Орган времени

Игорь Чичилин, 2015

Научно-фантастический приключенческий роман, где главный герой хочет изменить свою жизнь в прошлом и в будущем. Автор преодолевает догму «эффекта бабочки» и показывает себя мастером философского и психологического анализа. Обстоятельно изложенное в стиле приключенческого романа художественное исследование вызывает ощущение возможной реальности путешествия во времени.

Часть 2. В больнице

Когда я открыл глаза, это не было чем-то; когда я открыл глаза, я не понимал, что смотрю; взгляд не принадлежал мне, и увиденное не определяло наблюдателя или способности видеть — меня просто не было вначале моего взгляда, когда я открыл глаза.

Тихо. Темно вокруг. Лишь где-то впереди тусклая лампочка за открытой дверью. Там коридор, и окно напротив двери, за которым ветви деревьев и ночь, ночь…

Взгляд не был подвижен. Предметы существовали в нем, он включал их в себя — все было гармонично и просто, но странно, неестественно пусто там, где должно быть что-то… или кто-то?

Я пытался дышать. Это получалось не всегда — легкие натыкались на преграду, лишь конвульсивно сокращаясь и не втягивая ни капли воздуха. Я думал, что задыхаюсь. Но тут раздавалось шипение, и воздух поступал, освежая легкие. Шипение не зависело от меня, наоборот — я зависел от шипения. Оно раздавалось во тьме, и тогда можно было сделать вдох — только тогда. Хотелось дышать чаще, но это было невозможно. Нужно было смириться и приспособиться — я знал, что иначе умру, задохнусь, если не сделаю это. Я смирялся. Я приспосабливался, почти задыхаясь, но радуясь, что могу дышать хоть так. Тьма вокруг. Я лежал и слушал, когда можно дышать. Ловил ритм шипения, находясь на краю жизни, слушал тьму. Шипение — вдох. Шипение — вдох. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш.

Глаза были закрыты — на дыхание уходило слишком много сил, их уже не оставалось на то, чтобы смотреть. Но через дыхание я начал ощущать себя, понимать, что я — это кто-то, нечто, собранное воедино и присутствующее в каком-то месте. Мое тело отдавалось ощущениями, начиная принадлежать мне. Окружающее больше не было пустым в середине, теперь оно определяло нити, которые все сходились во мне. Не знаю, сколько прошло времени, но в какой-то момент я все же пришел в себя, осознав, кто я, и вспомнив, что со мной было.

Да, ночь хранила тьму, я лежал в ней. Шипение принадлежало дыхательному аппарату, который стоял где-то слева у изголовья моей постели, и трубка от него была вставлена мне в рот. Она имела довольно большие размеры, и приходилось держать рот неприятно широко открытым. Я чувствовал, что так продолжается уже давно — челюсти ныли. Да и все тело затекло от долгой неподвижности, лежа, вытянувшись на спине.

Я попытался пошевелиться, но почти ничего не вышло из этого. Мышцы не слушались — не то чтобы они не могли справиться с чем-то, а просто не реагировали на сигналы, которые я посылал им. Словно во сне, когда нет тела, вернее, чувствуешь его, но оно только ноет, абсолютно не подчиняясь. Это было странно и немного страшно. Но я все же пытался сделать что-то, хотя бы согнуть колени. На это уходило бешеное количество сил, к тому же надо было дышать. В общем, похоже, я отключился, не выдержав такого напряжения, потому что когда смотрел в следующий раз, то видел молодого доктора в белом халате и шапочке, который стоял рядом и спрашивал, смогу ли я дышать сам.

— Угу, — как мог более бодро промычал я с дыхательной трубкой во рту.

Тогда, увидев мою реакцию, он щелкнул чем-то на дыхательном аппарате, и шипение прекратилось — я смог дышать, когда и как захочу. Я был благодарен доктору и хотел попросить, чтобы он вынул еще и трубку у меня изо рта, но не мог сделать это с трубкой во рту. Доктор посмотрел на меня, потом кивнул и ушел. Я снова остался один в темноте без тела.

Было тихо. Я пытался ощущать себя, понимая, что операция уже позади и, значит, что-то произошло со мной. Но боли нигде не было, я лишь чувствовал, что голова перевязана и какая-то странно и тяжелая, и легкая одновременно. Казалось, ее размеры огромны, но плотность мала. Я чувствовал голову как огромный воздушный шар где-то над глазами.

Никого не было вокруг, лишь тишина, лишь ночь. Лежа на спине, я продолжал испытывать неудобство в затекшем теле, но повернуться на бок и занять какое-то более удобное положение представлялось совершенно невозможным. Я смирялся, лежа в темноте.

Теперь мое «я» полностью вернулось ко мне, я понимал и помнил все, хотя был еще слишком измотан и слаб, чтобы размышлять о чем-то, как-то оценивать происходящее. Лишь думал, что устройство уже, наверно, во мне и я жив, то есть перенес операцию и не умер — хотя бы это было хорошо. Но я не радовался, нет. Я был слишком занят поддерживанием жизненных функций в себе, чтобы уделять внимание еще и эмоциям.

Я не знал, сколько сейчас времени, но очень хорошо понимал, что нужно продержаться до утра, когда придут люди и, наверно, помогут мне поддерживать эти мои жизненные функции. Хотелось видеть Сергея Степановича, даже Леночку, пусть бы они посмотрели, что я жив, и порадовались бы за меня. Но нужно было ждать утра. Я знал, как лучше всего дождаться утра ночью — просто уснуть, тогда всё будет быстро и легко. Но я понимал также, что проспал почти целый день и уснуть ночью после этого сложно. Я закрыл глаза и стал ждать.

