Не в добрый час. Вепсский причет

Ирина Зелинская

Вепсский лес — сказочник. Но чудеса его не для всех: кому — свобода, а кому — сумасшествие. Говорят, что если войдешь в лес не в добрый час, то обратно не воротишься.

Редко мы бываем вместе,

Редко ходим мы друг к другу

На пространстве этом бедном,

В крае севера убогом.

¹

Дизайнер обложки Анна Алексеевна Архипова

© Ирина Зелинская, 2024

© Анна Алексеевна Архипова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0060-7793-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

На палубе туристического кораблика застыли ряды туристов, скрипучие слова приносило с воды в салон автомобиля:

— Построил великан дом, но поглотила его пучина, построил второй, и его пучина съела, не подавилась, тогда великан создал город целиком, прямо на ладони, и опустил на невские берега. И остался город стоять, а чухонские болота отступили. Так гласит финская легенда о возникновении Санкт-Петербурга. А теперь посмотрите налево.

Яр передразнивал интонацию экскурсовода, избавляя себя от скуки:

— А теперь посмотрите налево, а теперь — направо, головой крутите, пока шею не свернете. Все равно главного не увидите, все равно всей правды не поймете.

Корабль с туристами проплывал мимо набережной, автомобили плавились в пробке. Яр поднял стекло, спасаясь от скрипучего гида:

— Да заткнитесь уже, говорящие головы! Достали! Как вы живете с такими голосами?

Кораблик натужно пыхтел, но бежал быстрее, чем автомобили, зажатые между водой и дворцами.

— Тут уж лучше по воде, суша здесь не для людей, — наборматывал Яр, привыкший говорить сам с собой. — Чушь это все. Чтобы там финны не выдумывали, история этого города совсем другая. И образ другой. Из европейской архитектуры вырос чахлый Петербург, маленький, тянется к солнцу заморыш. А география… Это так, еще одно недоразумение. Плыл-плыл по течению, прилип к берегу. Так и будет болтаться, пока волной не оторвет. А волна каждый двадцать четвертый год случается. Недолго ждать осталось. Гнать отсюда надо, пока не потонули — вот что нужно туристам рассказывать, чтобы слюни не роняли.

Яр воды не любил, не любил мостов, не любил всего этого города. Чудилось во всем этом что-то коварное, скрытное, враждебное природе и человеку. Нелюбовь эта была не равнодушная, а болезненная, чувство обманутого ребенка, разочарованного, ненужного городу. Будто показали притягательный мир, уверили в его реальности, а потом выяснилось, что это лишь картинка, декорация. Так, в центре старинные здания, прогнившие и выпотрошенные, прятались за баннерами, изображавшими былое величие. Для Яра Петербург давно превратился в такой баннер.

С ума сводила жара, город пульсировал, исходил испариной, потел асфальтом, вдох-выдох в такт колоннам и ритму решеток, воздух плавился над соседней машиной. Вдох-выдох, под лобовым собачка кивала головой, совсем как голуби, которых кормят туристы у решетки Летнего сада. Как можно додуматься установить на торпеду игрушку? Что в мозгах у этих людей? Как же они надоели!

Не выдержав соседства с туристами, Яр свернул с набережной, пропетлял по переулкам и выехал на один из главных проспектов. Воспоминания тянули, прокладывали маршрут. Месяц назад подвозил Марину домой после очередного неприятного разговора: с ней тогда снова повздорили. Накануне той последней встречи, вечером, позвонила Марина, сказала, что хочет увидеться. Яр поначалу ломался: вроде и радостно, что позвала, но заранее ясно, что ничем хорошим это не кончится. Она смеялась, говорила, что нужна помощь. А это запрещенный прием. Не помочь нельзя. Особенно той, которая шутит и смеется спустя годы после расставания. Утром поехал к Марине на встречу, сюда, в центр. Где же еще ей быть, как не в центре? Девушка могла находиться только там, где живет красота, где все подчиняется эстетике. Марина вообще относилась к той породе людей, которые органично встраиваются в город, становятся частью общего баннера. Кафе, арт-пространства, пешеходные зоны — вот тот фон, с которым они сливаются.

