Лебединая песня

Иоганн Генрих Песталоцци, 1826

«Лебединая песня» – итоговое произведение великого швейцарского педагога Иоганна Генриха Песталоцци. Впервые оно увидело свет в 1826 году. Данное издание «Лебединой песни» ставит перед собой практико-ориентированные задачи. Главная из них – показать современному читателю действенность и актуальность мыслей Песталоцци для сегодняшней организации жизни детей в семье, в детском саду и школе. Нестандартная подача текста книги направлена на то, чтобы сделать его удобным для восприятия, сделать эту книгу настольной не только для историков образования – но и для обычных воспитателей, родителей, учителей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

© АНО «Агентство образовательного сотрудничества»

© ООО «Образовательные проекты»

* * *

…Ещё раз скажу: эта высокая идея — повсюду и нигде. Так же, как её нет нигде в завершённом виде, так она видна всюду в незавершённых своих проявлениях и стремлениях. Общее непонимание этой идеи есть непонимание всего божественного и вечного, что заложено в человеческой природе. Но это божественное и вечное по своей сущности и есть сама человеческая природа.

…Осуществление разработки этих средств зависит главным образом и преимущественно от того, насколько в нас сильно желание разработать их. Разработка этих средств с самого начала существенно облегчается для каждого неиспорченного отцовского и материнского сердца, для каждого воспитателя, если в них внутренне жива основа этих средств.

Это настолько верно, что существенные элементы этих средств, ещё не разработанных в качестве результата искусства обучения, кое в чём бессознательно практически применяются во всех более или менее природосообразно руководимых воспитательных и учебных заведениях.

Человек, ни в малейшей степени сам по себе не владеющий подобным искусством, как бы заранее становится способен к нему, если только неуклонно подчиняется испытываемому им безыскусному принуждению природы вещей.

…Что свойственно семейной жизни, то в образовании во всех случаях следует считать существеннейшей основой каждого истинно элементарного упражнения.

Элементарная мечта Песталоцци. Предисловие от издателей

1

Два имени из истории педагогики известны миллионам людей, никогда не вникавшим ни в какие образовательные теории и методики. Они знамениты как имена-легенды, образы-легенды. Это Януш Корчак, уходящий со своими воспитанниками в газовую камеру, и Иоганн Генрих Песталоцци, «спаситель бедных и отец сирот», вечно неустроенный швейцарский чудак (которого, по преданию, так и дразнили: «чудак чудаков из страны дурачков»), опекавший бесприютных детей и заводивший в течение долгой жизни всё новые педагогические предприятия после того, как рушились прежние.

Но всемирная слава по-своему подшутила с их наследием, затмив драматизмом биографии суть того, что было открыто, сделано, провозглашено ими. Лишь малая часть из слышавших о Януше Корчаке знакома с его педагогическими воззрениями. И уж совсем немногие подозревают о решающей, ни с чем не сравнимой роли Песталоцци как создателя теоретических основ народного образования, общедоступной начальной школы и предвозвестника всех ключевых идей дошкольного воспитания.

2

«Лебединая песня», как можно угадать из названия — произведение итоговое. В нём автор разговаривает с читателем ровно и неторопливо. Он не спешит приводить наглядные примеры, предпочитая размышлять общими понятиями. Он демонстративно повторяет схожие мысли в разных сочетаниях, лишь чуть-чуть меняя нюансы. «Я высказываюсь несколько многословно… Так надо», — охотно признаётся он в этом и сам. Книга составлена автором без деления на главы и части (лишь слегка отделены два последних раздела — автобиографический и заключительный), написана она длинными предложениями и большими абзацами.

Это произведение — не самое удобное для прочтения; во многих предшествующих сочинениях и письмах Песталоцци те или иные из его идей, наблюдений, воспоминаний высказаны энергичней и лаконичней, конкретней и художественней.

Зато именно в этой книге все главные мысли собраны автором так, чтобы ни одна из них не была забыта.

