Силуэт

Игорь Игнатенко, 2023

Новая книга Игоря Игнатенко, отмечающего в этом году 80-летний юбилей. Наряду с произведениями, созданными за последние два года, в неё включены избранные стихи и рассказы из прежних книг. Писатель надеется на читательское внимание. Ради него и работает по мере сил.

Заветное

Стихи из ранних книг

РОДИНА

Позвала меня осень

На пустые поля.

Серебристая проседь.

Без листвы тополя.

Бесконечные дали…

Потаённая грусть…

На пороге печали

Помню всё наизусть.

* * *

У меня одна дорога:

от отцовского порога —

по родимой стороне.

Здравствуй, город,

здравствуй, поле,

здравствуй, милое раздолье,

и зимой, и по весне!

Открывайте, люди, двери,

верьте мне, как я вам верю,

бойтесь сытой глухоты.

Вот он я — себя открою,

поделись и ты судьбою,

стань, земляк, мне другом ты.

ДОРОГА ДОМОЙ

Летал я много, ездил много,

ходил пешком в стране родной,

и оказалось, что дорога

всегда ведёт к себе домой.

По рекам плавал и озёрам,

качался на волне морской,

и открывалась снова взору

дорога, что ведёт домой.

С людьми сближался в дальних странах,

но был везде и всем чужой,

и понимал, что, как ни странно,

дорога тянется домой.

И вот я здесь…

Стою и плачу,

качаю горько головой;

сквозь неудачи и удачи

дорога привела домой.

Предназначенье свыше строго

в суть разрешило заглянуть.

Но, чу! — трубит в свой рог дорога,

ведёт из дома в новый путь.

* * *

Мерно время стрелки движет,

верно год за годом нижет

череду событий в цепь

без конца и без начала,

от крыльца и до причала,

через горы, море, степь,

через радости, потери,

арку радуги и двери

без засовов и замков,

сквозь преграды, бастионы,

распри, войны и законы

для покорных дураков.

Не спешите, не гоните

лошадей в пылу открытий,

берегите эту крепь,

где все звенья невесомы,

где бессмертны хромосомы —

быстротечной жизни цепь,

где равна секунда веку,

Бог подобен Человеку —

Созидателю, Творцу,

где на Древе Жизни вечном

прирастают бесконечно

наши дни — кольцо к кольцу.

РАДОСТЬ

Радость самая большая —

отдавать,

но сумятица мешает

начинать;

мчимся, голову сломя,

из огня —

да в полымя.

Достаём,

стяжаем,

копим барахло,

а оно собратьям скольким

помогло?

Душу вытряхнет стократ,

и не рад,

да как назад?

С лёгким сердцем растрясите

сундуки,

доброту не заносите

вы в долги,

ведь колодец только чище

от того,

если черпают почаще

из него.

ГОГОЛЕВСКИЙ ПАРАФРАЗ

Несть Маниловым числа,

есть у них забота:

не имея ремесла,

учат нас работать;

строят замки на песке,

мост ведут вдоль речки,

от греха на волоске,

ставят Богу свечки;

выбирают нам пути,

и ведут в разруху;

мысль до чувства довести

не хватает духу.

А дорогу им во власть

стелем мы же сами;

птица-тройка унеслась

русскими полями,

в неизведанной дали

замолчал бубенчик…

Вот мы, братцы, и пришли

к Гоголю на встречу.

Мёртвых душ не сосчитать,

а живых не густо.

Если правят вор и тать,

то молчит искусство.

Поднимает веки Вий,

нечисть торжествует,

и рождённый для любви

во вражде бытует.

Правда — в сердце острый нож,

сами его точим.

Николай Васильевич, что ж

ты нам напророчил!

Для чего идти во Храм,

коль в душе нет Бога?

Если Миром правит Хам,

тяжела дорога.

Отгорел пучок лучин,

откоптили свечи…

Переменных величин

постоянны речи.

От унынья зарекусь,

равно от восторга,

с тем идёт от века Русь

к солнышку с востока.

Нам надежду болтуны

в сердце не попрали.

Дети сказочной страны —

будем жить по правде.

ДОВОЛЬНО ЖДАТЬ

Ещё не все передрались,

но в душах пусто, как в продмаге;

от пропасти в последнем шаге,

сородич мой, остановись!

На флейту ушлого ловца

ты долго двигался в потёмках,

и вот пришёл, стоишь смятенно,

гримаса катится с лица.

Ты честно шёл, ты хрипло пел,

ты делал тяжкую работу —

и вот провал…

Какой по счёту?

Ты зря страдал и зря терпел?

Уныло кычет вороньё,

и ни ответа, ни привета…

Хотя бы луч ничтожный света,

хотя б закончилось враньё!

Не верь, что жизнь прожита зря,

не досаждай молитвой Богу,

бери топор, мости дорогу,

довольно ждать поводыря.

НА КРОМКЕ ПРИБОЯ

Каким меня ветром сюда занесло!

На кромке прибоя гнилое весло…

Полвека назад здесь причалил мой бриг

И чайки сорвались в безудержный крик.

Как ломит в ушах! Как болит голова!

Любимая, где ты? Ты тоже жива?

Ни знака, ни звука, нигде ни следа…

Каким меня ветром задуло сюда?

Гнилое весло на урезе воды…

Предчувствие встречи ужасной беды.

Я напрочь забыл, для чего был рождён,

Зачем к этой кромке морской пригвождён.

Никто не встречает, но чудится мне

Подобие лодки на дальней волне.

За мною плывут ли? Ко мне ли спешат?

И что, повстречавшись, со мной совершат?

Морская капуста… Йодистый дух…

Крикливые чайки насилуют слух.

Врезается лодка в зернистый песок;

Я здесь, подходите, нацельтесь в висок.

Не зря вы приплыли сюда поутру;

Тельняшку рвану на груди и умру.

И в рану напрасно вцелуется йод.

И ветер утихнет… Весло догниёт…

РОССИЯ. 1991

Награды не жди и пощады не жди,

Опять обманули Россию вожди.

То скопом нас гнали к всеобщему благу,

То в голос вопят: «К коммунизму ни шагу!»

Знать, ворон накаркал лихую беду

И кто-то в заморскую дует дуду.

В предчувствии крови горячей и драки

Летят упыри и ползут вурдалаки.

Грядёт Апокалипсис! Тучи сгустились,

Кипящие реки на землю пролились.

Россия, вставай! Отряхни наважденье,

Тебя ожидает второе рожденье.

Закатится солнце за лысой горою,

Ты больше не жди никакого героя,

Но каждому в сердце надежду вложи,

В потёмках сгустившихся путь укажи.

Пусть будет мне трудно — до хрипа, до стона,

Пускай я погибну, но только достойно.

И дети, и внуки — их честно растил я —

Из пепла тебя возродят, Мать Россия!

* * *

Обрыдали кулики

осень на увалах.

Дни не просто коротки —

их ничтожно мало.

Листопадные дела

завершает вьюга.

Эк, сугробов намела! —

вся бела округа.

Сойка села на пенёк,

чистит клюв о перья,

в серый будничный денёк

отворяет двери.

Заяц тропку напетлял,

чтобы рысь не знала,

где он нынче ночевал

в роще за увалом.