Нет, сна не было. Я просто лежал с закрытыми глазами и затекшим телом. Глаза не слушались меня, веки хотели подняться. Я решил, что ладно, и отпустил их, стал смотреть вокруг. Все тонуло в полумраке. Я не мог повернуть голову из-за трубки во рту и видел только то, что было передо мной: дверь в коридор и окно там. Я стал смотреть в окно. Ветви деревьев, ночь. Ничего не было дальше, только ветви, а за ними — пустота, тьма, даже неба не было видно. Я смотрел в пустоту сквозь ветви деревьев. Они чуть покачивались, отбрасывая легкие тени. Полумрак в помещении, где я лежал. Казалось, что справа и слева, там, куда я не мог посмотреть, не в силах повернуть голову из-за трубки, тоже пустота — тишина вокруг давала основание для этого предположения. Я лежал между пустотой и смотрел в пустоту впереди за ветвями деревьев.

Потом услышал шаги и открыл глаза. Видимо, я все же уснул, хотя и не помнил как. Это снова был тот же доктор в халате и шапочке.

— Ну как ты? — спросил он, чуть наклонившись надо мной.

Я моргнул и хотел сказать, что нормально, но вместо этого лишь промычал в ответ. Доктор протянул руку и вытащил трубку дыхательного аппарата у меня изо рта. Я почувствовал, как стало легко и свободно, и хотел сказать спасибо, но челюсти и язык не слушались — я не мог произнести ни слова. А он положил трубку на дыхательный аппарат, еще раз посмотрел на меня и ушел. Я снова был один, но теперь ощущал себя гораздо лучше, хотя тело продолжало ныть — мне казалось, что я уже никогда не смогу двигаться — так оно затекло.

Пустота справа оказалась ширмой, перегораживающей помещение, слева — кроватями, где лежали люди, видимо, такие же, как я. Поворачивание головы было непростым делом. Без дыхательной трубки во рту это стало удаваться, но воздушный шар над глазами не давал возможности правильно совершать движение. Оно оказывалось либо слишком коротким, либо слишком длинным. Тогда я опять стал смотреть в окно, надеясь снова заснуть.

Ветви колыхались — наверно, за окном дул ветер, но здесь было тихо и неподвижно. Полумрак пригвоздил все предметы и все, что было, не давая двинуться. Но меня он не трогал, нет. Я был внутри, а он — вокруг, моя неподвижность имела совсем другие причины. Пустота за ветвями в окне проникала в глаза, я то видел, то не видел ее, не замечая, что все время засыпаю и просыпаюсь. Я наблюдал за пустотой, сделав это важным занятием и поставив это целью своего нынешнего существования. В том положении, в котором я находился, такое сочетание формы и смысла было достаточно гармоничным. Я наблюдал, сосредоточившись на пустоте. Глаза закрывались время от времени и открывались вновь, но это было неважно — пустота была и там и тут.

Свет разрушил пустоту. Когда я в очередной раз стал смотреть на нее, то обнаружил, что она ушла, свет сменил ее, сделав утро. Две медсестры стояли у двери и тихо разговаривали о чем-то. Видимо, их голоса, хотя и еле слышные, разбудили меня.

Все было не так — при свете, когда стал свет. Словно я проснулся не там, где засыпал. Серые стены, когда-то бывшие голубыми, но теперь поблекшие и потемневшие; высокий потолок с узором маленьких и больших трещинок; письменный стол рядом с дверью. Странно, ночью я не видел его. И вообще, помещение оказалось совсем другим: размеры его были больше, чем я думал ночью, еще одно окно находилось рядом со мной, чуть дальше дыхательного аппарата, который так и стоял слева. Я бросил на него полный неприязни взгляд, хотя и понимал, что глупо сердиться на простую машину. Еще я обнаружил, что в мою правую руку воткнута игла с трубочкой, а рядом стоит капельница, куда идет трубочка. Ночью я не замечал этого.

Медсестры разговаривали совершенно спокойно, считая, что все спят. Так было еще минуту назад, но теперь я проснулся и стал смотреть на них. Не получалось разобрать слов, впрочем, я и не пытался. Другие больные спали на своих кроватях слева. Медсестры не подозревали, что их подслушивают, и были естественны и беззаботны. Это было как маленький театр, только актеры не знали, что они на сцене. Я смотрел на них, хотя лишь вынужденно подслушивая за неимением выбора.

Мое состояние было похоже на состояние плюшевого мишки, только набитого чем-то тяжелым — я был такой же мягкий снаружи и такой же неуклюжий и при этом совсем неживой, не способный ни двинуть лапой, ни произнести ни слова. Лежать было по-прежнему неудобно, тем более сейчас, когда стало светло и все могли видеть меня — как-то непривычно лежать в постели у всех на виду. Я думал, зачем я ждал утра? Все было так же, но ночью — тише и спокойнее. Я прислушивался к своему телу. Как ни странно, боли не было, лишь голова оставалась воздушным шаром, но это не причиняло боль. Я лежал, глядя то на медсестер, то на стены и потолок. Дверь в коридор была закрыта, теперь я не мог видеть окно с ветвями деревьев и пустотой. Хотя, пустоты, наверно, уже не было.

Медсестры стали прощаться, и скоро одна из них вышла за дверь, а другая села за письменный стол. На столе лежали какие-то папки, медсестра взяла одну из них и стала что-то писать. Ее движения не производили звуков. Было тихо. В утреннем жестком свете тишина казалась сухой и какой-то пронзительно напряженной. Я лежал, не смея шевельнуться, нарушить тишину. Потом где-то включили кран, пустив воду. Течение отдавалось в трубах, проходивших здесь, и было хорошо слышно в тишине. Кто-то прошел в коридоре за дверью — шаги влились в общий фон, также став частью тишины. От нечего делать я стал наблюдать трещинки на потолке. Их разнообразие и смелое переплетение фантастических узоров невообразимо сложных линий привлекало взгляд. Но скоро это буйство нечеловеческой фантазии утомило меня, я опустил глаза, снова глядя на медсестру за столом.

Потом подумал, что совершенно не знаю, сколько сейчас времени. Но, судя по спящим больным и по моим ощущениям пронзительности песчаного света, было еще рано. Я думал, что не люблю просыпаться рано, впрочем, это не имело значения. Где-то снова включили невидимый кран. Вода на этот раз лилась долго. Я лежал, глядя на медсестру и на все вокруг. Звуки и образы накладывались друг на друга, перемешивались и медленно вращались, как чай или кофе в чашке, когда мешают сахар. Ложечка тихонько позвякивала о стенки. Я думал, что пора перестать, потому что сахар уже давно растворился, но верчение все продолжалось. Я устал смотреть на это и закрыл глаза. Потом уснул.

