ПОЭЗИЯ КАМНЯ: ТРОПАМИ ПОТАЕННОГО СТАМБУЛА

Игорь Ярмизин

Путешествуя по знаменитым или, напротив, совершенно нетуристическим кварталам Стамбула и его окрестностей, восстанавливая великие храмы и дворцы, саму атмосферу далекого прошлого, мы путешествуем не только в пространстве, но и во времени, и ничем не примечательная поездка обретает измерение сказки.

Глава 4. Исламская эра

Голубая мечеть, Стамбул

Мы ищем и находим в Стамбуле следы великого византийского прошлого, и все же он уже больше половины тысячелетия мусульманский город. Был и остается им. На каждом шагу мы сталкиваемся с наследием Османской империи. Малоизвестной большинству из нас цивилизации, о которой стоит сказать несколько слов.

Мехмед II Завоеватель в 1453 г. уничтожил Второй Рим, как тысячу лет назад варвары уничтожили Первый. Но в обоих случаях гибель великих, но порядком обветшавших империй дала жизнь новой эпохе.

Османская империя. Загадочная и таинственная даже для современников. Европейцы с их иерархией аристократии не могли понять, как может существовать государство, в котором нет наследственных привилегий, где имущество чиновников — вплоть до великого визиря — после их смерти возвращается во владение государства. Где султан обладает абсолютной властью над каждым человеком. «Да они все рабы!», — восклицали в один голос послы и путешественники. Отчасти это верно, но в таком рабстве не было ни позора, ни унижения. Султан и сам был сыном рабыни, и в то же время сакральной личностью. Подобно Христу, он соединял в себе два начала. Можно ли унизиться, подчиняясь воле самого Пророка? Так что звание раба султана не только не бесчестье — это самая великая честь, какой мог похвастаться житель Османской империи.

Подданные были, в сущности, большой и послушной семьей монарха. «Судьба и счастье их поистине зависят от него самого. Все они рабы одного хозяина, от которого только и получают награды и богатство и который, с другой стороны, один волен наказывать их и предавать смерти — стоит ли удивляться, что в его присутствии и в соперничестве друг с другом они способны на изумительные свершения? Они подбирают людей, как мы подбираем себе лошадей. Именно поэтому они владычествуют над другими народами и с каждым днем расширяют границы своей империи. Нам такие идеи не свойственны; у нас способностями высокого положения не добиться; все определяется происхождением; благородное происхождение — единственное условие для того, чтобы сделать карьеру».

Благодаря тщательно разработанной системе отбора, люди, занимавшие значимые посты на всех этажах иерархии, сочетали в себе знание простой жизни (их набирали в деревнях, нищих местечках, маленьких городках) с природными талантами и трудолюбием. И они обеспечивали колоссальное конкурентное преимущество Порты в период расцвета.

Так что турецкие султаны еще в XV веке прекрасно понимали, что «кадры решают все»! Они были единовластными правителями, и тем не менее свои важнейшие решения принимали, опираясь на религиозно-государственную доктрину, в частности, идею о Круге Благоденствия. Она заключается в следующем:

Чтобы владеть страной, правитель должен иметь войско и верных людей;

Чтобы иметь войско, он должен распределять богатство;

Чтобы иметь богатство, ему нужны богатые подданные.

Богатство подданных растет только там, где чтут закон.

Если одно из этих условий не соблюдается, значит, не соблюдаются все четыре;

Если не соблюдаются все четыре, государство рушится.

Османское государство-1: жизнь как война

Добавим к этому, что вся страна на протяжении веков представляла из себя единый военный лагерь. Даже школьник превосходно умел обращаться с копьем и луком, владел приемами борьбы. Каждый чиновник был готов в любой момент оставить свой кабинет и вскочить в седло. Обычные люди знали, как научить лошадь ржать по команде или зубами поднять с земли упавшую саблю и передать ее всаднику. Который через мгновение уже несся галопом и метал копье с такой силой, что оно пробивало лист железа. Обернувшись назад, наездник стрелял из лука по движущейся мишени, выпуская с величайшей меткостью три стрелы в секунду. Даже в XIX веке, когда империя находилась в стадии распада, а турецкий султан носил сюртук и говорил по-французски, он без труда с семисот метров положил стрелу между ног американского посла. Просто так, на спор. Чтобы тот не сомневался в османских султанах.

Империя воевала всегда. Война была ее сутью, смыслом существования. Но неудержимое стремление к расширению диктовалось вовсе не примитивной жаждой обогащения. В основе ее лежало распространение ислама, и, как следствие, спасение людей, стран и народов, принесение на эти земли мира. Т.е. любая успешная война приближала наступление «золотого века» для все большей части человечества. Ведь спасутся только правоверные! Проблема была в том, что ровно такой же точки зрения придерживались христиане. Они тоже хотели освободить «таких славных людей», страны и народы от наваждения, «волшебства кудесника», как говорил султану Египта плененный во время крестового похода Людовик IX. Так что компромисса здесь быть не могло.

