Люси Краун

Ирвин Шоу, 1956

Брак Оливера и Люси Краун был образцом для подражания, предметом зависти соседей и друзей. Оливер – успешный богатый бизнесмен, Люси – красивая покорная жена, нежно любящая мать, ради семьи оставившая работу. Однако для того, чтобы понять, что их счастливый брак всего лишь иллюзия, потребовалось пятнадцать лет – и всего одно роковое лето. Оливер решает на все лето нанять гувернера для сына Тони, чтобы помочь мальчику оправиться от недавно перенесенной тяжелой болезни. За эту работу берется двадцатилетний студент по имени Джеф – и вместе с ним в жизнь Люси врывается нежданная любовь. И что это – безумная вспышка страсти, которая сгорает, не оставив следа? Неосознанный бунт женщины, подавленной самодовольной властностью мужа? Или трагедия непонимания и обиды, которой стала эта связь для случайно узнавшего о ней Тони?.. В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Глава вторая

Заглядывая в прошлое, мы отыскиваем тот поворотный момент, когда русло нашей жизни повернуло в сторону, момент начала необратимого движения в новом направлении. Перемена может быть следствием целенаправленных действий или случайной; мы оставляем за спиной счастье или горе, устремляемся к новому счастью или же к еще большему горю, но пути назад нет. Это может быть миг, когда вы чуть-чуть повернули руль автомобиля, переглянулись с кем-то, произнесли фразу; это может быть длинный день, неделя или сезон мучительных сомнений, когда руль многократно поворачивается из стороны в сторону, и незначительные в отдельности события накладываются одно на другое.

Для Люси Краун это было лето.

Оно начиналось, как любое другое.

По округе разносился стук молотков — дачники затягивали окна сетками от насекомых, и на воду для удобства первых купальщиков спускались плоты. В спортивном лагере, разбитом на берегу озера, пропалывали бейсбольную площадку, каноэ размещались на стойках, а на флагштоке перед столовой водружали новый позолоченный мяч. Владельцы двух гостиниц в мае заново покрасили здания — шел 1937 год, и даже в Вермонте казалось, что Великая депрессия осталась позади.

В конце июня, когда Крауны — Оливер, Люси и Тони, которому в то лето исполнилось тринадцать лет, — выехали на дачу, арендуемую второй год подряд, они сразу погрузились в радостную атмосферу предпраздничного ожидания, царившую на озере. Радость обостряло и то обстоятельство, что Тони наконец-то выздоровел после тяжелой болезни.

Оливер располагал до возвращения в Хартфорд только парой недель, и он посвящал большую часть времени Тони — рыбачил с ним, плавал, гулял по лесу; он пытался, как можно деликатнее, дать сыну возможность почувствовать себя здоровым тринадцатилетним подростком, не превышая уровень нагрузок, установленный для Тони семейным врачом Сэмом Паттерсоном.

И вот эти две недели подошли к концу. В воскресенье чемодан с вещами Оливера уже стоял на веранде коттеджа. Вокруг озера сновали автомобили — отяжелевшие после воскресного обеда мужья, жмурясь от солнца, садились в машины, чтобы вернуться в город, где они работали; согласно американской традиции самые длинные каникулы у тех, кто в них меньше всего нуждается.

Оливер и Паттерсон расположились в полотняных шезлонгах на лужайке под кленом, лицом к воде. В руках они держали бокалы с виски, разбавленным содовой, и время от времени покачивали их, наслаждаясь позвякиванием льдинок о стекло.

Мужчины выделялись высоким ростом, их объединяло одинаковое социальное положение и уровень образования, но они заметно разнились характерами. Атлетически сложенный Оливер был быстр, точен и энергичен в движениях. Паттерсон, похоже, уделял недостаточно внимания своему физическому состоянию. Его сутулость казалась естественной, и даже когда он сидел, вас не отпускало ощущение, что ходит он слегка сгорбившись. Тяжелые ленивые веки постоянно прикрывали его глаза, из уголков которых исходили морщинки, порожденные смехом. Брови у него были густые, нависающие, непокорные, а волосы — жесткие, неровно подстриженные, изрядно тронутые сединой. Оливер, превосходно знавший Паттерсона, сказал как-то Люси, что, вероятно, однажды Паттерсон посмотрел на себя в зеркало и трезво рассудил, что он может остаться заурядно красивым, как актер на вторые роли, или же немного распуститься и смириться с интересной проседью. «Сэм — умный человек, — одобрительно говорил Оливер, — он выбрал седину».

Оливер уже оделся для города. Он был в костюме из легкой полосатой ткани и голубой рубашке; его голова заросла, потому что, находясь в отпуске, он не утруждал себя хождением к парикмахеру; за время, проведенное на озере, он покрылся ровным загаром. Глядя на него, Паттерсон подумал, что сейчас, когда благотворное двухнедельное воздействие природы на организм оттеняется по-городскому деловым костюмом, Оливер особенно хорош. Ему следует отпустить бороду, лениво подумал Паттерсон, с ней он выглядел бы еще более впечатляюще. Он похож на человека, который занят сложным, важным и даже опасным делом, этакий командир-кавалерист армии конфедератов времен Гражданской войны. «Если бы при такой внешности, — решил Паттерсон, — я всего лишь управлял типографией, доставшейся мне по наследству от отца, я испытывал бы чувство неудовлетворенности».