Когда проснулся, уже никто не спал. Больные лежали с открытыми глазами и время от времени поворачивались в своих постелях. Медсестра выходила в коридор и возвращалась обратно, принося какие-то инструменты. Из коридора доносились разговоры, кто-то ходил там. Я лежал и смотрел на это неспешное течение больничной жизни. Потом пришел Сергей Степанович.

Войдя в дверь, он кивнул медсестре и сразу направился в мою сторону.

— Как вы? — озабоченно спросил он.

— Здравствуйте, — улыбнулся я, радуясь его приходу.

— М-м-м… здравствуйте, — рассеянно отозвался он. — Как вы себя чувствуете?

— Ничего, нормально.

Сергей Степанович внимательно смотрел на меня.

— Голова не болит?

— Нет, — беспечно произнес я, — все хорошо. Вот только…

— Что? — сразу насторожился он.

— Нет, ничего. Просто здесь скучно и неудобно все время лежать.

— Неудобно?

— Да, все тело затекло, думаю, что уже никогда не смогу двигаться.

— Ну-ну, — улыбнулся он, — сможете.

— Вы обещаете?

— Конечно, — он улыбался. — Лежите — что вам еще делать? Спите, набирайтесь сил. Я вам даже завидую — мне бы сейчас тоже хотелось вот так полежать и поспать день-другой.

— Правда? И ради этого вы бы согласились, чтоб с вас тоже сняли скальп?

— Ну, — он смутился, не зная, что ответить.

— Ладно, — сказал я, — извините. Лучше расскажите, как прошла операция?

— Операция? Нормально, — он вздохнул. — Все получилось довольно неплохо.

— А устройство? Вы там все подключили?

— Конечно, — он оглянулся и потом произнес несколько тише: — Вы только не говорите ничего об этом — они тут не знают…

— Хорошо, — я хотел кивнуть, но голова осталась лежать на подушке, зато где-то внутри словно качнулось что-то тяжелое, ударив меня по внутренней стороне черепа. Я чуть поморщился.

— Что, болит? — увидев это, забеспокоился Сергей Степанович.

— Нет, это ваше устройство брыкается, — я улыбнулся. — Значит, все уже сделано и должно работать?

— Нет, — протянул Сергей Степанович. — То есть все, конечно, сделано, но нужно подождать, пока заживет, пока вы поправитесь.

— Понятно, — проговорил я. — А вообще, интересно разговаривать с человеком, который копался в твоих мозгах. Что вы там увидели?

— Ничего особенного, — пожал плечами Сергей Степанович, — обычный мозг.

— Обычный? — притворно удивился я. — Как это обычный? А я-то думал…

Он улыбался. Потом сказал серьезно:

— Вам сейчас действительно лучше побольше спать. Первое время после операции, конечно, немного тяжело, но потом все пройдет. Лежите, отдыхайте.

— Как там Леночка? Все еще злится на меня?

— Нет, даже наоборот — жалеет, что тогда толкнула вас. Просила извиниться за нее.

— Что же она сама не пришла?

— Она придет вечером, мы вместе придем после работы.

— Хорошо, — сказал я, — приходите.

— Вы только не думайте, что она хочет извиниться из жалости, — глядя на меня, проговорил Сергей Степанович, — только потому, что вы сейчас лежите после операции. Она хорошая. Ну, рассердилась один раз — с кем не бывает?

— Я и не думаю. Честно говоря, мне все равно.

Он помолчал немного, потом спросил:

— Вам что-нибудь нужно?

— Не знаю, — я попытался пожать плечами, но лежа в постели и это не получилось. Вообще было странно разговаривать с кем-то, лежа под одеялом днем у всех на виду. — Не знаю, — повторил я. — Может быть, книжку какую-нибудь принесете? Здесь довольно скучно.

— Нет, — Сергей Степанович покачал головой. — Это лишнее напряжение, которое вам сейчас совсем не нужно. Уж потерпите пока, поскучайте немного.

— Да? Жалко, — вздохнул я.

Он посмотрел на часы.

— Ладно, я пойду, — проговорил он, — мне пора.

— Ладно, — я хотел кивнуть, но вовремя вспомнил, что этого не стоит делать.

— Вечером мы зайдем с Леночкой.

— Хорошо, — сказал я.

— Ну, я пойду, — еще раз проговорил он, потом виновато улыбнулся и ушел.

Я остался лежать. Усталость и слабость владели мной. Больничный день только начинался, я чувствовал, каким долгим он будет в постоянном лежании, бездействии, бессилии. Все было долго, все было тяжело. Я лежал, не думая ни о чем, лишь предавшись течению времени, лишь надеясь на его свойства, веря в его силу. Свойства времени совершать движение, изменяя все вокруг, должны были изменить и мое состояние. Рано или поздно, рано или поздно… Я хотел, чтобы все было быстрее, но не мог ничего поделать с этим.

У каждого свое время, и оно разное в зависимости от того, где и как он сейчас. Я думал, что сейчас мое время — это медленная река с плавным, еле заметным течением. Медленные струи, почти неподвижная вода составляют ее, тихое журчание, слышное лишь в самых быстрых местах, но и там все спокойно, плавно, неторопливо.

Я лежал, глядя вокруг сквозь реку своего времени, течение несло меня. Тонкие зеленые травинки склонялись с берегов надо мной, я проплывал мимо спокойно и чинно. Они чуть кивали, колыхаясь под порывами слабого ветра, а потом оставались позади и все дальше и дальше, по мере того, как я удалялся от них.

Медсестра подошла к моей постели и стала менять капельницу. Я наблюдал за ее движениями. Она не была ни молодой, ни старой. Когда я глядел на нее, мне казалось, что все происходит не здесь или я не здесь — мы были отдельно с ней, хотя находились совсем рядом. Я думал, отчего так? Но потом понял. Просто моя река была слишком медленной и не определяла никаких отношений к тому, что я вижу, не в состоянии соприкасаться с внешним слишком быстрым миром. Я был один внутри своего времени, весь мир был вокруг, где-то.

