С.нежное сердце. Книга вторая

Илья Алексеевич Видманов, 2021

Это продолжение того, как уважаемый следователь по уголовным преступлениям Роман Павлович Птачек вляпался в историю, в которой, думал, он не окажется никогда. Слабонервным, беременным и детям не рекомендуется, а тем, кто не читал первой книги, вообще табу! Наслаждайтесь, если посмеете. Содержит нецензурную брань.

Идея и исполнение

В ту ночь Роман спал очень плохо, просто отвратительно. Даже не смог утром честно себе ответить, спал ли вообще. Целую ночь думал о произошедшем, ворочался, мял простыни и убеждал себя, что надо забыть всё и уснуть, просто уснуть, ведь утро вечера мудренее, да и службу ещё никто не отменял. Когда утром переступил порог своего кабинета глаза у него выглядели покрасневшими и усталыми, как у свалившегося в запой пьяницы.

Не успел он раздеться и сесть за стол, как в незакрытую дверь постучали. Утомлённый, Роман развернулся не сразу, а немного лениво… на себе он поймал взгляд вставшего в проёме полковника.

С сухим, не содержащим ни градуса теплоты голосом и острым взором Понятовский произнёс:

— Здравствуй, Ром. Только пришёл?..

— Здравствуйте, Григорий Евгеньевич. — Видя, что полковник порога не преступает, а значит и ему для рукопожатия что-то делать — это себя ронять, Роман просто кивнул. — Да вот, решил сегодня прибыть пораньше. Что-то не спится; бессонница наверное мучает…

Глаза начальника с внимательностью изучили подчинённого и сделали какие-то выводы. Понятовский сжал губы и скупо покачал головой.

— Бессонница — это плохо. — Он повернулся, чтобы уйти, но замер к Роману правым боком. Остановив на капитане косой взгляд полковник произнёс: — Зайди-ка ко мне. Разговор имеется.

И ушёл, звучно топая.

Когда его ботающие по линолеуму ботинки стихли Роман наконец-то позволил себе устало выдохнуть и упереться локтями в стол; шершавые пальцы зажали, точно щупая пульс, виски.

— М-да…

***

Раздевшись, первым делом Роман отправился в туалет и брызгал в лицо холодной водой, пока не почувствовал себя хоть немного бодрее. Вытершись и взглянув в зеркало на чуть порозовевшего, но всё равно чахлого мужика он оправил складки, присмотрелся, не торчит ли чего, и только потом пошёл «на ковёр».

Метров за десять до двери полковника Птачек стал бить шаг так же, как и начальник пять минут назад. И, хотя тот уже наверняка догадался, кто это к нему приближается, остановился и сперва звучно постучал.

Громкий сухой голос разрешил:

— Войдите!

Тихонько, еле-еле слышно полной грудью вдохнув, секунды две Роман постоял с закрытыми глазами. Решительно выдохнув он взялся за ручку и потянул на себя.

Кабинет начальника предстал, как и всегда, впечатляющий порядком, опрятностью и армейской, безобразно-но-однообразной красотой. Всё здесь по струнке, чистенькое и убранное — включая стеллаж с оружием и шахматную доску с рыцарями и витязями. Сам же Понятовский — это отражение его кабинета: в идеально выглаженном служебном костюме, с сияющими пуговицами и свежей позолотой на погонах. Волосы расчёсаны волосок к волоску, а усы, как и всегда, подстрижены с математической точностью. Лицом не суров, но серьёзен настолько, что расскажи анекдот — примет за идиота.

Роман, наверное, разглядел всё это в подробностях лишь потому, что внутренний голос вопиет: «Сейчас будет выговор!» А так вообще замечать что-либо вокруг трудно, тут на себе бы сосредоточиться…

— Проходи, Ром. Проходи. — Понятовский кивнул. — Только закрывай. Не хочу, чтобы наш разговор слышали.

С каменным лицом Птачек сделал шаг вперёд. Его пальцы снова потянули за ручку и, щёлкнув замком, отрезали комнату от коридора. Сделав ещё несколько шагов он остановился перед начальственным столом, но стул даже взглядом искать не стал, остался на ногах. Но не на вытяжку, чуть расслабленно. Первым он решил не заговаривать и просто ждать, что будет.

Понятовский с прищуром следил, как подчинённый приближается, а когда тот остановился скривил губы — по комнате прокатился его неприкрыто критический вздох. На мгновение отведя взгляд он сдвинул брови жёстче, точно обдумывая, с чего начать. Через секунду на капитане вновь остановился его цепкий, требовательный взор.

— Роман, вот объясни мне, — Понятовский выставил ладонь, точно требуя в неё что-то вложить, — ты уже столько с этим делом возишься… Где результаты? Я что-то не вижу… Немало ведь уже прошло… — И, точно разжигаясь от своих же слов, стал повышать тон и говорить всё резче и резче! Глаза его округлялись всё больше, а рот разевался всё шире. — Где хоть какой-то успех?.. Хоть какое-то достижение?! Мы тебя практически на особое положение поставили! От всякой рутины освободили! Столько воли дали! Ты же вроде и репутацию толкового следака у себя там имеешь!.. — Точно передёргивая затвор он медленно моргнул… и вытаращился пуще прежнего! — Где, чёрт возьми, твои достижения?!

Огромной, просто колоссальной воли стоило не отшатнуться и не закрыться ладонями, когда от полковника полетели слюни. У Понятовского взгляд, как у разъярённого бульдога; или быка, в которого тореадор вонзил первую пику.

Интересно — насколько через дверь всё слышно?..

Выдержав взгляд начальника и не отвернувшись Роман с деланным спокойствием дождался, когда тот замолчит и сглотнёт, придумывая, как продолжить. Когда пауза затянулась дольше, чем на три удара сердца, Птачек рискнул:

— Я понимаю вас, Григорий Евгеньевич. Я вас прекрасно понимаю… — Тон же он взял, будто на него вовсе и не орали, а добродушно спросили: «Чай или кофе?» — Но прежде, чем вы скажете что-то ещё, должен предупредить, что вы изводите нервы зря, ведь у меня уже есть, что вам сообщить. Позволите?.. — Роман указал на стул, который до того словно и не замечал. Приняв замешательство начальника за согласие он неторопливо, но уверенно взял его и уселся, будто всегда здесь так и делает. — Дело в том, Григорий Евгеньевич, что в связи с последними убийствами у меня появилась рабочая версия. И я как раз хотел её с вами обсудить.

