Непутевые на краю Империи

Идалия Вагнер (2024)

Бывает, что папенька может рассердиться! Но генерал Ястребов не только рассердился. Он отправил нашкодивших сына и племянника в опасное путешествие. Правда, дал парням надежного наставника, а времени на всё про всё — два года. Конец девятнадцатого века. От Петербурга до Амурского лимана более девяти тысяч верст, а за Уралом почти нет дорог. Почти нет связи. Почти нет снабжения. Почти нет населения. Зато есть каторжники и преступники. Что будет с изнеженными разгильдяями-бабниками, которым предстоит совершить поездку на дальневосточные рубежи империи и вернуться обратно? Смогут ли выжить? Выйдут ли победителями из опасных приключений, ведь велика Россия-матушка, а люди в ней разные. Приключения начинаются.

Глава 5. Каторжный тракт

Взяли подорожную, оформили прогонные и отправились в путь. Порадовала Казань. Провели там весь день, гуляли по чистым улицам, любовались своеобразным соседством церквей и мечетей, слушали непривычные призывы к молитвам муэдзинов, посетили кремль, долго рассматривали товары местных мастеров. Румяным щечкам местных красавиц уделили самое пристальное внимание, даже Павел чуть утешился.

Посмотрели на Варваринскую церковь, от которой начинался великий кандальный путь в Сибирь. На следующий день отправились в путь.

Михайловский каторжный тракт оставил тягостное впечатление, тем более, что пришлось обогнать небольшой конвой. Размахивая плетями, охранники согнали несчастных каторжников с дороги, чтобы господская коляска проехала.

Наверно, каждый из колонны вполне заслужил такой участи своими жизненными прегрешениями, но не оставляло тяжкое чувство, когда проезжали мимо ссыльных, исхудавших, измученных, в рваной одежде. Парни с ужасом смотрели на тяжелые, огромные колодки на ногах, кандалы на руках и на опущенные лохматые головы. То ли от немыслимого стыда, то ли от безысходности, но каторжники шли, опустив головы. Братья заметили только одного молодого арестанта, который бросил злой взгляд на проезжавших бар и тут же опустил глаза.

— Смотрите, смотрите, господа. Это все русские люди, — добавил свою лепту Авдеев.

Он, видимо, еще в Казани побеспокоился на случай, если встретят этапников, поэтому остановил коляску и передал корзину с хлебом офицеру, сопровождавшему этап.

Вернувшись на место, объяснил своим подопечным, что подкармливать голодных арестантов не возбраняется. Во времена Пугачева арестантов вообще не кормили, они должны были иметь жалкий вид и вымаливать подаяния. Это было своеобразной острасткой для народа, который боялся такой участи и опасался идти против власти. Никому не хотелось оказаться в этой жалкой, голодной толпе.

— Это сейчас погода еще хорошая, — тяжело ронял слова Авдеев, — а идти сердешным приходится и в ливень, и в метель, и в жару адскую. В этой колонне женщин не вижу, а они часто бывают, и идут также, послаблений им нет. Если не получается за день дойти до следующей станции с полуэтапом для ночевки или каторжной избой, то несчастным приходится ночевать посреди поля, опять же в любую погоду. Единственное облегчение — костры можно разжечь. Больные и увечные тоже тащатся со всеми, если есть телега, то могут на нее бросить. Умирать.

— Федор Ильич, а что такое полуэтап?

— Так это огороженные территории, внутри которых помещаются деревянные домики. Офицеры в основном живут отдельно, солдаты отдельно. Самое большое помещение выделяется для арестантов. Я там не был, сам не видел, но говорят, что имеются внутри печи и нары. Это полуэтап. А этапы — они больше, и еще имеют хозяйственные постройки. Мы увидим их, они обычно окрашены в грязно-желтый цвет.

— Это же так долго идти пешком.

— Да, долго. Говорят, от Петербурга до Иркутска несчастные могут тянуться до двух лет. А вообще сейчас у каторжной службы все расписано. У меня сослуживец живет в деревне, где выстроили этапную избу. Он рассказывал, что теперь после каждых двух дней пути полагается сутки отдыхать. Расстояние между этапными избами двадцать пять — тридцать верст.

Эх, грехи наши тяжкие! Не приведи господь поперек власти пойти! — тяжело вздохнул Авдеев.

— Потихоньку обустраивается, конечно, тракт. Он же не только для каторжников. Здесь и государственная почтовая служба проезжает, и простой, и государев люд ездят, сейчас вот амурские переселенцы идут, и товары разные возят, и золото из рудников. Торговлишка идет. С востока везут меха, пушнину, серебро, кедровые орехи, рыбу, чай, а на восток — муку, крупу, толокно, ткани, оружие.

