Медвежий остров. Рассказы о нашей земле

Ирина Бйорно

Ирина Бйорно, русский писатель, живущий в Дании. Путешественник и поэт, пишущей о том, что она вокруг видит и ощущает. Этот сборник рассказов посвящен нашей Земле, самой красивой планете вселенной. Рассказы о природе, животных и нашей цивилизации. Рассказы, заставляющие остановится в этой бешено несущейся жизни и подумать о вечном.

Злая собака

Ник находился при последнем из дыхании. Глаза его, красные от неимоверной злости, почти вылезли из орбит, язык висел на боку — длинный и прокушенный своими же клыками, смрадное собачье дыхание прекратилось. Он больше не хрипел и не рвался. Яд, впущенный в его вену на шее, достиг сердца, и оно больше не билось в его широкой, ворсистой собачьей груди. Ник прожил на земле три года собачьей жизни, которую люди решили у него отнять. Он был немецкой овчаркой и он не знал ту правду, которую про него знали все вокруг — он был — злой собакой! А началась его жизнь так хорошо.

Ник родился в начале Брежневских восьмидесятых в просторной московской квартире у человека, занимавшегося подпольный бизнесом выращивания породистых, селекционно-правильных собак, а именно — немецких овчарок. Бизнес был неплохим и приносил владельцу вполне хорошие деньги, на которые росла и поднималась деревянная дачка в подмосковном лесу.

В его же московской квартире одна комната была отдана старой уже сучке породистой немецкой овчарки, прародители которой приехали в Россию вместе с другим добром, вывезенными русскими войсками из разгромленной фашистской Германии, наряду со шкафами, ночными сорочками, картинами, хрусталём и даже турбиной электростанции. Немецкая овчарка была вывезена советским офицером из концентрационного лагеря, где она верно служила людям, выполняя простую, но важную собачью задачу охраны пленников и честно зарабатывая свою миску с едой, а иногда и косточку.

Гитлер относился с особой любовью к этой породе собак, зная, что любимый им Блонди его никогда не предаст, как это не раз случалось с его двуногим окружением. И он был прав: это выведенная людьми порода собак, близкая по своей природе к своему предку-волку по силе и внешнему виду, все же отличалась от своего дикого предка двумя качествами, генетически запечатанными в крови всех немецких овчарок — беззаветной любовью к своему, всегда только одному, хозяину и врожденному инстинкту нелюбви, или скорее собачьей ненависти, к чужим.

С этими двумя свойствами, запечатанными в его собачьей крови маленькими генами, и родился Ник. У него было еще пять братьев и сестер, которые родились вместе с ним в тот же день, но он был последним, выбравшимся из обвислого, но родного и теплого живота своей собачьей мамы.

Ник знал маму по запаху шерсти и собачьего молока, которое он выжимал своими беззубыми челюстями из твердых, припухших от укусов собачьей оравы, сосков. Шестерым щенкам как раз хватало шесть сосков старой сучки, а она, чувствуя опять собачью любовь к своему многочисленному потомству, облизывала их мягкие, полные молока брюшки и тёплые мохнатые спинки.

Хозяин кормил её хорошо за приносимый ею доход от продажи качественных щенков, а она каждый раз тосковала, когда приходили незнакомые люди и забирали у неё её чуть подросших, открывших глаза, но ещё лопоухих, бесконечно родных собачьих детей. Но проходил год и она забывала о предательстве хозяина, и после тягостной случки со знакомым ей кобелем, похожей каждый раз на пытку и не приносившей ей ни малейшего удовольствия. Её бы воля, она бы его искусала, но кобель больно держал её за мохнатую холку, вводя в кровоточащую, распухшую внутренность что-то чужое и жесткое. После она чувствовать себя странно, а через некоторое время в её животе зарождалась новая собачья жизнь.

Ника долго никто не покупал. Ему уже было четырнадцать недель, и всех его братьев и сестер уже купили, а он, чуть переросший чёрный щенок, уже начавший проявлять свою агрессивную волчью натуру, всё ещё жил в этом бетонном доме с мамой-собакой и этим странным человеком, который был хозяином его мамы, овчарки Полли. В комнате пахло собачьими родами, собачьей шерстью и тем невыветривающемся животным запахом, который въедался во всё и висел в воздухе.

Хозяин уже отчаялся продать этого щенка, но тут его телефон зазвонил и приехал покупатель. Поменяв пятьсот Брежневских рублей на чёрного щенка с паспортом, подтверждающим его породистость до 12 колена — совсем как у еврейских пророков — Ник был отнять у мамы и отвезен в свою новую семью, оказавшуюся вполне образованной — а именно в семью академиков.