Здесь у всякого зверья

есть своя забота.

Стал задумчивым и я,

словно жду чего-то.

Вдаль смотрю и хмурю лоб,

не курю махорку,

телеграфный старый столб

вижу у пригорка;

подойду и прислонюсь

к трещинам древесным.

Ничего я не боюсь,

всё, как есть, известно.

Песню стылых проводов

буду слушать молча.

Я давно уже готов

в небо взвыть по-волчьи.

Отзовитесь, сколько вас,

зимние недели?

Глядь — а день уже угас…

Тьма на самом деле.

НА ПЕРЕПРАВЕ

Коней на переправе не меняют

и от добра — добра не ищут,

а если память изменяет,

опять идут на пепелище.

Мы так умеем рушить и ломать —

не надо термояда и распада,

и Бога начинаем вспоминать,

когда грозит суровая расплата.

По главной сути жизнь не суета,

не гонка за деньгами и постами.

Не к нам ли возопил Христос с креста:

«Отец, Отец! Зачем меня оставил?»

Построить дом, наследника родить —

обязанность святая человека,

и дерево у дома посадить,

как веху начинаемого века.

И если миром правит красота,

то красоту рождает созиданье.

Весло в руке,

пусть волны бьют в борта,

нас ждёт на переправе испытанье.

С лицом открытым все невзгоды встретить,

свежайший ветер во всю грудь вдохнуть,

водораздел веков, тысячелетий

преодолеть — и снова в дальний путь.

УХОДИТ ВЕК

Тамаре Шульге

А что года?

Пока ещё мы живы.

И что века?

Пока ещё поём.

Пророчества утрат,

Как прежде, лживы;

Наш век при нас,

И мы ещё при нём.

Ещё метели выбелят нам души,

Ещё дожди омоют на пути.

Шаги в пространстве

Глуше,

глуше,

глуше…

Уходит век.

Простись с ним

И прости.

2000

В МЕТЕЛЬ

Родная речь!

Глаголю с колыбели:

вначале: «А»!,

потом: «Агу!»,

затем: «Могу!»

Как в ледостав Амур плотнит шугу,

вот так и я словарь свой берегу,

чтоб замолчать и слушать вой метели —

сплошное: «У-у-у!»

Кому?

Чему?

И в ставню пóстук:

«Отвори! Дай кров».

Что ж, так и быть, открою гостю двери,

подброшу в печку дров.

Чем доброту измерить:

числом поленьев,

чередою слов?

Пусть посидит и помолчит со мной,

не одному мне холодно зимой.

В конце концов, есть жесты доброты незрячей:

возьму стакан, налью воды горячей,

пакетик чаю «Липтон» опущу

и сухари придвину на тарелке —

пусть долго пьёт;

усы я отращу

и бороду;

я рад подобной сделке.

Века пройдут или минуты?

Что с того!

От гостя мне не надо ничего;

мы вместе с ним забудем в эту ночь

весь алфавит,

все словари науки,

горячий чай пусть согревает руки,

метель неясные рождает звуки —

она одна сумеет нам помочь.

ИСПОВЕДЬ «СОВЫ»

Опять не спать,

опять писать стихи…

А ночи и безлунны, и глухи,

лишь тусклится звезда с немой отвагой.

Надену тёплый, до полу, халат,

и в час, когда другие люди спят,

задумаюсь над белою бумагой.

Послышится легчайший звук шагов,

похожий на шептанье тайных слов,

и будет глас,

и грянет откровенье.

Ещё не знаю, для кого, о чём,

но Муза продиктует горячо

созревшее своё стихотворенье.

До строчки всё последней запишу,

перебелю и лампу погашу,

попробую заснуть затем быстрее,

но сон упрямо ходит стороной;

лежу, молчу — усталый и больной.

Нет забытья!

Наверное, старею…

Никто нигде стихов сейчас не ждёт.

На что надеюсь — полный идиот!

А впрочем, ни на что не уповаю.

Корабль готов,

холстина парусов

на реях дожидается ветров.

Повеяло.

Прощайте!

Уплываю…

КОГДА…

Когда в душе нет музыки страданья,

Писать стихи — напрасные старанья.

Когда на сердце тишь и благодать,

Заветного творенья не создать.

Когда всё тело, как сплошной ожог,

До вещего прозрения шажок.

Когда любовь махнёт тебе: «Прости!»,

Тогда лишь сможешь крылья обрести.

Когда покинешь этот бренный свет,

Тогда поверят, что ушёл Поэт.

КОКТЕБЕЛЬ

Двусловия

Залив бирюзовый.

Ветер понизовый.

Мачты. Паруса.

Шкипер загорелый.

Юнга неумелый.

Чаек голоса.

Чешуи монета.

Зарево рассвета.

Тающая тень.

Волны. Афродита.

Посейдона свита.

Народился день.

Запах ламинарий.

Есть киносценарий.

Некому снимать.

Цифровое фото.

Блёкнет позолота.

Надо улетать.

НИКОЛАЙ УГОДНИК

Жизнь прошла по будням и по датам

скудных плюсов и сплошных потерь;

шёл в партком на исповедь когда-то,

в церкви свечки ставлю я теперь.

Николай Угодник смотрит строго,

собираясь охранять мой путь;

секретарь синклита он у Бога,

служит мне, а не кому-нибудь.

Упаду — он тотчас же поднимет,

заблужусь — наставит вновь на путь,

и перстами лёгкими своими

указует бренной жизни суть.

То ли штурман, то ли всепровидец…

Не пойму, чем так ему я люб;

всех моих несчастий очевидец,

сжавший Слово меж суровых губ.

Николай Угодник не напрасно

поглядел с надеждой в душу мне.

Отгорела свечка — и погасла,

но душа согрелась в том огне.

ТЕНЬ

Чья там тень прошелестела,

Выдох чей сорвал листок,

В ком душа тревожит тело,

Кто взмутил глотком исток?

Стой, неведомый прохожий!

Ты откуда и куда?

У меня мороз по коже

От безвестности всегда.

Где жалейка горько пела,

Наклонился краснотал.

Чья там тень прошелестела?

Может ангел пролетал…

КРЕЩЕНИЕ ВНУКА

Худой священник безбородым был,

его невнятная скороговорка

являла прихожанам юный пыл;

младенцы плакали,

дрожали свечки в горке,

и запах ладана по Храму сладко плыл.

Худой священник очень строгим был:

заметив вспышку фотоаппарата,

он забывал всё то, что говорил,

и упрекал как будто виновато,

а слышался смущённый шелест крыл.

Худой священник в сане малом был —

простой дьячок на службе Саваофа,

он к Богу возносил псалма посыл,

уткнувши палец в вензель апострофа,

и лексикой старинной всех томил.

Худой священник пред амвоном был

сосредоточьем зрения и слуха,

и сердца колокол в груди набатно бил.

Отца и Сына, и Святого Духа

крещенье принял внук мой Даниил.

Худой священник Божьим гласом был,

он осенял младенцев троеперстьем,

святой водою щедро окропил.

И купол Храма нёсся в поднебесье.

И вспомнил я всё то, что позабыл.

20 сентября 2010

У ЛАМПАДЫ

Пусть лют мороз,

в теплынь купели

ты окунись.

Блаженны, кто в январь сумели

восславить жизнь.