Чтобы добиться успеха, османы поставили в строй всех или почти всех. Даже сумасшедшие были объединены в отдельный полк. Обычно его использовали как живой таран, поскольку «жалеть чокнутых» никому и в голову не приходило. Хотя и во вполне нормальных добровольцах для выполнения смертельно опасных заданий недостатка не было. Как отмечалось, «на войну они идут с великим воодушевлением; многие вызываются идти вместо своих соседей, и те, кого оставляют дома, чувствуют себя несправедливо обиженными. Они утверждают, что лучше умереть на поле боя под градом стрел и копий врага, нежели дома, под слезы и причитания старух». Неожиданный мир вызывал роптание, ибо лишал жизнь смысла. Больные приказывали нести себя на войну в постелях, грудных детей привозили в люльках.

Эти люди на сто процентов следовали призыву Ницше, разнесшемуся над полями Европы спустя столетия: «Вы должны возлюбить мир, как средство для ведения новых войн. И короткий мир больше долгого. Мой совет вам — не работа, а сражение. Мой совет вам — не мир, а война. Вы говорите: хорошо ли это освящать войну? Я говорю вам: хорошая война освящает все. Война и храбрость совершили больше великих дел, нежели любовь к ближнему. Восстание — это доблесть раба. Вашей доблестью да будет повиновение! Для хорошего воина „ты должен“ звучит приятнее, чем „я хочу“. Итак, живите своей жизнью повиновения и войны! Что пользы в долгой жизни? Какой солдат хочет, чтобы щадили его!».

Так и османы «в бою никогда не проявляли ни малейшей заботы о своей жизни;…долгое время обходились без хлеба и вина, питаясь ячменем и запивая его водой». Это были настоящие конкистадоры Востока.

Военная организация пронизывала весь быт. Самая быстрая в мире курьерская служба — от системы конных этапов до скороходов, передвигавшихся пешком с изумительной скоростью. Невероятная для того времени система снабжения, благодаря которой армия в походе могла обеспечивать себя, не опустошая земли, через которые проходит. Всеобщий учет и контроль. Стандартизация всего — от шатра в лагере до системы финансирования войн и каждого бойца за счет раздачи земельных участков.

Темпы строительства даже по нынешним временам были фантастическими. Так мост через немаленькую реку Саву великий визирь Ибрагим в 1526 году построил за четыре дня, — притом, что его инженеры уверяли, что на это уйдет три месяца! Столько же времени потребовалось для наведения переправы через реку Прут. В августе 1570 г. начали рыть Волго-Донской канал, чтобы прорваться в Каспийское море и выйти в тыл Персии. Потом, правда, забросили. Но к октябрю, всего за пару месяцев, успели вырыть почти треть! Был проект строительства Суэцкого канала, чтобы «захватить все порты Индии», и много чего еще.

Всего за пару дней, после того как войско Кара-Мустафы подошло к стенам Вены, был разбит лагерь, «столь совершенный и стройный, что людям, стоящим на стенах австрийской столицы, казалось, будто турки воздвигли рядом с их городом свой собственный». Но Вена создавалась тысячу лет, а османский город затмил ее великолепие за пару дней. Он совсем не напоминал современный военный лагерь. Так перед входом в резиденцию Кара-Мустафы был посажен роскошный сад, а сама она, сотворенная из шелка, хлопка и драгоценных ковров, великолепием не уступала любому дворцу.

Осажденные, пораженные внезапно возникшим великолепием, начали столь активно проявлять свой интерес к османам, что коменданту пришлось их даже строго предупредить. Особенно жительниц Вены, которые так и норовили превратить серьезное мероприятие — войну — в смесь базара и цирка-шапито. Но те все равно разными путями выбирались из города, чтобы заняться меновой торговлей с османами. Так что активный торг на разных языках в любых, самых неожиданных местах стал неотъемлемой чертой этого лагеря-города. Благодаря ему, тогда впервые Европа познакомилась с кофе, а война приобрела дополнительное и весьма неожиданное измерение ярмарки и инноваций.

Гуси, как известно, спасли Рим, Константинополь — собаки, а Вену — пекари. Ранним утром, стоя у своих печей, они услышали, как турки роют туннель, и предупредили об этом военных. Те приняли контрмеры. Впоследствии, чтобы увековечить это событие, венские хлебопеки придумали маленькую булочку в форме турецкого полумесяца, ныне всем известную как круассан.

Войну, однако, принято было вести в теплое время года. С октября по апрель горы и моря закрывались, как базар на ночь, и империя впадала в спячку. Но не полностью. Во дворцах не прекращалась напряженная подготовка к новой войне. «Мир, как средство для ведения новых войн»…

Османское государство-2: свобода в разнообразии

Это была поистине великая страна. В период расцвета ее площадь превышала 5 миллионов кв. км. В то время как вся Европа покрылась замками, здесь их почти не строили: для «Земли мира» (так называлась территория империи, в противоположность остальной ойкумене — «Земле войны») в них не было необходимости. И еще долгое время человек мог путешествовать по ней свободно, не зная границ, виз и прочих ограничений. Правда, иностранцам иногда приходилось получать дополнительные документы. Так в 1814 году Генри Холланду Али-паша выписал паспорт, в котором имелось обращенное к чиновникам предписание: «Поступай по сему, иначе будешь пожран Змеем». Документ был чрезвычайно действенным.

Империя, конечно, была страной турок, однако большинство ее сановников и военачальников, равно как и солдаты лучших частей ее армии, были балканскими славянами. Церемониал был византийским, титулы — персидскими, письменность — арабской, а богатство обеспечивал Египет. Ее лучшими моряками были греки, самыми успешными коммерсантами — армяне и евреи.