Потом медсестра ушла и через минуту вернулась с градусником в руках.

— Возьмите, — сказала она, протягивая мне градусник.

Я медленно поднял руку, взял его и сунул под мышку. Холодное стекло оказалось достаточно сильным вторжением внешнего мира. Я почувствовал, какой я маленький и слабый, если даже такая мелочь, как градусник, может так остро впиваться в мои ощущения. Мне стало одиноко, немного страшно, немного грустно — все было немного. Я немного подумал о Сергее Степановиче и Леночке: как жаль, что их нет рядом. Мне было одиноко. Но скоро градусник нагрелся и стал частью меня. Я впитал его в себя и заставил двигаться так же медленно. Я взял его с собой в путешествие по водам реки своего времени. И когда медсестра снова подошла, чтобы забрать градусник, мне было даже жаль расставаться с ним, я стал еще более одинок. Медсестра ничего не сказала, посмотрев на градусник, только записала что-то в своей тетради и пошла, стряхивая градусник на ходу, стряхивая с него частицу моего тепла.

Казалось странным, что медсестра не говорит со мной и не спрашивает ничего. Она как будто знала о моем отдельном времени и не пыталась попасть в него, понимая, что это невозможно. Хотя я думал, что все же это неправильно. Операция была достаточно важным событием для меня, и, казалось, все должны проявлять хоть какой-то интерес к этому. Но все было не так. Я не знал, что я лишь травинка на берегу ее реки времени.

Неторопливость снова взяла меня в свои руки. Я лежал, терпеливо ожидая нового поворота времени. Но это должно было случиться нескоро. Насколько я мог видеть, впереди река была такой же ровной и гладкой и медленной, медленной.

Те, кто был здесь, не вносили никакого разнообразия в тягучее течение больничного дня. Минуты и часы почти ничем не отличались друг от друга. Все было под стать тому, что происходило здесь: люди сращивали свои ткани, производили изменения в своих организмах — это было долго, незаметно.

Я подумал об устройстве Сергея Степановича в своей голове, оно тоже сейчас срасталось со мной. Маленький кусочек металла или Бог его знает чего, он был во мне, где-то там, между лбом и затылком. Его маленькие контактики, похожие на усики и тоньше волоса, впивались в мой мозг и теперь тихо срастались с ним, становясь частью меня, но более того, становясь частью моих мыслей, моих ощущений, моего «я».

Забавно было сознавать это. Я подумал, не стал ли я теперь как машина с электронной схемой в голове? Но нет — я улыбался — конечно, нет. Все же устройство не настолько сложно, и, пожалуй, это оно зависит от меня, а не наоборот.

Я вспомнил, как Сергей Степанович показывал его. Осторожно держа передо мной и не давая мне в руки, боясь, как бы я случайно не сломал что-то. А теперь оно было во мне. Я пытался почувствовать его — конечно, ничего не вышло из этого. Но оно было, я знал и представлял, как оно лежит там, в середине моего мозга. Мысли бегают вокруг, оно лежит, тихо озираясь, привыкая к неизвестной обстановке, стараясь освоиться, стать своим здесь. Я улыбался, глядя вокруг и думая, что таким образом показываю устройству окружающий мир, знакомлю его с различными предметами — теперь оно тоже могло видеть, пользуясь моими глазами, моими ощущениями. Теперь оно могло много всего, получив доступ… нет! став частью того, что может чувствовать, понимать, помнить. Да, нечто, ставшее кем-то. Я смотрел на серые стены, потолок в узорах трещинок, на письменный стол и медсестру, сидящую за ним. Больные на кроватях не теряли времени даром, они совершали срастание своих тканей, сосредоточенно и целенаправленно производили изменения в своих организмах, слушая, как затягивается их кожа в послеоперационных шрамах. Устройство не мешало мне, я давал ему возможность смотреть и слушать.

В небесной чайной снова начиналось чаепитие — кто-то опять мешал сахар. Кто-то собирал все звуки в слабое одновременно глухое и звонкое позвякивание ложечки о стенки чашки. Чай дымился, чаинки вертелись внутри, поднятые всеохватывающим водоворотом, сахар исчезал, словно уходя, перемещаясь в другое, скрытое чайное измерение. Растворение. Верчение. Я смотрел вокруг глазами устройства во мне. Потом уснул.

Вечером пришли Сергей Степанович и Леночка. Я проснулся примерно за час до их прихода, хотя сложно было определить это — и то, что за час, и то, что проснулся. Лежать с открытыми глазами — было все равно что спать. И время здесь шло ничем, не меняя ничего, разве, может быть, характер солнечного света, льющегося из окна за дыхательным аппаратом, который все еще стоял рядом со мной, напоминая, как прекрасен воздух, когда он в виде атмосферы, а не в виде шипящего железного ящика с трубкой. Хотя солнечный свет почти не менял свою яркость, но становился чуть мягче, может быть, более влажным или приятно весомым с приближением вечера. Это не было как солнечные часы, где время бежит тенью, это было как солнечные часы, где время движется изменением давления и свойств света. Судя по этим давления-световым часам, был уже вечер. Стрелки прошли большую часть пути и приближались к наиболее мягкой высшей точке, означающей ночь.

Сергей Степанович спрашивал меня о здоровье, я отвечал, поглядывая на Леночку. Она стояла чуть в стороне и молчала, не принимая участия в разговоре. Потом Сергей Степанович стал прощаться, говоря, что ему нужно идти домой. Затем посмотрел на нас с Леночкой и спешно удалился, оставив нас одних. Леночка подошла ближе.

— Как ты? — спросила она, словно не слышала, о чем мы говорили с Сергеем Степановичем.

— Нормально.

— Я хотела прийти днем, но не смогла — работы было много.

— Понятно, — сочувственно произнес я.

Она прятала взгляд, глядя куда-то в сторону. У нее был смущенный вид, похоже, она не знала, что еще сказать.

— Как там погода? — решил я помочь ей.

— Ничего. Днем шел дождь, но теперь кончился.