Может до Понятовского дошло, что такими сценами он только роняет свой авторитет, а может полковника заворожило спокойствие критикуемого… В любом случае его держащие подчинённого в перекрестье глаза смягчились. Глядя на как ни в чём не бывало присаживающегося капитана, словно змея на факира, Понятовский несколько раз моргнул и, будто и не орал только что, спокойно буркнул:

— Версия? Это какая?..

— Григорий Евгеньевич… — Роман поглядел в глаза начальнику, будто это не его вызвали, а он сам пришёл командира в чём-то убеждать. — Следите за мыслью. Первое — у нас налицо явная серия. Наши последние жертвы друг с другом связаны; убиты люди, работавшие в одном и том-же месте — в театре, что на Центральной Площади восемь. Бывали там?..

Понятовский настолько сосредоточился, что не сразу понял, что его о чём-то спрашивают. Сжав губы, будто ему подсовывают нечто несвежее, он ответил:

— Да, доводилось… Но это мы, Ром, и так знаем. Новость не новость.

— Подождите, не спешите. — Птачек протестующе, но не резко поднял ладонь. — Просто пока следите за мыслью. Итак… — Он на мгновение опустил взгляд и грубо прочистил горло. — Убиты двое из одного и того же места — а ведь раньше, я изучал, таких случаев не было. И стихи, оставленные на убитых, дают очень конкретные, в обоих случаях схожие намёки. Держим это пока в голове.

Брови Понятовского сдвинуты, нависли над глазами. Взгляд внимательный и дышит полковник часто, словно через силу, однако прежней ядовитости в нём не чувствуется. Может ему и самому не нравится орать?.. Чувствуя себя раскованней Роман продолжил:

— Второе. — Он показал начальнику рогатку. — Я уже несколько раз ходил в этот самый театр на предмет с его работниками побеседовать: может ведь кто-то что-то знает, догадывается; подозревает… Ну вы понимаете…

Понятовский терпеливо кивнул.

— Ну-у-у…

— Ну вот вчера я как раз и выяснил, что директор этого самого театра ведёт себя подозрительно. Согласитесь — логично, что, если учитывать, что маньяк в своих намёках о непорядочности последних убитых прав, то и их начальник скорее всего тоже в… э-э-э… чём-то таком замешан. Обе жертвы стояли на ответственных должностях и я просто, если честно, не могу представить, чтобы они что-то мутили за спиной шефа, а тот бы об этом не ведал.

Пока всё это слушал, полковник всё больше принимал вид охотничьего пса, уловившего запах добычи. А когда услышал: «ведёт себя как-то подозрительно», так вообще «поднял уши» и уставился на капитана, как на мелькнувшую в кустарнике лису.

Стоило Роману замолкнуть и перевести дух, Понятовский тут же выпалил:

— Ты считаешь, что он что-то скрывает?.. С ним что-то не так?!

— Да, есть в нём что-то подозрительное… — Припоминая вчерашний разговор с Валерием Роман отвёл глаза. — Он и сам-то по себе человек неприятный, но это ладно: кто из нас сахар?.. Но его реакция на вопросы об убитых ярко, очень значимо сообщила, что он втянут в эту историю точно, и что он очень не хочет, чтобы мы, — Птачек указал на себя, а потом на начальника, — то есть следствие эту связь выявили.

Сказав последнее Роман вдруг ярко припомнил, как застал Валерия за разговором с кем-то неизвестным, но тоже бесспорно вовлечённым во всё это. Кто был тот незнакомец?.. Решив, что пока информации мало и о нём лучше умолчать, капитан резанул ладонью и как бы подвёл итог:

— Короче! Я тут ещё посоветовался, как мне и рекомендовали, с Анисиным… — при этих словах устремлённый на Романа взгляд Понятовского стал пристальнее, — и мы оба пришли к одному и тому же выводу… точнее Анисин предложил то, с чем я полностью согласился.

С непонятным, то ли сосредоточенно-серьёзным, то ли недовольным выражением полковник выставил ладонь и звучно хлопнул по столешнице.

— И что же?..

Понимая, что самое лёгкое позади и сейчас предстоит «рывок», прямо-таки кожей ощущая требовательный взгляд начальника Роман резко вздохнул и выпалил в полный голос:

— Нужно установить за всеми работниками наблюдение! За всеми без исключения, кто занимает хоть сколько-нибудь ответственную должность! Наблюдение также необходимо и за самим зданием театра; надо поймать в обзор каждый его метр… каждый угол, чтоб без нашего ведома никто бы не смог ни войти, ни выйти!

На такое резкое заявление полковник отреагировал совсем не так, как капитан ожидал — он не двинулся, не нахмурился, не расширил в удивлении глаз, а лишь чуть прищурился и взором словно подтолкнул подчинённого продолжать.

Стараясь не терять пыл и говорить так же уверенно, глядя начальнику в глаза Роман как бы подвёл:

— За директором театра, разумеется, наблюдение нужно установить в первую очередь. Я считаю это самым приоритетным… Таким образом, взяв всех под надзор, мы либо поймаем самого Поэта, если он продолжит на театралов охоту, либо случайно или не совсем можем выяснить в их деятельности какие-то тёмные стороны, а значит и его мотив, и тогда это тоже уже половина успеха.

Последние слова Роман выдал уже на издыхании, на самой крайней молекуле воздуха. До последней ноты он напрягал голос и раздувался, точно рыба-ёж, а когда закончил, то даже и руки на груди скрестил.

Если со стороны это выглядело авторитетно, Роман искренне бы порадовался, потому что просить установить наблюдение за целым учреждением, когда ловишь одного человека — это всё равно что просить зенитный пулемёт, чтобы убить муху. Даже если это муха со слона…

Поняв, что капитан больше ничего не скажет, Понятовский смотрел на него ещё секунду-две, а потом взгляд опустил. Уставившись на свои уже немного морщинистые, но всё ещё сильные руки он задумчиво надул губы.

— Ты понимаешь, Ром, о чём просишь? — Он снова поднял глаза. — Ты понимаешь, что мы тут не в ФСБ работаем, что это тебе не контрразведка, а всего лишь отделение полиции?..

— Единственное, что я сейчас понимаю, — Птачек не выдержал и всё-таки предательски сглотнул, — что если не приложить усилий больше, чем мы делаем сейчас, если не совершить что-то нестандартное, что если не воспользоваться моментом — дело с мёртвой точки и не сдвинется.