Если османам нравился чей-либо закон, они просто включали его в свой кодекс, так что начальник стражи на Хиосе получал жалованье, источником которого был налог на проституток, — точь-в-точь как его предшественник-генуэзец.

С точки зрения европейцев того времени, в империи царила почти невероятная веротерпимость. И столь же невероятная разнородность. Целая Вселенная народов и культур. Как отмечает Д. Гудвин, по самым скромным подсчетам, османы правили тридцатью шестью народами, из которых бедуины были самым непокорным, греки — самым хитрым, египтяне — самым культурным, сербы — самым порочным, а венгры — самым склочным. Албанцев же было непросто описать каким-нибудь одним словом, столь обширно было их представительство среди пиратов, бандитов, головорезов, мошенников.

Но не только криминал. Албания. Заброшенный европейский угол. Неприступные горы. Совершеннейшая бедность, можно сказать, нищета. Жалкие лачуги, населенные албанскими блохами, которыми местное население гордилось как «самыми большими и толстыми в мире». В общем, по мнению современника, «албанцы не имели ничего, кроме силы собственных рук». Эти «дети гор» были настолько неискушенными, что так и не смогли сделать выбор в пользу какой-то религии и к XVIII в., окончательно запутавшись, на всякий случай ходили по пятницам в мечеть, а по воскресеньям в церковь.

Но вместе с такой простотой у них было пять алфавитов (!), в одном из которых насчитывалось 50 букв. «Без каких бы то ни было математических знаний и инструментов они возводили акведуки, при этом измеряя высоту гор и расстояния куда точнее, чем это мог бы сделать ученый-геометр, и выносили правильные суждения о запасах воды и ее качестве. Когда их спрашивали, в чем секрет их мастерства, они не понимали, о чем идет речь, и ничего не могли объяснить». Столь же сверхъестественными были их хирургические способности, ибо они могли оперировать страшные рваные раны и за короткое время ставить пациентов на ноги. Не удивительно, что множество албанцев занимали высокие должности в строительной отрасли, медицине, государственном аппарате. Внутри Империи существовало «международное» разделение труда. Болгары лучше всех разводили лошадей. Никто не управлялся с верблюдами лучше кочевников Аравии. Никто не стирал одежду чище, чем жители деревень в окрестностях Кастамону, и нигде не делали бумагу лучше, чем в Константинополе. Здесь же в отдельном квартале жили лучшие погонщики мулов. Цыгане учили медведей танцевать, предсказывали судьбу, готовили магические зелья, пели на свадьбах, работали в кузнях и торговали лошадьми.

Османами не рождались, а становились, проходя через государственные школы, где учились всем нужным наукам, умению подчиняться и языку, столь высокопарному, что только сами они были в состоянии на нем разговаривать.

Жители империи верили, что на пути к этому «османскому становлению» человек может преодолеть и дурную наследственность, и национальную ограниченность. Поэтому никто не осуждал Ибрагима, могущественного великого визиря Сулеймана Великолепного, второго человека в Империи времени ее расцвета, когда он, весь роскошный и холеный, вел под руки через город старого, пьяного матроса-грека. Это был его отец, который часто появлялся у особняка сына в изрядном подпитии, чтобы тот отвел его домой и дал «на опохмел». Люди не осуждали, а одобряли Ибрагима, не пытались разглядеть в нем пороки отца, а напротив считали, что существующая система воспитания помогла избавиться от них, как и вообще от дурной наследственности.

Османское государство-3: странности

Казалось бы, Османская империя была абсолютно ортодоксальной. С непререкаемым авторитетом ислама. Но в повседневной жизни все было не так просто.

Когда в Афинах долго не выпадал дождь, турки шли в гору, к древнему храму Зевса и совершали там молитву. Если не помогало, они пригоняли отару, разводили в стороны ягнят и овец, после чего начинались «всеобщие громкие мольбы, возносимые самыми жалобными голосами». Параллельно овцы душераздирающе блеяли, что, по замыслу, должно было «усилить действие молитвы и разжалобить небеса». Но когда дело принимало совсем скверный оборот, приходилось обращаться с просьбой «замолвить словечко» к обитавшим в пещерах и развалинах под Акрополем неграм-язычникам, у которых, как известно, со всеми богами были хорошие отношения.

Кроме того, к вызову дождя привлекались… камни. И действительно, на полях стояли странные древние камни, чьи целительные свойства почитались решительно всеми, вне зависимости от веры. Мусульмане, христиане, язычники, жившие в окрестностях Скопье, знали, где зарыт камень с надписями. Им также было известно, что, если его вырыть, пойдет дождь, который никогда не кончится. В новолуние афинские девушки оставляли у реки на тарелках мед, хлеб и соль, шепча про себя заклинания, разумеется, по поводу привлечения «красивого молодого мужа». Как утверждали знатоки древности, на этом месте некогда стояла статуя Афродиты, а потому у подобных просьб шансы на успех значительно возрастали. Были храмы, посвященные христианским святым, которые почитали не только обычные мусульмане, но даже духовные лица.

Странное разнообразие, разумеется, не ограничивалось сакральной сферой. Все дома были «рассчитаны исключительно на лето, а приход зимы, похоже, всегда оказывается неожиданностью. Обитатели дома набиваются в одну комнату, обогреваемую железной печкой или открытой жаровней, а прочие помещения, которые нельзя обогреть, остаются пустыми».