Не тяжела вода речная,

струя чиста.

Звезда тускнеет, как свечная,

в исход поста.

У образов зажги лампаду,

в ней Божий свет;

при сем свидетелей не надо,

да их и нет.

Стоишь наедине с Предвечным,

невидим он;

кто жив,

в пространстве бесконечном

в Него влюблён.

* * *

Ну вот и первые морозы,

И на реке шуршит шуга,

Дрожат червлёные берёзы,

Снежок припорошил стога.

Тепло полдневное скупое…

И обезлюдело давно

Большое поле за рекою,

В осенний сон погружено.

Вновь неизбывно в сердце льётся,

До неосознанной тоски,

И эта даль, и бег реки —

Всё то, что родиной зовётся.

* * *

Вот и мы уже заждались снега,

Алых зорь наскучила теплынь.

Лебединый пух посыплет с неба,

Если громко крикнуть в эту синь.

Новый день опять придёт с надеждой,

Только верь и только не робей.

Инея узорные одежды

Не стряхнёт уж осень с тополей.

А над речкой, где вчера клубилась,

А под вечер гасла синь дымка,

Где шуга — там солнце покатилось

Апельсином спелым в облаках.

Радостью наполнены мгновенья.

Каждый час от скорости звенит.

Обгоняя время и сомненья,

Ветровая песня зазвучит!

А над миром белый снег молчит…

* * *

А. Воронкову

Снег в октябре уже логичен,

Он ускоряет листопад,

Предзимье радуя добычей

Утрат, а может быть наград.

Его явленье — утвержденье,

Что жизнь по-прежнему кругла.

Снег — это света нарожденье,

Когда вокруг сгустилась мгла.

Грустить и плакать бесполезно,

Смеяться тоже ни к чему.

Осенних туч полет железный

Из света — в тьму,

Из света — в тьму…

9 октября 1997

ВЬЮГА

Закружилась в поле пасмурном,

только в небе рассвело,

под лохматым белым парусом

полетела к нам в село.

За день то-то ли напляшется,

все калитки подопрёт,

утомится и уляжется

на сугробы — и уснёт.

В январе вот так и надобно

безмятежно засыпать,

чисто,

празднично

и свадебно

туго землю пеленать.

НЕПОГОДА

Даже звезды зашуршали

От мороза лютого.

Маминой пуховой шалью

Голова закутана.

Непогодой занесло

Все аэродромы.

Отложи пока письмо,

Позвони — как дома?

Прокричи сквозь тыщи вёрст,

Что зима на БАМе:

Даже дым в трубе замёрз

В ту субботу в бане.

Остальное — пустяки,

Все дела в порядке.

Расстоянья велики.

Разговоры кратки.

1975

ЖЕЛАНИЕ

Я теперь скупее стал в желаньях…

С. Есенин

Опять крепчают холода,

в полях позёмка кружит,

и натянула провода

полуночная стужа.

Заледенели на ветру

малинники в ограде,

снежинки белую игру

заводят в палисаде.

Мороз развесит кружева,

не пожалеет лучших —

и я поеду по дрова

на розвальнях скрипучих.

На лошадёнку засвищу —

Едва бредёт, треклятая!

Сухой валежник отыщу,

По осени упрятанный.

Тяжёлым синим топором

натюкаю вязанку —

и мерным затрусит шажком

усталая Буланка.

А дома печку натоплю —

мальчишечья забота,

чтоб мама к этому теплу

пришла скорей с работы.

Она подержит над плитой

ладони невесомо —

и несказанной теплотой

наполнит сумрак дома.

Налью усталой крепкий чай,

горячий, но не слишком,

и скажет мама: «Получай,

тебе купила книжку».

Бианки,

Пришвин,

кто там ждёт?

Зальюсь счастливой краской,

смотрю — а в ней рассказ идёт

о дочке капитанской.

И станем вечер коротать

над Пушкиным согласно:

грустить и сокрушаться — мать,

а я — страдать прекрасно.

И не забыть, и не избыть,

хоть на пороге зрелость,

желанье печку истопить,

чтоб мама отогрелась…

ОЧАГ

Ларисе

Вот и кончилась эта осень,

Стало проще, понятней жить.

У встречающих зиму сосен

Начинают снежинки кружить.

Холода подступают к дому,

По утрам оживает печь.

С детства памятному, родному

Вторит санных полозьев речь.

Это было уже когда-то…

Знать, игра наша стоит свеч.

Из откуда-то и куда-то

Будет время позёмкой течь.

Заходите, желанные други,

Стол накроем, чем бог послал,

Скоротаем свои досуги

Рядом с той, что мне жизнь спасла.

Эту женщину, это чудо,

Золотую удачу Творца,

Пусть воспримут, как прежде, чутко

Ваши искренние сердца.

Не страшна нам зима глухая,

Зря в окошко, пурга, не трезвонь.

Если чувство не затухает —

В очаге не погаснет огонь.

ДАВНИЙ ДЕНЬ

Всё прошло,

забылось очень многое,

не забылся только давний день,

облака над пыльною дорогою

и черёмух с проблесками тень.

Я малец.

Во рту черно — оскомина.

В небе коршун вычертил круги.

В волосах луч солнца, как соломина,

на ногах из грязи «сапоги».

Мы бежим с мальчишками на озеро,

там ныряем с ветхого моста;

с перекупа нас уж заморозило,

рвём боярку с колкого куста,

баламутим ил на узких старицах,

добываем сонных карасей —

это в моей памяти останется

от минувшей жизни детской всей.

Дождь слепой,

дымок над летней кухонькой,

где оладьи мама напекла.

Слово «МАМА» соберу из кубиков.

………………………………

Вот и жизнь куда-то утекла.

ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ

Пела, пела иволга — и смолкла;

вновь июль затеял духоту,

зацветает липа у просёлка,

дух медовый слышен за версту.

Мы с женой рядком, как будто дети,

ветки гнём и дышим глубоко,

рвём пыльцой сорящие соцветья,

нам вдвоём отрадно и легко.

Рядом шмель давно уже хлопочет,

весь в пыльце, с утра он деловит,

мёдом тоже запасаться хочет,

улетит и снова прилетит.

Долго ли в работе перегреться!

Лето-лекарь дарит нам рецепт:

от простуды нету лучше средства,

чем июльской липы белый цвет.

Вот засушим пестики-тычинки —

будет нам добавка в чай зимой.

То-то славно чашки по две чинно

выпить и распариться, как в зной,

и припомнить липу у просёлка,

ложечкой в стакане шевеля,

иволгу,

степную перепёлку,

неба высь,

гудение шмеля.

* * *

Ларе

Узкий лучик света ляжет у дверей,

яблочко румяное упадёт в кипрей,

зёрнышко из колоса канет в борозду,

ночь повесит на небе главную звезду.

Будут в сны глубокие падать семена,

прорастать любимые с детства имена.

Утро травы вымочит в голубой росе,

вздрогнет незабудка в дочкиной косе.

НАПЕВ

Нине

Худобынечка, дудочка из тростника,

Ты протяжно вздыхаешь, тиха и тонка.

Дует ветер разлуки в твоё певчее устье,

Извлекая мелодию самостоятельной грусти.

