СТИХОТВОРЕНИЯ
Топоров Г. А., 1950-е гг. Автор фотографии неизвестен. Личный архив Топорова И. Г.
ТОПОРОВ Г. А.2 ВСТРЕЧА С ОТЦОМ3
(с. Стойло, годы 1937—1947)
В этот дом нас прибило из разных мест:
Я весь в бликах военных салютов,
Ты принёс свой тяжёлый, неправедный крест
Всенародной Голгофы лютой.
Как же ты постарел! Похудевший, измятый,
С поседевшей щетиной на впадинах щёк —
Целый день ты проводишь в неприбранной хате.
Ты, отец, постарел и душой занемог.
Нет в глазах твоих прежнего острого света,
Тускло смотрят, как в этой лачуге окно,
Что косится на нас из-под кружев газетных,
Пожелтевших, почти что истлевших давно.
Целый день ты с лица не уронишь улыбку,
Всё сидишь и молчишь, да кривишь щекой…
Но когда из футляра кормилицу-скрипку
Ты на свет достаёшь задрожавшей рукой
И когда ты её так влюблёно, так нежно
Вытираешь единственным чистым платком —
Ты становишься снова и светлым, и свежим,
И глаза твои трогает огоньком.
Ты сидишь предо мной похудевший, измятый,
Но когда в полутёмной крестьянской избе
Затоскует Массне, зазвенит Сарасате —
Я готов на коленях молиться тебе!
Льются звуки весенние, светлые, чистые,
И уже я не вижу твоей седины:
«Белой акации гроздья душистые
Вновь ароматом полны…».
Я вернулся, быть может неласковым сыном,
Неслучайно в глазах твоих часто укор,
Неслучайно и наших бесед половина
Превращается быстро в жестокий спор.
Но когда у твоей необритой щеки
Тёмным лаком сияет певучая дека,
Для меня нет больнее, острее тоски,
Нет любимей и ближе, чем ты, человека.
И я верю — мне скрипка об этом поёт —
что в какие-то лучшие годы
станет горе, что нынче твое и мое,
общей ношей большого народа.
1947 г.
ТОПОРОВ Г. А. В ДЕНЬ ПОХОРОН4
Он век почти с упорством пилигрима
Шёл ради цели трудной, но святой,
Не проходя нигде в дороге мимо
Рождённого Добром и Красотой.
Он не страшился ни трудов, ни злобы,
Дав клятву жить, не тлея, а горя, —
И в хмурый мир, в таёжные трущобы
С ним приходила майская заря.
Неукротим, горяч — он был из клана
Неистовых служителей огня.
Возникнув, точно пламя из вулкана,
Он шёл, с дороги сумраки гоня.
Приязнь и гнев, восторги и обиды!
Во взлёте и на склоне лет.
Он был из тех, что в жизни, как болиды,
Сгорая, яркий оставляют след.
И всё ещё, хоть тих он перед нами,
Мысль не приемлет смерти торжество.
Вулкан потух? Нет, это просто пламя
Вернулось в глубь, исторгшую его.
25 июля 1984 г.
Фильберт В. А., 1960-е гг, г. Владимир. Автор фотографии неизвестен (из интернета).
ФИЛЬБЕРТ В. А.5 БАЛЛАДА О ТОПОРОВЕ6
Алтайские степи,
Целинные степи…
Подвеска хрустальная
Гаснет и светит.
Коммуна не спит.
Собралась к огоньку.
Свет
Выхватил лица
Со лба
И до скул;
Свет
Руки тяжелые
Выбрал из тьмы…
Учитель читает
И внемлют умы.
Свинцовые годы.
Деникин, Шкуро…
Взводился и щёлкал
В атаках
Курок.
Враги предавали, клянясь и любя…
Правдивая книга
В гостях
У тебя!
Январев Э. И., г. Николаев. Фото: Wikimedia Commons. Автор фотографии Зиньковская Ю. Э.
ЯНВАРЕВ Э. И.7 БАЛЛАДА АДРИАНА8
Памяти А. М. Топорова, великого педагога,
автора книги «Крестьяне о писателях»
1.
Покуда степь дремала,
учителя-изгоя,
смутьяна Адриана везли
из Подмосковья.
Везли его далеко,
все в сторону востока,
быть может, до Иркутска,
быть может, до Якутска…
А нарекли смутьяном
учителя простого
затем, что он крестьянам
толмачил Льва Толстого.
Он Пушкина и
Фета читал им при коптилке.
За самое за это
и оказался в ссылке.
…Уже в иную пору
родного государства
он рассказал мне, хворый,
про все свои мытарства.
Он шел не в ногу с веком,
был плотью — не металлом,
но в преисподней зэкам
Есенина читал он!
Больничная палата,
ко сну готовясь рано,
была концом баллады
смутьяна Адриана.
2.
Киношников влекла к себе природа
и звал объект, где планы претворялись.
Я говорил: — Снимайте Топорова! —
Не слышали. А, может, притворялись.
В сталелитейном
сталь была багрова.
Над стадионом
мяч звенел в зените.
Но я твердил: — Снимайте Топорова,
и хватит врать, что пленка в дефиците.
Уже топтался август у порога,
и теплый дождь над городом качался,
а я кричал: — Снимайте Топорова!
…И судя по всему, не докричался.
ЯНВАРЕВ Э. И. МУЗЫКА ДЛЯ ТОПОРОВА9
Играет камерный оркестр
Для юбиляра Топоро́ва,
Как будто истово окрест
Шумит осенняя дуброва.
Играет, собственно, ему,
Но незаметно,
Постепенно,
И мы уже по одному
Продуты вьюгою Шопена.
Искусы века поборов,
Необоримые порою,
Сидит на сцене Топоро́в
И наслаждается игрою.
За то, что обучал добру
И проживал
Не в хате с краю,
Ему сегодня не муру,
А только классику играют.
Растрогался,
Слезу смахнул,
Бледнее стал и отрешеннее.
Он в жизни всякого хлебнул!
Он причащается гармонии.
Сломил последнюю хулу,
Сквитался с кривдою последней
И шепчет музыке хвалу —
Красивый,
Девяностолетний…
ЯНВАРЕВ Э. И. ПРИТЧА О ТОПОРОВЕ10
Степана Титова учил Топоров
далекой, почти легендарной порой
в коммуне «Майское утро»:
Толстого читал и читал Золя,
учил наблюдать, как встает заря
и как угасает утло.
Брал его за руку — и за порог,
туда, где сосновый синел борок:
— А ну-ка, Стёп, попроворней! —
Учил ни звезды, ни гриба, ни листка
для памяти — емкого туеска —
в юности не проворонить.
И вырос Степан, возмужал Степан
и бегал по мокрым алтайским степям,
любил
под разлатым кедром.
На скрипке играл и травы косил,
потом у него народился сын,
и сына назвали — Герман.
А тот Митрофаныч, а тот Топоров,
представьте — жив, представьте — здоров!
Задиристый и бедовый,
по-молодецки — бегом, бегом
бежит на рассвете за молоком
с гремучим своим бидоном.
Я младше его на все тридцать пять,
а мне нелегко за ним поспевать,
как холст разрывая воздух.
Мгновенье одно и еще одно,
и — притяженье преодолено,
и мы уже плаваем в звездах.
О, как парит!
Он тычет мне в грудь.
На старости вдруг, как милость,
великая суть и малая суть
ему, старику, открылась.
Спасибо вам, старые учителя!
Толчок — и осталась внизу земля,
и в тучи уходит криво.
Вы нам помогли прозреть
и понять,
что нечего зря на судьбу пенять,
когда за спиною крылья.