Внутри дома османы всячески избегали прямых линий и замкнутых пространств. При всей своей храбрости на поле боя они боялись темных углов, поскольку там собирались злые духи (так же как и у стоячей воды). Поэтому в углы они ставили низкие диваны или загораживали их буфетами, а то и совсем срезали, делая дверные проемы.

Дома все имущество было сложено в мешки, развешанные на крюках: ведь все слишком плоское, неподвижное или прямое несет на себе знак смерти, печать вечного покоя. Даже прямые вопросы считались грубостью, даже прямая похвала влекла за собой риск сглаза. Стоило чужестранцу похвалить какую-нибудь вещь, и он тут же получал ее в подарок. Все, на ней сглаз, как проклятье. Теперь она принесет тебе несчастье.

А вот еще странности. На этот раз «плавсредства». Отправляясь на промысел, рыбаки усаживались с веслами втроем на один борт у самого носа. «Результат их работы должен бы сводиться к хождению лодки по кругу, и не случается так лишь благодаря противодействию старика, который сидит на корме и рулит веслом. Это один из самых удачных за всю историю человечества способов впустую расходовать силы и получать минимальный результат при максимальном приложении труда».

1599 год. Обычный рейс обычного судна, которое собирается причалить к турецкому берегу. Вот как описывает события, происходившие на его борту английский коммерсант Джордж Сандис. Сначала греческая команда сообщила, что за ввоз вина полагается смертная казнь, а потому они его попросту выпили. Дальше — больше. «Капитан то спит мертвецким сном, то вскакивает, полный энергии, и начинает проявлять свой вспыльчивый нрав; находящийся на корабле слепец рассекает тростью воздух и падает за борт; капитан, внезапно пробудившись к жизни, начинает размахивать направо и налево абордажной саблей, и вся команда, спасаясь от него, прыгает в море». Вот такой обычный рейс, и обычная команда…

Три столетия спустя, в 1906 г. знаменитый ученый Дж. Ф. Фрезер подметил свою порцию странностей: пишут задом наперед, водят бревном по пиле; офицеры салютуют солдатам, и даже кондуктор в автобусе компостирует на билете название остановки, на которой вы сели, а не до которой едете…

Но, пожалуй, самую интересную особенность подмечает посол Священной Римской империи при Сулеймане Великолепном Ожье де Бусбек. Она касается отношения человека и животных. Казалось бы, что тут может быть странного? Ан нет.

Приехав на место, Бусбек обнаружил, что в его апартаментах живут горностаи, змеи, ящерицы и скорпионы. И это никого не удивляло. Бусбек, оправившись от шока, со временем так привязался к «соседям», что расширил зоопарк, заведя даже свинью, «чье соседство, по мнению конюхов, весьма полезно для лошадей». Невероятное «семейство» мирно сосуществовало, хотя куропатки вечно путались под ногами и клевали его атласные тапочки.

Но тут начались странности. Романтичная рысь влюбилась в одного из сотрудников миссии, и, когда тот уехал, зачахла от тоски. Не успел Бусбек отойти от разбирательств и треволнений, связанных с этой историей, как самка венценосного журавля воспылала нежными чувствами к испанскому солдату, которого он когда-то выкупил из рабства. Она повсюду следовала за ним. А когда он уходил, стучала в дверь клювом, искала его, испуская пронзительные крики. Завидя вернувшегося испанца, «бросалась к нему навстречу с распростертыми крыльями. И как будто мало было всего этого, она приобрела привычку спать под его кроватью, где в конце концов снесла яйцо».

Говоря о животных в Стамбуле, обычно вспоминают кошек. Конечно, они тут настоящие хозяева. Но стоит упомянуть и собак. Легенда гласит, что они вошли в Константинополь вместе с турками в 1453 году. И с тех пор вели вольготную жизнь, днем посапывая на солнышке, а ночью деловито воя на луну. Кстати, кошки тоже днем отдыхали, а вечером в назначенный час, как по команде появлялись на улице, — в это время их кормили. После чего начиналась ночная жизнь. В отличие от Европы, она шла весьма активно у кошек, собак, людей…

Исторически так сложилось, что к ночи у мусульман было значительно более терпимое отношение, нежели у христиан. По пустыне путешествовали ночью, и движением караванов управляла Луна (турки называют утреннюю звезду Керван-Кыран, что значит «прерывающая путь каравана»). Так что самый страшный для мусульман час наступал не в полночь, а в полдень. В этот момент дьявол поддевал мир своими рогами и готовился унести его прочь, но ему мешал сделать это возглас «Аллах велик!», который неслучайно раздавался с минаретов через несколько секунд после полудня.

Собачки, надо сказать, были довольно мирными, и кусались крайне редко. (Может быть, благодаря тому, что, как отмечает один автор, «мировоззрение у османских собак было, надо полагать, довольно консервативным»).

Они были весьма привязаны к своему кварталу и никогда не пересекали определенную границу, даже когда «обгавкивали» прохожего — «провожали его до конца своих владений и передавали соседней стае». Весьма доставалось янычарам и другим военным. Ведь давно подмечено, что собаки очень не любят униформу, они радикально анти-униформичны. Завидя служивого, они тут же начинали лаять. Ибо «не верили в униформы, и были преданы этой своей вере».

По подсчетам, в конце XIX века в Константинополе жило 150 тысяч собак. Помимо положенного вечернего угощения многие люди покупали для них потроха, которые специально для них продавали торговцы в разнос.