— Дождь? — удивился я. Мне казалось странным, что где-то может идти дождь — мир для меня был больницей с трещинками на потолке. — Наверно, я спал и не слышал.

— Да?

Она молчала пару секунд, потом вдруг повернулась ко мне, словно решившись на что-то. Ее глаза были полны тревожной печали.

— Ты не сердишься на меня? — спросила Леночка.

— Я? Почему? — почти искренне удивился я.

— Я не хотела, — быстро заговорила она, снова пряча взгляд, — это как-то само получилось. Я не хотела. Правда.

Я чуть улыбнулся.

— Садись, — сказал я, сделав приглашающий жест.

Она колебалась секунду, потом осторожно присела на край кровати.

— Как ты думаешь, долго я здесь пролежу? — спросил я.

Она не ответила, словно не услышав мои слова, потом через секунду сказала все с той же тревожной печалью:

— Я была очень плохой. Не знаю, что на меня нашло. Прости. Ты, наверно, обвиняешь меня во всем. Я не хотела. Прости.

— Бог с ним. Я уже и не помню ничего, — соврал я. Как-то не хотелось злиться на нее, и слушать извинения тоже не хотелось. Я чувствовал, что рад ее видеть, и больше ничего не чувствовал по отношению к ней.

— Все прошло, — сказал я, — туда ему и дорога. Давай считать, что просто ничего не было.

— Правда?

— Правда, — я снова улыбнулся.

— Значит, ты не обижаешься на меня?

— Нет.

— А я все думаю об этом, что это я… Что ты из-за меня…

— Да нет же, — поспешил я заверить ее — мне вдруг показалось, что она сейчас заплачет. — Я ведь сказал, что все забыто. Или ты не согласна? Тогда тебе придется выбирать: или мириться, или писать мемуары.

— Да? — улыбнулась Леночка.

В ее глазах была радость. Хотя легкая тень грусти еще присутствовала во взгляде, но она улыбалась, и такой она нравилась мне гораздо больше.

Потом Леночка взяла мою руку в свои ладони и спросила голосом, полным заботы и участия:

— У тебя ничего не болит?

Я улыбнулся, ощущая ее ладони, ее мягкую теплую кожу. Было приятно чувствовать это прикосновение и немного странно. Там, где я был сейчас… В общем, ее прикосновение было совершенно не отсюда, как нечто, пришедшее из другого мира — солнечный свет под землей, дождь в больнице… Ее касание захватывало мои ощущения, я словно переместился в свои пальцы, став там, между ее ладонями.

— Нет, — улыбаясь, ответил я.

— Ну что ты улыбаешься, — продолжала заботиться Леночка, она нахмурила брови и укоризненно смотрела на меня, — как будто тебя это не касается.

— Хорошо, — сказал я, пребывая в ее ладонях, — я буду думать об этом.

— О чем?

— О том, что меня это касается.

Она продолжала хмуриться.

— Мне иногда кажется, что ты нарочно хочешь, чтобы тебе было плохо.

— Нет, — сказал я, — не хочу.

— Тогда зачем ты сделал это, зачем согласился на операцию? Мог бы и не лежать здесь сейчас. Или ты не знал, что все кончится больничной койкой? Неужели нужно быть таким легкомысленным, что не дорожить даже собственной жизнью? Я уж не говорю о…

Она запнулась и отвернулась в сторону, возмущенно глядя в окно за дыхательным аппаратом.

— Ты снова об этом? — спросил я, стараясь произнести это как можно мягче.

Она опустила глаза, но не повернула головы.

— Нет, — проговорила она. — Я просто не понимаю. Почему? Зачем ты это сделал?

— Почему? — я почувствовал себя небом или океаном, собираясь ответить на этот вопрос, черной ночью, накрывшей и окутавшей все. — Потому что, кроме звезд, луны и солнца, есть огонь, который тоже дает свет. Он обжигает, но он ближе и доступней. Солнце и звезды — тоже огонь, но они далеко. А электричество — это только вольфрамовая нить — в ней нет волшебства.

Леночка посмотрела на меня. Она не хотела быть сердитой, но все же не могла сдержать укор и недовольство во взгляде. Я улыбался ей.

— Ничего, — сказал я, — это ведь ненадолго. Я ведь не всю жизнь теперь буду лежать. Пройдет немного времени, и я выйду отсюда. А кстати, сколько мне придется пролежать?

— Не знаю, — Леночка чуть пожала плечами. — Недели две-три, может, месяц — вряд ли больше.

— Всего-то? Это же просто ничто. Попробуй вспомнить, что такое месяц, который был, скажем, два или три года назад — тогда поймешь, что это совсем маленькое время.

— Но ведь это три года назад, — вздохнула Леночка, переставая быть укоризненной и недовольной.

— Да. Но время ведь не стоит на месте. Когда-нибудь и этот месяц будет три года назад.

Она покачала головой.

— Ладно, — проговорила Леночка, видимо, не желая возражать больному с прооперированной головой, — ты, главное, выздоравливай сейчас, а не через три года, — и посмотрела на часы. — Я пойду, — сказала она, — а то будет совсем поздно и темно.

— Да, — ответил я, — конечно.

— Завтра зайду к тебе. Хорошо?

— Хорошо.

— Ну пока, — она нагнулась и быстро поцеловала меня. Потом встала, отпустив мою руку, и ушла, процокав каблучками по больничному полу.

* * *

Примерно дней через пять Сергей Степанович в очередной раз пришел ко мне. Он приходил каждый день, иногда даже два раза на дню. В этот раз он зашел вечером после работы. Поспрашивал как обычно о моем здоровье, а потом сказал:

— Вам, наверно, уже надоело здесь лежать?

— Да, — несколько удивленный таким вопросом, ответил я.

Глядя на Сергея Степановича, я видел, что он чем-то озабочен.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Нет. Хотя… — он бросил на меня быстрый взгляд. — В общем, обстоятельства складываются так, что мне бы не хотелось больше оставлять вас в больнице.

— Хм.

— Но вы не подумайте, — поспешил он успокоить меня, — это не связано с вашим здоровьем. Просто… некоторые проблемы административного характера.