И вновь, лишь на мгновение задержавшись взглядом на подчинённом, Понятовский глаза опустил. Сжав пальцы на обеих он, как в любопытстве, постучал ими по столу, словно проверяя, что произойдёт. Роман ждал терпеливо, не делал ни звука и в комнате повисла тишина такая, что когда полковник глубоко вздохнул и надул щёки, это прозвучало, словно где-то совсем близко выпускает пар перегретый котёл.

— Людей и так не хватает, а ты такие масштабы планируешь… — С отсутствующим взглядом Понятовский поиграл, будто что-то пережёвывая, нижней челюстью. — Напрячь ведь придётся всех, абсолютно; даже тех, кто на других фронтах, а это тот ещё гемор: незанятых нет у нас…

Слушая Роман напряжённо застыл, избегая даже шелохнуться.

Ещё несколько мгновений задумчиво и даже мрачно полковник глядел в одну точку… и вдруг его лицо изменилось! Морщины разгладились, глаза открылись шире а губы скривились так, что на секунду Роман увидел звериный оскал!

— Да и ладно! — Понятовский с шумом вдарил по столу, от чего предметы на нём пошатнулись. — А и пускай! Достал этот гнида уже конкретно! В кишках сидит! Ради такого дела… ради поимки этого гада не жалко! — Взор искрящихся злой энергией, полыхающих праведным гневом глаз вновь сосредоточился на подчинённом. — Если у тебя, Ром, есть конкретные подозрения, если есть шанс, что дело выгорит — так тому и быть! А если людей не хватит, то мы и из другого отделения ещё привлечём! Да!

Чувствуя, что внутри наступает весна, что теперь можно выдохнуть и расслабиться капитан Птачек позволил себе самую лёгкую, просто на грани допустимости улыбку. Стараясь не показать, как переживал, он выдержанно кивнул и со спокойно-авторитетной интонацией произнёс:

— Я уверен, Григорий Евгеньевич, что мы поступим правильно. И также, как я уже сказал, я уверен, что именно сейчас лучший момент реагировать именно так, ведь случай с этими последними убийствами явно особенный.

Вновь, как и минуту назад, в лице Понятовского нечто поменялось, но на этот раз не кардинально: энергия, огонь и праведный гнев всё ещё полыхают в глазах и ладонь на столе в кулак сжата… однако теперь полковник выглядит, будто это уже не эмоция, а осознанность, не чувство, но разум. И во взоре, устремлённом на подчинённого, теперь уже не только духовный подъём и решимость, но работа трезвого ума. С низким и глуховатым, совершенно нетипичным для себя голосом, не отпуская глаз капитана он добавил:

— Это, Ром, будет считаться твоей личной инициативой. Если у нас получится этого стихоплёта поймать, я буду писать наверх о рекомендации присвоения тебе… ну, скажем, ордена. — В тишине, продолжая глядеть Роману в глаза, Понятовский сделал многозначительную паузу. — Однако, если операция провалится и не даст никаких результатов, это будет не наш общий провал… это будет твой личный залёт. Ты понимаешь?..

В принципе что-то такое предполагать и следовало. Когда полковник закончил Роман не испытал никакого негатива — он ждал каких-то именно таких слов, а потому мысленно похвалил себя за умение чужое поведение предсказывать… и за решимость пойти до конца, когда хорошего не светит. С абсолютно лёгким, не отягощённым грузом ответственности лицом Роман двинул плечами и свободным голосом ответил:

— Что ж… Мне остаётся только согласиться.

***

Для стороннего наблюдателя или даже для человека, время от времени захаживающего в отделение полиции на Садовой пятьдесят семь, в нём ничего не поменялось: полицейские, дежурные, офицеры и сержанты как ходили туда-сюда, так вроде бы и ходят, принимают заявления, звонят и отвечают на звонки… правда в последние два дня отвечают как-то неохотно, а дела, решавшиеся было за час, растягиваются теперь на сутки, если вообще не закидываются в корзину.

Получить исчерпывающую информацию обо всех работниках оказалось очень просто, всё-таки театр — это не завод и работает там народу мало. Весь день и вечер вторника Роман с Понятовским планировали и распределяли, где, как и за кем лучше следить и сколько человек для этого выделить. Уже когда-то учувствовавший в таких массовых затеях Роман предлагал варианты, как лучше всё настроить, но для него стало приятной неожиданностью, что полковник, вот сюрприз, провёл таких операций, как сам сказал, «столько, что и на двух руках не сосчитать». На каждое предложение Птачека Понятовский выдвигал своё ещё более лучшее… а иногда и гораздо более жёсткое. В конце Роман просто отдал всё планирование ему, как более опытному.

Интересно: Григорий Евгеньевич всегда, как и сейчас, за столом штаны просиживал?.. Теперь кажется, у него есть, что порассказать…

В среду Понятовский стал собирать людей и, подтягивая к себе по два по три, неспешно разъяснял им суть. Роман присутствовал при всех беседах но всё больше помалкивал и слушал, как разговаривает старший: в принципе в том, что начальству не дерзят и не спорят — это аксиома, но то, с какими лицами люди слушали полковника его впечатлило: никто не возразил даже в самой безобидной форме, не попросил времени закончить уже имеющиеся заботы и даже не сослался на то, что болен, что скоро в отпуск, что отвлечься никак не может и вообще…

Хотя, возможно, дело не только в авторитете самого Понятовского. Когда полковник объяснял, для чего, или, точнее, для поимки кого надо потрудиться, то именно в этот момент вызванные начинали как бы светиться, а из их глаз пропадало любое сомнение.

В тот же день на улицу перед театром а также у домов, в которых живут его работники, вышли первые посты. Сперва получилось не очень грамотно: по некоторым адресам выехали всего по одному, и это при том, что днём люди тоже бодрствовали, а утром такого человека опять сменит кто-то один… Но в ключевые точки, как и положено, отправились по двое. Во все, кроме одной.

Так прошла и среда.

***

Театр имени Александры Александровны Яблочкиной — это здание почти идеальной квадратной формы, высокое и красивое и имеет несколько вторичных, служебных и чёрных ходов. Именно неподалёку от одного такого, не приметного со стороны доступа в морозное утро четверга одна машина — белая «десятка» — сменила другую — синюю «четырнадцатую». Как последняя уехала, первая заняла её место и заглушила мотор. Из авто, однако, никто не вышел и она так и осталась, будто приехала сама, без водителя. За следующие несколько часов снегопада её занесло настолько, что машина перестала отличаться от накиданного неподалёку сугроба.