Турецкая столица была вне сомнения великим городом, ибо здесь даже собаки вели себя по-джентльменски. Они чинно восседали на своих местах и даже не пытались проникнуть в ресторан или магазин, дабы поживиться чем-нибудь. Это было ниже их достоинства. А когда один иностранный терьер убежал из отеля, где проживал с хозяйкой, великодушные четвероногие взяли над ним шефство и даже отбили у соседней стаи, когда он, не зная особенностей местного «административного деления», перешел невидимую границу. Сопровождаемый «эскортом», вскоре он в целости и сохранности был доставлен назад в отель.

В те же годы в городе обитала собака настолько тощая и длинная, что все звали ее Сарой Бернар. Однажды она тяжело заболела, и один европейский врач вылечил ее. «С тех пор она чрезвычайно привязалась к нему, не уставала всячески выражать свое восхищение его врачебным искусством» и даже отвела его за полу плаща полюбоваться своими новорожденными щенками, сидевшими в коробке за углом.

В целом отношение турок к бродячим животным (даже «нечистым», с точки зрения религии) достойно всяческого уважения. Так, когда одна французская компания предложила полмиллиона франков в обмен на разрешение пустить столичных собак на перчатки, султан, несмотря на крайнюю нужду в деньгах, ответил возмущенным отказом.

И еще несколько свидетельств о взаимоотношении человека и животных «на туретчине»:

— в XIX веке, вскоре после того, как Греция получила независимость, английский поэт Эдвард Лир обнаружил, что турецкий приграничный город Ларисса кишит аистами, желавшими эмигрировать в Османскую империю, поскольку греки на них охотились;

— вблизи константинопольского Ипподрома было специальное место, где птиц выпускали из клеток на волю;

— некий житель Сиваса учредил в своем городе благотворительный фонд, единственной задачей которого было кормить птиц, когда выпадает обильный снег.

Все это касается взаимоотношений животных с обычными людьми. Про святых — суфиев — и говорить не приходится. С ними разговаривают даже лягушки, а крокодил со слезами на глазах уступает свою добычу. Если вдруг звери прекращали беседовать со святым и игнорировали его, то он это воспринимал как свидетельство очень серьезного просчета, тупик в поиске духовного пути. И прибегал как минимум к покаянию, а то и более радикальным мерам.

Благотворительность

Вплоть до XVII века западные путешественники часто отмечали такую странность как полное отсутствие нищих в Империи. В дальнейшем они появились, но всегда оставались добропорядочными людьми и даже создали собственный цех, дабы сохранить свое место в обществе. В XIX веке Элиот вспоминал безногого нищего, обитавшего в Тарабье на берегу Босфора: он приветствовал прохожих элегантным поклоном и «с достоинством принимал подаяние, которое ему, благодаря его убедительным речам, всегда подавали в избытке». Говорили, что он скопил немалое богатство. Осенью, когда дипломаты покинули Тарабью, он тоже уехал, взяв билет первого класса до Митилены, чтобы провести там зиму с одиннадцатью своими слепыми сестрами.

Сегодня мы пребываем в уверенности, будто гражданское общество — плод демократии, а все остальные формы государственного устройства исключают его, оставляя место одной лишь тирании. Но это далеко не так. Гражданское общество Османской империи было весьма влиятельным, и составляющие его братства, цеха, тайные религиозные организации и торговые партнерства постепенно сплелись в сеть взаимной помощи и поддержки. Важную роль играли милленаристские настроения, подготовка к концу времен и последующему раю на Земле, который ожидался в самом ближайшем будущем.

О солидности экономической базы гражданского общества говорит хотя бы тот факт, что почти треть земель огромной империи не подлежали налогообложению, будучи собственностью благотворительных фондов — вакфов. Это, видимо, мировой рекорд. «Благотворительность, — сказал поэт Джами⁸, — подобна мускусу, который можно найти, даже если он спрятан, ибо его выдает аромат благодарности».

*** *** ***

Милосердие благотворительности, однако, не отменяло жестокость времени. Подобно европейцам, Восток во времена расцвета Империи не знал полутонов.

Так Селим I был грозой «красноголовых», — шиитов Восточной Анатолии, — и истреблял их тысячами. А как иначе, если они носили красные тюрбаны и считались угрозой для государства. Один паша, прозванный Мясником, уничтожал еретиков всюду, где встречал, прямо на месте, без всяких судов. В напряженнейшем 1526 году, когда после битвы при Мохаче наконец удалось сломить сопротивление Венгрии, султан Сулейман тоскливо запишет в своем дневнике: «Проливной дождь. Казнено две тысячи пленных». Опять скучно. Хорошо хоть пленные под рукой были, а то и вовсе хоть волком вой с тоски.

В битве, писал Критовул, османские воины «безжалостно рубят врага на куски, атакуют и защищаются, наносят и получают раны, убивают и умирают, кричат, изрыгают богохульства, едва ли понимая, что происходит вокруг и что они делают, словно безумцы».

Но неистовство боя, бескомпромиссность схватки проходили, сменяясь обыденностью жизни, И солдаты моментально становились безобиднейшими людьми, к тому же весьма уживчивыми.