И улыбка тебе, и серьёзность к лицу,

Ты награда уставшему крепко отцу.

Я в тебя перелью все теплинки дыханья —

Пусть родится напев состраданья.

ПЕРВЫЙ «ТРЕНЕР»

В июльский полдень, в свирепый зной,

Я пас корову — худой, босой.

Кружил в дозоре над степью сокол,

Хрустела в кочках, пыля, осока.

Нужна корове сочнее пища,

И Зойка — ходу на соевище!

То кочкарями, то луговиной,

Неслась рысцою неутомимой,

Косилась глазом большим, лиловым —

Рысак орловский, а не корова…

— Назад, зараза!.. Вертайся к стаду! —

Кричал я хрипло, молил устало,

И хворостиной махал напрасно,

Сменить пытаясь маршрут опасный.

Но коровёнка держала темп!

Я задыхался, пыхтел, потел

И падал, чуя нутром беду…

Вставала Зойка на всём бегу

И принималась мычать серьёзно,

Рождая эхо в полях колхозных.

Потом, дождавшись, пока я встану,

Сама покорно шагала к стаду.

Кто ж знал, что будет тот бег в подспорье?

Не зря я, видно, в десятиборье

На стадионах родного края

Был чемпионом, был уважаем.

Промчалась юность, спортивный пыл,

Но эти гонки я не забыл,

Как доставались мне нелегко

Терпенье, скорость и молоко.

ВСТРЕЧА С ТАМБОВКОЙ

Устав бежать бескрайними полями,

шоссе заходит в левый поворот.

Село степное новой встречи ждёт,

гостей встречая вместе с тополями.

Эй, великаны, как вы высоки!

Не вас ли мы сажали дружным классом,

от северных ветров спасая трассу?

Теперь уже вы стали старики.

Один из вас — вот этот, верно, мой.

Он колышек забыл, свою опору.

Я узнаю его по листьев разговору,

что воскресает каждою весной.

Поговорим о тех, кого здесь ждут,

их так немного на земле осталось

нести свои потери и усталость,

и вспомним тех, что больше не придут.

Здесь школы нет, дверей не отворить,

её снесли во имя новостройки;

дух памяти, неистребимо стойкий,

не позволяет нам её забыть.

Мы здесь учились верить и любить,

и как бы ни были порою строги

мудрейшие на свете педагоги,

мальчишества нам всё же не избыть.

У взрослости немало есть причин

стать правильным и скучным человечком,

но я опять хочу, увидев речку,

вниз головой с моста нырнуть в Гильчин.

Он подзарос давно густой травой,

забилось русло ряской, тиной, илом,

но остаётся все таким же милым

поток воды в безбрежности степной.

В нём есть, я верю, чистые ключи

с живительною влагой родниковой.

В жару я побегу купаться снова

в твоих объятьях, узенький Гильчин.

Раскинув руки, упаду в траву,

в духмяный клевер и тысячелистник,

в глубоком небе, голубом и чистом,

с восторгом детским снова утону.

31 июля 2009

АВГУСТ

Нине

1.

Наверное, август щедрот не убавит,

грибами и ягодой вновь одарит,

зарницами дальними ширь озарит,

спокойную мудрость служить нам заставит.

Он зрелый, он спелый, во всем знает толк,

он жёлтым колосьям вдохнул душу хлеба.

Задумай желанье — и звёздное небо

исполнит заветную думу в свой срок.

2.

Какая добрая пора!

Ещё цветы в красе и силе,

и холода не наступили,

в былое канула жара.

Сегодня снова звездопад

зальёт сияньем чьи-то лица,

и долго будет радость длиться,

и оборвётся невпопад.

Наверно, август тем хорош,

что в нём всего сполна и в меру,

последуй же его примеру,

и ты гармонию поймёшь.

Цвести, расти, дарить плоды —

Всему природа мудро учит.

О, август! — ты счастливый случай,

награда людям за труды.

Три Спаса августовских нам

Господь оставил в жизни новой:

четырнадцатого — Спас медовый

с вощиной сытной пополам.

На девятнадцатое Спас

своих щедрот вновь не убавил —

в корзины яблоки добавил,

и тем порадовал тотчас.

Двадцать девятое число —

Спас долгожданный и хвалебный,

ореховый и сытный хлебный —

оно и вправду нас спасло.

Уходит лето, холода

не за далёкими горами.

Три Спаса пребывают с нами

залогом Жизни и Труда —

сей год,

сей век

и навсегда!

1995—2020

У РЕКИ

Люблю, но реже говорю об этом…

В. Шекспир

Ты смотришь вдоль предутренней протоки —

туда, где солнце встанет на востоке,

ну а пока клубится там туман.

Роса все стлани вымочит на лодке,

удод дудит, и голос его кроткий

напоминает — это не обман.

Всё так и есть: река, ивняк на косах,

удары щук у острова на плёсах,

на таборе дымок над костерком,

в палатке спят две маленькие дочки,

на звёздном небе спутник чертит строчки,

с вершины сопки тянет ветерком.

Мы у воды вдвоём, молчим согласно.

Мгновение стоит, оно прекрасно,

но не стоит журчащая река,

и, оставаясь с нами, убегает.

Ни ты, ни я — никто из нас не знает:

куда, зачем?

Дорога далека…

* * *

Я, словно клён, к земле родной прирос.

О, как горчат живительные соки!

Хмелею до невыплаканных слёз,

глотая ветер на обрыве сопки.

Речная пойма в синих лоскутах —

дробится солнце в старицах, протоках.

Сухие гнезда на сухих кустах

качают ветры северо-востока.

Гнездовья, потерявшие певцов,

найдут ли вас усталые пичуги?

Пусть желтоклювых выведут птенцов

и щебетом разбудят жизнь в округе.

Дождусь ли их, не знаю…

Только вновь

расклеит май берёзовые почки,

и эту жизнь, как вешнюю любовь,

пусть ощутят без боли мои дочки.

ГЕОРГИНЫ

Сочных красок именины,

свадьба зрелой красоты —

в палисаде георгины,

генеральские цветы.

Пали заморозки рано,

ну, а им всё нипочём,

доцветают, как ни странно,

ярко, смело, горячо.

Ты сказала: «Время мчится…

На дворе сентябрь стоит,

улетают к югу птицы,

а цветок, смотри, горит».

Протянула тихо руку,

попросила: «Игорёк,

подари мне на разлуку

георгинов огонёк».

Обломлю цветок скорее,

пусть ругает завтра мать.

Если он тебя согреет,

что здесь без толку стоять?

* * *

Ни звезды, ни осколка месяца…

Ночь нагрянула и сгустилась.

Мама, мама! Моя ровесница,

Отчего ты давно не снилась?

В длинном синем больничном халате,

Половицею не скрипучей,

Хоть во сне, подойди к кровати —

Одеяло сползло у внучки.

1965

* * *

Это было не со мной:

Полдень, солнцем залитой,

Зейский плёс, речные чайки,

Голос звонкий озорной.

Хохотала: «Догони!

В целом свете мы одни!»

Длинноногая девчонка

Наполняла счастьем дни.

Ветер волосы трепал.

За излукой звук пропал.

От кого она бежала?

Кто девчонку догонял?

Детство давнее моё,

Кто догнал тогда её?