— Вот как? Что ж, может, это и к лучшему. Признаться, мне уже порядком надоело лежать здесь, я просто изнываю от скуки и…

— Но дело в том, — не слушая меня, продолжил Сергей Степанович, — что вам еще рано домой. Вам еще нужен уход, лечение.

— Да? — я не понимал, куда он клонит.

— Вас еще нельзя выписывать из больницы.

— Тогда что же делать? Спрятаться в шкаф на время проверки или там еще чего, чтобы меня никто не увидел? — я улыбнулся.

Но Сергей Степанович оставался серьезным.

— Есть один выход, — сказал он, — в общем-то, довольно простой, но нужно ваше согласие.

— Какой выход?

— М-м-м… — он посмущался немного, потом сказал: — Понимаете, Леночка ведь медсестра…

— Так, — я слушал, но уже начинал догадываться, что он хочет предложить.

— Вот. Она согласилась помочь нам. В общем, она могла бы поухаживать пока за вами. Но для этого ей, естественно, нужно будет оставаться у вас.

— Поухаживать? — я покачал головой (теперь это стало получаться). — Согласилась? И долго вы ее упрашивали?

— Нет, недолго, — заверил меня Сергей Степанович. — Она почти сразу согласилась. Так вы не против, если она поживет у вас недельку-другую?

— Так-так, значит, все-таки получилось, — констатировал я.

— Что получилось? — не понял он.

— Но, видимо, это единственный выход? — я пропустил мимо ушей его вопрос, не желая копаться в грязном белье.

— Ну-у, — он пожал плечами.

— Понятно. Тогда при чем здесь мое согласие?

— Все-таки это ваш дом…

— Да, все-таки.

Сергей Степанович помолчал немного, потом спросил:

— Так вы не против?

— Что же делать? — вздохнул я. — Раз так… Пусть живет, — я усмехнулся, — недельку-другую.

Он посмотрел на меня.

— Вы боитесь, что она останется на, так сказать, большее время? По-моему, зря. Зачем так думать о человеке? Она не такая…

— Не знаю, не знаю, — проворчал я. Но потом вдруг подумал, что я похож на этакого брюзгу, вечно всем недовольного и всего боящегося. И чего, собственно, тут бояться? Я вспомнил то, как Леночка бывала в моем доме. Пожалуй, эти воспоминания нельзя назвать неприятными. К тому же действительно сейчас после операции мне будет сложно жить одному. — Хотя, с другой стороны, — проговорил я, — если больше ничего не остается, — я улыбнулся. — Ладно, пусть живет. Почему бы и нет?

— Вот и хорошо, — радостно отозвался Сергей Степанович, а потом снова стал деловито озабоченным. — Кстати, вы помните, что ключи от вашего дома у меня?

— У вас?

— Когда мы уезжали в больницу, я ведь поднимался к вам…

— А, да, — вспомнил я. — Ну, тогда отдайте их ей.

— Хорошо, — он явно был доволен разрешением всех вопросов, — так я и сделаю.

— А со мной как?

— Завтра утром я приду за вами, — нахмурил брови Сергей Степанович, — отвезу вас домой, — и улыбнулся. — Вы не возражаете?

— Хм, — в притворной нерешительности произнес я. — Даже не знаю, что вам ответить.

— Вы только представьте, завтра уже будете дома, — сказал улыбающийся Сергей Степанович.

— По-моему, это лучшие слова, которые я от вас слышал, — я тоже улыбнулся ему в ответ.

* * *

На следующий день он снова пришел ко мне, все так же довольно улыбаясь. Вчерашняя улыбка словно прилипла к нему и не оставляла ни вечером, ни ночью, сохранившись до сего момента.

— Ну что ж, собирайтесь, — сказал улыбающийся Сергей Степанович. Улыбка не мешала ему говорить, и слова не мешали улыбке — он полностью сжился с ней.

Я оделся и потом встал с постели. Голова кружилась, колени дрожали — стоять было непросто. Я чувствовал, что не смогу сделать ни шага, мне удавалось стоять, только держась за спинку кровати. Я первый раз встал на ноги после операции.

— Похоже, у вас со мной будут проблемы, — проговорил я. — Что-то мне не стоится совсем.

— Ничего, — с улыбкой успокоил меня Сергей Степанович, — это всегда так после долгого лежания. Вы присядьте, сейчас все пройдет, а я пока схожу предупредить там, что забираю вас.

Я сел на кровать, Сергей Степанович ушел. Потом вернулся минут через пять.

— Ну, пойдемте, — сказал он.

Во второй раз вставать действительно было легче, но все равно приходилось идти медленно, Сергей Степанович все время поддерживал меня под руку, когда мы шли по коридорам. У выхода из больницы стояла машина, та же, на которой я приехал сюда. Сергей Степанович открыл мне дверцу, и я несколько неловко залез на заднее сиденье.

— Здравствуйте, — сказал я водителю, решив, что, видимо, нужно поздороваться с человеком, который подвозит меня уже во второй раз.

— Здорово, — отозвался водитель, повернулся ко мне и протянул руку.

Я пожал ее и, подумав, что нужно быть вежливым до конца, представился ему.

— Миша, — представился он в ответ. — Но, вообще-то, мы уже знакомились.

— Правда? — удивился я, совершенно не помня этого.

Сергей Степанович уже сидел на переднем сиденье. Миша посмотрел на мою забинтованную голову и, обращаясь к Сергею Степановичу, произнес:

— Это ты его так?

— Ну, — пожал плечами Сергей Степанович, — да.

— Надо же, чего с человеком сделал, — улыбнулся Миша и подмигнул мне. — Ему только дай. Ладно, поехали.

Миша завел мотор, и мы поехали. Над немного опущенным стеклом подул ветер. Я подставил ему лицо и, прищурившись, стал смотреть по сторонам, наблюдая улицу и город вокруг, от вида которых я уже отвык.