Характерным проявлением милосердия служит отношении турок к воде. Вода в исламе считается даром Аллаха. Поэтому важно, чтобы ни люди, ни животные не испытывали в ней недостатка. Отсюда такое изобилие ее источников от роскошных фонтанов по всей Империи до маленьких плошек для собак и кошек. А в камнях до сих пор долбят лунки, чтобы в них скапливалась вода для птиц. При строительстве фонтана необходимо было, однако, соблюдать правило: не вырезать на нем свое имя. Ибо как гласит известная поговорка: «Делая добро, бросай его в море, но так, чтобы и рыбы того не видели. Тогда Аллах благословит тебя».

Как султаны с народом сближались

Удивительно, но божественное могущество, трансцендентная власть, воплощенная в султане, окруженном тишиной тайны и величия, время от времени прерывалась самым странным и неподобающим образом: султан отправлялся «в народ». Преимущественно ночью. Инкогнито. Причем это были не выходки одинокого эксцентрика, а настоящая традиция.

Мехмед Завоеватель, бродивший по базару и готовый убить любого, кто узнает его; Сулейман Великолепный в форме кавалериста-сипаха, Мехмед IV в лохмотьях дервиша… Последнего как-то настолько потряс интеллект случайного собеседника, простого пекаря, что уже на следующее утро хлебопек стал великим визирем. А Селим I и вовсе возвысил местного алкаша, уверенно показавшего ему дорогу в рай, проходящую, разумеется, через горлышко бутылки. Его превзошел Мурад IV, подружившийся с неким Бекри Мустафой, которого впервые увидел на рынке «валяющимся в грязи и мертвецки пьяным». Новый «кореш» обучил его «искусству бухать». Султан так втянулся в это дело, что выпустил беспрецедентный в истории исламского мира указ, легализовавший продажу и употребление алкоголя даже для мусульман. Одновременно он запретил кофейни и табак.

Как свидетельствуют очевидцы, когда Мустафа помер от алкоголизма, горе султана не знало предела, и он впал в запой. «После его смерти султан приказал всему двору облачиться в траур, и похоронил его тело с большой пышностью у кабачка. После его кончины султан объявил, что он никогда больше не познает веселья, и всякий раз, когда имя Мустафы упоминалось в его присутствии, на глазах у него показывались слезы и он глубоко вздыхал». Закончилось алкогольное раздолье предсказуемо печально: поймав «белочку», Мурад «словно безумец, бегал по улицам босой, в одной рубахе, и убивал любого, кто попадался ему на пути. Часто, стоя у окна, он стрелял из лука в случайных прохожих».

Звуки Константинополя

Константинополь всегда был переполнен самыми разными звуками. Вой собак, хлопанье крыльев птиц, голоса спорщиков, предупреждающие крики носильщиков, звон монет на рынке, бульканье кофейника на базаре, песня лютни, вопли неотесанного мужлана, извинения христианина. Плевки верблюдов, хлопанье влажной рыбы в корзине, стук деревянных башмаков, пение обедни, звон анатолийских цимбал, марши военных оркестров, вопли сумасшедшего. Крики уличных торговцев, разносчиков овощей и фруктов, медников и водоносов. Утренние возгласы продавцов молока и йогуртов.

Мелодичное позвякивание металлических кружек продавца шербета. Бидон с напитком носили за спиной, наливая через длинную тонкую трубку, спускавшуюся через плечо. «Дестур» — «осторожно», — предупреждали о своем приближении носильщики, согнувшиеся под тяжеленным грузом. На перекрестках слышались зычные голоса глашатаев.

И, конечно же, повсюду с высоких минаретов неслись призывы к молитве. Даже петухи, как отмечали наблюдатели, не кричат здесь традиционное «кукареку», а подражают голосу муэдзина с долгим понижением интонации. Что вполне реально, если принять во внимание удивительные способности этих птиц, о которых говорит с другого конца континента выдающийся китайский чань-буддист ХХ века Сюй Юнь. Как-то в монастыре он пристыдил задиристого петуха, провел с ним ряд душеспасительных бесед. Через некоторое время птица перестала бессмысленно кукарекать, а стала важно вышагивать, то и дело покрикивая «Фо, Фо, Фо» («Будда» по-китайски). Т.е., выходит, петухи подстраиваются под религиозно-культурные особенности данной местности.

Как подмечали наблюдательные гости турецкой столицы, даже воздух Константинополя был настолько напоен жизнью, что если подбросить кусок съестного, шансы на то, что он вернется на землю, не превышали одного к десяти.

Империя, скромная и праздничная

Как мы уже отмечали, империя постоянно воевала. Причем, в большинстве случаев, успешно. А значит, были великие победы, герои, полководцы… Парадокс в том, что в их честь не воздвигли ни одного памятника. Пусть ислам запрещает человеческие изображения, но нет ни обелисков, ни триумфальных арок, никаких следов воспевания победной поступи страны, превознесения своего величия. За века. Совершенно ничего. Может быть, поэтому сегодня для нас эта империя кажется эфемерной и почти нереальной.

Пример такой скромности подали ее основатели, Осман и Орхан. Они пировали вместе со своими боевыми товарищами, лично следили за подкованностью скакунов, а одевались так, что иностранцу, попавшему на похороны матери Мурада II, пришлось интересоваться у соседей, — кто же в толпе присутствующих султан?

