Кавказский роман. Часть I. Спасатель

Ирина Викторовна Буторина

В первой части романа «Спасатель» пересекаются пути горца инструктора-спасателя Руслана, русской девушки комсомолки Лизы и скромной чеченки Лейлы из грозного чеченского тейпа. Судьбы каждого из них попадают под тяжелые катки истории страны: Великой Отечественной войны, репрессий тоталитарного режима и акций усмирения непокорных горцев. Однако ни что не в силах уничтожить чистые души героев, их решимость противостоять трудностям, способность любить и жертвовать собой ради других.

Глава 3. Мать и дочь

Лизины беды начались прямо на перроне вокзала. Как только они, шумные и весёлые, выгрузили на рыбинском вокзале свои рюкзаки, к Витьке подошли двое и заявили, что он арестован.

— Вы чего, мужики? — недоуменно уставился он на них. — За что? Я на Кавказе был, вот домой еду…

Со всем своим комсомольским задором Лиза бросилась было спасать Витька и объяснять, что он ни в чём не виноват и они действительно едут с Кавказа, но встречавшая её мать утащила её от греха подальше, зло шепча на ухо:

— Уймись, дура, а то и тебя загребут.

— За что? — недоумевала Лиза. — За что?

— Найдут за что, — заверила ее мать.

Про Лизину маму — Ефимию Петровну знакомые говорили, что хоть она читать, писать не умеет, но шибко грамотная, как учительша. Грамоты ей, действительно, выучить не пришлось, а вот жизненной мудрости набраться было где. Родом она была из Тверской губернии. Ей только миновал шестой годок, как сгорел их крепкий крестьянский дом, доставшийся матери в приданое от зажиточного деда. Имевшиеся в семье деньги удалось спасти, и на них работящая семья быстро возвела новый дом. Однако и новый дом вскоре сгорел, запылав от удара молнии. В этот раз семья едва успела выбраться из дома, оставшись не только без денег, но и без куска хлеба. Старшие братья Фимы, желавшие избавиться от лишнего рта, уговорили престарелых родителей отдать сестру в небогатую семью, как говаривали тогда, в услужение. К этому времени Фиме едва исполнилось семь.

Одними из первых незабываемых воспоминаний о безрадостном детстве были у Фимы подзатыльники хозяев, валившиеся на её детскую головку за то, что, разомлев в тепле за печкой, она роняла из сонных ручек хозяйского младенца. Потом, уже подросшую и боевую, её переманили к себе в горничные богатые соседи бывших хозяев. В памяти о жизни у новых хозяев остались те редкие часы покоя, когда хозяева уходили в гости, а она, забравшись в сундуки, рядилась в старые наряды хозяйки. Однажды, уснув на горе вывернутого из сундука тряпья, Фима проснулась от пинка вернувшейся из гостей разъярённой барыни. Та от души потешилась, таская девчонку за косы приговаривая:

— Не бери чужого!

Уже девушкой, её забрала к себе в помощницы дальняя родственница, служившая экономкой у барона Розенбаха в Петербурге. Жить у барона было хорошо. Человек он был одинокий и добрый. Да и его экономка, а скорее невенчанная жена, очень привязалась к весёлой родственнице, которая и готовила хорошо и всякими байками рассмешить могла. Особенно удавались Фиме байки про попов, которых она, по известной российской привычке, недолюбливала, хотя каждое воскресенье ходила в церковь. В эти дни экономка Амалия Александровна обязательно вечером заходила на кухню, ожидая Фиминых анекдотов. Часто на доносившийся из кухни смех заглядывал и сам барон и, смущаясь своего интереса к женской болтовне, усаживался на низенькой скамеечке у тёплой печки, посмеиваясь в усы от кухаркиных рассказов. Фима могла не только смешно рассказать о самых простых вещах, но ещё и очень уморительно изображала в лицах героев своих наблюдений. Безусловно, главной героиней была она сама — бестолковая и беззаботная, но всегда остающаяся в выигрыше. Слушать Фимины байки заходил истопник Василий, угрюмый малый, давно и безнадёжно влюблённый в весёлую кухарку. Когда Ефимию привезли из Твери в Питер, у барона был целый двор прислуги, на одной кухне работало четверо, и Фиме в первое время доверяли только тесто месить. Выйдя в отставку с военной службы, барон вдвое сократил штат обслуги. С началом Первой мировой, когда дела барона совершенно расстроились, пришлось оставить в доме только Амалию, Фиму да Василия.