Возле дальнего берега озера, где пологая гранитная скала сползала в воду, виднелись крошечные фигурки Люси и Тони, покачивающихся в маленькой лодочке. Тони удил рыбу. Люси не хотела плыть с ним из-за скорого отъезда мужа, но Оливер настоял на обычном распорядке дня — не только ради сына, но и потому, что замечал в Люси склонность придавать чрезмерное значение встречам, проводам, дням рождения и праздникам.

Паттерсону еще предстояло зайти в гостиницу, которая находилась в двухстах метрах от коттеджа, чтобы собрать вещи и сменить вельветовые брюки и рубашку с короткими рукавами на костюм. Летний домик был тесен для гостей.

Когда Паттерсон предложил приехать на уик-энд, чтобы осмотреть Тони, избавив Люси от необходимости возвращаться для этого в Хартфорд в середине лета, Оливера тронуло такое внимание со стороны друга. Но когда Краун увидел остановившуюся в гостинице миссис Уэлс, его благодарность убавилась. Миссис Уэлс, аппетитная брюнетка со стройной фигурой и живыми глазами, прибыла из Нью-Йорка. Паттерсон не реже двух раз в месяц находил предлоги посещать этот город без жены. Миссис Уэлс приехала в четверг, на день раньше Паттерсона, и собиралась прожить здесь до вторника. На людях Паттерсон и миссис Уэлс держались строго, без вольностей. Но Крауна, дружившего с Паттерсоном, записным любителем хорошеньких женщин, трудно было провести. Сдержанность не позволяла Оливеру произнести что-нибудь вслух на этот счет, но его признательность Паттерсону за визит в неблизкий Вермонт угасла, уступив место дружескому, хотя и циничному любопытству.

Из спортивного городка, находившегося на другом берегу озера, в полумиле от коттеджа, донеслись негромкие звуки горна. Потягивая напитки, мужчины слушали их, пока они не замерли над водой.

— Как архаично звучание горна, правда? — сказал Оливер и посмотрел в сторону маленькой лодочки с женой и сыном, виднеющейся возле кромки тени, которую отбрасывала гранитная скала. — Побудка, сбор, спуск флага, отбой…

Он покачал головой.

— А еще называется — подготовка нового поколения к завтрашнему дню.

— Лучше бы они включали сирену, — сказал Паттерсон. — Всем в укрытие. Воздушная тревога. Отбой воздушной тревоги.

— Разве ты не оптимист? — добродушно спросил Оливер.

Паттерсон усмехнулся:

— В душе — да. Но мрачные доктора внушают больше доверия пациентам. Я не могу устоять перед соблазном.

Они посидели в тишине, вспоминая смолкнувшие звуки, мысленно рисуя картины старинных войн, менее жестоких, чем современные. Телескоп Тони лежал на траве возле Оливера, он лениво поднял его, поднес к глазам и навел резкость. В окуляре трубы лодка стала более крупной, отчетливой, и Оливер увидел, что Тони сматывает удочки, а Люси начинает грести к дому. На мальчике был красный свитер, несмотря на летнее солнце. Люси загорала в купальном костюме, ее шоколадная спина темнела на фоне голубовато-серого гранита. Она гребла ровно и уверенно, иногда случайно вспенивая веслами гладь озера. «Мой корабль приближается к причалу», — подумал Оливер и улыбнулся тому, что маленькая лодочка породила в сознании торжественную картину прибытия океанского лайнера.

— Сэм, — сказал Оливер, не отрывая телескопа от глаза, — у меня к тебе просьба.

— Какая?

— Прошу тебя повторить Люси и Тони все, что ты сказал мне.

Паттерсон, казалось, дремал. Он лежал в кресле с прикрытыми глазами, уткнув подбородок в грудь и вытянув ноги.

— И Тони тоже? — пробормотал он.

— Обязательно, — сказал Оливер.

— Ты уверен, что это необходимо?

Оливер опустил телескоп и решительно кивнул:

— Абсолютно. Он нам полностью доверяет… пока.

— Сколько ему сейчас лет? — спросил Паттерсон.

— Тринадцать.

— Поразительно.

— Что именно?

Паттерсон снова усмехнулся:

— В наше-то время. Тринадцатилетний мальчик, верящий своим родителям.

— Ну, Сэм, — сказал Оливер, — теперь ты изменяешь себе ради эффектной фразы.

— Возможно, — охотно согласился Паттерсон.

Он потягивал напиток, глядя на лодку, плывущую вдали от берега среди солнечных бликов.