Но скромность вовсе не означала, что османам был чужд разгул праздничного веселья. Когда отмечался какой-нибудь военный успех, базары порой не закрывались на ночь целую неделю. Да и после окончания дневного поста в Рамазан, весь город бурно веселился. Катались на качелях-лодочках, украшенных листьями, цветами, гирляндами и мишурой. Под музыку и перезвон колокольчиков. Возводили праздничные арки, устраивали борцовские поединки, стреляли на дальность из лука, метали копья. Размах празднеств иногда принимал просто эпические масштабы. Так, в 1638 г. перед султаном Мурадом IV торжественно прошли представители семисот тридцати пяти константинопольских цехов:

«Все они проезжают на повозках или идут пешком, держа в руках инструменты, присущие их ремеслу, и с великим шумом выполняя свою работу. Плотники сколачивают деревянные дома, каменщики возводят стены, лесорубы несут бревна, а пильщики пилят их, меловщики вырезают куски мела и белят свои лица, показывая тысячи трюков… Проходят пекари, занимаясь своим ремеслом; некоторые из них пекут и сразу бросают зрителям маленькие буханки. Кроме того, они испекли специально для этой процессии огромные караваи размером с купол бани, посыпанные кунжутом и фенхелем, — их везут на повозках, которые тянут по семьдесят — восемьдесят пар волов… Все эти ремесленники проходят перед султаном, показывая свое мастерство и исполняя множество трюков, которые невозможно описать, а следом идут их шейхи, сопровождаемые юношами, которые играют восьмитактную турецкую музыку.

Цеха проходят один за другим, забрасывая зрителей дарами: тамариндами и амброй, конфетами и мелкой рыбешкой; проходят и могильщики с лопатами и мотыгами в руках, интересуясь у зрителей, на каком кладбище вырыть им могилы». В процессии участвовали даже воры, нищие и сумасшедшие. За ними — строго по иерархии — следовали владельцы таверн в масках и далее — евреи, тоже в масках. Однако же «в роскошных одеждах, украшенных драгоценными камнями. Они несут хрустальные и фарфоровые сосуды, из которых наливают зрителям шербет».

Империя времени упадка

После блестящего века Сулеймана Великолепного все пошло под откос. Султаны резко разлюбили войну. 30 лет ни один из них и носа не казал на поле боя. Когда новый правитель Мехмед III решил возобновить традицию, его отговаривали всем двором. Не помогло. Тогда его мать уговорила девушку необычайной красоты, в которую султан был страстно влюблен, попросить о том же. Увы, любовь внезапно обратилась в ярость, и красавица осталась лежать в благоухающем саду с кинжалом в груди. Султан все же пошел на войну, но лишь, чтобы лично лицезреть, как в Венгрии войска принца Евгения в клочья разрывают его некогда непобедимую армию.

Этого оказалось достаточно, и в последующие годы правления султан предавался праздной жизни. Его преемник был еще более миролюбивым. Он как-то поразил диван предложением перенести войну на следующий год, мол, уже поздно, да и дорого. Такое попрание высших традиционных ценностей было просто невероятно. Казалось, сейчас небеса рухнут на землю. Вельможи потеряли дар речи. Перенести войну!!! Это просто неслыханно. А султан преспокойно погрузился в удовольствия гарема, куда сводница-еврейка Эстер Кира поставляла толстых негритянок. Правда, все же не таких выдающихся, как у Ибрагима Безумного, в гареме которого была настоящая звезда, — армянка Шивекар-султан, весившая полтора центнера!

Парадокс: первые десять султанов от Осман-бея до Сулеймана были воинами, всю жизнь проводившими в сражениях. Средний срок правления — 27 лет. Следующая десятка поле боя в большинстве случаев видела только на картинках, но правила в среднем вдвое меньше — 12 лет. Каждый второй был свергнут, а двое — убиты. Прозвища монархов говорят сами за себя — Безумный, Пьяница и пр.

Раньше принцев нещадно убивали, поскольку в Империи отсутствовал принцип первородства, и на власть могли претендовать все. Так что, для поддержания внутренней стабильности в стране, приходилось устраивать настоящую резню. Точнее, удушение шелковым шнурком, ибо пролитие крови принцев было запрещено. В «Своде законов Османской династии», это страшное правило формулировалось так: «После того как Аллах дарует одному из моих сыновей султанат, следует ради сохранения порядка в падишахстве умертвить его братьев. Большинство улемов объявили это допустимым. Соответственно надо и действовать».

Братьев больше не убивали, а вместо этого стали держать в маленьких комнатках (т.н. клетках) на случай, если место султана станет вакантным. Такое решение было одинаково плохим как с точки зрения управления государством, так и по гуманистическим соображениям. Быструю смерть заменили медленным схождением с ума. В результате псих на троне стал нормой. Еще бы: Осман III прожил в Клетке, среди бесплодных женщин и глухонемых, пятьдесят лет, Селим III, — пятнадцать, Сулейман II — тридцать девять. Помимо явных психических отклонений, у них была нарушена речь, сознание стало мерцающим, а из всех желаний доминировало одно, — вернуться обратно в свою клетку. Этой просьбой новоиспеченные султаны постоянно донимали придворных.