При переиздании мы стремились придать этому уникальному педагогическому эпосу своеобразную «практико-ориентированность» — сделать книгу не для историков образования, а книгу легко читаемую, открытую для обычных воспитателей, родителей, учителей.

Мы постарались достичь этого, не вмешиваясь в сам текст И.Г.Песталоцци, но используя более дробное деление разделов и абзацев, крупно выделяя в тексте и подчёркивая различные повороты авторской мысли.

Нарушение авторской воли в данном случае и в такой мере нам кажется простительным: ведь каждый желающий уточнить авторский вариант легко сделает это в библиотеке по предыдущим изданиям.

3

Чудаковатый швейцарец, проживший долгую жизнь, получивший не очень-то обширное образование, писавший яркие (но довольно сумбурные) книги и письма, сочинявший занятные (но вроде бы явно устаревшие) методические пособия, инициатор и руководитель целого ряда учебных заведений (по отношению к детям удивительно успешных, но организационно беспомощных и терпящих неизменный крах), объект благосклонного внимания высочайших особ своего времени, жертва равнодушия и насмешек обывателей. События и исторические анекдоты, связанные с его судьбой, описаны во многих книгах, о них, наверное, не забывают сообщать своим студентам преподаватели педагогических дисциплин.

Но многие ли из рассказчиков добавят, что значение этих давних сюжетов далеко не просто историческое?

Что вся картина главных школьных и дошкольных открытий в прошедшие два с половиной столетия вплоть до сегодняшнего дня — это преимущественно реализация той программы, которую первым ясно увидел и осознал Песталоцци? Что именно им эта программа была чётко определена, очерчена, задана во всех важнейших узловых точках?

В 2009 году исполняется 240 лет от начала педагогической деятельности Песталоцци.

Переиздавая его итоговую книгу, нам хотелось показать действенность и абсолютную актуальность звучащих в ней мыслей для нашей современности.

4

Песталоцци так перечислял главные задачи начального образования:

— найти во всех разделах человеческой деятельности и знания твёрдые и надёжные основы;

— простым и доступным всем путём укрепить душевные силы детей для овладения любыми знаниями;

— придерживаться спокойного и кажущегося равнодушным выжидания результатов начинаний, которые должны развиваться постепенно сами по себе.

Сегодня эти тезисы продолжают звучать столь же непривычно, «далеко от жизни», как и двумя столетиями ранее.

Но попробуйте вспомнить знакомых вам по-настоящему талантливых воспитателей или учителей начальных классов. Не покажется ли вдруг, что в русле примерно такого мировоззрения (осознанно или куда чаще интуитивно) они и действуют? Что примерно в такой «воспитательной атмосфере» и живут дети во многих наиболее счастливых и благополучных семьях?

Главная задача — не обучить, даже не воспитать (в привычном морализаторском понимании), а «укрепить душевные силы детей». Тогда остальное — приложится. Тогда можно придерживаться «спокойного и кажущегося равнодушным выжидания результатов».

Укрепляются же душевные силы детей на основе того типа образования, который Песталоцци назвал «элементарным», всю жизнь уточняя его реалии и подробности в ходе собственной практики.

5

Слова природосообразное и элементарное в «Лебединой песне» будут повторяться десятки раз. Но то, как эти слова рассматривает автор, едва ли не противоположно нашему привычному их пониманию.

Природосообразное — это именно то, что отделяет человека от его животной природы. Природосообразное для человека — это собственно человеческое, это едва ли не в первую очередь его способность к преодолению импульсов «природного» эгоизма:

…Истинная сущность человеческой природы — это совокупность задатков и сил, которые отличают человека от всех прочих существ на земле.

А элементарное действие — это… всегда сложное действие. Т. е. такое, в котором неразрывно соединяются силы человеческого сердца, человеческого ума и человеческого мастерства. Лишь целостность «воздействия на сердце, ум и руку» в каждом педагогическом приёме, в каждой «элементарной клеточке» педагогических событий позволяет расценивать их как элементарные — т. е. способные «захватывать человека, воздействуя на силы его природы во всей их совокупности». Поэтому для Песталоцци природосообразность и элементарность — две стороны одного явления.