Зачем сыну академиков понадобилась немецкая овчарка — было неясно, хотя у них и была старая довоенная дача в Болшеве, совсем не нуждающаяся в охране, так как никаких ценностей, кроме просиженных довоенных диванов, там не было.

Ник с первых минут понял интуитивно, что это — его новый хозяин, господин и бог, и слушаться он должен его беспрекословно. К другим членам семейства он отнесся с должным вниманием, но без восторга, читая в лице и голосе своего хозяина знаки отличия, по которым он строил свою собачью иерархию отношений — кого больше любил хозяин, того и Ник больше уважал — но не больше.

Так жена хозяина была дама приятная, но странная, и видя скандалы между его обожаемым хозяином и его женой, Ник решил, что она достойна его защиты, но не уважения. Он набрасывался на нее, когда она проходила мимо с миской, полной геркулесовой каши, сваренной на крепком мясном бульоне, которую Ник получал каждый день и благодаря чему он рос с удивительной быстротой.

Прошел месяц, и наступило, как всегда неожиданно, Московское душное лето с грозами, ливнями и тополиным пухом, и Ник вместе с хозяйкой, её маленькой дочкой и кучей барахла был перевезен хозяином в Болшево, на дачу. Дачная жизнь на воле в саду с малиной и старыми яблонями Нику понравилась. Он вспомнил свою дикую природу и весело гонялся по небольшому участку за бабочками и соседскими котами. На даче туалетный домик стоял отдельно в конце участка, куда хозяйка ходила справлять свою нужду несколько раз в день.

Там-то и выбрал Ник свой форпост наблюдения, зло ворча на неё, когда она проходила мимо. Нику нравилась эта игра в охрану, видно пробудившуюся в нем видом заборов, скрипящих дверей и природы — так делали его предки в Германии, верно неся свою службу охраны в лагерях Гитлера. Ник был доволен. Зубы его выросли, голос стал сильным и его рычание приводило в трепет всех близлежащих соседей в старинном дачном поселке.

Хозяин показывался на даче редко — только в выходные, поэтому Ник решил, что в его отсутствие — по его собачьему разумению — он был хозяином. И Ник озверел, не давая проходу хозяйке, которая продолжала кормить выросшую за полгода зверюгу, но без любви, а только по долгу.

Маленькую дочь хозяина Ник не обижал, так как согласно его собачьей диспозиции маленькие люди приравнивались к щенкам — их надо было охранять, но особой воли не давать, поэтому когда Аленка заплыла, по мнению Ника, слишком далеко от берега местной реки, он вытащил её за шкирку из воды, правда прокусив девочке плечо, но это же не от злости, а просто от стараний. Он же не виноват, что шкура у этих людских щенков такая непрочная!

А его за это наказали и оставили без его мясной каши, и он обиделся, а хозяин так и не показывался на даче. Ник решил отомстить хозяйке, морившей его голодом, и когда она вечером отправилась в туалетный домик, Ник подкараулил её, и с лаем попытался прокусить ей башмак, что ему и удалось — зубы у него выросли сильные и хваткие. Но это хозяйке совсем не понравилось и она, прикрикнув на расхамившегося без хозяина Ника, оставила его на ночь на улице, хотя он скребся в дверь и скулил два часа. Что случилось после этого, она не знала, а Ник, набегавшись по участку и перерывши все грядки с клубникой, выкопал себе военный окоп под яблоней и уснул там до утра.

Утром Ник решил — если его не любят и хозяин не приезжает, он открывает террор — свой, собачий террор по своим правилам. Тут калитка на дачу открылась и появился его обожаемый хозяин. Ник бросился к нему, встал на задние лапы, обнял по-собачьи своего хозяина, облизал своим мокрым языком его родное для Ника лицо и стал ему по-своему, прискуливая, рассказывать о случившемся.

Хозяин, казалось, всё сразу понял, поцеловал Ника и вынул из сумки самое большое лакомство — огромную говяжью кость с приставшей к нею мясом и полную самого вкусного в собачьем мире — костного мозга. За что Ник заслужил такую награду? Ник решил задачу просто — за верную службу своему хозяину!

Прошел год. Ник окончил собачью школу, куда он ходил с хозяином и где надо было притворяться, что он — добрая собака — как все. Он перепрыгивал через препятствия, ходил по бревну и выполнял команды, но только из любви к хозяину — всё это казалось Нику бесполезным и ненужным, а он любил бегать с горы карьера и за кошками, ловить мячик и защищать хозяина — больше ничего. Ник стал теперь выросшей овчаркой, наводившей ужас своим видом у любого, и особенно у соседей по дому.

