Ленинград с Большой землей. Мы получили приказ срочно перебросить с западного берега озера на восточный 44-ю и 191-ю стрелковые дивизии, а также 6-ю отдельную бригаду морской пехоты. В общей сложности необходимо доставить около 20 тысяч бойцов, более сотни танков, столько же орудий, автомашины, тракторы и более тысячи лошадей. Должны быть задействованы все корабли флотилии. Переброска войск будет осуществляться из Осиновца в Новую Ладогу. Операция сложная, но я не сомневаюсь, что вы с ней справитесь. Перевозками я буду руководить лично из Осиновца.

Подойдя к карте, командующий продолжал объяснять ситуацию, уточнять детали. Офицеры слушали молча и внимательно. Для них это было всего лишь очередное задание, не более сложное и не более опасное, чем предыдущие.