Слушая других. Психотерапевтические истории

Илья Александрович Сушенцев

В книге собраны несколько случаев из психотерапевтической практики. История каждого клиента представлена в виде захватывающего рассказа. Книга наглядно иллюстрирует, как работает психотерапевт и что именно происходит во время психотерапевтических встреч.

Сергей

Молчание длилось уже некоторое время, однако оно не было «пустым». Безмолвие между мной, Сергеем и группой было заполнено густым киселем сложных переживаний. Слишком много смешивалось вместе: гнев, печаль, страх, шок… И этот клубок грозил запутаться ещё больше.

— Продолжайте, — подбодрил я Сергея, прервав общее молчание.

Участники группы тяжело вздыхали, кто-то неуютно ёрзал, одна женщина прикрыла глаза, всем своим видом показывая, что засыпает.

— Потом… — Сергей замолчал и шумно сглотнул. — Потом, когда мы вернулись, я понял, что половины ребят просто нет.

— Они умерли? — спросил я просто, чтобы помочь ему рассказывать дальше.

— Их убили, — нотки стали прорезались в голосе Сергея.

Он плотно сжал губы, глаза широко раскрылись, а дыхание участилось. Кто-то из участников группы всхлипывал, кто-то старательно показывал, что ему плохо, но большая часть пациентов смотрела перед собой в страхе.

«Вероятно, часть из них откажется от дальнейшего посещения групповых занятий», — не без иронии подумал я.

Сергей выглядел моложе своих лет. Нет не так, чтобы его внешность казалось инфантильной или не мужественной. Просто среди сверстников в палате он отличался более «свежим» лицом. Сам он по этому поводу лишь пожимал плечами. Обычный образ жизни, не систематические занятия спортом, алкоголь, курение — он не прилагал осознанных усилий для того, чтобы поддерживать себя. Можно сказать, что с внешностью и генетикой ему повезло.

— Мы тогда потеряли очень много ребят, — продолжал Сергей. — Через пару дней мне осколком ногу прошило, и я в госпиталь попал…

Я вновь проклял доктора, который направил Сергея на групповую терапию за неточный анамнез¹.

Реакции участников группы на его спонтанный рассказ об участии в боевых действиях сильно разнились. Кто-то тихо всхлипывал, смотря на Сергея, кто-то хмурился и всеми силами скрывал гнев, пряча взгляд. Одна пациентка искренне делала вид, что уж ей-то тут точно хуже всех. Что касается меня, то я был в некотором смятении.

Отодвинув на периферию сложное сочетания печали, страха и гнева я сосредоточился на том, как помочь Сергею и как сделать это полезным для других участников группы. Его посттравматическое стрессовое расстройство участника боевых действий очень долгое время игнорировалось. Неврологи капали «волшебные» капельницы, психиатры предлагали не менее волшебный прозиум, а близкие наседали на него, требуя прекратить страдать и вести себя «нормально».

Постепенно я начал ловить себя на том, что мои веки сильно потяжелели, мне всё сложнее становилось сконцентрироваться и удерживать внимание на процессе. Я начал проталкивать себя через слой оглушения, собирая по крупицам информацию и обдумывая свой вопрос.

— Наверное, тяжело об этом говорить? — спросил я у Сергея и тут же добавил, не дожидаясь ответа:

— Скорее всего, каждый раз, когда вы говорите об этом, вас словно вышибает из реальности.

Сергей закивал и облегченно вздохнул:

— Да, — он вытер пот с лица, — каждый раз как сознание теряю. У меня была контузия, так вот это как тогда… Ну, похоже… Ну, вы понимаете?

Я не мог понимать и не мог представить себе, что значит быть контуженым, но, тем не менее, кивнул. И сразу же почувствовал, что туман в голове рассеивается и ко мне возвращается привычное восприятие реальности.

— Тебе страшно было? — решилась на вопрос одна из участниц.

— Тогда нет, — Сергей замялся. — Или да… Не знаю, я молодой был. Восемнадцать лет, пацан ещё. А мне дали автомат и говорят: «Иди, убивай!».

Глаза девушки, которая задала вопрос, наполнились слезами, она шумно всхлипнула.

— Спать не мог долго, — обратился Сергей ко мне.

Это не было вопросом, просто констатация факта.

— Что-то снилось с войны? — спросил я спокойным тоном.

— Да…

— Такое сложно забыть и, наверное, невозможно, но тяжесть и острота этого события может уйти. И вы сможете оставить эти переживания, если захотите.

Сергей отвел взгляд, было видно, что он борется с подступившими слезами.

— И да, это может возвращаться. В кошмарах, в страхах… — продолжал я. — Кажется нелогичным, кажется странным, ведь я здесь, ведь всё это кончилось! Но нет, не кончилось, всё это продолжается в вашей голове даже спустя столько лет.