— Люди всегда просят докторов сказать им правду, — произнес он. — А когда они выслушивают ее… слишком многие жалеют о своей просьбе, Оливер.

— Скажи мне, Сэм, — обратился Оливер к другу, — ты всегда говоришь правду, когда тебя просят?

— Редко. Я придерживаюсь другого принципа.

— Какого?

— Принципа щадящей целительной лжи, — пояснил Паттерсон.

— Я не верю в существование целительной лжи, — возразил Оливер.

— Ты же северянин, — сказал, улыбнувшись, Паттерсон. — Не забывай, я родом из Виргинии.

— Ты не более виргинец, чем я.

— Положим, — сказал Паттерсон, — мой отец родом из Виргинии. Это накладывает отпечаток.

— Где бы ни родился твой отец, — сказал Оливер, — иногда ты должен говорить правду, Сэм.

— Согласен.

— В каких случаях?

— Когда, по моему мнению, люди в состоянии ее вынести, — шутливо произнес Паттерсон.

— Тони может вынести правду, — сказал Оливер, — у него хватит мужества.

Паттерсон кивнул.

— Да, это верно. Ему ведь уже тринадцать.

Он немного отпил из бокала и поднял его, разглядывая на свет.

— А как насчет Люси? — спросил он.

— О ней не беспокойся, — уверенно сказал Оливер.

— Она того же мнения, что и ты? — поинтересовался Паттерсон.

— Нет.

Оливер сделал нетерпеливый жест.

— Ее бы воля, парень дожил бы до тридцати лет, считая, что детей находят в капусте, что люди никогда не умирают, а конституция гарантирует Энтони Крауну пожизненное всеобщее обожание.

Паттерсон усмехнулся.

— Ты вот улыбаешься, — сказал Оливер. — Пока у человека не родится сын, он полагает, что должен только выкормить его и дать образование. А потом оказывается, что надо ежечасно сражаться за его бессмертную душу.

— Тебе бы завести еще нескольких. Тогда бы дискуссия шла более мирно.

— Что ж, других детей у нас нет, — спокойно сказал Оливер. — Ты поговоришь с Тони или нет?

— Почему бы тебе самому не побеседовать с ним?

— Я хочу, чтобы это прозвучало официально, — ответил Оливер. — Чтобы он услышал из авторитетных уст приговор, не смягченный любовью.

— Не смягченный любовью, — тихо повторил Паттерсон, думая: «Странный человек Оливер. Я не знаю никого, кто бы так выразился — не смягченный любовью. Приговор из авторитетных уст: “Мой мальчик, не надейся дожить до глубокой старости”». — Хорошо, Оливер. Под твою ответственность.

— Под мою ответственность, — сказал Оливер.

— Мистер Краун?

Оливер повернул голову. К лужайке со стороны дома подошел молодой человек.

— Да, — сказал Оливер.

Юноша остановился перед мужчинами.

— Я — Джеф Баннер, — представился он. — Меня направил к вам мистер Майлз.

— Зачем? — Оливер с удивлением посмотрел на юношу.

— Он сказал, что вы ищете компаньона для вашего сына на оставшуюся часть лета, — сказал Баннер. — По его словам, вы сегодня уезжаете, поэтому я поспешил к вам.

— Да, — подтвердил Оливер.

Он встал и пожал руку юноши, изучая его.

Худощавый Баннер был чуть выше среднего роста. Свои густые волосы он стриг коротко; смуглая от природы кожа, почерневшая на солнце, делала его похожим на жителя Средиземноморья. Его нежно-голубые, с фиолетовым отливом глаза казались по-детски ясными. Его худое подвижное лицо с высоким, бронзовым от загара лбом излучало неисчерпаемую энергию. Выцветший бумажный спортивный свитер, неглаженые мятые фланелевые брюки, тенниска со следами зелени придавали ему облик интеллектуала, увлекающегося греблей. Стоя в непринужденной позе, без тени смущения, с достоинством и уважением к собеседнику, он производил впечатление любимого, но не избалованного родителями юноши из хорошей семьи. Оливер, который всегда старался окружать себя красивыми людьми (их цветная служанка была одной из самых хорошеньких девушек Хартфорда), сразу решил, что парень ему нравится.

— Это доктор Паттерсон, — сказал Оливер.

— Здравствуйте, сэр, — произнес Баннер.

Паттерсон вялым движением приподнял бокал.

— Извините, что не встаю. Я вообще редко поднимаюсь по воскресеньям.

— Конечно, — сказал Баннер.

— Ты хочешь проэкзаменовать молодого человека с глазу на глаз? — спросил Паттерсон. — Я, наверное, пойду.

— Нет, — отозвался Оливер. — Если, конечно, мистер Баннер не возражает.

— Пожалуйста, — сказал Баннер. — Все желающие могут послушать ахинею, которую я сейчас буду нести.

Оливер усмехнулся.

— Начало неплохое. Хотите сигарету? — Он протянул пачку Баннеру.

— Нет, спасибо.

Оливер вытащил сигарету, прикурил ее и кинул пачку Паттерсону.