Видите — вдоль дороги березки растут? Это государственный указ вышел, чтобы направление дороги и зимой было видно, и никто не плутал, сбиваясь с пути, и дабы снежных заносов было меньше. Окрестные села отвечают за сохранность этой метки. Не дай бог засохнут деревца — сразу последует штраф на всю крестьянскую общину.

Через каждые три метра обязательно должно быть здоровое дерево. Эти же близлежащие к дороге села ремонтируют дорогу, строят мосты, стелют гати. Большое это хозяйство — тракт. Столько каменных и песчаных карьеров открыли, чтобы добывать камень и песок для дороги. Постоянно ездят чиновники из дорожной службы, следят. Все равно, как осенняя или весенняя слякоть наступает, так во многих местах дорога непроходимая.

Вообще матушка Екатерина сильно побеспокоилась о состоянии дороги, появилось много почтовых станций, изб для ямщиков, ставили верстовые столбы, строили мосты. Царица-матушка приказала, мужики сделали. Тяжкие повинности были, да и сейчас не проще. Через то многие крестьяне отселялись подальше от тракта, да и спокойнее было дальше от тракта жить. По первости, когда еще конвойная служба не была налажена, много побегов было. Опасались беглецов каторжных. Они ой какие злые бывали.

Сейчас железную дорогу тянут в Сибирь. Добираться, конечно, будет проще. Говорят, что до Иркутска точно дорога будет. Дожить бы, да проехаться первым или вторым классом. То-то, наверно, красота будет по сторонам смотреть.

После рассказа Авдеева долго ехали молча. Потом снова потихоньку разговорились, обсуждали деревеньки, которые проезжали, небольшие заводики, стоявшие вдоль тракта, обилие мастерских, обслуживающих проезжающих, почтовые станции, постоялые дворы. Казалось, что все это выстроено и функционирует для нужд тракта. Все эти сбруйные, санные, тележные мастерские, кузницы, маленькие лавочки здесь не возникли бы без большой дороги.

И тракт обеспечивал все эти большие и маленькие производства, потому и двигалось все в ту и другую сторону с завидной интенсивностью — обозы из Сибири и в Сибирь, заграничные восточные товары, транзит в западные страны.

А теперь, когда был взять курс на заселение Амура, на восток двинулись значительные массы населения. Обозы создавались очень протяженные, иногда они парализовали движение, поскольку кроме груженых телег люди гнали много скотины, и эта неповоротливая махина с трудом соблюдала установленный порядок.

Путь до Екатеринбурга ничем особым больше не запомнился. Качество дороги после Казани было иногда вполне приличным, иногда не очень. Хорошо, что дождей в последнее время не было, потому ехали довольно легко и быстро.

На государевых почтовых станциях в европейской части России задержек почти не было. Шел постоянный поток проезжающих, а процесс был отлажен. Поэтому пролетали довольно быстро, с лошадьми задержек почти не было, пили чай, ночевали, питались и запасались продовольствием на целый день на постоялых дворах.

Дорога не надоедала, хотя была достаточно однообразна. Даже Павел немного успокоился после расставания с Айнур. Молодые люди, довольно легкомысленные в обычной жизни, любовались бескрайними лугами, на которых паслись многочисленные стада, необозримыми полями, где колосились пшеница и рожь. Некоторые культуры были уже убраны, что только подталкивало вперед! Осень! О том, что делает осенняя распутица с почти приличными дорогами, все понимали.

Как-то незаметно перевалили через Урал, особых сложностей не заметили. Если бы не возчик, то могли и не увидеть столбик светло-серого мрамора. С одной стороны столбика висела надпись «Европа», с другой «Азия». Не ждали, не гадали, что это будет так буднично. И ничего, вроде, пока не отличалось от того, что было на европейской стороне от границы.

Сомнительные радости дороги начались ближе к Тюмени. Нахмурилось небо, и закапал мелкий дождик, который быстро перерос в ливень. Сразу стало сложно ехать. Да и просто отдаленность от европейской части страны уже сказывалась. На почтовых станциях стало совсем скудно с едой. Самовар даже за деньги ставили не очень охотно, чего уж говорить о горячих блюдах.