Фима не только развлекала стариков, но и была для них в это смутное время источником свежих городских новостей, которые ещё до сообщений в газетах каким-то удивительным образом появлялись вначале на базарах и лавках, куда Фима ежедневно ходила за провиантом.

Детей у барона не было, а немногочисленные родственники, занятые своими проблемами, мало им интересовались, поэтому неудивительно, что одинокий пожилой человек вслед за Амалией привязался к девушке как к близкому человеку. Когда Ефимия, на двадцать седьмом году жизни, собралась замуж, старики загрустили, но приложили все усилия, чтобы венчание Фимы состоялось в Казанском соборе, куда простому человеку было не попасть. В этом же соборе прошли крестины появившейся в январе семнадцатого года Фиминой дочки — Лизы, крёстными которой стали барон с Амалией Александровной. Молодая семья поселилась в Фиминой комнате (на чём настоял Розенбах), наполняя сердца пожилой четы тихой радостью и интересом к жизни.

Фима, практически не знавшая родителей, со своей стороны тоже очень привязалась к своим хозяевам и служила им верой и правдой. Муж её, Николай, работал на Путиловском заводе слесарем. Они были родом из одной деревни и, случайно встретившись в Питере, как-то незаметно сошлись и поженились. Коля, тихий увалень, души не чаял в своей разбитной и весёлой жёнушке, которая петь-плясать была мастерица, и работа у неё в руках кипела. Бушевавшая в Европе война и последовавшие за нею революции до поры до времени обходили молодую семью стороной. Николай был классный слесарь, незаменимый на ремонтах военной техники, по этой причине на фронт его не брали. В рабочие комитеты он записываться не стал, отвечая на приглашения скупо, но ёмко:

— Неча мне там делать, трепаться — не мешки ворочать…

Грянувшая революция, а за нею красный террор и голод разрушили начавшую налаживаться жизнь Фиминой семьи. Когда по городу поползли слухи о том, что большевики вылавливают и расстреливают царских офицеров, они с Николаем упросили барона и Амалию не выходить из дома и всем рассказывали, что барон бежал за границу. Тайна открылась, когда в восемнадцатом году их пришли уплотнять, то есть заселять рабочих в барские квартиры. Стариков обнаружили и увели. Через несколько дней, больная и растерзанная, Амалия Александровна вернулась домой со страшной новостью о том, что Георгий Фёдорович, быстрее всего, расстрелян, так как вместе с другими офицерами его увели в особняк на Литейном. Из подвалов этого угрюмого дома непрерывно доносились выстрелы. Её же вместе с другими арестованными женщинами долго держали в неотапливаемом помещении и среди немногих выпустили сегодня, так как во время ареста барон заявил, что Амалия Александровна его прислуга.

Фима уступила больной свою постель (на Амалиной уже несколько дней спали подселенцы), напоила старушку лекарствами, а сама с мужем улеглась на полу, прислушиваясь к тяжёлому дыханию больной. Утром, когда Амалию Александровну осмотрел доктор, он безапелляционно заявил, что её уже не спасти. Через две бредовых и бессонных ночи она уснула навек, и на следующий день её похоронили. Фима убивалась по усопшей, как по родной матери, проклиная войну, революцию, а главное — этих неизвестно откуда взявшихся большевиков.

Вскоре стало ясно, что оставаться в голодном и простреливаемом Питере опасно, и Ефимия засобиралась в Сибирь к двоюродному брату, который давно звал её к себе. Во всём слушавшийся свою бедовую жену, Николай не возражал и, упаковав нехитрые пожитки, отправился вместе с семьёй в далёкий сибирский город. Ефимия Петровна не любила вспоминать, как добиралась семья через взбунтовавшуюся и тифозную Россию в Сибирь, но всегда говорила, что от судьбы не убежишь. Война и революция достали их и здесь. Как только большевики заняли столицу колчаковской России — Омск, Николая забрали в Красную армию. Отказаться было нельзя — или на фронт, или расстрел. Вскоре, так и не разобравшись, за что он сражается, Николай погиб, а Фима навсегда стала женой погибшего красноармейца. Денег это звание не давало, но вот от репрессий, которые обрушились на деморализованных жестокостью большевиков россиян, всё же защищало. Буквально через месяц после гибели мужа у Фимы от тифа умерла вторая дочка, родившаяся в Сибири. Лиза тоже долго болела, но выжила.

Конец ознакомительного фрагмента.