С другой стороны, элементарное — это те самые твёрдые и надёжные, простые и доступные основы, которые могут ненавязчиво становиться привычными, приобретать черты ежедневной нормы.

«Элементарное образование учит ребёнка мысля любить и любя мыслить. Но природа обеспечивает развитие любви ещё до развития мышления. Элементарное умственное образование должно начинаться не с обучения законам мышления, а с развития мыслительных способностей. Оно заботится о том, чтобы энергично оживить в ребёнке эти способности, приучить его повседневно ими пользоваться.

Подобно этому элементарное нравственное образование, применяя свои средства для обеспечения достоинства нашей внутренней природы, возвышая нашу душу, не начинается с изложения правил благочестия и добродетели.

Оно с той же заботливостью старается энергично оживить в детях элементы всех высочайших помыслов — любовь, благодарность, доверие — и сделать для детей привычным повседневное их приложение к жизни».

Те методы обучения, «атомами» которых служат такие приёмы и такие события, которые одновременно обращены к способностям сердца, ума и рук — элементарны и природосоообразны.

Можно ли помыслить основы и принципы начального образования как-то иначе? Можно, не раз пробовали.

Но так — получается, а так — нет.

6

Постоянные читатели книжной серии «Большая энциклопедия маленького мира» могут примерить ключевое правило «элементарного образования» (да и многие из дидактических принципов Песталоцци) к большинству выходящих в серии методических книг.

Элементарное музицирование Льва Виноградова. Физкультура от простого к сложному Сергея Реутского и физкультура через освоение образной основы движений у Владимира Высоцкого. Использование методов изобразительного искусства для обогащения общего развития детей и его понимания взрослыми у Ольги Ивановой и Ирины Васильевой, и методика комбинаторных игр художественными средствами Татьяны Калининой. Уроки фантазии с «элементарной средой» обыденного предметного мира у Татьяны Бабушкиной. Становление речевого слуха по методике Эмилии Леонгард. Организация детской жизни с помощью игрового возрождения народных традиций у якутских педагогов. Освоение элементарных трудовых навыков и нарабатывание опыта самостоятельности в семье Никитиных и в методах российских монтессори-педагогов. Социо-игровые подходы Александры Ершовой и Вячеслава Букатова. Элементарное экспериментирование с тайнами окружающего мира у Анатолия Шапиро и модели диалогического обсуждения природоведческих наблюдений в «Загадках природы» Алексея Юшкова. «Элементарное литературоведение» Татьяны Троицкой и четыре ступеньки НЛО Вадима Левина. Дошкольный математический кружок Александра Звонкина и оречевлённая математика Лидии Филякиной и Елены Самсоновой.

Чем наиболее резко выделяются эти и другие наиболее успешные, наиболее адекватные детям методы, созданные нашими современниками? Чем отличаются они от распространённой массовой практики дошкольного и начального образования?

Именно тем, что соответствуют законам, впервые открытым Иоганном Генрихом Песталоцци.

7

Мысли Песталоцци по-прежнему кажутся мыслями чудака, странными парадоксами.

Мы, например, привыкли противопоставлять коллективизм эгоизму, а для Песталоцци коллективизм, в котором во главе угла стоят материальные интересы — первый источник эгоистического искажения человеческой сущности. Он так и формулирует, размышляя о «чувственных эгоистических требованиях, вызываемых коллективной формой нашего существования».

Для российской школы привычно считать, что одни дети способны развивать интеллект (для них школа и создана), ну а кому-то (неудачникам, жертвам интеллектуального отбора) придётся идти работать руками. Песталоцци без устали твердит о гибельности такого разделения. Он обсуждает «гениев ограниченности» — и не спорит, что их в достаточной мере производит и привычный ход вещей. Что и без всякой природосообразности многих удаётся научить. Только два очень разных образования получают люди, обученные «противоестественным» методом — или же природосообразным.