Пришедшему чуть позже, уже днём человеку с пакетом пришлось напрячься, чтобы эту «десятку» разглядеть. Он знал, что ищет и где, но даже так ушло не меньше минуты, прежде чем он заметил выглядывающие из-под свежей белизны лобовое стекло и чёрную резину колёс.

Подойдя к машине пешеход чуть нагнулся и присмотрелся, и только убедившись, что нашёл правильно, обошёл её, отпёр заднюю, уселся и за собой закрыл. Вокруг «десятки» всё снова погрузилось в тишину и неподвижность.

— Ну здорово, ребят. — Роман протянул ладонь между сиденьями. — Извините, немного припозднился.

— Да ладно. — Кирилл отложил маленький, точно театральный бинокль и обернулся. Его ладонь встретилась с ладонью гостя. — Мог бы вообще не приезжать. Сам-то, поди, спать хочешь.

— Пока не очень… Но когда домой приду, ляпнусь, наверное, как убитый. — Роман пожал руку старлею, после чего его ладонь легла на плечо лейтенанта. — Ну, и как у вас здесь обстановочка?..

— Да всё спокойно, Роман Павлович. — Денис тоже ответил крепким рукопожатием. — Хотя чего тут в принципе может произойти?.. Разве что кто-нибудь кому-нибудь нахамит, да и то вряд ли…

Кирилл, этот человек с вечно серьёзным, не терпящим юмора лицом посмотрел на Дениса с лёгким укором, как на ребёнка, сказавшего при взрослых нехорошее слово. Бинокль вновь оказался в его пальцах. Глядя в стекло он задумчиво, с акцентированной неспешностью произнёс:

— Из здания через наблюдаемый проход никто не входил, не выходил. Вон, Ром, видишь — даже снег нигде не топтан. Людей, которые также следили бы за зданием театра, мы тоже пока не заметили. Если кто-то и есть, то он невидим.

Денис посмотрел туда-же, куда и Кирилл, но если тот чего-то там углядел и сейчас внимательно всматривается, то лейтенант лишь грустно вздохнул и обернулся к гостю.

— Роман Павлович… А вы то, что я просил, купили?..

— Да купил, купил. — Роман похлопал по лежащему у колен пакету. — Ты чё, Денис, не завтракал?..

— Да завтракал… — Лейтенант снова повернулся к лобовому стеклу. — Но я сегодня, если честно, переволновался и встал в пять. Тогда и поел в последний раз.

Отложив бинокль Кирилл вновь поглядел на напарника, на этот раз без укора. Задержав на нём взгляд чуть дольше старлей снова кинул взор вперёд, уже без бинокля. Голос его прозвучал спокойно и вкрадчиво:

— Надеюсь, что мы здесь сидим не зря. Было б жаль потраченного впустую времени…

Сказал бы кто-то другой, Роман усмотрел бы в свою сторону явный укор, однако Кирилла если и можно в чём-то заподозрить, то только в прагматичности.

— Я тоже надеюсь. — Птачек вздохнул, его локти легли на плечи передних сидений. — Да ты, Кирюх, и сам эти записки видел; и трупы сам осматривал. Согласись, что на лицо явная связь. Разве нет?..

Обращённый к заснеженной улице взгляд старлея стал отстранённо-вопросительным. Ему даже захотелось пожать плечами, но он не стал.

— Так-то да…

Сжав губы Денис вдруг нахмурился. Пальцы на его руках сжались и он вдруг ударил кулаками по коленям.

— Эх! Жалко нам телефоны прослушивать нельзя! И скрытое проникновение тоже! Много мы тут наследим-то?!

На какое-то мгновение Роман даже дар речи потерял… а затем не выдержал и от всей души засмеялся, отнюдь и не пытаясь сдерживаться!

Отвлёкшись от улицы Кирилл снова повернулся к напарнику — как всегда собранный и серьёзный. Может быть улыбка и коснулась его губ, но произошло это на такой краткий миг, что она осталась незамеченной.

— Да-а-а, Денис. Тут ты прав… — С непонятными теперь, то ли всё ещё серьёзным, то ли саркастическим выражением он важно покивал. — Чё мы здесь вообще сидим-то?.. Пойти надо в этот театр, взять этого… как его?..

Сквозь сдавленные смешки Птачек выдавил:

— Валерку!

— Взять этого Валерия батьковича за грудки и поговорить с ним где-нибудь в тихом местечке. По-настоящему, с претензией; даже можно с применением средств…

Это прозвучало настолько спокойно и серьёзно, что Денис только недоумённо заморгал, а Роман не выдержал и заржал уже так, что ему пришлось прикрываться!

— Кстати насчёт этого твоего директора. — Кирилл бросил через плечо вопросительный взгляд. — Как у тебя у самого успехи-то?..

Ещё минут двадцать назад Птачек, если быть честным, жалел, что решил к ребятам всё-таки заглянуть: с самого начала старлей был прав и после вечера, ночи и половины утра бдения спать хочется так, что хоть прямо на снег ложись! Однако сейчас это чувство улетучилось. Смех — лучшее лекарство.

Вытерев слезу, капитан шумно вздохнул и улыбнулся. Ухмылка эта, правда, долго не продержалась — уже через несколько мгновений она спала с губ, как осенний листок с дерева.

— Да пока ещё рано судить… — Гость задумчиво уронил, но затем снова поднял на старлея взгляд. — Пока прошло ещё мало времени… Но, я надеюсь, что-нибудь проявится обязательно. Что-нибудь точно со временем случится, я уверен…

— Роман Павлович, — оглянулся теперь и Денис, — я слышал, как вы с полковником разговаривали… Вы сами вызвались за этим мужиком следить?..