Точно знаю: я там не был,

Почему же помню всё?

* * *

Уеду в дальнее село,

где в заколоченной больнице

скрипят гнилые половицы,

и осознаю: всё прошло.

Прогрохотала та война,

в которой я сумел родиться,

где жизни малую крупицу

мать подарила мне сполна.

Был божий замысел высок.

На смену тем, что погибали,

моих ровесников призвали

вновь населить родной восток.

Река песчаная Горбыль

меня узнает здесь едва ли.

За ней видны такие дали,

такая ширь, такая быль!

Напьюсь воды из родника,

лицо угрюмое умою,

и вдруг пойму, что здесь со мною

заговорили вдруг века.

Россия, Русь! Не забывай

своих детей. Теки рекою,

шуми прозрачною волною,

но будь со мной, не убегай.

Село Хохлатское, 2015

ПОКЛОН

Хоть не все ещё дороги пройдены,

истину я всё-таки познал:

мир огромен, но не больше родины,

где я счастье жизни испытал.

Куст калины, заросли черёмухи,

жаворонка радостная песнь,

в горизонт плывущие подсолнухи —

вы одни такие только здесь.

Никогда и никому не кланяться

сызмала меня учила мать.

Ей и поклонюсь, чтоб сон беспамятства —

высшей божьей кары — не принять.

Деревенский по происхождению,

горожанин поздней жизнью всей,

Родине, дарующей рождение,

поклонюсь, как матери своей.

БЫВАЕТ ЧАС

Бывает ранний час в ночи,

когда потеряны ключи

от сна, который не идёт,

в сознанье хоровод забот.

Бывает смутный час в ночи,

когда от горя хоть кричи,

когда от боли хоть заплачь,

а жизнь, как цепь из неудач.

Бывает грозный час в ночи,

когда сомненья-палачи

лишают нас последних сил,

когда никто уже не мил.

Бывает нежный час в ночи,

когда желанная молчит,

когда забыты все слова,

когда одна любовь права.

Но есть особый час в ночи,

когда в окошко постучи —

и побежишь, куда велят,

да в этот час все люди спят.

В ПАЛАТЕ

Прижав подушку к животу,

на краешке кровати

сижу всю ночь, как на посту,

шестой мужик в палате.

У всех болит, у всех свербит,

кто стонет, кто вздыхает;

один родными позабыт,

другой начальство хает.

Ночь начертила на двери

тень тополя узорно.

Тут вспомни мать или умри —

всё будет незазорно.

Успеем отдохнуть в земле;

под скальпелем хирурга

мы все лежали на столе

и живы с перепуга.

Жизнь принимать нас не спешит —

по капле, понемногу;

здесь каждый взрезан и зашит,

и предоставлен Богу.

Судьба, спаси и сохрани

всех, кто лежит в палате,

продли немереные дни,

а мы тебе отплатим.

Завяжет с выпивкой Иван,

курить забросит Мишка,

не будет бить жену Степан,

я накропаю книжку.

Утихла б только эта боль

да выписали к сроку —

и станет ангелом любой,

хотя в том мало проку.

Отдав поклон за всё врачу,

опять набедокурим,

мы не изменимся ничуть,

и выпьем, и закурим,

начнём любимых миловать,

ведь списывать нас рано.

…Скрипит тихонечко кровать,

подушка греет рану.

1995

ДВЕ ВЕТКИ

О. Маслову

На твоей могиле ветка Палестины,

светит в изголовье Вифлеемская звезда —

не дальневосточная, в общем-то, картина,

но не всё ль едино, где ждать Страшного суда.

Может быть, однажды с Дальнего Востока

веточку багульника я принесу тебе;

ни в каких скрижалях нет такого срока,

никакою датой не помечен он в судьбе.

Пальмовая ветка будет ждать свиданья,

сопки от багульника сиренево пылать.

Уходящим в вечность не нужно прощанье,

всем, кто остаётся, это надо понимать.

_{13 декабря 2015}

МЕЧТАЮ

О чём мечтаю? —

Съездить на рыбалку,

там, где Бурея морем разлилась.

Реки и лета ощущаю власть,

под их началом быть совсем не жалко.

Дышу неровно,

словно бы в подсак

большую щуку залучил

на плёсе.

Судьба-злодейка,

что же ты смеёшься?

Мне недоступен нынче и чебак.

И пескаришка понести урон

не думает от горе-рыболова.

Планида высока,

к тому ж сурова,

докука, хлопоты со всех сторон.

А правнуки от деда рыбы ждут.

а дети ждут отца,

чтоб внуков нянчил.

А я не жил,

я только-только начал.

Я очень долго, братцы, не рыбачил.

Нервишки, ишь —

сплошной суровый жгут.

Расслабиться…

Забыться…

И дышать

таёжным ветром

с привкусом живицы,

хотя б денёк.

И богу помолиться

смогу тогда.

Чего ещё желать?

* * *

Памяти Н. Релиной

Говорят, что на юг собираются птицы,

ну, а я остаюсь, мне лететь недосуг.

Может быть, вновь сумеет тот год повториться —

листобоя, Покрова, стремительных вьюг.

Лишь надеждой и жив, календарь отрывая,

день за днём убывающий наверняка,

что останется всё же со мной, убегая,

хоть на осень и зиму, родная река.

Я ещё потерплю оскудение почвы,

пусть морозы кусают и стынет лицо.

Как на тополе сиром последний листочек,

мне смиренье отправит своё письмецо.

Доживу до весны? —

буду рад возрожденью.

Задремлю ненароком, усну? —

так и быть…

Журавли улетают,

уносят сомненья.

До свиданья?

Прощайте!

На век, может быть…

2019

КУДА НИ ПОСМОТРИШЬ…

Куда ни посмотришь, а всюду, тихи,

задумчивы, с виду не броски,

растут не осинки, дубы и берёзки,

а самые лучшие в мире стихи.

Их говор спокоен, порою угрюм,

но чаще доверчиво нежен;

простор обнимает их, тих и безбрежен;

затем раздеваются вновь к октябрю.

Зачем вы! Не надо! Грядут холода.

Храните цветные одежды,

оставьте хотя бы крупинку надежды,

лишь ею и греюсь порой иногда.

Дышу на озябшие пальцы свои,

не держат перо, костенеют,

забыли науку, писать не умеют

не то что стихи, даже имя не смеют.

Отпели в апреле мои соловьи…

А время течёт.

И за дальней горой

теряется тропка глухая.

И ветер стихает,

и сам я стихаю.

и только стихи я встречаю порой.

НЕСЛУЧАЙНЫЕ СТРОКИ

Покидая ваш маленький город,

Я пройду мимо ваших ворот…

Е. Долматовский,

«Случайный вальс», 1943

В белых вишнях старый сад,

танцы под гармонь,

девушки в сапожках и баретках.

У тебя смущённый взгляд,

узкая ладонь

и осанка девочки балетной.

Ты вначале помани,

но не обещай

ничего, что может не случиться,

ну а после помяни,

словно невзначай,

ведь разлука в дверь уже стучится.

Не прищуривай глаза,

и не поднимай,

пусть тревоги не мелькнёт и тени.

Ну, подумаешь — слеза…

Солнце…

Ветер…

Май…

И война…

И вишни в белой пене…

Год рожденья моего

воскрешает вальс

на волне случайной вдохновенья.