Песталоцци утверждает: без опоры личности на память о единстве сердца, ума и мастерства, без опыта такого единства, невозможен внутренний мир человека ни с самим собой, ни с людьми.

…Точно так же без основательной заботы о развитии рода человеческого к познанию истины немыслимо истинное равновесие человеческих сил и даже истинное приближение к такому равновесию. Следовательно, немыслима истинная совокупная сила человеческой природы, несущая с собой счастье и удовлетворение.

Человеческое счастье, человеческое достоинство, человечность как таковая — всему этому возможно заложить основы между делом, по ходу практического обучения. Только потребуется терпение, готовность не требовать всего и сразу. И только так создаётся настоящий фундамент народного образования.

Но можно не отвлекаться на освоение таких подходов — всегда кажущихся непрактичными, несвоевременными, недостаточно стандартизируемыми — и громоздить всё новые регламентации образовательного устройства, устремлённые к очередным «актуальным целям». Эти цели будут достигать, или не достигать, или достигать отчасти. Только при этом образовательные учреждения так и останутся фабрикой по производству несчастных и озлобленных людей, устройством неестественным, антинародным и бесчеловечным.

Впрочем, Песталоцци ясно отдавал себе отчёт в том, что оба подхода к образованию ещё не одно столетие будут существовать рядом друг с другом, проникать друг в друга, открыто разрушать и тайно преобразовывать, сталкиваться и соперничать.

8

Соратники Песталоцци, его ученики-педагоги и ученики его учеников задали тон последующей эпохи европейской педагогической мысли.

Адольф Дистервег попытался перевести ключевые идеи природосообразного образования на язык последовательного описания методов организации школьного дела. Следом подобную задачу поставили исследователи многих стран. У нас за это взялся Ушинский — и в большинстве европейских государств находились «свои Ушинские».

Фелленберг, Томас Шер и другие соратники Песталоцци к середине девятнадцатого столетия превратили Швейцарию в педагогическую Мекку Европы (было это не так-то легко; по словам того же Ушинского: «Нигде, может быть, песталоцциевская идея не встретила более упорного сопротивления, как в Швейцарии, где знали и видели Песталоцци и были свидетелями всех его неудачных и часто забавных попыток. Но нашлись люди, которые сумели отличить наивную, детскую непрактичность гения от его в высшей степени практической и сильной идеи и приложили к этой идее свою собственную практичность»).

Песталоцци подчёркивал, что самое существенное, в чём нуждается идея элементарного образования — это как можно более совершенная разработка и обязательное применение её исходных начал для детей до семи-восьми лет. И вот его ученик Фридрих Фребель открывает второй шанс «элементарного образования» для маленьких — общественный, который может дополнить или восполнить семейный. Фребель не придумывает новых принципов, но выстраивает под идеи Песталоцци форму нового, неслыханного учреждения — Детского Сада.

Интересно, что в те же годы, «ученик ученика» Песталоцци — Егор Гугель — создаёт первое подобие российского детского сада под Петербургом; а оставшийся в Гатчине от Гугеля легендарный шкаф с книгами случайно достанется Ушинскому и подтолкнёт его к глубоким педагогическим исследованиям.

Так из рук в руки преемственность опыта элементарного образования расходилась по европейским странам.

9

Другие продолжатели дела «элементарного образования» будут начинать независимо от Песталоцци, иные из них окажутся на сто или двести лет моложе. Имена участников этой «научной школы» можно буквально разгадывать, отталкиваясь от тех или иных строк Песталоцци — и выясняя, кому суждено было посвятить свою жизнь их уточнению и детальному воплощению.

«…Неоспорима истина, что не раз во время упражнений, в ходе которых мы только ещё выхаживали и лелеяли средства метода, маленькие мальчики преподносили нам в своих ответах взгляды такой простоты и глубины, что часто первые учителя нашего дома отказывались от избранной ими формы преподавания, предпочитая ту, что дети в своей простоте и невинности нашли в себе самих».