— Вы не из тех молодых людей, что курят трубку?

— Нет.

— Это хорошо, — сказал Оливер. — Сколько вам лет?

— Двадцать, — ответил Баннер.

— Когда я слышу цифру «двадцать», — сказал Паттерсон, — моя рука тянется к пистолету.

Оливер посмотрел на озеро. Люси гребла, не сбавляя темпа, лодка стала заметно больше, а красный свитер Тони — ярче.

— Скажите, Баннер, вы когда-нибудь болели? — спросил Оливер.

— Простите его, молодой человек, за этот вопрос, — сказал Паттерсон. — Он сам никогда не болеет, поэтому считает всякие хвори злонамеренным проявлением постыдной слабости.

— Я не обижаюсь, — сказал Баннер. — Если бы я нанимал воспитателя для сына, я бы тоже поинтересовался здоровьем кандидата. — Он повернулся к Оливеру. — Однажды я сломал ногу. В девять лет. Поскользнулся у второй базы.

Оливер кивнул, проникаясь еще большей симпатией к Баннеру.

— Это все?

— Кажется, да.

— Вы учитесь в колледже? — спросил Оливер.

— В Дартмуте, — ответил Баннер. — Надеюсь, у вас нет предубеждения против Дартмута.

— К Дартмуту я безразличен, — сказал Оливер. — Где находится ваш дом?

— В Бостоне, — вмешался Паттерсон.

— Откуда вам известно? — удивился Баннер.

— У меня есть уши, верно? — сказал Паттерсон.

— Вот не знал, что так легко выдаю себя, — заметил Баннер.

— Все в порядке, — сказал Паттерсон. — Тут нет ничего плохого. Просто вы из Бостона.

— А почему вы не поехали учиться в Гарвардский университет?

— Ну, теперь ты зашел слишком далеко, — сказал Паттерсон. Баннер улыбнулся. Казалось, он получает от расспросов удовольствие.

— Мой отец сказал, что мне лучше побыть вдали от дома. В моих же интересах. У меня четыре сестры, все старше меня, и отец решил, что я окружен чрезмерной любовью и заботой. По его словам, он хочет, чтобы я понял — мир не то место, где пятеро преданных женщин с ног сбиваются, чтобы угодить тебе.

— Что вы намерены делать после окончания колледжа? — спросил Оливер.

Баннер был ему симпатичен, но он хотел знать, к чему стремится парень.

— Я собираюсь поступить на дипломатическую службу, — сказал Баннер.

— Почему?

— Хочу путешествовать. Посмотреть другие страны. В шестнадцать лет зачитывался «Семью столпами мудрости».

— Сомневаюсь, что вас пошлют командовать отрядом колониальных войск, — заметил Паттерсон, — как бы высоко вы ни поднялись в госдепартаменте.

— Конечно, дело не только в этом, — сказал Баннер. — У меня есть предчувствие, что в ближайшие годы могут произойти события большой важности, и я хочу быть в самой их гуще. — Он засмеялся. — Когда говоришь всерьез о своих жизненных планах, трудно не показаться напыщенным ничтожеством, верно? Может, я вижу себя произносящим за столом переговоров: «Нет, Венесуэлу я не отдам».

Оливер посмотрел на часы и решил направить беседу в более конкретное русло:

— Скажите, мистер Баннер, вы спортсмен?

— Я немного играю в теннис, плаваю, бегаю на лыжах…

— Я имею в виду, состоите ли вы в какой-нибудь команде, — уточнил Оливер.

— Нет.

— Прекрасно, — сказал Оливер. — Спортсмены так следят за собой, что доверять им других людей нельзя. А мой сын требует внимания…

— Знаю, — согласился Баннер. — Я его видел.

— Да? — удивился Оливер. — Когда это?

— Я здесь уже несколько лет, — сказал Баннер. — И я провел на озере прошлое лето. У моей сестры домик в полумиле отсюда.

— Вы живете сейчас у нее?

— Да.

— Зачем вам эта работа? — неожиданно спросил Оливер.

Баннер улыбнулся.

— Причина обычная, — ответил он. — Плюс возможность постоянно находиться на воздухе.

— Вы бедны?

Баннер пожал плечами.

— Во время Депрессии мой отец устоял на ногах. Но хромает до сих пор.

Оливер и Паттерсон понимающе закивали.

— Вы любите детей, мистер Баннер? — спросил Оливер.

Юноша задумался.

— Примерно так же, как большинство людей, — сказал он наконец. — Но есть несколько детей, которых я охотно замуровал бы в бетонную стену.

— Ответ честный, — произнес Оливер. — Надеюсь, Тони к их числу не относится. Вы знаете, что с ним?

— Кажется, кто-то говорил мне, что у него ревматизм.

— Верно, — сказал Оливер. — С осложнением на глаза. Боюсь, ему долго придется с этим считаться.

Оливер посмотрел на озеро. Люси гребла не останавливаясь; лодка приближалась к берегу.

