Иван Аполлинарьевич и другие

Илья Славицкий, 2011

Иван Аполлинарьевич Мокрицын живёт в некоей узнаваемой, но необязательно "той самой" стране. Впрочем, что значит "жить в стране" в мире, где культуры (и их отсутствие) перетекают через границы, а дом всё равно остаётся последним оплотом, даже если его охраняют только мыши?

Иван Аполлинарьевич и окружающая среда

Париж окутал Ивана Аполлинарьевича невидимой паутиной своих аллей и набережных. Инстинктивно, он крепче прижался к жене, надеясь хоть в ней отыскать что-то по-прежнему надежное, основательное, демократично консервативное… Но тщетны были его попытки, и понесло их обоих как платановый листок по ступенькам Монмартра и дальше, дальше…

Неожиданно Иван Аполлинарьевич обнаружил себя на Пляс Пигаль, причем именно в тот предвечерний час, когда неоновые огни кафе и шантанов уже вовсю манят доверчивых иноземцев в темные глубины тайных радостей и неизвестных приключений. Иван Аполлинарьевич протянул руку, ища руки своей ненаглядной, которой он только что следовал не отставая ни на шаг, но вместо знакомого тепла ее вдруг ощутил нечто совсем другое. Он обернулся и, — о ужас!, — глаза его не нашли той, кого искали, но, напротив, скользнули по пышным волнам совершенно чужого женского тела, прикрытого исключительно небрежно, в то время как рука его оказалась как раз на одной из этих волн.

Иван Аполлинарьевич уже совсем почти испугался, но вида не подал и руки не отвел. Напротив, он сделал строгий вид и собрался выразить этой парижанке своё консервативное неодобрение её манерам одеваться. Но, в этот момент он вспомнил, что в душе он — демократ, даже, отчасти, зелёный, а значит, защита природы ему тоже не чужда. Несомненно, девушка, на пышной груди которой продолжала покоиться его рука, в конце концов, тоже часть природы. И не самая худшая.

Растроганный, он положил и вторую руку рядом с первой и уже собирался сказать что-нибудь подходящее моменту, но тут он вспомнил, что в Париже, в основном, говорят по-французски, а он знает по-французски только «Уи» и «Пардон», да и то не вполне твердо.

Затянувшаяся несколько пауза была ножиданно прервана непонятно откуда появившимся лицом восточной наружности в приталеном пиджаке с искрой, узких брючках и лаковых штиблетах. Без долгих рассуждений субъект помахал перед носом Ивана Аполлинарьевича купюрой в 100 евро, потом сунул купюру себе в карман и застыл в немом вопросе. Иван Аполлинарьевич, как человек вежливый, и видя, что от него ждут чего-то, постарался употребить все свои знания. После третьего «Уи» и четвертого «Пардон», субъект что-то коротко сказал девице, и та, подхватив нашего героя, прижала его к себе и поволокла куда-то в глубину узкого переулка.

А еще через полчаса она же вытолкнула его из переулка назад, в исходную точку, где он немедленно обнаружил свою благоверную, внимательно рассматривающую витрину Пип-шоу. Увидев Ивана Аполлинарьевича, она отвела глаза и сделала вид, что изучает архитектуру здания конца девятнадцатого века, случайно обнаруженного ею на площади. Иван Аполлинарьевич благородно ничего ей не сказал, а просто подхватил под руку и повлек скорее прочь от этого нехорошего места, туда, где вдали виднелось величественное здание Гранд Опера.

…На следующее утро события прошедшей ночи казались ему сном. И он уже почти убедил себя, что это и был лишь сон, если бы не двести двадцать евро, на которые похудел его кошелек. Почему двести двадцать, а не сто, он так и не смог себе объяснить, но потом, уже вернувшись домой, рассказывая друзьям о поездке, всегда упоминал о своем вкладе в защиту парижской окружающей среды.

У мышей по этому поводу было особое мнение, но они его никому не рассказывали.