— Сам. — Роман честно кивнул. — А кому ж ещё?.. На мой взгляд это важнейшая точка! Я думаю… нет, я уверен, что всё это связано с ним! — Незаметно для него самого глаза капитана засветились, как угольки. — Тут уж рано или поздно либо наш маньячила на него нападёт, либо он сам что-нибудь эдакое выкинет, что нам мотив прояснит. В любом случае… м-м-м…

Только что вертевшееся на языке слово куда-то пропало и Роман крепко задумался, как хотел продолжить. Наверное всё-таки надо уже идти домой: усталость берёт своё…

Послушав, как гость мычит, то ли сжалившись и решив перевести тему, то ли в своей манере из чисто прагматичных рассуждений Кирилл спросил:

— А чего ты задержался-то, Ром? Ты же вроде ещё пару часов назад должен был освободиться…

Только миг назад бывшая во взгляде капитана задумчивость сменилась еле скрываемым раздражением. Желваки на щеках Романа натянулись и в салоне стал слышен тихий скрежет зубов…

Может уже зная, что капитан скажет, а может и потому, что за улицей всё-таки надо наблюдать, Денис поспешил отвернуться. Усевшись поудобней он покряхтел в кулак и накрепко вонзился взглядом в здание театра.

Кирилл продолжил глядеть на сослуживца с ледяным спокойствием.

— Да вот, такое дело… — Говоря, будто через силу, Птачек поднял руку — его пальцы стали массировать лоб и виски. — Понятовский в напарники Кривкина дал… Ну а Миша сегодня немного припоздал…

Спокойствие в лице Кирилла не исчезло, но обращённый к Роману взгляд поменялся.

— Мне-то, в принципе, всё равно, с кем дежурить… — Птачек убрал ладонь от лица и пригладил волосы. — Вот только, конечно… как бы…

Губы Спиридонова сжались, по горлу прокатился ком. То ли желваки его тоже напряглись, а может это в полутьме салона так показалось… Прежде, чем Роман успел произнести ещё что-то, старлей выдал:

— Нам каждому всего лишь нужно отвечать за свою работу и это всё, что мы действительно можем делать. Беспокоиться за других — это искрить зря.

Мимо машины пошёл какой-то мужчина в чёрной куртке и шапке с козырьком. Словно и не слыша, о чём при нём разговаривают, Денис с таким вниманием уставился на прохожего, точно у того за спиной мешок с надписью «награбленное».

Холод, с каким Кирилл произнёс последнее, передался и капитану. Заметив, что его пальцы с силой сжимают колено, Роман расслабил руку и ответил старлею с почти таким-же образцовым, хотя может и напускным спокойствием:

— Ну, я надеюсь, что опаздывать он больше не будет, следить-то мы должны по очереди.

Бровь Кирилла изогнулась.

— Вас всего двое?..

— Да. — Роман моргнул, как кивнул. — Этот пост Понятовский назначал последним; наверное догадался, что я сам на него попрошусь. Ну а когда он и в самом деле остался для распределения последним, то, по всей видимости, людей кроме меня и Кривкина уже не оставалось…

Денис, и это видно со стороны, изо всех сил вертит взглядом по округе, погружён в поиски полностью, старших будто и не замечает. Кирилл же с несколько непонятным, наполовину тяжёлым, наполовину сочувствующим взглядом сжал губы и покачал головой. На несколько мгновений в салоне повисла неприятная тишина.

— Знаете, ребят… наверное я и в самом деле домой отправлюсь. — Рука Птачека вновь поднялась, пальцы принялись массировать гудящие виски. — Что-то, чувствую, еле соображаю. Надо срочно спать ложиться, вечером-то напарника менять…

— Конечно, Ром. Давно пора. — Кирилл с готовностью кивнул. — Себя надо щадить.

Точно разом обретя слух Денис развернулся и уставился на Романа с полной готовностью.

— Роман Павлович — может вас подвести?! А то мало ли чего случится, когда человек с ночи усталый едет…

Понимающая улыбка сама, без спроса залезла на губы. То ли с юмором, то ли с хитринкой глянув на лейтенанта Роман помотал головой.

— Нет, Денис. Спасибо, конечно, но не надо: я на маршрутке приехал. — И, будто стремясь закончить разговор поскорее, выдал уже решительней: — Всё, ребят! Пока! Бдите!

Глядя, как гость махает ладонью, как открывает дверь и выбирается, с непонятным, не совсем похожим на своё обычное каменное выражение лицом Кирилл попрощался:

— Ну и тебе тогда, Ром, не хворать…

***

День четверга постепенно перетёк в вечер, а там уже и в ночь. Сменив Кривкина Роман сперва следил за зданием театра, а когда Валерий поехал домой, то потихонечку, держась на расстоянии последовал за ним и остановился во дворе высотки на Голосова двадцать шесть. Семнадцатиэтажное, с белыми плитами и вкраплениями жёлтого кирпича это здание стоит в ряду таких же исполинов и скребёт крышей небо. Что хорошо — дом элитный, у него только один подъезд и тот, конечно же, под камерой. Если кто-то чужой входил-выходил — его наверняка можно будет сличить.

До полуночи Птачек следил за окнами Валерия со спокойным сердцем… а после, ну как назло, в голову полезла всякая дурь; и всё о личном, об интимном… Уж и как он её гнал! И убеждал себя, что он взрослый мужик, что такое его вообще не должно трогать! Что ему должно быть плевать! И пытался думать о другом… И даже решил вышибить клин клином — сфокусировался на негативных мыслях о напарнике-растяпе… Но всё это помогает слабо, когда в голове, как гвоздь, всё равно ОНА.

В три часа ночи, допив из термоса остатки чая и накрывшись шерстяным одеялом Роман сказал себе, что если кто кроме него за домом и следит, то сейчас для этого уже точно поздно, а значит можно немного расслабиться. Поставив будильник на шесть он кое-как задремал…

…В уши ворвался противный, ужасно неприятный звук. Пытаясь найти телефон Роман стал ощупывать себя и спросонья набрёл пальцами на лицо. Лениво, совершенно без энергии протерев глаза он всё-таки отыскал источник звука и с раздражением выключил.

Здравствуй, новый день! Вахта продолжается.

Странно, но с шести до девяти, пока наблюдал за округой и окнами Валерьевской квартиры, Роман будто зарядился энергией, точно подключённый к розетке аккумулятор. Может быть сыграло то, что утро вечера мудренее и все глупые мысли из головы — прочь! А может взрыв бодрости придала идея, что сегодня пятница, а ведь она — это такой день, когда что-нибудь обязательно случается… Когда позвонил Кривкин и сказал, что снова задержится, Роман ответил, что тот может вообще не приезжать — он отстоит и его, и следующую свою смену. Обыкновенно ответил, без агрессии. Хотя наверное, даже если б он матерился, то и тогда Миша не стал бы спорить. Он и не стал. Даже не спросил, почему.