Может быть, я оттого

вспоминаю вас,

воины отцова поколенья.

БОМБЁЖКА

Замшелый, словно пень, Василий Крошко

Словцо промолвил звонкое: «Бомбёжка!»

Они горючий самогон с отцом

Плеснули в чарки с этим вот словцом.

«А было так, — припомнил дед Василий, —

Нас «Юнкерсы» под Киевом месили.

Забился в щель я, словно мышь в нору,

И думал: не убьют, так сам помру…»

Ребёнком я любил играть в игрушки,

Мне все равно: бомбёжки или пушки.

На украинской на певучей мове

Не различил я ужас в этом слове.

«Бомбёжка» — это, если не игрушка,

Наверное, забавная зверушка.

Мой смех отец и дед не осудили,

И вновь по полной самогон налили.

И тихо так сказал отец мой деду:

«Бог с ней, с бомбёжкой! Выпьем за Победу».

Мелькнули годы, нет ни деда Крошки,

Ни моего отца, ни той бомбёжки.

А что же есть на этом белом свете? —

Словарь войны запомнившие дети.

МЕТЕЛЬНЫЕ СНЕГА

Пришли снега метельные, большие,

завесили морозный окоём,

и ты стоишь, красавица Россия,

в пространственном величии своём.

Молчат твои застынувшие реки,

дрожат твои озябшие леса,

но в каждом встречном добром человеке

улыбка не покинула лица.

Своим друзьям ты стелешь путь приветный

и заметаешь с головой врага.

Гудят твои разгонистые ветры!

Метут твои чистейшие снега!

И снеговой завесой над страною

идут года под колокольный звон.

Вот так же в сорок первом под Москвою

сама природа встала на заслон.

Метель ждала решительного мига,

тая свой гнев в слепящей снежной мгле,

и хоронила рыцарей блицкрига,

и бинтовала шрамы на Земле.

ПОБЕДА

Победа по-русски значит — после беды,

после полей сражений — хлебное поле,

после бомбёжки — неслышимый шелест трав,

чай с сахарином горьким,

суп из худой лебеды,

апофеозом жизни,

осознанные поневоле,

строки святого писания:

«Смертию смерть поправ».

ПОЛЕВАЯ МОГИЛА

И печально, и отрадно

видеть с болью потайной

эту старую ограду

над могилой полевой.

Кто лежит здесь, мне неведом,

нет сюда широких троп;

может быть, солдат Победы,

может, мирный хлебороб.

Наклонились ивы низко,

дремлет светлая река.

Пирамидка обелиска,

а над нею облака.

Клевер к небу тянет пажить,

в речку смотрится лесок.

Подниму себе на память

жёлтый ивовый листок,

он прилёг на край могилы,

невесом и недвижим…

Поле, поле, дай мне силы

стать рачителем твоим.

Я вспашу тебя, засею,

колосочка стану ждать.

Тот, кто любит эту землю,

зря не будет умирать.

ВОСПОМНАНИЕ О ВОЙНАХ

На той, Великой, брат отцов Иван

не в битве пал, а без вести загинул,

у мачехи скончался муж от ран,

а мой черед уже, похоже, минул…

Быть сильным — значит быть врагом:

такой удел сулило нам заморье.

Я в мае слышу не весенний гром,

а пушек рёв, несущий смерть и горе.

Уже другие войны, не одна,

пророкотали над моей Россией,

и местью мы пресытились сполна,

поскольку нам Победы не простили.

Грядой вершин встают Афган, Чечня,

где на могилах не кресты — распятья.

Как пули, до сих пор летят в меня

простоволосых матерей проклятья.

А ведь моей вины как будто нет

в том, что мы до сих пор воюем.

Я не солдат, я только лишь поэт

с душой, открытой грозным ветродуям.

И все-таки я тоже виноват,

и каждый день сознаньем горьким полню,

не в том, что я поэт, а не солдат,

а в том, что жив и все сраженья помню.

В ГОДАХ НЕ МОЛКНЕТ ЭХО

Отгремела гроза и ушла,

в горизонте растаяли тучи,

снова солнечный день над землёй.

За далёкой лесною каймой

ходит эхо волною зыбучей.

Над рекою задумались кручи,

охраняя изгибы излучин,

и разлился озон голубой.

Гул всё тише… И вовсе пропал…

Лишь зарница блеснёт на мгновенье.

Зыбкий пар над полями дрожит.

Вновь орлан в чистом небе кружит,

озирая степные владенья,

все низины и все возвышенья.

Родники продолжают биенье

и вода между кочек бежит.

Что же мне так тревожно тогда?

Я закрою глаза и себя буду слушать.

Это дядя Иван из барака стучит в мои сны,

это неясными звуками вечно полны

и тревожат доныне усталую душу.

Это тётя Елена, сбегая из плена,

даже сердцебиеньем

боится себя обнаружить;

и пойму, что во мне бродит эхо войны.

МАРШАЛ

Впритык к Оружейной палате,

на мощном, как мамонт, коне,

с лицом удлинённым, суровым

сидит достопамятный Маршал.

Пред ним в окоёмом охвате,

в рекламном дрожащем огне,

в кольце, что зовётся Садовым,

колонны авто, как на марше.

Стрелец в одеянье старинном

торгует собой, ради снимка

на фоне Кремля за спиною

и луковиц древнего храма.

У ГУМА сияют витрины,

по площади стелется дымка.

У Маршала над головою

горит не звезда, а реклама.

Он был созидатель Победы,

себя не жалея и вóйска.

При Грозном Москва вся сгорела,

и жёг Бонапарт без пощады.

Но Маршал доподлинно ведал,

с предтечами вставши по-свойски,

столицу сдавать нам не дело,

потомки сего не прощают.

Но чьи же рекламы сияют

и «Опеля», и «Мерседеса»?

Вознес «BMW» свой трезубец

короною многоэтажной.

Выходит, они побеждают

во славу своих интересов?

И кто был правитель-безумец,

отдавший Москву на продажу?

Что твёрдому взору открылось

в бурлящем котле «перестройки»?

И опыт минувших сражений

какое решенье подскажет?

Коварна правителей милость,

которые к людям жестоки.

Свержений и новых свершений

кто путь неизбежный укажет?

Напитаны кровью все тропы

К истории русской, культуре.

Скорбят над народной судьбою

святых многомудрые лики.

И здесь, где турист из Европы

себя примеряет к скульптуре,

наш Маршал молчит, как пред боем

за сердце России великой.

БЕССМЕРТНЫЙ ПОЛК

— Дед, почему «Бессмертный полк»?

Ведь он же воевал… —

спросил мой внук,

и приумолк,

ответа он не знал.

Ну как мальчишке объяснить,

кто был убит, кто выжил,

какая их связала нить

и сделала к нам ближе?

В альбоме карточка отца

в будёновке,

в шинели —

суровые черты лица,

глаза заледенели.

Ему навечно двадцать шесть,

он военфельдшер бравый.

Здесь фото тестя тоже есть,

и он пришёл со славой.

Они Победу принесли

над немцем и японцем,

и этим нашу жизнь спасли

под вновь встающим солнцем.

Сваты на кладбище лежат

друг с другом недалече,

понянчив собственных внучат,

спокойный сон их вечен.