— Из-за болезни, — сказал Оливер, — он не ходил в школу и слишком много времени проводил с матерью…

— Все проводят слишком много времени с матерями, — заметил Паттерсон. — Включая меня.

— Задача заключается в том, — продолжал Оливер, — чтобы дать ему возможность приблизиться к образу жизни здорового человека, избегая при этом чрезмерных нагрузок. Он не должен насиловать или перетруждать себя — и в то же время я не хочу, чтобы он считал себя инвалидом. Следующие год-два станут решающими. Я не хочу, чтобы он остался несчастным запуганным человеком.

— Бедный мальчик, — негромко произнес Баннер, глядя на лодку.

— Это ошибочный подход, — быстро сказал Оливер. — Жалость не нужна. Постарайтесь забыть о жалости. Это даже хорошо, что я не смогу побыть с Тони ближайшие несколько недель. И я не хочу оставлять его наедине с матерью. Я предпочитаю отдать его в грубоватые руки нормального двадцатилетнего парня. Я полагаю, вы справитесь…

Баннер улыбнулся.

— У вас есть девушка? — спросил Оливер.

— Ну, Оливер, — возмутился Паттерсон.

Оливер повернулся к доктору.

— Одна из самых важных вещей, которую следует знать о двадцатилетнем парне, это — есть ли у него девушка, — сказал он. — Была ли она у него, или в настоящее время он на перепутье.

— Кажется, есть, — сказал Баннер.

— Она здесь? — спросил Оливер.

— Если я скажу — здесь, вы дадите мне работу?

— Нет.

— Ее здесь нет, — ответил Баннер.

Оливер нагнулся, пряча улыбку, и поднял телескоп с земли.

— Вы знакомы с астрономией?

— Ну и вопросы, — проворчал Паттерсон.

— Тони хочет стать астрономом, когда вырастет, — объяснил Оливер, играя телескопом. — Было бы полезно…

— Что ж, — неуверенно произнес Баннер, — кое-что я знаю…

— В какое время сегодня вечером, — тоном школьного учителя спросил Оливер, — можно наблюдать созвездие Орион?

Паттерсон покачал головой и выбрался из кресла.

— Слава Богу, что мне не надо наниматься к тебе на работу.

Баннер улыбнулся Оливеру.

— А вы коварны, мистер Краун.

— Почему вы так считаете? — невинно спросил Оливер.

— Потому что вам известно, что Орион не виден в северном полушарии до сентября, — с живостью в голосе ответил Баннер, — вы ждали, что я попаду впросак.

— Я плачу вам тридцать долларов в неделю, — сказал Оливер. — Вы учите Тони плавать, ловите с ним рыбу, наблюдаете за звездами и стараетесь, чтобы он как можно меньше слушал дурацкие сериалы по радио.

Оливер, поколебавшись мгновение, продолжил тихим и серьезным голосом:

— Вы также должны деликатно отвоевать в некотором смысле Тони у матери, поскольку его привязанность к ней в настоящее время…

Он замолк, испугавшись, как бы его слова не прозвучали слишком резко.

— Я хочу сказать, что им обоим пойдет на пользу, если их зависимость друг от друга ослабнет. Вы согласны работать?

— Да, — ответил Баннер.

— Хорошо, — сказал Оливер, — можете начинать с завтрашнего дня.

Паттерсон вздохнул с ироническим облегчением.

— Я выдохся, — произнес он и снова плюхнулся в кресло.

— Знаете, я уже отказал трем претендентам, — сказал Оливер.

— Я слышал, — признался Баннер.

— В наше время молодые люди либо вульгарны, либо циничны, либо то и другое вместе.

— Вам следовало поискать студента из Дартмута, — сказал Баннер.

— Кажется, один из них учился в Дартмуте.

— Значит, он попал туда за спортивные достижения.

— Наверное, я должен предупредить вас об одной неприятной черте в характере Тони, — сказал Оливер. — Похоже, мы уже можем говорить о характере тринадцатилетнего мальчика. Во время болезни он проводил много времени в постели, и у него развилась склонность к фантазированию. К хвастовству, обману, вранью. Ничего серьезного, — сказал Оливер, и Паттерсон почувствовал, как трудно было Оливеру сделать такое признание о своем сыне, — мы с женой не придавали этому значения, учитывая обстоятельства. Тем не менее я говорил с ним, и он обещал обуздать свое воображение. Не удивляйтесь, если эта особенность проявится снова; мне бы хотелось, чтобы вы помогли ему избавиться от нее, прежде чем она укоренится.

Слушая, Паттерсон внезапно с болью проник в душу Оливера. Он разочарован, подумал Паттерсон, он сознает некоторую незаполненность своей жизни, если вкладывает столько сил в сына. Затем Паттерсон отверг свою гипотезу. Нет, подумал он, просто Оливер привык распоряжаться. Он предпочитает контролировать поступки людей, не давая им действовать самостоятельно. Он управляет своим сыном по привычке, автоматически.