Довольный, что не увидит своего вынужденного сменщика, а также ожиданием, что сегодня, возможно, произойдёт нечто интересное, Роман раскрыл сумку и с удовольствием принялся за вчерашний, отложенный на потом бутерброд.

…Пятничный график директора театра, как оказалось, ничем не отличается от такого-же на среду или четверг; разве что один момент: ближе к вечеру Валерий повёл жену и дочек в кафе в центре города, где они просидели около часа, съели торт и выпили по большой чашке кофе. Дальше он повёз их на Площадь Свободы четыре, где оставил возле красивого белого двухэтажного здания. Распрощавшись с близкими Валерий поехал обратно в театр, а его жена и дочки, встреченные каким-то мужчиной в хорошем костюме, зашли внутрь. Отчётливо разглядеть всё это Роман не смог, ему больше пришлось угадывать: приблизиться незаметно было нельзя, а пока доставал оптику — всё кончилось. Когда позже он как бы случайно проехал мимо, то с удивлением прочёл над дверью табличку: «Администрация городского округа. Тольятти».

Всё это было, конечно, примечательно, но больше всего запомнилось другое: пока Птачек за Валерием следил, он самым резким образом культурно поражался; это как если бы профессор из известной филармонии попал в средневековый варварский кишлак!

— Господи, — бормотал Роман, глядя на семью директора через линзы специально купленного для слежки бинокля, — какая-же ты свинья… Да простые свиньи с тобой в одном свинарнике находиться бы заартачились…

Этот ухоженный, будто только что из парикмахерской мужчина с идеально вычищенными ногтями и костюмом минимум за двадцатку, с прелестной, очень красивой женой и двумя милейшими дочками, этот с первого взгляда образцовый семьянин — это просто жуткий, вопиющий пример дикарства!

Валерий Олександрович не отказывает себе ни в чём: то бутылку пластиковую мимо урны швырнёт, — а стоит от неё в одном шаге! — то обёртку от шоколадного батончика бросит под ноги… Хотя до урны снова раз шагнуть! Ну а про фантики от его, похоже, любимых конфет в золотистой обёртке и промычать нечего — сорит ими, как тучка дождиком!

Это выглядит ещё более контрастно на фоне его жены и дочерей, которые ни то, что обёртку — жвачку жёваную не выплюнут никуда, кроме как в мусорку или салфетку.

Как?! Как такое возможно?!

Проследив за Валерием от Площади Свободы до театра капитан Птачек по привычке уже хотел припарковаться в дальнем, самом неприглядном уголке парковки, когда у него снова зазвенел будильник — пора ехать за дочерью в школу.

Стараясь не думать, что именно сейчас может произойти нечто важное, что именно в эти сорок-пятьдесят минут у театра появится этот чёртов Поэт, Роман выжал газ и погнал к школе номер двадцать три. Более опаздывать к дочери он навсегда зарёкся.

…В этот раз всё прошло быстро: Настя встретила отца у крыльца. Без лишних разговоров Роман довёз переписывающуюся с кем-то дочь до дома и, высадив, сразу же умчался обратно. И хотя вроде бы меж ними сейчас никакой вражды, но ни он ей, ни она ему кроме как «привет-пока» не сказали ничего.

Вот и думай — хорошо у тебя с твоим ребёнком, или же плохо?..

Вернувшись к наблюдению капитан Птачек постарался выкинуть из головы всё личное и сосредоточиться на слежке. Даже больше! И чтобы размяться, и чтобы увеличить круг обзора он вышел из машины и стал бродить по округе, выбирая места потемнее и понеприметнее. Вдыхая холодный воздух, ощущая на щеках и в носу морозное покалывание Роман шёл вокруг здания театра, пока не останавливался в точке, где обзор уже должна иметь другая группа. Его, конечно, узнают, но если хоть на минуту примут за крадущегося в тенях маньяка и начнут вести, то в отделении родится новая юморная история… Развернувшись Птачек брёл обратно и доходил уже до другой, противоположной точки.

За этими хождениями час или больше прилетели незаметно. Окончательно замёрзнув Роман в последний раз осмотрелся. Ничего интересного так и не приметив он вернулся в машину.

Не успел капитан сесть и завести мотор, как вышел Валерий! Сев в свою машину, — такую-же дрогою «игрушку», как и всё, что его окружает, — он минуты четыре постоял, разогревая мотор, и неспешно двинулся по обычному маршруту: значит домой.

Вся поездка заняла чуть более десяти минут. Держась поодаль Роман проводил его до Голосова, но вместе заезжать во дор не стал, проехал мимо. Только спустя минут пять он позволил себе забраться под окна многоэтажки уже не таясь и припарковаться на, слава богу, никем не занятом, очень удобном для слежки месте.

Когда мотор затих и машина уснула Роман снова достал бинокль. Оглядевшись, не смотрит ли кто за ним самим, Птачек наклонился над рулём; его вооружённый оптикой взгляд вонзился в окна квартиры директора.

Уже горят. За шторой видны две стоящие рядом тени… а вот ещё одна маленькая подбежала и пошатнула их…

Убрав бинокль Роман тяжело вздохнул и поглядел на свои руки — руки уже взрослого, постепенно стареющего мужчины. До настоящей старости конечно далеко, да и не будет он никогда считать себя старым, пока жив… но… в мозгу, в этом бесконечном источнике добрых и злых мыслей вновь возникло то милое, юное, то единственное на свете лицо, которое сейчас так неуместно по-настоящему волнует…

Разглядывая пальцы Птачек сначала со злостью на себя остановился… но сдался и позволил себе ярко, во всех красках вспомнить, как эти самые грубые, вовсе, наверное, не нежные пальцы касались самой нежной на свете кожи. Как они чувствовали самое приятное на свете тепло. Как вцепились в Дашино пальто и притянули её! Как он жадно впился своими шершавыми, наверняка обветренными мужскими губами в её милые, влажные, тёплые нежные губы!

Одна рука осталась на руле, вторая устремилась к груди! Схватив себя за куртку у сердца Роман с силой сжал ткань, закрыл глаза и стиснул зубы. Он даже почувствовал, что его затрясло, как лихорадочного!

Четыре дня уже прошло с того обжигающего, запретного поцелуя. Дашенька… что же ты со мной делаешь?.. Я ведь не выдержу…

После понедельника, сперва во вторник, а потом и в среду и даже в четверг Роман со стиснутыми кулаками и железным намерением принять любой удар ждал, что будет. Она расскажет кому-нибудь? Расскажет Насте? Или она сразу пойдёт в полицию? Что же Даша сделает?..