— Хорошо, что ты мне позавчера звонил, — говорил Миша Сергею Степановичу, — вчера бы ты меня не застал. Там товар пришел, вчера весь день возили, потом вечером отмечать стали, — он усмехнулся. — Я домой часов в пять добрался. Даже не помню, как ехал, только смотрю — я уже у подъезда. Автопилот сработал. Хорошо, менты не попались, а то у меня денег с собой ни копейки не было, могли бы и машину отобрать. Как бы я тогда домой добрался? — он еще раз усмехнулся. — Вчера Витек ящик «абсолюта» притащил, там у нас еще пять коробок пива баночного стояло. Ну, мы все выпили. Представляешь? — Сергей Степанович кивнул. — Нас человек семь было, ну, еще три девицы там. Их потом на руках в машину относили. Они сидят такие, уже лыка не вяжут, прикинь, а мы домой собираемся. Витек им говорит: «Пошли», — а они даже встать не могут, — он гоготнул. — Ну, мы их подняли и так Витьку в машину и загрузили. Там еще Ашот и Сашка с ними поехали. Одну девицу поперек на колени положили. Я сегодня им никак дозвониться не могу — спят, наверно. Надо будет к ним съездить, а то товар лежит, его ж продавать надо.

Я молчал, не особенно вслушиваясь в Мишины рассказки. Мне было, в общем, все равно, я только хотел быстрее добраться домой. Интересно, что там сделала Леночка? Сейчас мне нравилось, что она у меня дома и, наверное, ждет меня. Я радовался, что ушел из больницы и еду домой, где не пусто и, видимо, стало уютнее, когда дом получил Леночкину заботу. Забота. Это было теплое и мягкое слово. Я улыбался про себя, предвкушая радость впереди. Я ехал домой, было приятно сознавать это.

Знакомые улицы проносились за окном, мы были уже близко. Я говорил Мише, как лучше проехать. Последний поворот, еще немного, и, наконец, мы остановились у моего подъезда.

— У тебя там телефон есть? — спросил меня Миша. — А то позвонить надо, а мой сломался, — он показал на мобильник, лежавший у лобового стекла, — второй день без связи сижу.

— Пойдем, конечно, — сказал я, — позвонишь.

Мы втроем вышли из машины, потом поднялись на мой этаж. Когда подошли к двери, я остановился, глядя на Сергея Степановича.

— Она там? — на всякий случай спросил я.

— Да, звоните.

Как-то странно было звонить в собственный дом. Я нажал кнопку звонка. За дверью послышались шаги, потом замок лязгнул, и дверь открылась. Леночка стояла на пороге, улыбаясь нам.

— Уже приехали? — сказала она. — А я вас только через час ждала.

Она была в фартуке, немного растрепанная и вообще выглядела очень по-домашнему. Я чувствовал, что как будто мы пришли к ней в гости.

— Заходите, — сказала Леночка, и мы зашли.

— Привет, — улыбнулся ей Миша.

— Привет, привет, — Леночка улыбалась, пропуская его. — Давно тебя не видно.

— Дела все, работа, — ответил Миша.

Я наблюдал за ними, потом почувствовал, что уже не могу стоять на ногах.

— Телефон там, — сказал я Мише, показав на кухню, а сам пошел в комнату, сел на диван.

Сергей Степанович последовал за мной.

— Ну, как вы? — он изучающе смотрел на меня.

— Ничего. Стоять только еще тяжело.

— Конечно, — сочувственно произнес он. — Вы посидите, а лучше прилягте пока. Я сейчас.

Он повернулся и пошел на кухню, откуда раздавались веселые голоса Леночки и Миши, который, похоже, забыл, что ему надо звонить. Потом Сергей Степанович что-то спросил у Леночки, она ответила.

Я сидел, чувствуя усталость и головокружение, и удивлялся странно знакомому ощущению присутствия в доме. Комната казалась не совсем такой, как я оставлял ее — все было знакомо, но размеры словно не те. Пожалуй, я отвык от собственного дома за эту неделю. Было приятно снова вернуться домой.

Миша на кухне все же вспомнил про телефон — я слышал, как он начал говорить там явно на деловую тему и с кем-то, кто отвечал неслышно для остальных. Сергей Степанович зашел в комнату и сел рядом со мной.

— Сейчас Леночка приготовит все, накроет на стол, — сказал он.

Я кивнул.

Потом пришел Миша.

— Ну, я поехал, — обращаясь то ли ко мне, то ли к Сергею Степановичу, сообщил он, — работа ждет.

— Давай, — ответил Сергей Степанович и встал, чтобы проводить его. Я тоже встал.

— Да ладно, сиди, — добродушно сказал мне Миша, — мы уж сами разберемся.

Я улыбнулся.

— Спасибо, что довез, — проговорил я, протягивая ему руку.

— Не за что, — он пожал ее. Потом посмотрел на Сергея Степановича. — Ну, значит, как договорились, насчет обследования для тещи — я позвоню?

— Звони, — они тоже обменялись рукопожатиями.

— Леночка, — крикнул Миша в сторону кухни, — пока.

— Пока, — отозвалась Леночка, но так и не появилась.

— Ну, я пошел, — сказал Миша и пошел.

— Бывший мой сосед по квартире, — как бы оправдываясь, произнес Сергей Степанович, когда дверь за Мишей закрылась.

Потом Леночка закончила приготовления, и мы сели за стол на кухне. Сергей Степанович достал бутылку шампанского, наполнил бокалы Леночке и себе.

— А вам пока нельзя, — сказал он мне и поднял свой бокал. — Что ж, наверно, можно много говорить об этом, но, пожалуй, и так ясно, что сегодня непростой день. Хотя я просто рад, что мы вот так сидим здесь втроем и все живы и, можно сказать, здоровы, — он посмотрел на меня. — В общем, я хочу выпить за вас, — он улыбнулся, — за ваше здоровье.

— Это все ваших рук дело, — улыбнулся я в ответ.

Леночка все еще в фартуке сидела напротив меня и смотрела на нас, тоже улыбаясь. Словно это не та Леночка, что в то утро перед операцией. Сейчас она была само радушие и уют — даже и не представить себе хозяйки лучше. Скромница и умница — ну просто милашка. Что-то готовилось на плите, Леночка все время поглядывала туда. Сергей Степанович поглядывал на меня. А я пребывал в легкой эйфории от того, что наконец вернулся домой, радовался этому и больше не думал ни о чем.