В ту встречу Марина сидела в профиль к шумно текущему проспекту, изученным Яром движением поправляла челку, сворачивала оригами из салфетки, улыбалась плавно, контролируя каждую мышцу лица:

— Привет! Хорошо выглядишь. Как настроение?

— Привет! Пока ровно. Что ты хотела? — Яр пододвинул стул поближе к столику и равнодушно повертел в руках меню.

— Во-первых, я тебе кое-что принесла. Нашла на родительской квартире, — девушка кивнула на пакет, лежащий на соседнем стуле. — Среди конспектов попались твои негативы. Те, где ты с родителями. Маленький там еще. И семейные какие-то фотографии. В общем, твое.

Яр усмехнулся:

— Благодарю. А во-вторых? Моя помощь требовалась не для того, чтобы избавить тебя от десятка негативов.

Марина не торопясь сделала глоток и обратилась к Яру:

— Что бы ты ни думал, я хороший специалист. И хотела бы предложить тебе вернуться к беседам. Всё-таки, они имели смысл.

Марина сделала еще глоток, выдержала паузу и продолжила:

— Я бы хотела передать тебя одному специалисту, он гениален. Я обещаю не вмешиваться в процесс. Ему мы не скажем о том, что знакомы. Обсуждать тебя с ним мы не будем. Я просто хочу быть уверена, что с тобой все в порядке.

— Марина, хватит! Просто оставь меня в покое! Не нужно меня никому передавать.

— Постой, но тебе же на терапии лучше. Если бы я еще могла, не беспокоя тебя, контролировать лечение!

Яра передернуло. Слова Марины смешались в комок, липким тестом уши забили, и забаюкало: «Полная моя половиночка, встань со мной на частые разговорчики по-старому да по-прежнему, как мы с тобой разговаривали, говорили-говаривали, реченькой рекли, словами-камушками рты набивали. Говорила я тебе, упреждала: опасна реченька, бережочки круты, не ровен час унесет, разобьет, камнями-словами закидает. Сбежит головушка по плечам, за камнями покатится, верх-низ не различит, заморгает непутево, рот разинет, кричать захочет, да моготы нету — кричать-то не выкрикнешь!»

И так было после каждого разговора с Мариной. Причитало, запевало, баюкало на все голоса. И никуда от этого не деться. И как это остановить? Чем больше об этом думаешь, тем громче расходится-распевается. А дальше подвозил Марину куда-то, сдержанно прощался — все как в тумане. Изо всех сил старался молчать: когда в голове голоса-плачи расходятся, главное рта не раскрывать, чтобы слова наружу не посыпались.

Тот последний случай в кафе саднил, мешался в памяти. Каждая встреча застревала в сознании, и долго еще Яр выпадал из времени и пространства, возвращаясь в момент разговора. Вот и теперь поколесил по городу, снова убедился в том, что каждый дом в центре крепко сшит воспоминаниями с бывшей возлюбленной. Отдирать с мясом придется.

Бронко Яра полз на Остров, тарахтя дизелем, жаждал простора и бездорожья, а не екатерининских выхолощенных гранитов, не ажурных решеток в ветровых стеклах.

Яр щурился сквозь очки, кривился от пышных архитектурных роскошеств. Не любил всего этого, северному городу — северный колорит. Север — мамино наследство.

Всю самостоятельную юность Яр кочевал по городу, с юга на север, с запада на восток, из центра в гетто и обратно. Но тянуло только в сторону ранних воспоминаний: мамино детство прошло в доме на Стремянной улице. Маленького Ярика водили в гости к прошлому: к каким-то бывшим соседям по коммуналке; ни люди, ни обстоятельства ребенку не запомнились. Только серая глыба дома с мордами зверей на фасадах. И нет, это были отнюдь не питерские великодержавные львы, а северный лесной бестиарий: змеи, хищные птицы, ежи, рыси, нахохлившиеся совы. Ели разлапистые, мухоморы, папоротники по штукатурке. Окна-трапеции, будто кто-то их в скале вырубил. Мрачная сказка. И имя у архитектора-хозяина тяжелое, круглое как камень — Бубырь. То ли упырь, то ли бобыль — вертелось что-то на языке, вставали перед глазами каменные сказки. Мама с папой геологами долго колесили по Карелии, читали маленькому Яру «Калевалу», и под напевы раскидистые хорошо спалось, уютно, домашне. В них хотелось остаться, потом, со временем, вернуться, а потом хотя бы иногда на них опираться, когда нужно было создать очередной архитектурный проект. Но эпоха северного модерна закончилась, выдохлись сказки как мамины пустые флаконы из-под духов, и даже детские воспоминания о карельских лесах постепенно сквозняком выдуло.