— Да, — сказал Оливер. — Еще кое-что… секс.

Паттерсон предостерегающе замахал рукой.

— Послушай, Оливер, теперь ты точно забрался чересчур далеко.

— У Тони нет братьев и сестер, — пояснил Оливер, — и, как я уже говорил, по вполне понятным причинам его слишком от всего оберегали. До сих пор мы с женой не посвящали его в некоторые вопросы. Если все будет в порядке, этой осенью он вернется в школу; я предпочел бы, чтобы в вопросы секса сына посвятил умный молодой человек, готовящийся к дипломатической карьере, а не какие-нибудь тринадцатилетние развратники из престижной частной школы.

Баннер в смущении коснулся рукой носа.

— С чего я должен начать?

— А с чего начинали вы? — спросил Оливер.

— Боюсь, мне пришлось начинать позже. Не забывайте, у меня четыре старшие сестры.

— Действуйте благоразумно, — сказал Оливер. — Я хотел бы, чтобы через шесть недель Тони познакомился с теорией, не испытывая страстного желания немедленно перейти к практике.

— Я приложу максимум усилий, чтобы дать ясное представление о предмете, — сказал Баннер, — не пробуждая к нему излишнего интереса. Все на серьезном научном языке. Ни одного слова короче трех слогов. Постараюсь пригасить гедонистический аспект.

— Вот именно, — сказал Оливер и посмотрел на воду.

Лодка уже двигалась неподалеку от берега, Тони, стоя на корме, махал отцу рукой из-за плеча матери, его дымчатые очки сверкали солнечными зайчиками. Оливер помахал рукой в ответ. Глядя на сына и жену, Оливер обратился к Баннеру:

— Возможно, вам покажется, что меня слегка заклинило на сыне. Я с ужасом смотрю, как сейчас многие воспитывают детей. Им либо предоставляют слишком большую свободу, и они вырастают дикими животными, либо всячески подавляют их, отчего дети затаивают в душе злобу, жажду мщения и убегают из родительского дома тотчас, как становятся способны прокормить себя. Главное — я не хочу, чтобы он вырос запуганным.

— А как насчет тебя, Оливер? — с любопытством спросил Паттерсон. — Ты сам ничего не боишься?

— Ужасно боюсь, — признался Оливер. — Привет, Тони! — крикнул он сыну, направляясь к причалу, чтобы помочь пришвартовать лодку.

Паттерсон, поднявшись, вместе с Баннером смотрел, как Люси двумя последними сильными гребками подогнала лодку к дощатому настилу. Оливер придержал нос лодки, Люси, забрав блузу и книгу, сошла на берег. Тони с трудом удержал равновесие, а затем спрыгнул на мелководье, отвергнув помощь.

— Святое семейство, — пробормотал Паттерсон.

— Что вы сказали, сэр? — спросил Баннер с недоумением в голосе.

— Ничего, — сказал Паттерсон. — Он знает, чего хочет, правда?

Баннер усмехнулся:

— Это точно.

— Вы считаете, отец в состоянии воспитать сына таким, каким ему хочется его видеть? — спросил Паттерсон.

Баннер посмотрел на доктора, ожидая подвоха.

— Я об этом не думал, — осторожно сказал он.

— Ваш отец получит то, что он ждал от сына?

Баннер еле заметно улыбнулся:

— Нет.

Паттерсон кивнул.

Они посмотрели на Оливера, приближающегося в окружении жены и Тони, который нес свои удочки. Люси надевала свободную белую блузу поверх купального костюма. На верхней губе Люси и на лбу искрились капельки пота, выступившие из-за долгой гребли, ее босоножки бесшумно скользили по низкой траве. Они зашли в тень деревьев, а когда вышли из нее, длинные обнаженные ноги Люси вспыхнули золотистым светом. Она держалась очень прямо, не вихляя бедрами, как бы стараясь скрыть свою женственность. В одном месте она остановилась и, опираясь рукой о плечо мужа, приподняла ногу, чтобы выбросить гальку, — на мгновение группа застыла под косыми солнечными лучами, пробивающимися через листву.

Паттерсон и Баннер услышали голос Тони.

— В этом озере всю рыбу уже выудили, — произнес он чистым, по-детски высоким альтом. Хотя Тони был высок ростом, он показался Баннеру хрупким и физически неразвитым, а голова его — непропорционально большой. — Цивилизация слишком близко отсюда. Нам бы поехать в северные леса. Правда, там москиты и лоси. С лосями лучше не встречаться. Берт говорит, там иногда приходится нести каноэ на голове, иначе рыбы разнесут весла.

— Тони, — серьезно сказал Оливер, — ты знаешь, что такое щепотка соли?

— Ну конечно, — ответил мальчик.

— Вот что тебе нужно припасти для Берта.

— Ты хочешь сказать, он заливает? — спросил Тони.

— Не совсем так, — ответил Оливер. — Просто его рассказы надо немного подсаливать, как арахис.

— Я ему скажу это, — обещал Тони. — Как арахис.