Когда Авдеев увидел, что братья немного приуныли и уже не с таким воодушевлением говорят о дороге, он понял, что почтовую дорогу надо оставлять и переходить на купеческую, «вольную». Случилось это тогда, когда им в первый раз не достались на почтовой станции лошади. Немного продрогшие от осенней сырости парни ввалились в избу. В «помещении для проезжающих» на продавленных жестких диванах и лавках было полно народа, визгливо и нервно говорили женщины, плакали дети, ругались мужчины. Воздух был спертым, напоенным сыростью, затхлостью, промокшей шерстью и запахами случайно встретившихся людей

Начальник станции — унылого вида мужчина — вяло отругивался от наседавших на него людей:

— Никак не могу вас отправить. Нет лошадей совершенно. Недавно почта проехала, а до нее господин тайный советник со свитой проследовали. Все подчистую забрали. Никак не могу вас отправить. Раньше, чем завтра к обеду — никак. Устраивайтесь, ночуйте здесь. Самовар сейчас мальчик поставит.

Авдеев остановил за рукав Николая, который решительно направился вперед:

— Николай Григорьевич, погоди шуметь, идем на улицу.

На улице Федор поймал мальчишку, тащившего с деловым видом ведро с водой:

— Эй, малой, иди сюда, копеечку дам.

— Чего, дяденька?

— Есть у вас тут на деревне мужики, которые вольными возчиками страждущих возят?

— Есть, дяденька. Только ужо который день на казенной станции с лошадьми плохо, все к вольным идут. Не знаю, возьмется ли кто везти.

— Думай, парень. Еще денежку получишь.

— Может, Лукашка Оглобля возьмется? Кажись, он ужо приехал.

— Где твоего Оглоблю найти?

— Да вот дойдете до церквы, а за ней сразу будет Лукашкин дом, у него большая береза рядом с домом.

— Ну, спасибо, малой. Держи.

Авдеев сунул мальчику две монетки, и они втроем оправились искать дом Лукашки Оглобли.

Лукашка был тощ, мал ростом и нисколько не соответствовал своему прозвищу. Зато жена его Аксюта была выдающихся статей — высокая, грудастая, дородная. Увидев чужих людей во дворе, она безошибочно определила:

— Лукашка, подь сюды, до тебя господа пришли. Видать, у казенных опять чтой-то случилось. Никого из вольных в деревне не осталось, все разъехались.

Когда на крыльце показался босой щуплый Лукашка с неказистой бороденкой, Павел тихонько присвистнул:

— Вот так Оглобля. Его самого не придется везти?

Мужик обвел своих гостей мутным взглядом, почесал затылок и изрек:

— Ехать чё ли?

— Да, нужно ехать. У нас дорога дальняя. Боимся в распутицу попасть.

— Энто да. В распутицу ехать никому не хочется. Далеко ли собрались, господа?

— В Иркутск нужно.

— Эвона, в Иркутск, значить, — мужик опять вздохнул, — Дальше можно нашим обчеством доехать. С рук на руки будем передавать, без задержки поедете. От свата, как говорят, до брата. Самовар и горячее поснедать будет. Так-то ладно вам?

— Ладно, Лукашка. Сколько денег стоить будет?

— Сколько? А сколь не жаль, — мужик жиденько рассмеялся, потом серьезно сказал — три копейки серебром верста. Не боись, лошадки у всех бодрые, довезем вмиг. А то и вправду погодка портится ужо. В сильный дождь попадете — никто не захочет везти. Там только по казенной надобности выезжают.

Авдеев махнул рукой:

— Ладно, Лукашка, едем. Только где бы нам поесть перед дорогой? На почтовой станции ничего нет, а животы уже к спинам приросли.

Мужичок меленько хихикнул:

— У них никогда ничего нет. У Кузьмича своей бабы нет, вот он и сам как попало снидает, и проезжающих голодом морит. Говорили ему, чтобы не баловал, а то начальство как узнает про такой непорядок, вмиг места лишит и жалованья. А так-то давай расчет до следующей станции, и будут вам и самовар, и пироги, и штей миска. У нас, то есть, вольных возчиков, такого, чтобы седоков своих голодухой держать, не бывает.

Бабы-то с вами едут, то есть мамзели? Для них сластей нет, а так брюхо набить всегда есть чем.

— Нет, женщин с нами нет, мы щам и простым пирогам будем рады, а то все запасы уже подъели. Верно, парни?

— А ну и ладно, господа хорошие. Ладно так-то.

Пока Лукашка с Авдеевым занимались расчетами, Николай не мог не подмигнуть улыбчивой хозяйке, уж очень ему нравились такие женские стати. Кажется, она немного удивилась этой вольности, но внесла свою лепту в разговор:

— Не сумлевайтесь, довезет Лукашка. Он у меня лихой да быстрый!

Ребята с некоторым удивлением смотрели на Лукашку, который лихим и быстрым не казался, но возчик принял комплимент от жены как должное и довольно крякнул.