За этими словами уже вырастает яснополянская школа Льва Толстого, переворачивающая все «просвещённые» представления о роли и возможностях учителя и учеников, школа, на опыте которой великий писатель призовёт «учиться писать у крестьянских детей». Намечаются черты будущих экспериментов Станислава Шацкого, организующего образование как совместное с детьми дело, направляемое в зависимости от обстоятельств детской жизни и детских инициатив.

Мы вслушиваемся в полемические тезисы Песталоцци об истинном и ложном просвещении народа, и их продолжением слышится голос датского пастора Николая Грундтвига, развернувшего громадное движение по созданию крестьянских народных школ. Оно охватит в XIX веке весь скандинавский мир и во многом определит облик сегодняшней Скандинавии, в общественном смысле достигшей, по всей видимости, наиболее убедительных вершин демократического развития в истории цивилизации.

Мы читаем о том, что основа умственного развития ребёнка — в оживлении его впечатлений от чувственного восприятия. О достаточно обширном круге предметов, который должен быть предоставлен детям для наблюдений и опытов. О наблюдении педагога за ходом детского развития как важнейшем средстве в вырабатывания им своего метода. И мы уже «держим в руках» то зерно, из которого прорастёт огромное дерево педагогики Марии Монтессори.

Комментарии Песталоцци о своеобразии законов, по которым происходит освоение детьми языка, ведут к целому ряду выдающихся методистов, возмущавших и поражавших сограждан чрезвычайно странными, непривычными, но почему-то и чрезвычайно успешными способами обучения грамоте или иностранным языкам — от младшего современника Песталоцци француза Жакото до нашего современника Алексея Кушнира.

«…С самых первых моментов, когда искусство воспитания начинает вмешиваться в формирование в ребёнке навыков практического применения его доброжелательности, его мышления, его труда, необходимо твёрдо удерживаться в рамках, поставленных потребностями и обстоятельствами его действительной жизни».

Страница за страницей Песталоцци обсуждает то, как образование ребёнка должно перекликаться с окружающей его социальной действительностью. Какие рамки и акценты та расставляет, какие возможности дарит, без каких ложных целей подсказывает обойтись. Песталоцци рассуждает о «всеобъемлющей силе мастерства, без которой человек не в состоянии ни облагородить себя им, ни даже почувствовать твёрдое, в себе самом истинно обоснованное стремление к совершенству».

Эти мысли об укоренении задач школы в сегодняшнем дне, в обстоятельствах конкретного места и конкретной обстановки детской жизни будут развёрнуты бодрыми и социально-конструктивными формулировками Джона Дьюи, идеями метода проектов, всей системой «современной школы» и «педагогическими инвариантами». Селестена Френе.

«Элементарное образование — мечта, безделица и средство совращения народа, если не основано на общем стремлении человечества извлечь её из того единственного, вечного, на чём зиждется природосообразное формирование человечности, — из любви и веры и всегда им сопутствующей энергии.

Оно не основано на этом, когда его пытаются достичь с помощью изолированных и предоставленных самим себе средств умственного образования…»

В русле этих слов, вопреки всей идеологической обстановке советской жизни, великий отечественный организатор исследований детства А.В.Запорожец развернёт всю работу НИИ Дошкольного воспитания. «Эмоции, а не интеллект — основа личности», — будет утверждать Александр Владимирович. Полноценное проживание детства, приумножение его «золотого запаса» впечатлений гораздо важнее быстрого «усвоения» чего-либо; обогащение, а не ускорение детского развития — задача дошкольного воспитания. Сотрудники Запорожца, каждый в своём направлении, постараются разработать такие подходы к развитию и обучению, где деятельность, знания и переживания детей будут неразрывно связаны между собой.