Группа слушала — участники смотрели на меня, первые эмоциональные реакции на рассказ Сергея схлынули, большинство теперь выказывало интерес к тому, что я говорил, а в их взглядах читалось сочувствие к нему. Однако одна пациентка всё также продолжала хмуриться и всем своим видом показывала недовольство происходящим.

— Наверное, также было очень неприятно столкнуться с непониманием близких, да и вообще остальных людей, видеть эту жизнь, в то время как там, откуда вы вернулись, творился ад, — сказал я.

— Да, — Сергей охотно закивал, — я друзей потерял. Родня зовёт, мол, Серёга, пошли выпьем, чего ты? А я не могу. Один раз напился, так всю ночь потом в сарае просидел под верстаком, думал, сейчас меня найдут и зарежут как барана. Отец на двадцать третье февраля всё время повторяет: «Надень форму, надень форму!» На медали посмотреть он хочет, и чтобы я ещё по улице так прошёл!! А мне эти медали, — Сергей сделал движение ребром ладони по горлу, — вот где. А когда у меня страхи начались, мать сказала, что я работать просто не хочу…

— Вы злитесь? — спросил я.

— Нет, — ответил он машинально.

— Вы злитесь, — уже утвердительно сказал я.

— Да, наверное…

— И вам есть на что.

Это обещало быть долгой работой, но я знал, что в данном случае Сергей сможет жить дальше. Он был одним из многих — простой «срочник», которого не спросили, хочет ли он воевать. А после всего он оказался не нужен, да и кому пригодится в обычной жизни человек, убивавший на войне?

Он был не нужен, он был лишним. Как гильза от патрона.

В конце занятия я попросил участников группы подвести итог.

— Когда я слушала Сергея, — сказала одна из участниц, — я поняла, что справлюсь со своей болезнью.

— Почему, поясните? — уточнил я.

— Ну, — она замялась и посмотрела на Сергея извиняющимся взглядом. — Я увидела, что тебе хуже, чем мне, но ты борешься. И я подумала, что если кто-то может справиться с таким, то со своими-то проблемами я точно разберусь.

Сергей улыбнулся.

— У меня отец, когда с фронта вернулся, — начал другой участник группы, пожилой мужчина, — он же также не нужен оказался. Я теперь понимаю, когда тебя послушал. Как же он тогда пил… И нас гонял.

Он замолчал и тяжело вздохнул.

— Я же ведь думал, что он скотина и алкаш… А теперь понимаю, что ему самому помощь нужна была…

После всех заговорил Сергей.

— Знаете, меня ведь первый раз так послушали, — его глаза стали мокрыми.

— Наверное, обидно, что это случилось именно здесь, а не дома, — констатировал я.

Сергей грустно кивнул, и я продолжил:

— Но, к сожалению, вашим близким никто не рассказал, как себя вести. Не учат у нас человечному обращению с людьми. Но вы здесь и вы может выздороветь, даже не смотря на то, что все это было давно, даже не смотря на то, что вы без поддержки.

Многие участники отметили, что рассказ Сергея, и то, что он вообще открылся, что-то изменило в них. Эти переживания словно сблизили их. Лишь одна участница, та, что всё занятие закрывала глаза, с недовольством произнесла, что не будет больше ходить. «Мне своих проблем хватает, чтобы ещё чужие слушать», — с гневом сказала она. Я простодушно покивал и сказал, что это её выбор. Раскрывать информацию о том, что её супруг — участник боевых действий в Афганистане, я не стал.

***

Я часто сталкивался с комбатантами — ветеранами локальных войн. Терапия с ними всегда была в чём-то особенной и отличалась от множества других случаев. Я понимал, что нас разделяет не просто пережитый опыт, скорее всего это то, что я никогда не пойму и не осознаю. Они смотрели на меня и на мир вокруг отчуждённым взглядом, не понимая, как люди могут спокойно веселиться, когда страшные вещи происходят совсем рядом. Это не повседневный, ломающий жизнь опыт был мне недоступен. Что мог предложить им я, когда они верили, что их переживания может разделить и понять только побывавший там. Да я и не пытался понять, так как просто не мог, а делал, что должен.

Многие из них словно так и не вернулись, оставшись там, со своими товарищами.

На войне все солдаты: в психотерапии я встречал и тех, кто не служил, но находился в центре вооруженного конфликта. Они тоже страдали, день за днём переживая о том, что потеряно. Я говорю не об имуществе или деньгах, нет. Они потеряли гораздо большее — чувство своей защищённости, уверенность, что завтра всё будет хорошо. И к своему ужасу, я не мог им этого обещать.

Тот опыт, который пережили эти люди, ломал их. Но я знал, что всё в этой жизни можно исправить, и только смерть неисправима, но даже её можно пережить.

И я видел, как они жили, как становились уверенней и возвращали себе прежнюю способность радоваться жизни.

Примечания

1

Совокупность сведений, получаемая путём расспроса, включает данные о жизни и заболеваниях.