В квартире, где жил Ник с хозяином, его женой, маленькой дочерью и мамой с папой — двумя пожилыми академиками — Ник организовал жесточайший террор и собачью дисциплину, которой подчинялись все в отсутствии хозяина. Ник контролировал коридор, куда выходили двери трех комнат, дверь в туалет и на кухню. Он обычно лежал в центре коридора с костью в зубах и хитрым блеском в глазах и решал, кого куда пропускать, игнорируя просьбы пустить в туалет, зато пропуская народ в кухню за подачки. Он взимал пошлины едой за любой пропуск по коридору, но делал он это только в отсутствии самого хозяина, а при нем же был паинькой, игруном и ласковой собакой.

Таков уж был этот пес, созданный специальной генетической селекцией прилежными немцами — верным, умным, хитрым и жестоким ко всем, кроме хозяина. Он не был создан жить в небольшой московской квартире, где жили три поколения людей все вместе, он не был и комнатной смешной собачкой, созданной на забаву детей и дам, ни умной и ловкой цирковой собачкой — он был охранным псом, которого судьба забросила в эту семью и в этот дом, стоявшей рядом с шумной улицей и никогда не засыпающим московским транспортом.

Ник по-собачьи понимал, что что-то в его жизни не так, но не знал, что именно не так, чувствуя все больше растущую к нему ненависть со стороны окружающих его людей. И он тоже выражал со своей стороны свое недовольство тем, что мстил им — этим людям — как мог.

Так однажды, когда жена хозяина ушла куда-то, забыв запереть свою комнату — а на всех комнатах, включая и кухню — были поставлены мощные задвижки от Ника — он же, встав на задние ноги, навалился на дверь, открыл её и устроил погром в комнате хозяйки, уничтожая зубами только те вещи, которые принадлежали этой женщине, не любившей его. С особенной ненавистью Ник уничтожил небольшую книжицу, которая жена хозяина всегда таскала с собой и записывала что-то туда. Он не только разорвал книжицу, но и съел почти все листки, хотя вкус их был Нику не по душе.

Когда вернулась хозяйка, Ник лег в передней на свой диван и притворился спящим. Она вошла в свою комнату и тут раздался ее крик:

— Ах ты, гадкое животное, Ник! Как ты посмел, негодник! Моя записная книжка! Сожрал, дьявол! Хоть бы ты околел!

Ник лежал на своем просиженном диване и улыбался с закрытыми глазами: «Месть удалась!»

Тут пришел с работы хозяин и, надев на него поводок, увел его на прогулку в карьер. Ник был как шелковый, и когда хозяйка вечером пыталась очернить Ника, он только весело махал толстым хвостом и улыбался, показывая свой волчий оскал.

— Перестань говорить напраслину на Ника! Он — хороший, умный, верный пес, и Ник подтверждал по-собачьи — гав — даа!

Так Ник прожил на этом свете уже три года, изучая человеческую породу, служа хозяину и мстя, как мог, всем другим. Таким же был и Блонди, который до последнего был с обожаемым фюрером, пугая Еву Браун своими выходками и лаем. Блонди не любил эту женщину, чувствуя в ней своего конкурента в любви и службе Гитлеру и стараясь показать ему, что нету лучше и вернее друга, чем он, Блонди — породистой немецкой овчарки. Да Гитлер это и сам знал, решив в последний день своей жизни и карьеры сначала отравить своего лучшего друга, раздавив его мощными челюстями капсулу со смертельным цианистым кальцием, а потом уже — после короткой и теперь уже ненужной свадьбы с Евой Браун, на которой она настаивала несколько лет — хорошо что Блонди этого не видел — Гитлер отравил себя и свою новую жену. Но Блонди об этом предательстве своего хозяина — женитьбе на этой пустоголовой, глупой человеческой самке — никогда не узнал. К счастью.

Ник же все больше скучал по хозяину, которого он видел только раз в день — или скорее в ночь, когда тот возвращался со своего таинственного места, где тот проводил целый день — работы — всегда поздно, и они вдвоем отправлялись бегать по карьеру, лежащему недалеко от их дома. Людей в эти поздние часы на улице почти не было, а те запоздалые прохожие шарахались от Ника, как только он показывал свои желтоватые, отточенные на грызении костей клыки.

Конец ознакомительного фрагмента.