Они остановились перед Паттерсоном и Баннером.

— Мистер Баннер, — сказал Оливер, — это моя жена. А это Тони.

— Здравствуйте. — Люси кивнула головой и застегнула верхние пуговицы блузы.

Тони подошел к Баннеру и вежливо протянул руку.

— Привет, Тони, — сказал Баннер.

— Привет, — ответил Тони. — Ну и мозоли у тебя.

— Это от теннисной ракетки.

— Поспорим, через четыре недели я у тебя выиграю? — сказал Тони. — Ну через пять.

— Тони… — осуждающе произнесла Люси.

— Это тоже хвастовство? — Тони посмотрел на мать.

— Да, — сказала она.

Тони пожал плечами и повернулся к Баннеру.

— Мне запрещают хвалиться, — пояснил он. — У меня сильный правый удар, а вот слева не идет. Я это от тебя не скрываю, — честно сказал он, — все равно после первой же игры это станет ясно. Я видел однажды, как играет Элсуорт Вайнс.

— Какое впечатление он на тебя произвел?

Тони скорчил гримасу.

— Его переоценивают, — небрежным тоном сказал Тони. — Только потому, что он из Калифорнии, где можно играть на открытом воздухе круглый год. Ты купался?

— Да, — удивленно сказал Баннер. — Откуда тебе известно?

— Ты пахнешь озером.

— Это один из его коронных номеров, — сказал Оливер, взъерошив рукой волосы сына. — Когда он болел, ему завязывали глаза, и у него развился нюх, как у ищейки.

— А еще я умею плавать. Как рыба, — сказал Тони.

— Тони… — снова одернула сына Люси.

Пристыженный мальчик улыбнулся.

— Но меня хватает только на десяток взмахов. Больше не могу. Дыхалка сдает.

— Мы этим займемся, — обещал Баннер. — Надо научиться правильно дышать.

— Я постараюсь, — сказал Тони.

— Джеф тебя научит. Он проведет с тобой остаток лета.

Люси бросила взгляд на мужа, потом опустила глаза.

Тони тоже внимательно и настороженно посмотрел на отца, вспомнив медицинских сестер, диету, боли, постельный режим.

— О, — сказал Тони. — Он будет ухаживать за мной?

— Нет, — ответил Оливер. — Просто Джеф научит тебя кое-чему полезному.

Тони испытующе поглядел на Оливера, пытаясь понять, не обманывает ли его отец. Потом он повернулся и молча посмотрел на Баннера, словно теперь, когда их отношения были определены, необходимо немедленно произвести оценку.

— Джеф, — произнес наконец Тони, — ты хороший рыбак?

— Когда рыбы видят меня, — сказал Баннер, — они начинают давиться от смеха.

Паттерсон посмотрел на часы.

— Я думаю, нам пора, Оливер. Мне надо оплатить счет, побросать вещи в чемодан, и я готов.

— Ты говорил, что хочешь что-то сказать Тони, — напомнил Оливер.

Люси перевела настороженный взгляд с Оливера на Паттерсона.

— Да, — сказал Паттерсон.

Теперь, когда пришло время исполнять обещанное, он пожалел, что поддался на уговоры Оливера.

— И все же, — продолжал он, сознавая свою трусость, — может быть, отложим до следующего раза?

— Я считаю, сейчас самое подходящее время, — спокойно сказал Оливер. — Ты увидишь Тони не раньше чем через месяц, а он, в конце концов, отвечает за себя прежде всего сам, и я уверен, ему следует знать, чего остерегаться и почему…

— Оливер… — начала Люси.

— Мы с Сэмом уже все обсудили, — сказал Оливер, касаясь ее руки.

— Что я должен делать? — настороженно спросил Тони.

— Ничего, Тони, — сказал Паттерсон. — Просто я хочу рассказать, как обстоят твои дела.

— Я клево себя чувствую. — Голос Тони прозвучал подавленно, его грустные глаза смотрели в землю.

— Конечно, — согласился Паттерсон. — А будешь чувствовать еще лучше.

— Я клево себя чувствую, — упрямо повторил Тони. — Почему мне должно стать еще лучше?

Паттерсон и Оливер засмеялись, и мгновение спустя Баннер присоединился к ним.

— Хорошо, — поправила сына Люси. — А не клево.

— Хорошо, — послушно согласился Тони.

— Конечно, ты здоров, — начал Паттерсон.

— Я не хочу ничего бросать, — воинственно произнес Тони. — Я и так уже от многого отказался.

— Тони, — сказал Оливер, — дай доктору Паттерсону закончить.

— Слушаю, сэр.

— Я прошу тебя, — сказал Паттерсон, — некоторое время воздержаться от чтения, кроме этого, можешь делать все, что тебе хочется, но умеренно. Тебе известно, что такое умеренность?

— Это значит не просить второй порции мороженого, — быстро ответил Тони.

Все засмеялись, и Тони хитро посмотрел на взрослых, он знал, как их рассмешить.