Но позовёт девятый май —

мы с ними выйдем к людям.

Не спи, страна, скорей вставай,

мы нынче вместе будем.

И потечёт рекой народ

с портретами родными;

вернёмся мы в победный год

с предтечами своими.

Рассветный ширится восток,

а впереди — Россия.

Бессмертный полк —

людей поток,

все, как один, живые.

9 Мая 2018

* * *

А. Деревянко

(Надпись на трёхтомнике «Лента жизни»)

Пройдут столетья и вражда племён,

Иссякнут реки, потеряв истоки,

И археологи иных времён,

Быть может, откопают эти строки.

Вы, литеры моей застывшей речи,

Поведайте, что б с вами ни стряслось,

Что жизнь прошла, взамен оставив вечность.

Мы так мечтали!

Может, что сбылось…

АРХЕОЛОГИ

А. Деревянко

Вас мещане зовут чудаками:

«Закопались в пыли и веках…»

Но упрямо вы ищете камни —

те, что предки держали в руках.

На стоянке былой увлечённо

из холма, что навис над рекой,

извлечёте отщеп халцедона,

отшлифованный крепкой рукой.

Черепки от разбитой посуды

так сумеете соединить,

что протянется из ниоткуда

воссозданий связующих нить.

Что осталось,

что напрочь истлело…

Не жалея терпенья и сил,

вы отыщете меткие стрелы

и топор, тот, что предкам служил.

Ляжет камень в ладони надёжно,

в крошках глины, в холодной золе,

и напомнит, как тяжко и сложно

добывается хлеб на земле.

Здесь когда-то стоял у Амура

древний пращур, суровый, как Бог;

исподлобья, с таёжным прищуром,

озирал он великий поток.

Что мерещилось предку,

что мнилось

у струящейся в вечность воды,

беглой строчкою что приоткрылось,

и упрятало, стёрло следы?

Плыли зори.

Клубились туманы.

Сыпал звёзды ночной небосвод.

Затерявшихся лет караваны

продолжают к нам трудный поход.

И рождается днесь в человеке,

как молитва его наизусть:

«Ты была, есть и будешь во веки

на скрижалях истории, Русь».

ЧИТАЯ «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

Посмотри,

подумай,

помолчи,

белкою по дубу поскачи,

серым волком спрячься в бурелом,

воспари под облака орлом —

растекись по матушке Руси,

и иного счастья не проси.

Что шумит и что звенит вдали,

кто там плачет на краю земли?

Бога ли молить,

себя винить,

с кем на битву время выходить?

И доколе будут русских жён

уводить набегами в полон?

Белку в глаз сразил лихой стрелок;

волк попал в капкан да изнемог;

крыльями сверкая на заре,

взмыл орёл к озоновой дыре…

Далеки те годы, далеки,

полегли хоробрые полки,

но осталось «Слово…» наизусть,

но живёт и помнит князя Русь.

ПРОГУЛКА В ПАРКЕ

Внуку Даниилу

Рассветный день неприхотлив и зыбок,

он, как ребёнок, не набрался сил.

Поговорим на языке улыбок,

мой младший внук, весёлый Даниил.

В тебе смешалось столько разных генов:

осанист по-болгарски, прямонос;

взял взгляд лучистый украинских дедов,

и, как Есенин, золотоволос.

Ты мудрых слов совсем ещё не знаешь,

а я, признаться, многие забыл.

Тебе уже полгода, ты взлетаешь

туда, где я в минувшем веке был.

Смотри, какое небо голубое!

В нём облака-медведики плывут.

Нам в парке хорошо гулять с тобою,

прогулок вешних здесь пролёг маршрут.

Вот дятел дробь рассыпал по округе,

он на сосне исследует дупло.

Бельчонок поспешил к своей подруге,

поскольку время брачных игр пришло.

Синичка скачет с веточки на ветку,

ведь ей порхать ни чуточку не лень.

Она звенит ликующе приветно:

— Хороший день!

Не прячьтесь в тень.

Тень-тень!

Пусть свежий воздух крепкий сон навеет,

в коляске спать уютно и тепло;

никто тебя тревожить не посмеет,

расти, мой внук, с улыбкою, светло.

С тобою мы равны не беспричинно,

и я тебя быть сильным научу;

мы оба полноценные мужчины,

и вместе всё нам будет по плечу.

Моих надежд, я верю, не обманешь,

вступая в этот Мир и в этот Век.

Гадать не будем, кем ты в жизни станешь,

но ты уже по званью — Человек.

Сорочий гомон, громкий грай вороний

нам не помеха спать и размышлять;

и облака в небесном перегоне

не устают друг друга догонять.

²⁰⁰⁷

АМФИБРАХИЙ

Под этаким небом невольно художником станешь… А. Майков

Амурские дали — картина родная,

Я ближе и краше природы не знаю.

Черёмухи белой сплошное кипенье

Мне дарит весною своё вдохновенье.

Обрывы над Зеей, где белые горы.

Изгибы реки. Полевые просторы.

Пророчит кукушка мне долгие годы,

Орлан зазывает под небо свободы.

Саранки, кипрей, иван-чай по долинам

Колышутся ветром разгонистым, длинным.

В затоне дрожит поплавок от поклёвки,

Зерно запасают на зиму полёвки,

На клевере стадо пасётся коровье —

Всё дышит покоем, всё грезит любовью.

И ласково шепчет полуденный дождик:

«Не будь ротозеем. Где кисти, художник?»

* * *

В стихах вся жизнь,

А в прозе лишь фрагменты…

Декабрь в окне опять нарисовал

Морозных перьев хрупкие сегменты,

Изломы страха, нежности овал.

Я был ребёнком, я любил рассветы,

Но и с годами я не растерял

Священное предвиденье поэта —

Стихов и прозы дух и матерьял.

Метафора, ты капля, в коей мир

Всей полнотой своею, всем объёмом

Нас вырывает из тюрьмы квартир

И тянет ввысь мучительным подъёмом,

И на ногах рвёт башмаки до дыр:

А что же там вдали, за окоёмом?

ЗВУКИ

Есть стихи, им слов не надо —

Ритмы пульса по ночам,

Наказанье и награда,

Век бы слушал и молчал.

То ли дождь стучит по крыше,

Ветер листья ворошит,

Внук за стенкой мирно дышит,

Мышка в подполе шуршит.

Надо звуки, вздохи, стуки

Телом всем запоминать,

Их по правилам науки

Невозможно записать.

Утром солнце в окна брызнет:

Поднимайся, рифмоплёт!

И поэзия всей жизни

К новым звукам позовёт.

КРЕЩЕНСКИЕ СУМЕРКИ

Я умру в крещенские морозы…

Н. Рубцов

Печаль, зачем ты, одинокая,

В крещенских сумерках бубнишь,

По-вологодски кругло окая,

Про затуманенную тишь?

Награды разве нам обещаны

За безоглядную любовь?

Все мы завзятые жалельщики,

Когда уже прольётся кровь.

Не страшно умереть безбожником,

Коль веришь в землю и людей,

И прорасти вновь подорожником

У тропки кинутой своей.

Себе, весёлому и грустному,

Вопрос один лишь задаю:

Ну почему поэту русскому

Дано прозреть и смерть свою?