Теперь жил Яр на Васильевском острове, по линейке расчерченном, острове самом умышленном в умышленном городе, самом ненормальном — только психу охота подставляться под ветры и наводнения — из всех кусков Петербурга. Дом, по Ярову разумению, был завравшимся, фальшивым, пытался убедить себя и других в том, что он часть Италии или Франции, а сам тем временем чухна чухной. Ну и что, что разукрашен псевдоколоннами, портиков на себя понавешал? За всем этим правды не спрячешь. Рядом с окном гигантский завиток волюта, под ним гнездо. Если бы не оно, не мельтешение пичуг, не грай воробьиный, было бы совсем грустно. Вид — брандмауэр с вечным вопросом в оке-окне: ничего, что я к вам стеной?

Яр въехал во двор, выволок из багажника пару здоровенных чемоданов с инструментом, отсалютовал охраннику и поднялся к себе, на четвертый этаж, по бывшей черной лестнице. С порога встречал холостяцкий развал, запах пыли и пластика. Яр включил чайник, распахнул окно и поставил стираться белье. Споткнулся о раззявленную коробку и пока она не сожрала его вместе с ворохом вещей, подготовленных к упаковке, отказался от идеи что-либо делать по хозяйству. Уселся за компьютер — манил Фоллаут² Через пару часов из виртуального постапокалипсиса пришлось вернуться в реальность.

Переливчато запел дверной звонок. Яр посмотрел в глазок, брякнул всеми пятью замками и отворил.

— Здоро́во. Не помешал? — грузно ввалился сосед, задевая вешалку, коробки, ящики. Из пакета достал вискаревую бутылку. — Подгон.

— Здоро́во. Благодарю. Твой?

— Мой шедевр, на можжевеле. Стаканы чистые найдешь?

— Попробую. Жрать, правда, нечего. Димыч, три дня уже не могу до магазина себя доволочь.

— Знал бы, что-нибудь захватил. А теперь увольте, вернусь — бабы не выпустят. Они мной ремонт делают, на дрова распилят, если узнают, что я отдыхать пошел. А что ты дома-то сидишь, мох растишь? Погода наконец расщедрилась. Лишь бы в игрушки играть. Уделал хоть всех? — сосед кивнул на экран.

— Само собой, — Яр гремел банками в холодильнике. — Вот, халапеньо есть. И десять коробок тушенки — бери, что хочешь.

— Халапень пойдет. Кошку бы, что ли, завел. Бегал бы ей за кормом, про себя бы тоже помнил.

— Нет, уж. Если бы она мне за кормом бегала, тогда другое дело.

Булькнул янтарный самогон в низкие стаканы, крякнул от первого глотка сосед.

— Ухх… Идеально.

Яр выпил, положил в рот перчик. Глаза взорвались и вытекли:

— Оххх! Острый! Как петарду съел.

— А потому что нечего после первой закусывать, — сосед огляделся по сторонам, будто только сейчас заметил, что происходит в квартире. — Смотрю, все-таки пакуешься? Я думал, ты так, поигрался и хватит.

Яр отключил телефон — верный признак того, что разговор планируется серьезный. Не подслушал бы кто.

— Какое там! Не до игр. Ты смотри, что происходит вокруг. Внешняя политика — мрачный мрак, внутри погода не лучше. Новости читать уже страшно, а не читать еще страшнее. Планомерное отсечение от свободы. В антиутопии живем. Удивляюсь, как Оруэла не запретили во всех странах мира. Фонари новые видел на Большом проспекте?