В те же годы в итальянском городе Реджио-Эмилия под руководством Лориса Малагуцци (и при энергичном участии сказочника Джанни Родари) будет складываться такая образовательная система, в которой быт детских садов и школ будет словно пропитываться воздухом сказки. «У ребёнка сто языков, сто рук, сто мыслей, сто способов думать, играть и говорить. Сто способов слушать, восхищаться, любить. Сто радостных чувств, чтобы петь и понимать сто миров, чтобы совершать открытия. У ребёнка сто языков, но у него крадут девяность девять из них. Школа и культура отделяют голову от тела. Они учат: думать без рук, делать без головы, слушать молча, понимать без радости, а любить и восторгаться только на Пасху и Рождество. Они учат: открывать уже существующий мир, а девяносто девять из ста миров крадут. Они учат: игра и труд, реальность и фантазия, наука и воображение, небо и земля, разум и мечты — вещи, не совместимые друг с другом.

В общем, учат, что нет никакой сотни.

Ребёнок говорит: сотня есть».

Это пишет уже не Песталоцци; таковы краеугольные камни педагогики Реджио Эмилия.

С украинской вдумчивостью, нежностью и трагичностью схожие смыслы и замыслы оживут в Павлышской школе Василия Сухомлинского, с грузинской искренностью, страстностью, контрастностью — заискрятся у Шалвы Амонашвили и его учителей.

Наконец, мы прочитаем у Песталоцци обнаруженную и впервые во всеуслышание объявленную истину:

«Каждый ребёнок благодаря элементарному упрощению всех средств обучения приобретает способность передавать знания, полученные им на той ступени образования, на которой он в данный момент находится, всякому другому ребёнку, не имеющему таких знаний. И поступать так — большая радость для каждого ребёнка, получающего хорошее воспитание. Бесспорный факт, что дети гораздо охотнее позволяют другим детям объяснять им то, чего они ещё не знают, чем кому-нибудь из взрослых».

Так был намечен тот путь, на котором в конце ХХ века Евгением Шулешко будет развёрнута практика ровеснического образования: организация таких детских садов и таких начальных школ, в которых ни один ребёнок (благодаря своим отношениям с другими детьми) не может оказаться неудачником. И в шулешкинской практике во всей полноте воскреснут на тех же решающих местах едва ли не все ключевые мысли Песталоцци — но по-иному перекликающиеся, в подробной инструментальной разработке, с учётом того, что было открыто за два столетия исследований.

10

«Только завершённое оказывает большое влияние; лишь оно обладает неодолимой силой. Отсюда естественно вытекает необходимость доводить до возможной степени совершенства фактические примеры элементарного образования и фактический в нём опыт».

Двести лет педагогических исследований были выполнением этого завещания Песталоцци. Опыты, соответствующие принципам «элементарного образования», во множестве случаев были доведены до самых высоких степеней совершенства — и благотворные результаты заботливого и обоснованного введения элементарного образования неизменно подтверждались.

Но насколько бы ни приумножались успехи, в ширящемся массовом образовании они всё так же выглядят не то чудом, не то чудачеством, всё в той же мере остаются далёкими от всеобщего использования. Почему? По незнанию ли? По слабости человеческой? По крайнему недостатку необходимых для элементарного образования любви и веры? По вечным ли законам человеческого бытия, предполагающим хрупкость всего по-настоящему ценного?

По-прежнему у каждого выдающегося педагогического начинания обнаруживаются — как и в эпоху Песталоцци — свои «причины больших и многосторонних неудач», «лежашие и в самих педагогах, и в окружающей среде, и в обстоятельствах времени»…

Пока это так — идеи и слова Песталоцци не превращаются в почтенный памятник истории. Они вновь проясняют нам возможности, беды и надежды в жизни взрослых и детей. Они выражают боль сегодняшних трагедий. В них даны простые и прочные точки опоры для того, чтобы оставаться собой и не сдаваться очередному «общепринятому» течению безответственных мыслей и поступков. Они откликаются в наших душах мечтой о вроде бы несбыточной, естественной и нормальной, достойной человека жизни.

Мечтой, которая то в одном, то в другом месте великолепно сбывается все эти двести лет.

И, вопреки всему, может воплощаться рядом с каждым из нас.

Андрей Русаков