— Совершенно верно, — сказал Паттерсон. — Можешь играть в теннис, плавать и…

— Я хочу научиться играть у второй базы, — заявил Тони. — И освоить крученый удар.

— Мы можем попробовать, — сказал Баннер, — но я не гарантирую успеха. Я сам пока не овладел крученым ударом, хотя гораздо старше тебя. Ты либо рожден бить крученый, либо нет.

— Ты можешь все это делать, — продолжил Паттерсон, отметив про себя, что Баннер — пессимист, — при одном условии: как только ты почувствуешь усталость, ты останавливаешься. Малейшая перегрузка…

— А если я не остановлюсь? — перебил его мальчик. — Что тогда?

Паттерсон вопросительно посмотрел на Оливера.

— Продолжай, говори, — сказал отец Тони.

Паттерсон повернулся к мальчику.

— Тогда ты рискуешь снова надолго лечь в постель. Этого ведь тебе не хочется?

— Вы думаете, что я могу умереть, — сказал Тони, пропустив вопрос мимо ушей.

— Тони! — сказала Люси. — Этого доктор Паттерсон не говорил.

Тони неприязненно посмотрел на врача, и Паттерсону на мгновение показалось, что мальчик видит в окружающих его взрослых не родителей и друзей, а сообщников болезни.

— Не беспокойтесь. — Тони улыбнулся, и враждебность его исчезла. — Я не умру.

— Конечно, нет, — сказал Паттерсон, злясь на Оливера, втянувшего его в эту сцену. Он шагнул к Тони и чуть наклонился к нему. — Тони, я тебя поздравляю.

— С чем? — настороженно спросил Тони, боясь насмешки.

— Ты — идеальный пациент, — заявил доктор. — Ты поправился. Спасибо тебе.

— Когда я смогу их выбросить? — спросил Тони.

Он резко поднял руку и снял очки. В его неожиданно повзрослевшем голосе зазвучала горечь. Без очков его глаза казались запавшими, близорукими, полными грусти и укора; видеть их на худом мальчишеском лице было больно.

— Наверное, через год или два, — сказал Паттерсон. — Если будешь ежедневно делать упражнения. Час утром, час вечером. Запомнил?

— Да, сэр, — ответил Тони.

Надев очки, он снова стал подростком.

— Мама знает все упражнения, — сказал Паттерсон, — она обещала ничего не упустить.

— Вы можете показать их мне, доктор, — сказал Баннер. — Тогда мы освободим миссис Краун.

— В этом нет необходимости, — вмешалась Люси. — Я справлюсь.

— Конечно, — сказал Джеф. — Как вам будет удобнее.

Тони повернулся к отцу:

— Папа, тебе надо ехать домой?

— К сожалению, да, — сказал Оливер. — Но я постараюсь выбраться сюда на выходные до конца месяца.

— Твой отец должен вернуться в город, на работу, — сказал Паттерсон, — чтобы быть в состоянии оплачивать мои визиты, Тони.

Оливер улыбнулся.

— Я думаю, эту шутку ты мог оставить мне, Сэм.

— Извини.

Паттерсон повернулся и поцеловал Люси в щеку.

— Ты просто цветешь, — восхищенно сказал он, — как дикая роза.

— Я иду мимо гостиницы, — сказал Баннер. — Вы позволите составить вам компанию, доктор?

— Сделайте одолжение, — ответил Паттерсон. — Вы расскажете мне, как здорово быть двадцатилетним.

— Пока, Тони, — попрощался Баннер. — В какое время мне прийти завтра? В десять?

— В половине одиннадцатого, — ответила Люси. — Раньше не надо.

Баннер взглянул на Оливера.

— Значит, в десять тридцать, — сказал Джеф.

Они с Паттерсоном направились по тропинке к гостинице — рослый, крупный, медлительный человек и подвижный загорелый юноша в испачканных зеленью парусиновых тапочках. Люси и Оливер посмотрели им вслед.

«Этот парень слишком уверен в себе, — подумала Люси, глядя на стройную удаляющуюся фигуру. — Пришел наниматься на работу в бумажном спортивном свитере». В какое-то мгновение она решила поделиться с Оливером своими сомнениями насчет Баннера. «По крайней мере он мог поговорить с ним в моем присутствии». Но потом она решила промолчать. Дело сделано, и Люси слишком хорошо знала мужа, чтобы пытаться переубедить его. Ей придется самой заняться этим молодым человеком.

Она поежилась и провела рукой по обнаженным бедрам.

— Я замерзла, — сказала Люси. — Ты все собрал, Оливер?

— Почти все, — ответил он. — Осталось прихватить пару вещей. Я зайду с тобой в коттедж.

— Тони, — сказала Люси, — ты бы надел брюки и ботинки.

— Да ну, мама…

— Тони, — строго повторила она, подумав: «А Оливера он слушается».

— Ладно, — сказал Тони и, с наслаждением ступая босыми ногами по прохладной густой траве, направился к дому.