Потом мы сидели в комнате с Сергеем Степановичем, Леночка что-то делала на кухне.

— Что же дальше? — спросил я Сергея Степановича.

— Дальше?

— Я про ваше устройство — что мне делать с ним?

— Пока ничего, — вздохнул он. — Я ведь говорил, сначала вам нужно поправиться, тогда уж мы им и займемся.

— И как это будет? То есть как оно работает, что именно мне нужно сделать, чтобы оно заработало?

Сергей Степанович улыбнулся.

— Сейчас не стоит говорить об этом. Мне бы не хотелось торопить события. Лучше подождать, чем испортить все из-за глупой спешки.

— Но хотя бы скажите. Мне ведь интересно.

— Именно поэтому я и не говорю. А то вам будет интересно, и вы начнете дергать устройство раньше времени.

— Дергать? — с шутливой серьезностью произнес я. — Значит, его нужно дергать? Так-так…

Сергей Степанович улыбался.

Потом пришла Леночка.

— Пойдемте чай пить, — сказала она. — Я пирог сделала — попробуете.

Мы пошли на кухню, стали пить чай. Сергей Степанович все нахваливал Леночкин пирог. Потом, ближе к вечеру, Сергей Степанович ушел. Мы остались с Леночкой одни.

Ночью мне приснились джунгли и другие тропические местности. Там был ягуар, или леопард, или еще какая-то большая пятнистая кошка. Я смотрел на него, а потом стал им, но так, что все равно мог видеть себя со стороны. Не помню точно, что я делал — где-то бегал, ходил мягкой пружинящей походкой среди странных деревьев и трав. И птицы пели, и солнце светило. А один раз я пытался дотянуться до себя, который смотрел со стороны. Я вытягивал лапу и выпускал когти из мягких подушечек и рычал при этом. Но я не боялся, глядя на себя, зная, что тот я, который ягуар, не сможет достать, хотя и находится совсем близко.

На следующий день было воскресенье, и Леночка не ходила на работу. Она все так же усердно занималась хозяйством, и к тому же ухаживала за мной со своими медицинскими штучками. Сергей Степанович звонил два раза, давал ей какие-то советы, указания, говорил со мной о моем здоровье. В общем, дома оказалось чуть ли не хуже, чем в больнице, потому что здесь все внимание было обращено на меня и вся медицина свалилась мне на голову (и не только на голову). Ладно. Я крепился, надеясь, что скоро это кончится как-нибудь само. И действительно. На следующий день Леночка ушла на работу, я был один, и никто не приставал ко мне целый день. Правда, Сергей Степанович все равно позвонил, но это был только один звонок.

Дни шли за днями. Кому интересно, что происходит день за днем, повторяясь изо дня в день? Кому интересно движение, в котором нет смысла, поскольку оно происходит по кругу? Кому интересно движение по заранее известной прямой, проходящее от рождения к смерти и больше никуда? Кому интересен путь внутри от начала к началу, вернее, снизу вверх, нагромождая гору ненужных сложностей, а потом обратно — сверху вниз, разбирая все эти сложности и возвращаясь к началу, только теперь называя это небесным светом? Мы все рождаемся, стоя на небесах — разве не так?

Ладно. Там, где есть мосты, не переведутся любители полетов, искатели небесных глубин. Я не причислял себя к ним — теперь уже нет — и не думал, хорошо ли это.

В общем, хрустальная вода падает вниз, а ветер летит над листвой, облака плывут в небесах, и солнце над ними раздает себя всем.

* * *

Почти всю следующую неделю я провалялся в постели. Это не походило на болезнь, хотя я был слаб и даже просто вставать было тяжело. Но не то, что мой организм вдруг начал давать сбои, определяло мое состояние — скорее наоборот. Я получал новые качества, новые возможности и принимал как должное то, что это связано с временным недомоганием. В общем, мне не нужно было поправляться, возвращая себе прежнее состояние, — я как бы поднимался выше, и это была не болезнь. Я словно делал какую-то новую сложную вещь, которая должна вот-вот начать работать, и надо лишь немного времени, чтобы довести все до конца. Только этой вещью был я сам. Я терпеливо завершал начатое, кропотливо трудился, устанавливая последние детали, подключая и налаживая все, хотя лишь просто лежал, лишь ждал, когда достаточно поправлюсь.

Время совершало движение, время изменяло меня. Все, что было нужно, — это только не мешать ему. Я ждал, я не торопил его — пусть все будет, как должно быть. Теперь движение времени обретало смысл, теперь мне было чего ждать.

Сергей Степанович приезжал раза три за эту неделю. Он осматривал меня, впрочем, так, не слишком внимательно — его работа надо мной, пожалуй, закончилась, и теперь он уже не мог ничего сделать, лишь отдав меня в руки другому доктору, имя которому время.

Обычно Сергей Степанович приезжал по вечерам. На его медицинские дела со мной уходило не более пятнадцати минут, а потом Леночка выставляла очередной свой пирог, и мы сидели, пили чай, болтали обо всем. Я больше не спрашивал Сергея Степановича об устройстве — попробовал пару раз, но он отвечал в том же духе: что нужно подождать, сначала поправиться — и я перестал спрашивать.

Леночка жила у меня. Она перенесла ко мне свои вещи, и я стал обнаруживать тут и там в доме странные доселе предметы вроде кофточек, юбочек, губных помад и прочее. В общем, время шло, время меняло все вокруг.

И вот в один из дней, примерно через две недели после моего возвращения из больницы, я почувствовал себя достаточно поправившимся и решил впервые за это время выйти из дома. По правде сказать, если не считать переезда из больницы, я не был на улице уже почти месяц. Странно было понимать такое.

День был на редкость солнечным и приятным. Дождавшись, когда Леночка пришла с работы, я сообщил ей о своем намерении.

— Ты уверен? — с тревогой в голосе спросила она. — Может, не надо торопиться, подождать еще немного?

Конец ознакомительного фрагмента.