Что ни случится Роман сказал себе, что примет это; примет любой урон и не будет оправдываться. После того, что произошло… Нет, маска добродетели уже не налезет. Да и не хочется её носить, хочется открытости. Жаждется искренности и плевать уже, какой ценой; дочь, если что, без жилья не останется…

Но ничего не произошло. Вообще. Роман ждал бурю, но не дунуло даже бризом; он представлял себе ураган, но на небе не появилось ни облачка. Подруга дочери, однако, снова исчезла. Птачек каждый день продолжал забирать Настю из школы и каждый раз Даши с ней не было. Да, он лишь в качестве исключения подвёз её пару раз. Да, Даша с Настей не договаривались ездить вместе… Однако эта деталь теперь стала мучить. И в тоже время, точно магия противоречивого, каждый раз, когда капитан подъезжал забрать дочь и Дашу с ней не видел — он вздыхал с облегчением.

Когда её увидит — что он ей скажет?.. Как он должен вести себя?.. А как в таких случаях правильно себя вести?.. Будет ли верным искать её взгляда или стоит притвориться, что ничего не было, но только больше не общаться?..

Сердце упрямится, что единственно правильный вариант — это тот, в котором Даша и он будут счастливы вместе, и плевать на всё!.. Но боже мой! Разум вопиет, что нужно все эти чувства гнать, гнать беспощадно! Надо срочно обо всём забыть! Связь взрослого мужчины и пятнадцатилетней девочки… да об этом будут трубить все новости!

С разумом не согласиться невозможно, вот только слушаться-то хочется сердца…

Все эти переживания, похоже, отразились на Романе внешне: с самого начала слежки он стал бывать в отделении редко, но дочь, с которой всё-таки иногда видится, однажды во время завтрака отложила смартфон и спросила:

— Пап… Какой-то ты больше обычного хмурый. Что-то стряслось?..

Врать своему ребёнку — это тяжкий грех, но что ей скажешь?.. Кажется он тогда пробубнил что-то про непростую работу, про то, что сложно перестроиться, что мало отдыха и вообще — служба, знаешь ли, не сахар… Настю вроде бы такой ответ устроил. Или она притворилась?.. Мысли, что дочь о поцелуе знает, но скрывает Роман старался обходить, как обходят улей диких пчёл.

Бока неприятно сжались и задрожали. Капитан весь задёргался и вдруг осознал, что он сейчас не в том моменте, когда отвечал дочери о своих трудностях, а в темноте в холодной, необогреваемой машине. Уставший, голодный и ужасно желающий спать.

А ночь только начинается.

***

Прошло ещё три дня наблюдений, но и они, как и предыдущие, не дали ничего. Вокруг театра и около домов его работников так никого подозрительного и не заметили. Никто ни на кого не нападал, даже никто ни разу на улице не поскользнулся! Тишь, гладь и божья благодать… Время от времени Роман связывался с остальными и неназойливо выспрашивал новости, однако каждый раз слышал одно и тоже: «Следим. Ждём. Пока ничего».

Конечно более чем резонно думать, что преступления, если таковые происходят в кабинетах театра, творятся не при помощи оружия, а, например, при росчерке пера и неформальном приказе — такие сидя на улице не выявишь, тут надо прямо за руку хватать.

Обдумывая это Роман всё равно не терял надежды: есть ещё вероятность, что к Валерию опять заскочит тот самый неизвестный, которого тогда так и не удалось разглядеть. Когда его лицо и личность станут явны, можно будет проработать и новые, более перспективные направления.

Также за эти дни капитан Птачек окончательно понял, насколько же ему отвратительно работать с Кривкиным: тот постоянно создаёт проблемы, причём сам их не решает, нет — за него другие голову ломайте! Всякий раз, когда приходится с ним общаться — слава богу недолго — ловишь себя на том, что испытываешь дикое раздражение и самую настоящую агрессию!

При этом Кривкин как будто всё это видит и понимает, но продолжает вести себя по-прежнему. Утро нового вторника не стало исключением.

На часах перевалило за десять а значит с момента должной передачи поста прошло уже больше часа. Сидя за рулём на этот раз казённой, гражданской машины Роман тяжело сопел, сжимал руль, стискивал зубы и еле-еле сдерживался Мише позвонить: он знал, что если сделает это, то почти наверняка на него наорёт, как-то нахамит; ну что-то лично обидное уж точно скажет…

В окно постучали. Капитан замер… С жёсткими, неестественно деревянными движениями он повернул голову: на улице, глядя на него сверху вниз, стоит мужчина в дорогой кожаной куртке, с овальным лицом, короткой причёской и близко посаженными недалёкими глазами. Миша…

Боже! Какой же дурак! Ну разве можно так точку рассекречивать?! Он же должен звонить! Смена так проходить не должна!

Роман почувствовал, как его начинает трясти, но вовсе не от холода. На секунду глянув в зеркало он увидел там красное, как варёный рак, лицо…

…Постучав ещё Миша пригляделся через стекло — напарник машет, мол, сейчас выйду. Прошло, однако, ещё не меньше минуты, прежде чем Птачек действительно выбрался.

— Привет, Ром! — Кривкин протянул ладонь. — Ты чего это копаешься? Не устал что ли?..

Взгляд нового следователя показался Кривкину странным, да и рукопожатие вышло каким-то скомканным… И, кажется, он даже что-то пробурчал на счёт «Здрасте», но это не точно.

Сообразив для себя, что у человека просто усталость, Кривкин решил не обращать внимания и с заранее натренированной улыбкой похлопал его по плечу.

— Ладно, Ром, не сутулься! Всё, сменяю тебя. Ты же знаешь, что мне по утрам надо в прокуратуру ездить?.. Ну и вот…

То ли напарник кивнул, то ли просто так качнул головой, что это показалось… а уж каким взором смерил чужую ладонь на своём плече! Глядя в лицо сослуживца Мише подумалось, что тот сжимает губы, чтобы сдержаться от слов. Не хочет разговаривать?.. Ну, нашим же легче!

— Слушай, Ром, — Кривкин с его плеча ладонь убрал и сунул руки в карманы, — тут Понятовский хотел тебя видеть. Просил передать, чтобы ты заглянул.