Обстановку во дворце, царившую во время упадка и последующего распада государства, можно представить хотя бы по следующим фактам. Селим III в 1807 году был убит начальником собственной стражи. Абдул-Азиза свергли в 1876-м, несколько дней спустя он перерезал себе вены ножницами. Спустя 8 лет, в том же самом дворце, его преемник, несчастный Мурад V, был официально объявлен мертвым. Ему предстоит прожить покойником еще 20 долгих лет. Его брат, султан Абдул-Хамид II покинул проклятое место, и перебрался во дворец Йылдыз. Не помогло. Мучимый ночными кошмарами, он никогда не расставался с револьвером и пил кофе в обычном кафе, специально построенном во дворце, только вместо посетителей сидели его охранники. Самодержавный властелин годами мечтал об одном: выйти, как обычный, заурядный турок на улицу, купить газету, сесть за столик в кафе. Но такое удовольствие ему было недоступно, и приходилось играть в реконструкцию своей фантазии. За ограду дворца он выходил крайне редко, и даже «султанскую» мечеть построили сразу за воротами.

Занимать высшие посты в Империи всегда было опасно, а стало — смертельно. Великие визири не расставались с завещаниями, которые носили за пазухой. Появилось даже проклятие: «Чтоб тебе быть визирем султана». Шансы высшего чиновника на выживание оценивались один к десяти, — меньше, чем у солдата в самом кровавом сражении.

Новые дворцы лишь «переняли эстафету» от Топкапы. В нем испокон веку разворачивались страшные сцены. Так, в 1651 году валиде Кёсем было уже 80. Мать двух султанов и величайшая мастерица дворцовых интриг, прежде всегда выходившая победительницей из схваток с врагами, ослабла. Расплата не заставила себя долго ждать. Ее нашли в личных покоях, под грудой одеял. Сорвали все украшения, разорвали одежду, стали душить, долго, страшно, неумело и мучительно. Потом вернулись, чтобы добить… Ужасная весть мигом облетела дворец, и все как будто сошли с ума. Придворные тут же забыли турецкий язык, на котором говорили десятки лет, и покои огласились дикими воплями на албанском, грузинском, боснийском, итальянском и еще множестве неведомых языков. С придворных слетел тонкий лоск культуры, и они моментально вернулись к истокам детства своего и человечества, к первобытным инстинктам. Все кричали, и никто не понимал другого, да и не старался понять. Беспомощность ужаса, как предвестие краха.

*** *** ***

Признаки и призраки распада Империи являлись в самых разных, как сейчас говорят, «кейсах». Подчас весьма диковинных. Вот, например, одна из самых могущественных семей Кёпрюлю. Династия воинов и государственных деятелей. Некогда прославленных. Увы, их потомки стали полной противоположностью. Взять хотя бы Нумана Кёпрюлю, которого изводила муха, сидевшая, как ему казалось, на кончике его носа. Целыми днями он боролся с ней, пытаясь прогнать. Но назойливое насекомое улетало и вновь возвращалось. Страшная напасть. На избавление от нее были мобилизованы все врачи Константинополя. Тщетно. Тогда призвали французского врача Ле Дюку, который пошел на хитрость. Он авторитетно заявил, что муха есть, и весьма зловредная. Потом дал выпить каких-то микстур, «а затем аккуратно провел по носу пациента ножом, словно бы срезая насекомое, после чего продемонстрировал мертвую муху, которую заблаговременно припрятал в руке. Нуман-паша немедленно признал ее, видимо, за время борьбы запомнив насекомое в лицо. Он закричал, что это действительно та самая мучительница, и внезапно исцелился».

И еще о мухах и упадке. Человек, посланный в Иерусалим, чтобы расследовать странное поведение тамошнего муфтия, которого изводил собачий лай и жужжание насекомых, с изумлением обнаружил, что муфтий вовсе не одинок, и тут «весь город занят ловлей мух, коих нанизывают на длинные нитки, дабы проще было подсчитать».

*** *** ***

Надвигался век прогресса. Империя ему сопротивлялась, все боле погружаясь в болото провинциальности и запустения. Предложить альтернативу новой цивилизации она не смогла, как, впрочем, и никто другой по сей день. Увы, не всегда на смену устаревшему и «плохому» шло новое и «хорошее». Приведем высказывание англичанина Огастеса Слейда: «До сих пор османец не платил правительству ничего, кроме скромного земельного налога, хотя порой и сталкивался с вымогательством, которое можно уподобить налогу на имущество. Он не платил десятину, поскольку исламское духовенство жило на доходы от вакфов. Он ездил, куда хотел без паспорта, не имея дела ни с таможенными чиновниками, ни с полицией. Его жилище было неприкосновенно. У него не отнимали сыновей, чтобы забрать их в армию, пока не начиналась война. Его честолюбие не было ограничено ни происхождением, ни материальным положением: начав с самых низов, он мог дослужиться до звания паши, а если умел читать — то до должности великого визиря. Его способности открывали ему дорогу на высшие этажи власти. Разве не эти самые преимущества так ценимы свободными нациями?».

Наступил ХХ век. Вместе с ним пришло поражение в Первой мировой, распад Империи, потеря большей части земель, оккупация ряда территорий, в том числе Константинополя, отречение султана, появление русской армии на Босфоре, только вовсе не в ореоле славы, страшные межнациональные столкновения, трагедии, равных которым Империя не знала за всю свою многовековую историю, и в конце концов печаль серой неопределенности, с которой богатый Стамбул смотрит в общее будущее заблудившейся цивилизации.

Примечания

8

Джами — великий персидский поэт и суфий XV в. Жил на территории совр. Афганистана.