Молчи, изведай одиночество,

Забудь значенье грозных слов —

Убережёшься от пророчества.

Но как же не писать стихов?!

ПАМЯТИ ИГОРЯ ЕРЁМИНА

Поэты умирают точно в срок.

О краткости их жизни зря скорбим мы,

А прокляты, безвестны, нелюбимы —

Так это нам, живущим, всем упрёк.

Поэты не уходят в никуда:

В родную землю лягут, словно зерна,

Храня зародыш бытия упорно,

Не поддаваясь тлену никогда.

И в той глуби, во мраке том глухом

Я ощутил подспудное движенье.

Поэты умирают, но служенье

Добру и свету — мы за них несём.

* * *

Просеивая времени песок,

Творец крупицы даром не обронит.

— Остановись, мгновенье! — слух затронет

Из тьмы веков неверный голосок.

Но как остановить движенье это —

Струенье вод в реке, полёты туч,

Травы шуршанье, камнепады с круч,

Из глаз любимой истеченье света?

Возможно ли? Хронометр бытия

Размеренно куёт свои секунды…

И надо ли?

— Не слушайся зануды,

Господь всеблагий, — возопляю я.

— Сыпь, сыпь песок! —

И пусть Земля кружится.

Не обронись! —

И пусть не будет дна

В твоём сосуде.

Вечность нам дана,

Пока песок струится и струится…

ТЫНДА, ЛУГОВАЯ, 1

Геннадию Кузьмину

Опять зима.

Как больно ветер жжёт!

Калорий в теплотрассе не осталось.

Кружит снежинка — водяная малость,

Январь её сурово бережёт.

Мой дом в три слоя снегом занесён.

Кого он греет в эту злую стужу?

Кого, по тропке выпустив наружу,

К исходу суток поджидает он?

Колючий воздух к Тынде заскользил,

Он, словно выдох, бесконечно тяжек.

Коробочка средь девятиэтажек —

Мой старый дом.

Неужто здесь я жил!

Вот в эти двери лысенький поэт

Входил без стука, снег смахнув с ушанки,

Чай с сухарями пил и воблу шамкал,

Вина и пива не приемля, нет!

Потом мои тетрадки ворошил,

Где от стихов давно в глазах рябило,

И, варианты предлагая мило,

Он беспощадно строчки потрошил.

Нацеливая свой бельмастый глаз,

Он бормотал: «Ну, накрутил, парнишка…»

В суровой правке нарождалась книжка

Без выспренностей ложных и прикрас.

По мне проехал будто тяжкий трактор,

Так ныло тело от работы той!

Он был упорен в творчестве — крутой,

Но справедливый — первый мой редактор.

Вот эта книжка, тонкая, как лист,

Что осенью с берёзы наземь ринул,

С названьем немудрящим «Сентябрины» —

Возьми её, редактор-тракторист.

За ней пойдут другие, но пока

Она мне жжёт замёрзшие ладони.

Мы с нею нашу молодость догоним,

Мы с ней удачу схватим за бока.

…………………………..

Ну, вот и всё…

О стенку головой

Колотит ветер северный колючий.

Поэт ушёл и умер, невезучий,

И я стою один на Луговой.

1976 — 2003

ЯМБ

Как будто в бурях есть покой…

М. Лермонтов

Приспело время жить умом,

Причём, желательно — своим.

Не зря гласят, что слава — дым,

Когда всему основа — дом.

Тому, кто чувствам вечный раб,

Не объяснить всевластье цифр,

Невнятный код, забытый шифр,

Неизмеряемый масштаб.

Кто лепту ждёт, кто правит бал,

А кто махнул на всё рукой…

Но если в бурях есть покой,

Не зря канат ты отрубал.

МЕЖДОУСОБИЦА

Была междоусобица князей

Жесточе всех нашествий и набегов

Варягов, половцев и печенегов,

Страшился русич родовы своей.

Когда на брата брат сбирает рать,

А сын отца с престола свергнуть тщится,

Не торопись на белый свет родиться,

Чтоб от руки родной не погибать.

Казни своих, чтоб устрашился враг,

А жены народят ещё младенцев.

Велик Христос, не бойся иноверцев,

Ты сам себе грабитель и чужак.

На поле, что усеяно костьми,

Оратай плуг не смеет долго ставить.

Как медленно мы обретаем память,

Мучительно становимся людьми!

Я тоже Игорь, Ингвар, скандинав,

Я тыщу лет на сече был кровавой,

И я на смерть давно имею право,

От вероломства всех князей устав.

Перековать орала на мечи

Не торопись, земля моя святая.

Восходит солнце, медленно светает.

На пашню опускаются грачи.

Всему мерило чёрный хлеб и труд,

А не гордыня, вправленная в злато.

Да будет мир!

Да будет детям Завтра!

И распрям всем —

Да будет Божий суд!

РОДНЫЕ ПОГОСТЫ

В украинском далеке

Спят две бабушки родные:

Степанида в Кошмаке,

В Феодосии Мария.

Ставни ветхие дрожат,

Бедолага ветер стонет…

Там же рядышком лежат

Тётя Надя, тётя Тоня,

Тётя Дуся, дед Сергей,

Дядя Ваня убиенный…

Боже, души их согрей,

Больно стыло во вселенной.

Враг, знать, выдумал кордон,

Разделивший наши веси.

Выпью горький самогон.

Тяжело так, хоть разбейся!

Поклонюсь я на захид

Всем родным ушедшим людям.

Каждый пусть спокойно спит;

Мы вас помним, мы вас любим.

Ну а тем, кто возвели

Меж народами преграду,

Бог не даст клочка земли

За деянья их в награду.

Их отринет напрочь Русь,

Их не примет Украина.

Вот тогда поищут пусть,

Где их ляжет домовина.

1991

МАЙДАН

Мы крепко связаны разладом…

А. Тарковский

Переведи меня через майдан…

В. Коротич

Ты тяжко дышишь, Киевская Русь,

Чадят автомобильные покрышки.

И в сердце, как инфаркта вспышки,

Отцовой родины позор и грусть.

Я тот майдан юнцом переходил,

Идя от Киево-Печерской лавры.

Никто здесь не снискает славы

Из двух сторон, кто б там ни победил.

Не свечи тут горят у образов —

Напалм под пробки по бутылкам налит.

И над Днепром вскипают, словно наледь,

Проклятье дедов, ненависть отцов.

Могилы предков, разве брошу вас?

В боях с фашизмом вы не зря погибли.

В каком масштабе и в каком калибре

Смерть в Украину хлынула сейчас?

Нет Кобзаря на нынешнюю власть,

И отморозки в нём нужды не знают.

Бандеровцами Киев древний занят,

Заря заката тускло занялась.

Разлад? Разрыв? Нет, сборищу громил

История не предречёт спасенья.

И светлое Христово Воскресенье

Придаст народу животворных сил.

Ни сэрам, ни панам, ни господам

Не сдастся Украина — видит Боже.

Она нам год от года всё дороже,

Здесь не один майдан по городам.

Мать Украина, я к тебе вернусь,

Хотя бы в мыслях, этой вот строкою.

И верю: над великою рекою,

Вздохнёт свободно Киевская Русь.

21 февраля 2014