Затем он получил оговоренную плату от Авдеева и крикнул жене:

— Аксютка, корми господ. Поедем сейчас. И узелочек приготовь, как обычно.

В доме Лукашки было довольно сумрачно и пахло щами. Под крохотным мутным окном на лавочке сидела маленькая девочка и что-то серьезно говорила свернутой из лоскутков кукле. На печи надсадно кашлял дед.

Аксютка, вошедшая вместе с господами, весело прикрикнула:

— Батюшка, ты сейчас господ распугаешь своим кашлем-то.

Одновременно она что-то стряхивала с большого стола, придвигала лавки и сгоняла с них двух котов. Казалось, что с появлением хозяйки стало даже гораздо светлее и живее. У Николая даже пальцы зачесались, так хотелось ухватить за мягкий бочок, но усилием воли получилось воздержаться.

Ребята и их наставник чинно перекрестились на красный угол и уселись за стол, на которым быстро появилось блюдо с пирогами и крупно нарезанным хлебом. Хозяйка ловко вытащила из печи горшок с томленым варевом и налила четыре большие миски густых, наваристых щей. В каждой миске лежало по куску мяса с косточкой. Семья явно была зажиточной. Со двора зашел хозяин и присоединился к своим гостям.

Закончив метать на стол и собирать узелок в дорогу хозяину, Аксютка уселась на лавку, подперла пухлую щеку ладошкой и заворковала:

— А снедайте, снедайте. Скусные шти из свежей капустки. Они мне завсегда больше нравятся со свежей, чем с кислой-то. Снедайте, господа хорошие.

Павел и Николай оба отметили, что отношение к господам здесь другое, чем по ту сторону Урала. Спокойнее что ли, без лишнего подхалимства. Это нравилось ребятам, чувствовалось, что здесь жизнь иная, не та, что дома.

Дружно стучали четыре ложки. В дополнение к обещанным щам и пирогам появился чугунок с картошкой в мундирах и плошка с янтарным постным маслом. Жевали сосредоточенно, насыщаясь перед дальней дорогой.

После обеда поблагодарили хозяюшку и пошли на станцию за оставленными там вещами. Лукашка пообещал вскорости подъехать, как запряжет своих лошадок.

Когда подошли к почтовой станции, то поняли, что вовремя подсуетились с вольным возчиком. Навстречу шли крайне раздосадованные мужчины. Они явно направлялись по избам искать, кто их возьмется везти. Увидев Авдеева и парней, прекратили ругаться и бросились к ним:

— А что, господа, есть ли в деревне возчики?

— Мы нашли, подрядились уже. Сейчас поедем.

— А кого подрядили? Как звать возчика?

— Лукашкой кличут.

— Ах, опоздали! Нам тоже посоветовали его искать. Он за церковью живет?

— Да, за церковью. Вы поспрашивайте. Может, еще кто-нибудь сможет выехать. Всего хорошего, господа.

Мужчины пошли дальше, продолжая ругаться и клясть дорогу, почтовую службу, бездельника станционного начальника, ленивых ямщиков и свою судьбу.

***

Лукашка и впрямь оказался бедовый. И лошади у него были злые до работы. Не успели седоки разместиться и уложить свои вещи, как яростная тройка взвилась и бешено рванула вперед. Пока удалось приноровиться к сумасшедшей скачке, получили немало синяков, потому что сидеть спокойно не получалось. Только чуть позже езда стала немного спокойнее. Но в первые минуты в головах билась одна мысль: «Зачем? Зачем подрядили этого безрассудного мужика? Что не сиделось на почтовой станции в ожидании спокойных почтовых лошадок?»

А бесстрашный Лукашка только и делал, что покрикивал на своих лошадок, явно испытывая восторг от безумной гонки.

Зато до следующей станции доехали гораздо быстрее, чем предполагалось. Видеть ничего не видели по дороге, поскольку были заняты тем, что судорожно держались за то, что попадалось под руку. Обомлевшие от непривычной скачки седоки вывались прямо на руки «дружку» Лукашки в его дворе.

Тот был, видно, привычен к такому состоянию приехавших гостей, поэтому нисколько не удивился, а сочувственно ждал, когда они очухаются и смогут самостоятельно передвигаться. А довольный Лукашка в первую очередь принялся обихаживать своих лошадушек, обтирать и кормить чем-то вкусненьким, что доставал из кармана. Бывшим своим седокам он ехидно бросил:

— Как назад возвертаться будете, милости просим в наше обчество. Довезем в целости и сохранности.

Потирая ушибленные бока, Павлуша бурчал:

— А у вас все такие быстрые в вашем обчестве?