В мгновение лицо второго капитана поменялось: вот над ним будто висела туча!.. а сейчас перед тобой человек собранный и строгий. Ощущение, правда, что на тебя смотрит крокодил, не исчезло.

— Ты зайди к нему… перед домом-то… — Кривкин неосознанно вынул руку из кармана и стал тереть затылок. — Может там чего важное…

Ответ Птачека прозвучал, как удар гильотинного ножа:

— Ага. Не вопрос!

Глядя, как напарник развернулся и уходит, Миша продолжил нервозно потирать в затылке.

***

Наверное Роман не дал Кривкину в морду лишь потому, что это могли увидеть с окон многоэтажки, что рассекретило бы слежку ещё больше. Когда Миша положил ему руку на плечо у Романа аж в глазах потемнело… Надо научиться держать себя в руках, а то получится потом, как с тем прокурором… В тот раз, кстати, с подполковника до старлея понизили. Хорошо, что ниже лейтенанта офицерских чинов нет…

Доехав до отделения на маршрутке Роман без промедлений и здороваясь со всеми как стреляющий с двух рук ковбой пулей помчался на второй, к кабинету полковника. Двигаясь ретиво, но не шумно он уже почти добрался до лестницы, когда до слуха долетели вырвавшиеся из-за затворённой двери слова:

— Ужас, как я устал, конечно… вся эта суета… А главное-то — зря! Зря! Вот что обидно!

Ноги замедлились сами собой. Ступая уже скорее не как догоняющий мустанга индеец, а как рысь капитан Птачек приблизился к закрытому кабинету — одному из многих в коридоре — и изо всех сил напряг слух.

— Вась, ну ты вот посуди: нам что — нечем больше заняться?.. Мы тут целыми днями в этих засадах сидим, чисто тень какую-то ловим… а в это же самое время наша-то с тобой работа только копится! Её-то кроме нас никто разгребать не станет! Нет, я тебя спрашиваю!

В горле возник неприятный комок. Роман попробовал сглотнуть, но сразу не получилось, пришлось постараться. В груди родилось двоякое, неприятное чувство: и согласие с говорящим, так как многих действительно нагрузили чужой работой, а ведь своей-то не отбавили, и гнев, потому что дело общее есть общее и неважно, кто именно за него отвечает. Работают все и не надо этого вот подлого «не моя проблема»: а твоего ребёнка, или супруга, или отца с матерью зарежут — тогда твоей СРАЗУ станет?!

Роман сжал кулаки и закрыл глаза. Давя в себе гнев он постарался и двигаться, и даже дышать тише, чтобы ни в коем случае говорящих не спугнуть. Хмурый, капитан Птачек поплёлся дальше наверх…

…Стоило только коснуться костяшками начальственной двери, как тут-же долетело:

— Войдите!

Старясь лепить лицо попроще Роман быстро вдохнул-выдохнул и потянул ручку. Порог Понятовского перешагнул уже человек, для которого будто и не существует никаких проблем.

— А, Рома… Проходи! — На секунду оторвавшись от какого-то вручную разлинованного журнала полковник махнул к себе. — Вообще-то я ждал тебя раньше. Что-то случилось?..

В мозгу возникла картина, как Роман собственноручно, с великим удовольствием сжимает горло Кривкина всё плотнее и плотнее… Помотав головой, будто отрицая, а на самом деле прогоняя навязчивое видение, Птачек буркнул:

— Да так… кое-что задержало…

Несколько молчаливых мгновений Понятовский не сводил с вошедшего внимательных, вовсе не глупых глаз… а затем снова опустил их на журнал.

— Присаживайся. — Не глядя он указал на стул. — В ногах правды нет.

У каждого человека, хотя бы не совсем глупого, есть как бы датчик, говорящий, что в разговоре с начальством вот сейчас надо сказать это, а вот об этом лучше умолчать. Считая свой «датчик» рабочим и прислушиваясь к нему всегда Роман ничего не ответил, только сел, куда указали, и стал терпеливо ждать.

Повисла тишина. Полковник словно забыл о госте и полностью погрузился в созерцание документа. Через какое-то время его пальцы взяли ручку и на страницах журнала стали появляться новые чёрточки. В густом, как туман, молчании его голос прозвучал и неожиданно, и нет:

— Что же это у нас тут с тобой такое-то, Ром?.. Что-же это у нас ничего не выходит?.. — Понятовский снова поднял взор. — Что же это мы столько человеко-часов-то впустую выкидываем?..

Чиркать в журнале он отнюдь не престал. Смерив Романа серьёзным, но всё-таки спокойным взглядом начальник вновь опустил глаза на бумагу. И добавил:

— Ты точно уверен, что мы действуем правильно?..

Захотелось тяжко, заунывно вздохнуть… но Птачек не стал. Закатить глаза, произнести нечто резкое, даже ударить ладонью по колену! Но он сдержался. Перед полковником продолжил сидеть всё тот же сдержанный, будто не имеющий никаких трудностей и сомнений человек, профессионал своего дела.

Да, два подряд убийства людей, работающих в одном и том же месте, наводят на мысль, что и следующее нужно ждать там же. Да, оставленные убийцей намёки сложно понять неправильно и только слепой на разглядит тут систему… Но результатов-то нет! Нет результатов! Нема — и всё! И думай, что хочешь!

Продолжая говорить с образцово спокойным, но всё-таки критическим тоном Понятовский вновь оторвал взгляд от бумаги:

— Я конечно понимаю, что наша ловушка далеко не совершенна и ловим мы не дурака… Но ведь прошла уже неделя…

Чуть выждав Роман с чётко поставленной, многократно отработанной интонацией и лицом, с которого можно рисовать портеры маршалов, заговорил:

— Григорий Евгеньевич… У нас явная серия и с этим невозможно спорить. Даже если не учитывать, что театральные в чём-то замазаны, а я уверен, они замазаны, всё равно наиболее вероятно ждать следующего трупа среди них. — Лишь здесь, в последних словах Птачек позволил себе допустить в голос немного чувств: — Что же ещё мы можем делать?..

Губы полковника сжались, а ручка в его пальцах, кажется, стала чиркать так, будто Понятовский не пишет, а фехтует. Поддавшись секундному порыву Роман хотел сказать что-то ещё:

— Григорий Евгеньевич…

— Свободен. — Размашистым движением Понятовский с шумом перевернул законченный лист. — Идите, капитан, домой. Отдыхайте. Вам ещё вечером на слежку выходить.