— Какие фонари? — сосед недоуменно смотрел на Яра, шагамерящего диагональ кухни-гостиной.

— Новые. Я думаю, это 5G. Оставаясь в городах, мы просто загоняем сами себя в ловушку, живем обложенные налогами, законами, правилами, подслушивающими устройствами, отупляющими контактами с системой — и это еще у меня телевизора нет! — и отвратительной экологией, — Яр подошел к открытому окну, провел по обратной стороне стекла пальцем:

— Вот! Посмотри! И это окна во двор, и не самый экологически запущенный район.

— У тебя мрачный взгляд на жизнь.

— А ты жизнь видел?

Яр вытер грязь о штанину, и хаки обзавелось еще одним маскировочным пятном.

— Ну, экология, да, согласен. Но все эти твои 5G, масоны-заговорщики и скорый апокалипсис — это перебор. Ты бы еще шапочку из фольги надел, — Дмитрий снова булькнул по стаканам самогон. Тоже укусил кривой от злобы перчик и побагровел.

Яр довольно выжидал, наблюдая как пунцовеет круглая физиономия соседа.

— Я бы надел, если бы помогало.

Когда Дмитрий отдышался, снова выпили.

— Ты, вроде, и так уже окопался со всех сторон. Будто ты не архитектор, а политик. Кому ты нужен, кто тебя стрелять пойдет? Пулезащитные окна, бронированная дверь, звукоизоляция. Машину-то хоть не обварил еще?

— Пока нет.

— На стрельбы-то когда? — сосед зарядил Яров страйкбольный пистолет и, отойдя в дальний угол, начал палить по мишени, висящей на внутренней входной двери.

— Не знаю. Не скоро. На следующей неделе не получится точно, повезу вещи.

— Неужто в глушь эту поедешь? Нет, я понимаю, на шашлык, на стрельбы, на рыбалку—охоту, но жить! Без сортира, без электричества… Связь-то хоть есть?

— Сигнал не ловится, только рыба.

— Без ножа режешь. Как освоишься — приеду к тебе на недельку: на рыбалку, за грибами, может, и с охотой что выгорит.

— Вот это не в мою смену. Я бы лицензию выдавал на отстрел охотников. И первый бы занялся.

— Как же инстинкт добывать мамонта?

— Если добудешь с палкой и камнем — вперед. А с двустволкой неспортивно. А капканы — вообще варварство. Те, кто ими промышляют, просто подрасстрельные.

— Так и не в спорте вопрос. В силе. Человек не просто так эволюционировал, чтобы потом этим не пользоваться. Что же твой мамонт двустволкой не обзавелся? Не только время не использовал, но, больше того, сдох. Человек природу обошел с умопомрачительным счетом. Разнес. — В подтверждение своих слов Дмитрий перезарядил пистолет и снова расстрелял мишень на двери.

— Это еще не факт. А самое главное, почему ты человека от природы отделяешь?

— Потому что мы выше. Точка. Ружье у человека. Значит, он и победил. Короче, я считаю, что человек победил природу, а город деревню. Жить в лесу — вообще на любителя. Это надо отшибленным быть. Полностью. Для меня и ты, без обид, на всю голову отмороженный, но, чтобы так, с концами, в лес…

— Конечно. Отмороженный я, однако ночью, в чужой квартире, пьяный, по мишени палишь ты.

Утро к Яру пришло после обеда. В квартире стоял скверный запах ночного гудения, четырехдневная коллекция мусора и немытой посуды склоняли к действиям. Открытые пасти полупустых коробок требовали пищи.

Чтобы Яр не делал, все получалось у него медленно, но добротно. Посуду перемыл, чтобы до скрипа и блик, мусор вынес в бак во дворе, все предварительно рассортировав: пластик, стекло, картон. Вещи для переезда аккуратно укладывались в коробки, на коробки клеились ярлыки: крепеж, посуда, консервы, белье. За всеми этими действиями отвлекался Яр от громких мыслей, от советов разноголосицы. И становилось спокойнее.

Примечания

1

Калевала: Карело-финский поэтический эпос — Руна первая

2

Фоллаут — компьютерная ролевая игра, действие которой происходит в мире, пережившем ядерную войну.